Серега Задорожный

 
     На КамАЗе стройка в полном разгаре. Всюду лозунги как заклинания: «КамАЗу – быть!» От перевернутой земли, пыли, грязи, металлоконструкций, бетоновозов можно чокнуться. Среди этой вселенской кутерьмы островком спокойствия кажется отдел Главного архитектора КамАЗа, где я молодой, но самый главный архитектор. Это спокойствие лишь кажущееся, так как периодически случаются авралы по самым неожиданным поводам – то ждут какого-нибудь члена политбюро из Москвы, и надо изобразить массу информационных таблиц и графиков о ходе работ, то грядет 7 ноября, то Новый год, то срочно требуются разработки какого-нибудь фасада или перехода, или проекта перепланировки дирекции. Став Главным архитектором этого государства в государстве, я не очень понимал роль Главного архитектора, тем более, что в ВУЗе нас этому не учат. Оказалось, что все,  не относящееся непосредственно  к автомобилю или медицине,  оказывалось адресованным к нам, и это разнообразие задач, порой далеких от архитектуры, заставляло крутиться и соответствовать, чего бы это ни стоило. Мы все были молоды,  неопытны, и к тому же специального обучения этой специальности не существовало. С одной стороны это требовало свободы творчества, с другой – полного напряжения эрудиции, чтобы соответствовать. Как выстроить свою линию функционирования в этой машиностроительной «мясорубке», где роль архитектора понималась этими кондовыми производственниками как вспомогательная, необязательная? Я печенками понимал, что мне, во что бы то ни стало надо поставить себя, свой архитектурный авторитет на заводе, иначе затопчут эти «грубые», как мне казалось, машиностроители, которые бились между собой «смертным боем» за карьеру, план, продвижение по бесконечной лестнице возможностей, открывающихся для машиностроителей на  гиганте, каких не знала еще Родина. Для архитекторов на этом празднике жизни места  были ограничены рамками штатного расписания, которое, как потом оказалось, можно было наращивать, но этому надо было еще  научиться. Генеральная дирекция представляла собой  запутанный лабиринт управлений и всяких служб. Обучаясь на ходу, я врастал в эту  структуру, боролся, как мог, ругался, добивался и развивался понемногу. Хорошие отношения с директорами заводов давались с трудом, и, как оказалось, легче всего налаживались тем, что я имел производство сувенирной продукции,  мог делать вещи уникальные и высокохудожественные, а этот товар им требовался постоянно, так как деловые связи у них были  со многими странами Запада и Востока. Оборудование в то время закупалось самое передовое от Америки до Японии. Иностранных специалистов  со всего мира в то время на КамАЗе было больше, наверное, чем где-либо в СССР.

     Решающую роль в  становлении завода сыграл Лев Борисович, который как «царь и бог»  вершил дела и днем и, казалось даже ночью, назначая, увольняя, распекая, поощряя и  постоянно функционируя на проводимых еженедельно  штабах,  совещаниях, оперативках, летучках и прочее, прочее. Авторитет его был абсолютным, при всем при этом он был, наверное, самым интеллигентным и ненахрапистым человеком на КамАЗе.  Ареол абсолютной власти и могущества работал на него, так что ему не надо было даже повышать голос, как это было  принято, -  его и так слушали, боясь пропустить хоть слово. Ну а если в его голосе пробуждались металлические нотки, все были в ужасе.  Его внешность отличалась подчеркнутой аккуратностью и отменным вкусом, но  без какой-либо показухи или самолюбования. Это был образ интеллигента в очках без оправы с гладким, собранным лицом.  Речь  отличалась тонким владением русским языком и не без остроумия, хотя казалось, что с этим контингентом в таком стиле ничего не добьешься, нет, его слушали, понимали и выполняли беспрекословно.
 
     Может быть, он единственный, кто понимал важность архитектурной службы на заводе, и своим авторитетом её  поддерживал, что моментально ловилось  ушлым окружением и сдерживало горячие головы  «раздавить», опустить архитектора. Впрочем,  и нас, как и всех на заводе, он постоянно тестировал, «что этот архитектор может», и если «облажался»  – замена неминуема. Я прошел эти «проверки на вшивость», как я их называл, но для этого  приходилось всегда быть в готовности и крутиться волчком. Часто это означало работу ночью к началу следующего рабочего дня, если приезжал какой-нибудь Черненко из ЦК, или подарить какой-нибудь подарок ручной работы Хонеккеру, или оформить к Новому году целый пионерлагерь для директорского корпоратива. Но уж если он тебя признал, то поддерживал всемерно, поскольку   понимал, как трудно архитектору  преодолеть безвкусицу, сопротивление и даже прямое саботирование на местах. Народ был сплошь жесткий и бился насмерть за свои интересы,  и никакой архитектор ему не указ.
 
          В архитектурной группе была одна зеленая молодежь, в основном девчонки, и я остро нуждался в заместителе, так как неотлучно в отделе при девчатах сидеть не мог, надо было ездить по объектам, присутствовать на штабах, посещать мероприятия и заниматься кучей дел иного назначения.
 
     Я был молод и отдавал работе душу, время и сердце, тем более, что в тех условиях тотальной стройки отвлекаться было вообще-то не на что. К счастью, художественно-оформительская группа, в делах которой я  разбирался мало, уже сформировалась сильная и боевая. Плишкин, Сорокин, Петров, Аветик, Журавлева и другие – были профи высочайшего класса. Я порой поражался, с какой скоростью они могли сделать какое-нибудь огромное панно, казавшееся неподъемным, а выполненным за одну ночь.  Сергей появился очень вовремя и сразу меня разгрузил с текучкой. Архитектор из Львова, мой сверстник, проработавший в Кишиневе, построивший несколько объектов в Молдавии. Парень  с прекрасной головой и  вкусом оказался очень кстати, и мы сразу подружились. Он хорошо говорил, его суждения отличались самостоятельностью и хорошей аналитичностью. Мы нравились друг другу и как одногодки и как профессионалы, хорошо разбирающиеся в тонкостях архитектуры. Он мне во многом открыл глаза на специфику дизайна в архитектуре, я ему много рассказывал об архитектурных новациях. В общем, мы спелись и подружились, я был благодарен судьбе обрести в его лице правую руку по проектированию.

    Партком КамАЗа нас третировал нещадно, своими идеологическими установками требуя все больше и больше для оформления города и завода, и эта деятельность была бы хуже каторги, если бы для нас же это не стало возможностью экспериментировать с формой, цветом, и затем все  воплощать в металле и других доступных материалах. Сергей делал остроумные дизайнерские  формы, несущие на себе заданную идеологическую нагрузку. Эта школа экспериментов с формой очень пригодилась в профессии мне, и, уверен, ему. Нам категорически не нравился этот парткомовский прессинг, но, увлекаясь экспериментами, мы сумели создать более современный, и, не побоюсь сказать, более прогрессивный язык изрядно поднадоевшей шаблонной наглядной агитации того времени. Поскольку на КамАЗе могли изготовить все что угодно, мы упивались возможностями увидеть свои эксперименты в натуре.
 
      Однако не прошло и месяца-полутора, как он стал напиваться, как говориться «до потери пульса» и выпадал из процесса на три-четыре дня. Я был шокирован  и еще  не понимал тонкостей этой  слабости русского человека и происходящей с ним метаморфозы  еще вчера разумного, здравомыслящего, а  сегодня  полного безумца. Иногда надо было просто перетерпеть и все налаживалось, он снова был душой компании и моментально подбирал все хвосты по делам. Иногда это было похоже на пике с непредсказуемым финалом. К счастью, мне удавалось  вызволять его из всякого рода передряг, таких как вытрезвитель или милиция. Городок был небольшой, и мое поручительство решало проблему. Он честно пытался бороться, ему самому было тяжело падать и подниматься, но борьба шла с переменным успехом. В коллективе, особенно в его женской части, он был любим и уважаем с легкой нотой чисто женского сожаления. Надо сказать, что и он относился к девчонкам очень тонко, с каким-то инстинктивным пониманием   особенностей женской души. Его шутки, хохмы отличались тактичностью и остроумием, от которого всем становилось хорошо. Он был заводилой  на вечеринках, а накануне 8 марта мог всю ночь готовить какие-нибудь необыкновенные блинчики с  начинкой, чтобы тепленькими утром принести для наших дам. Конечно, все были растроганы такой  героической  заботой и относились к нему просто замечательно.
 
     Когда случился канун его дня рождения, ко мне пришли представители женской половины отдела с просьбой помочь сочинить стихи в его честь. Я в те годы всем  писал эпиграммы и даже преуспел, хотя, в глубине души понимал, что не поэт и им не стану.

     Поскольку я относился к нему с огромной симпатией, я, конечно, согласился и после творческих мук выдал, может быть, лучшее из своих творений:

Усов влекущий чернобур,
И прорва глаз манящих,
И шепчут женщины: «L’amour»,
Мужчина настоящий….

Тебе бы все архитектура,
Да мыслей творческий полет,
А мы сидим с тобой как дуры,
И мысли задом наперед.


     Девушкам понравилось, Сергею, думаю, тоже.

     Однажды мы с Задорожным загорелись покупкой фотоаппаратов «Praktica». В суровой советской реальности этот аппарат казался чудом техники. По сравнению с тем, что производилось у нас, а это «Зоркий», «Смена» и «Зенит»,  «Praktica» производства ГДР (Восточной Германии) на цейсовской оптике казалась чем-то фантастическим. Для нас, любителей фотосъемки, обрести «Практику» означало перейти на новый технический уровень съемки. Сергей загорелся, за ним и я, и мы купили. Стоила она, помнится  очень дорого даже по нашим заработкам, хотя  на КамАЗе отлично платили. Так вот, не успели мы насладиться этой техникой, как случился очередной запой и Серега, очухавшись, пришел ко мне и чуть не плача рассказал, что за этот загул потерял почти все, и самое главное – «Практику». Горе его было бескрайним. Спустя пару недель ему надо было уходить в отпуск. «Гена, я нахвастал своим во Львове, что в отпуск приеду и буду снимать всех на «Практику». Будь другом, дай мне на прокат свою, чтобы не осрамиться перед домашними». Я был в ужасе, понимая, что если он сорвется, то и мою потеряет. Но, дружба есть дружба, скрепя сердце отдал, мысленно прощаясь с обновкой. Однако Серега съездил в отпуск и с благодарностью привез камеру обратно. Я понял, что он не конченый пьяница, так как свое слово и дружбу не забывает никогда. Так оно и было на самом деле.  Мы много работали, делали «халтуры», как назывались левые работы по отдельным договорам, и всегда слово и дружба между нами свято соблюдались, и это чувство взаимной близости и преданности неписаным законам мужских отношений  соблюдалось неукоснительно. Не побоюсь утверждать, что мы получали взаимное удовольствие от обмена мнениями и мыслями по любым вопросам, обогащая и расширяя кругозор друг друга без пижонства и прикрас. Мы  были думающими, мыслящими, стремящимися понять этот  мир и свое место в нем.
 
     Спустя годы совместной работы, он как будто успокоился, отошел от своих стрессов, оставленных в Кишиневе или Львове, и сошелся как-то незаметно с Олей Жуковой. Прекрасной, скромной девушкой, которая, я полагаю, сочла случившееся судьбоносным подарком. Она с  присущей ей самоотверженностью устремилась в плавание по бурному морю семейной жизни, взвалив на себя ответственность за все-все-все. Она вылечила Сергея от запоев у какого-то великого крымского знахаря, и Серега потом говорил, что пить не хочет и не может, так как заговорен на 25 лет. Потом на Украине стало совсем плохо жить, она первой устремилась на Крит в качестве гувернантки и перетащила туда всю семью. Родила и вырастила двоих детей, создала туристическое бюро между Украиной и Критом, предоставляя Сергею возможность быть и оставаться самим собой – свободным, творческим человеком, не обремененным ничем, кроме творчества. Он успешно работал на Крите, выполняя частные заказы.

     Потом мы пересекались в Москве, когда я пригласил его возглавить работу по разработке проектной концепции развития АЗЛК. Он охотно откликнулся на мой призыв, и не только потому, что я ему выхлопотал самый «жирный» гонорар за руководство проектом, но, и, надеюсь, повидаться со мной. Это была легкая, приятная, понятная для нас совместная работа. Мы много смеялись, шутили, вспоминая былые дни на КамАЗе и делали работу, которая нам была ясна, понятна, а потому и приятна.

     Мы часто перезванивались, когда он жил на Крите и все звал меня в гости. Я очень хотел и Люся тоже, но ее болезнь дважды срывала наш отъезд, да так, что пропадали путевки и билеты. У него частенько проскальзывало, что греки ему чертовски надоели, и на вопрос, что привезти с собой, он сказал: «Черный хлеб, горчицу и толстую книгу».
         
     Оказалось, что нам  не суждено было больше увидеться. Он ушел в пандемию от этого смертоносного гриппа. Наверное, наплевал на осторожность и погиб. Жаль, ушел по-настоящему умный, тонкий, ранимый и очень профессиональный человек и мой закадычный друг. Он прожил очень непростую жизнь и не стал сволочью. Его запои, я думаю, случились из-за развода с красавицей женой, о которой он говорил вначале с душевной болью, а потом все спокойнее и реже, пока не появилась Оля. Даже в запоях он был остроумен и изобретателен, с какой-то горькой бесшабашностью и юмором воспринимая свои падения и взлеты. С ним я научился понимать, что пьющие люди не всегда конченные прощалыги. Среди них могут быть  индивиды весьма достойные. Наверное поэтому на Руси,  особенно женщины, более чуткие и сердобольные,  жалели пьяниц и нянчились до последней крайности.
 
     Покойный Евгений Абрамович и Андрей Боков на выездном семинаре на КамАЗе весьма одобрительно отзывались о Сергее, его профессионализме и художественной одаренности. У меня хранится его живописная работа с этого семинара, которую он мне презентовал. Это разобранная мясорубка в виде натюрморта. Я был восхищен и стилизацией, и чувством цвета, и даже скрытым эстетизмом этой работы.

     Не устаю повторять, что КамАЗ в те годы оказался местом, вобравшим в себя много людей ярких, предприимчивых и смелых, и Серега был одним из них. Эти люди отстроили КамАЗ в чистом поле и украсили нашу жизнь яркими страницами дружбы, честности, таланта.