Кьюкамба - 2

Цвеньк! На дверях звякнул колокольчик, Игорь от неожиданности уронил пузырёк с настойкой валерьянки. Запах спокойствия незамедлительно заполнил всю аптеку. Через стеклянную витрину Игорь увидел девушку.

Он оторвал несколько тряпичных салфеток, сгрёб разбившуюся бутылочку вместе с разлитым содержимым, выкинул в мусорку и подошёл к прилавку.

Аптека, улица, фонарь. Игорь уже шёл за ней. За её огуречным свежим запахом. Между закрытых булочных и пекарен.  «Кьюкамба, кьюкамба, кьюкамба».

К озеркам, где цвели жёлтые кувшинки на зелёном гуттаперчевом стебле, так похожие на огуречные цветки издалека. В темноте не было видно её рыжих волос, веснушек на носу, светлых зелёных глаз. Видно было лишь жёлтый цветок, мечущийся по дороге, будто пьяная звезда не знала, где ей упасть. Он догнал её, развернул за плечи. И она протянула ему сложенный вчетверо рецепт. Пока Игорь набирал в шприц инсулин, из соседней комнаты вышла Софья Павловна, поправляя высокую фиолетовую причёску: — О, да у вас целая корзина свежих огурцов! Мама с дачи привезла? Вы не померите мне давление? А то у меня голова тяжёлая, как старый футбольный мяч.

Стала слышна музыка. То ли она доносилась из какого-нибудь открытого окна дома напротив, то ли где-то в невидимом никому пространстве двора остановилась машина с любителем хорошего джаза. Некоторые не любят, но Софья Павловна любила.

Рыжая сама себе сделала укол в бедро, прямо через штаны.

Игорь с интересом разглядывал девушку, но старался не пялиться: бежевая хлопчатобумажная футболка и такого же цвета брюки палаццо в пол. Талия что надо, а вот ног не рассмотреть. Эх!

Расплатилась картой. Смущённо улыбнулась: жёлтые цветки в глазах задрожали, поплыли, и она вместе с ними, унося с собой запах огурца и оставляя девственный запах валерьянки нетронутым. Цвеньк!

Взгляд Игоря наткнулся на стикер, который был приклеен к монитору: —  Кьюкамба, кьюкамба, кьюкамба, – старательно повторил написанное.

—  Игорь, вы не в курсе, куда делись голуби? – ожила Софья Павловна. – Я уже целую неделю выхожу их покормить в обед, и ни одного, представляете? Они же меня ждали на одном и том же месте каждый божий день. И ведь не первый год. А давно вы видели Лаврентия? Не нравится он мне, да и этот странный запах мочи от вполне нестарого мужчины. Пойдёмте заглянем к нему, а то мне одной не по себе.

Софья Павловна крадучись пробралась к кладовке, быстро постучала и тут же толкнула дверь. Лаврентий был на месте: за гаражами жарил на сооружённом из кирпичей мангале пойманных голубей.

— Ну, давление у вас, Софья Павловна, в норме: 130 на 70. Голуби? Честно говоря, я без понятия.  Может быть, у них какая-то голубиная перепись, и они полетели отметиться, —  отшутился Игорь. — Ну вон же Лаврентий где-то раздобыл голубей.

Игорь зашёл в подсобку за фуросемидом. Подсобка использовалась как аптечный склад. На всех полках стояли чучела сизарей. Игорь взял чучело в руки, оно присело от неожиданности, гукнуло, забилось и снова застыло в неподвижности. «На свете нет ничего мёртвого, я так думал».

– Молодой человек, прекрасный выбор. Символ. Рекомендую, – бормотал раскланявшийся кладовщик в костюме рыжего клоуна.

— Символ чего? – спросил Игорь и зачем-то сгрёб птиц себе за пазуху. Чучела проваливались в него, как в пропасть.

— Берите, берите. Больше берите, не стесняйтесь. Символ птичьего гриппа, конечно, экий вы глупый, молодой человек, аха-аха-ха, – зашлось в смехе материально-ответственное лицо.

Цвеньк!

Она. И запах! Пупырчатый и крепкий, как огурец. Теперь это чёртово английское слово наконец останется в памяти. Кажется навсегда.

Щёки у неё напряжены: видимо, сдерживает улыбку. Кладёт рецепт. Рыжие волосы падают на высокий чистый лоб, она отводит их узкой, совершенно белой (и это в конце лета) рукой. Хоть бы волосы были мягкие, и звали бы её Вика, загадывает Игорь и решается сказать только: — Угощайтесь, — протягивает блюдце с крохотными леденцами.

— У меня диабет, — произносит девушка глубоким грудным голосом и направляется к выходу.

За дверью звонит велосипед. Это кладовщик везёт презервативы в аптеку. Клоун входит вместе с велосипедом, к которому прикручена коробка, а навстречу ему девушка цвета мёда удаляется в карете по липовой аллее и высыпает из пакета леденцы в окошко, как пшено. Голуби летят за ней, сталкиваясь с друг другом, хватают конфеты, шумно хлопают крыльями, дерутся, летит голубиный пух. Июнь.

Нет. Здесь нужен конь. Белый конь. Без коня ничего не выйдет.

Игорь берёт бутылочку с боярышником и трёт её двумя руками, как будто хочет высечь огонь.

— Ну? – слышит заспанный голос Лаврентия. — Что надо? — спрашивает Лаврентий, выделяя букву ч, как Бродский. Не булошная, а чётко – булоЧная.

— Коня!

— Горбунка?

— Нет, белого.

— У белого моль шкуру попортила. Но есть птица-тройка. Держи.

Вот она — рыжая голубка с зажатым в клюве цветком кьюкамбы. Вспорхнула и понесла свой жёлтый цветок по адресу: стоя в камышах, цапля ловит рыбу на восходе, умирает рыба в пробивающихся лучах, пока какой-нибудь пьяный лодочник не отвяжет дырявую лодку, не перевезёт на другую сторону реки собранные ночью одуванчики.

А с каждого бока летит по сизарю прикрывают голубку.

— Пусть гадят на головы, на машины и на коня! Да здравствует свобода самовыражения! Нам важно знать ваше мнение, голуби! –  восклицает Игорь, глядя в небо, где кружит тройка. Он кладёт леденцы в ладонь рыжей девушке и сжимает кончики её по-детски горячих пальцев: — Тебе можно, они на ксилите.

Разрумянившаяся от быстрой ходьбы Софья Павловна переходит дорогу с пачкой крупы в руках, а из-за угла медленно, боясь вспугнуть птиц, приближается к аптеке Лаврентий. Босой.

— Лаврентий, где ваши штиблеты? – интересуется Софья Павловна.

— И не надейтесь, я свободный человек. Не потерплю. Что вам за дело? Разве в Лету ныряют в ботинках? С ними долго не проплывёшь. А я хочу подальше от вас там оказаться. Вы меня и здесь достали со своими голубями. Зоозащитники.

Лаврентий достаёт рогатку из штанов и стреляет по удаляющейся тройке. Рыжая голубка камнем падает вниз.

Стоит лето. Последний день.