Шаг в вечность

  Холод пробирал до костей, даже сквозь драную телогрейку, что служила Ивану верой и правдой уже бог знает сколько зим.  Он сидел на покосившемся табурете,  прямо у окна своей конуры,  именовавшейся в народе  «клоповник №12»,  а официально –  чем-то там вроде «жилого помещения социального типа».  Окно,  правда,  окном можно было назвать с большой натяжкой.  Мутное,  заляпанное вековой грязью,  оно скорее напоминало бойницу  средневековой крепости,  из которой открывался  живописный вид на  кирпичную стену соседнего дома,  увешанную,  словно гирляндами,  ржавыми водосточными трубами.  Внизу,  под окном,  раскинулся  двор-колодец,  где  вечно клубилась пыль,  поднимаемая ветром и  редкими прохожими,  бредущими по  кривым тропинкам  между  кучами мусора и  разваливающимися сараями.
  Иван  прихлебнул из  граненого стакана  теплое пиво,  которое  с утра  уже успело  выдохнуться и  приобрести  кисловатый привкус.  Пиво было  единственным  другом  и  утешением  в  этом  проклятом мире,  где  он,  Иван,  был  никем и  звали его  никак.  Вернее,  звали  его,  конечно,  но  это  имя  звучало  лишь  в  пьяных  перебранках  соседей  и  ворчании  участкового  милиционера,  заглядывавшего  сюда  редко,  но  метко,  словно  карающий  перст  судьбы.
  Иван  был  художником.  Вернее,  он  когда-то  им  был.  В  юности,  когда  мир  казался  ярким  и  полным  возможностей,  он  мечтал  о  славе,  о  выставках,  о  признании.  Он  писал  картины,  полные  страсти  и  боли,  пытаясь  выплеснуть  на  холст  все  то,  что  клокотало  в  его  душе.  Но  мир  оказался  глух  к  его  крику.  Галереи  отказывали,  критики  молчали,  а  публика  предпочитала  яркие  безделушки  и  глянцевые  картинки.  Иван  спился.  Сначала  понемногу,  для  смелости,  а  потом  все  больше  и  больше,  пока  алкоголь  не  стал  единственным  смыслом  его  существования.  Кисти  и  краски  пылились  в  углу,  холсты  превратились  в  тряпье,  а  мечты  растворились  в  горьком  дыме  дешевых  сигарет.
  Теперь  он  жил  в  этой  клоповнике,  перебиваясь  случайными  заработками  и  подаяниями.  Иногда  ему  удавалось  написать  что-то  на  заказ,  какой-нибудь  пейзаж  для  местного  кафе  или  портрет  для  толстой  тетки,  мечтающей  увидеть  себя  на  холсте  молодой  и  стройной.  Но  это  были  лишь  жалкие  попытки  вернуться  к  прошлому,  искры  угасающего  костра.  Настоящее  искусство  ушло  из  его  жизни,  затоптанное  бытом,  пьянством  и  разочарованием.
   И  вот  сейчас,  сидя  у  окна  и  глядя  на  унылый  пейзаж  за  окном,  Иван  размышлял  о  том,  что  же  такое  настоящее  искусство.  Что  отличает  его  от  всех  этих  подделок,  штамповок,  пустышек,  которыми  заполонен  современный  мир?  Раньше  он  думал,  что  настоящее  искусство  –  это  мастерство,  техника,  красота.  Но  теперь  он  понимал,  что  это  не  главное.  Техника  –  это  лишь  инструмент,  красота  –  это  лишь  оболочка.  Настоящее  искусство  –  это  что-то  гораздо  большее,  что-то  неуловимое,  что-то  такое,  что  способно  проникнуть  в  самую  глубину  человеческой  души.
  Он  вспомнил  случай,  который  произошел  с  ним  несколько  лет  назад.  Тогда  он  еще  пытался  выставляться  в  небольших  галереях,  надеясь  на  чудо.  Однажды  на  его  выставку  забрел  старик,  одетый  в  рваную  одежду  и  пахнущий  перегаром.  Старик  долго  стоял  перед  одной  из  его  картин  –  мрачным  пейзажем  заброшенной  деревни  под  свинцовым  небом.  Картина  была  написана  в  тяжелых,  сумрачных  тонах,  она  дышала  безысходностью  и  тоской.  Иван  подошел  к  старику,  готовый  услышать  очередную  порцию  критики  и  насмешек.  Но  старик  повернулся  к  нему  и  сказал  тихо,  но  твердо:  «Спасибо,  сынок.  Словно  в  детство  вернулся».  И  в  его  глазах  стояли  слезы.
  Иван  был  поражен.  Этот  опустившийся  старик,  очевидно,  проживший  тяжелую  жизнь,  нашел  в  его  картине  что-то  свое,  что-то  близкое  и  понятное.  Что-то,  что  затронуло  его  сердце,  заставило  вспомнить  о  чем-то  важном  и  забытом.  Тогда  Иван  впервые  понял,  что  настоящее  искусство  –  это  не  про  красоту  и  технику,  а  про  человека.  Про  его  боль,  его  радость,  его  надежды  и  разочарования.  Про  то,  что  связывает  людей  друг  с  другом,  несмотря  на  все  различия  и  преграды.
  И  сейчас,  в  этой  клоповнике,  в  окружении  грязи  и  нищеты,  Иван  снова  вернулся  к  этой  мысли.  Настоящее  искусство  тем-то  и  отличается  от  подделок,  что  оно  умеет  найти  путь  к  самому  загрубевшему  сердцу.  Оно  способно  пробиться  сквозь  толщу  равнодушия  и  цинизма,  сквозь  стену  боли  и  отчаяния.  Оно  способно  на  секунду  поднять  в  небеса,  в  мир  полной  и  ничем  не  стесненной  свободы  безнадежнейшую  из  жертв  всемирного  инфернального  транса.
  Инфернальный  транс…  Иван  подумал  об  этом  словосочетании.  Инфернальный  –  значит  адский,  бесовский.  Транс  –  значит  оцепенение,  заворожённость.  Всемирный  инфернальный  транс…  Да,  это  точно  описывает  то  состояние,  в  котором  сейчас  находится  мир.  Мир,  погруженный  в  бесконечную  гонку  за  деньгами  и  успехом,  мир,  где  люди  превратились  в  бездушных  роботов,  зомбированных  рекламой  и  телевизором,  мир,  где  нет  места  для  души,  для  чувств,  для  настоящего.
  И  в  этом  мире,  в  этом  инфернальном  трансе,  настоящее  искусство  –  это  словно  луч  света  в  темном  царстве.  Это  словно  глоток  свежего  воздуха  в  душной  комнате.  Это  словно  крик  о  помощи,  доносящийся  из  глубины  души.  И  если  этот  крик  будет  услышан,  если  этот  луч  света  пробьется  сквозь  мрак,  то  может  быть,  еще  не  все  потеряно.  Может  быть,  еще  есть  шанс  вырваться  из  этого  транса,  вернуться  к  себе  настоящему,  обрести  свободу  и  счастье.
   Иван  допил  пиво  и  поставил  стакан  на  подоконник.  В  груди  зашевелилось  что-то  незнакомое,  что-то  вроде  слабой  надежды.  Может  быть,  еще  не  поздно.  Может  быть,  еще  есть  порох  в  пороховницах.  Может  быть,  он  еще  способен  написать  что-то  настоящее,  что-то  такое,  что  затронет  сердца  людей,  пробудит  их  от  инфернального  транса,  поднимет  их  в  небеса.
  Он  встал  с  табурета  и  подошел  к  углу,  где  пылились  его  кисти  и  краски.  Взял  в  руки  потертый  этюдник,  открыл  его  и  заглянул  внутрь.  Краски  засохли,  кисти  огрубели,  холсты  пожелтели.  Но  что-то  внутри  него  шевельнулось,  зажглось  слабым  огоньком.  Он  почувствовал  давнее  желание  писать,  творить,  выражать  себя  на  холсте.
  Он  вышел  из  клоповника  и  оказался  на  улице.  День  был  пасмурный,  небо  затянуто  серыми  тучами,  ветер  гонял  по  улице  пыль  и  мусор.  Но  Иван  не  заметил  непогоды.  Он  шел  вперед,  не  зная  куда,  но  чувствуя,  что  что-то  меняется  в  его  жизни.  Он  шел  навстречу  неизвестности,  навстречу  новому  дню,  навстречу  возможности  снова  стать  художником.

  Он  забрел  в  парк,  заросший  сорняками  и  бурьяном.  Сел  на  скамейку,  покрытую  ржавчиной,  и  стал  смотреть  вокруг.  Парк  был  запущен  и  заброшен,  словно  отражение  его  собственной  жизни.  Но  в  этой  запущенности  была  своя  красота,  своя  поэзия.  Сквозь  сорняки  пробивались  зеленые  ростки  травы,  на  ветвях  деревьев  щебетали  птицы,  а  в  небе  проглядывало  слабое  солнце.
  Иван  открыл  этюдник,  достал  помятый  кусок  бумаги  и  карандаш.  Начал  рисовать.  Не  думая  ни  о  чем,  не  стремясь  к  совершенству,  просто  перенося  на  бумагу  то,  что  видел  вокруг.  Заброшенный  парк,  серые  тучи,  зеленые  ростки,  птицы  в  небе.  Рисовал  долго,  не  обращая  внимания  на  холод  и  ветер.  Рисовал,  как  дышал,  как  жил.
  Когда  солнце  скрылось  за  тучами  и  в  парке  стало  темнеть,  Иван  закончил  рисунок.  Посмотрел  на  него  –  и  удивился.  Он  встал  со  скамейки,  взял  этюдник  под  мышку  и  пошел  обратно  в  свой  клоповник. 
  Вечер  опускался  на  город,  зажигались  окна  домов,  звучали  голоса  и  музыка.  А  в  клоповнике  №12  горел  слабый  свет  лампочки,  и  непризнанный  пьяница-художник  Иван  сидел  за  столом  и  смотрел  на  свой  рисунок  заброшенного  парка.  И  в  его  глазах  была  не  тоска  и  отчаяние,  а  тихая  радость  и  вера  в  то,  что  настоящее  искусство  не  умрет  никогда.  Потому  что  оно  живет  в  сердцах  людей,  ждущих  света  и  свободы.  И  оно  обязательно  найдет  к  ним  путь. Он достал бутылку портвейна, приготовленную заранее, и посмотрел в открытое окно седьмого этажа: высота, подходящая для Шага в Вечность…