Часть Первая Побег. Глава VIII

Пока солнце едва-едва подкрашивает прохладную гладь горизонта тёплыми красками, происходит довольно идиллическая сцена:

Прекрасная женщина выходит из дома под руку с мужем, то и дело поглаживая свой округлившийся живот. Пара ведёт на прогулку детей, галдящих, снующих, беснующихся у их ног. Солёный морской ветер то и дело заставляет детишек поёживаться от зябкого дуновения, пока эльфийка помогает им одеться потеплее. Блестящие гладкие волны спокойно наползают на мокрый прибрежный песок, пока семья прогуливается по берегу.



Мужчина отвечает на каждый влюблённый взгляд жены. Ослепительные очи, соперничающие красотой и бирюзовой пронзительностью с самыми яркими волнами, оставляют её без пристального внимания только на краткие мгновения — моменты, когда он окатывает любовью и нежностью своих детей. Бархатный голос Эогана вкрадчиво повествует о былом, завладевая вниманием ребятни, а в особенности — интересом крохотной девчушки, поболее остальных похожей на него благодаря таким же тёмным и жёстким волосам. Впитывая каждое слово, она идёт за родителями, увлечённо застывая с приоткрытым ртом.



Всё дальше и дальше Эоган увлекает ребятню своими рассказами, повествуя о тортле, чудесном и старом и очень мудром. Этот славный представитель народа антропоморфных черепах прошёл своим твёрдым шагом через все земли Фаэруна. Сказания о его странствиях были разнообразны, подобно отдельным морским каплям, что отрываясь от общей глади взмывали в небо, чтобы сравниться с бриллиантами, сверкая в заботливых лучах восходящего солнца.



Процессия скользит по песчаной косе короткими перебежками, то и дело застывая на месте из-за царственной неспешности матери, вынужденной ходить за двоих. Гармонируя с её остановками, рассказы мужчины тоже неустанно прерываются взволнованными окликами и заинтересованными расспросами детей. Им интересно, связаны ли эти сказки с тем духом, что постоянно следует за их папой? Ведь даже сейчас маленькая водяная черепашка восседает на его плече и нежится в ярких лучах, окрашивая щёки Эогана радужным сиянием. Загадочная, словно Тот Самый Тортл.



Ахана, до сих пор впитывавшая каждое слово, пытается встать на носочки, заворожённо поглядывая на отцовского спутника. Она вытягивается словно струна, отчаянно силясь дотянуться до водяного духа. Внезапно, словно крохотное чудо, черепаха отвечает ей, подаваясь вперёд к самым кончикам пальцев, чтобы надолго оставить на подушечках свежую прохладу прикосновения. Девчушка так и подскакивает от смеси восторга и гордости, не способная припомнить когда верный спутник отца вот так касался хоть кого-либо, кроме своего обладателя.



От благоговейного трепета, Ахану отвлекает насмешливый оклик брата, дразнящего её за приметную синюю кожу. Столь непохожая на прочих детей, она выбирается из клубка их нервной возни и спешит к матери, задумчиво созерцающей волны. Робко приблизившись, Ахана трогательно гладит животик, нашёптывая будущей сестрице или братику, что он обязательно должен быть таким как она и тогда, вдвоём, они уж точно не позволят никому себя задирать. Не замечая её раздумий, переполненная весельем детвора существует будто бы везде и сразу, создавая прогулке своеобразным аккомпанемент в виде шума, гама, визгов и хохота. И только отец возвышается маяком спокойствия среди этой сумятицы. Его заботливые руки расстилают захваченное с собой покрывало, усаживая на него утомившуюся супругу.



Проходит время. Солнце медленно подползает к зениту, накаляя своим взором всё вокруг. Его пылкое внимание обращено к детям, барахтающимся на мелководье. Словно визуализация звонкого заливистого смеха, в небо вспархивает множество крохотных брызг, всё больше раззадоривая Ахану. Та бежит и с визгом обрушивается на волны всем телом, намеренно окатывая с ног до головы брата и сестру, вызывая веселье в одной и окончательно выводя из себя второго. С обиженной гримасой на лице, он начинает толкаться, дразниться и называть её медузой, холодной и мокрой, которую никто и никогда не возьмёт в жёны. Кажется это окончательно переполняет крохотную чашу терпения внутри синекожей девчонки. Обида внутри нарастает, выплёскивается через край нарастающим, бурлящим потоком воды и морской пены. Миниатюрная волна позади неё поднимается. Расправляется. Набирает силу и опрокидывается на этого маленького забияку Оши. Солёные воды, словно куклу протаскивают мальчугана по прибрежному дну, прежде чем выплюнуть на берег покрытым множеством поверхностных ссадин и чесучих царапин. И вот уже все дети, включая её саму, отчаянно плачут. Ревут в унисон, от страха и обиды, сотрясаемые нервной дрожью. Морщатся от горечи, которая словно бы перекочевала внутрь из океана, пощипывая глаза и мелкие ранки.



Потирая розовеющие глаза, Ахана отдельными картинками видит как надвигается её мать. Строгая женщина становится всё ближе и больше, нависая как грозовая туча. Пока перепуганная девочка пытается что-то лепетать, старается объясниться перед матерью, та опускается, обхватывая плечи прохладными, влажными пальцами. Вкрадчивый, спокойный голос изо всех сил смягчает острые углы отправляя её домой за непозволительное поведение, совершенно одну. Одну. Вдаль от веселья, от других детей, от родителей, от приглашающих резвиться вместе чудесных волн... Разобиженная, девчушка плетётся к дому, и ноги её всё набирают и набирают скорость, пытаются сбежать от неприятностей, пока она не понимает что несётся по песку, Только уже запыхавшись, она замирает в отдалении, бросая робкий взгляд назад. Туда, где отец растопырил свои огромные ладони, залечивая сеть из поверхностных порезов, усеявших тело её брата.



Проходит пара дней. Глядя в окно на бескрайнее море, заливаемое последними, уходящими лучами закатного солнца, она мечтает о том, как бы вновь дотянуться до морской глади. Всё внутри так и трепещет, мечтая вновь и вновь нырять под игривые волны. Разделяя её тоску, пенные барашки призывно набегают на берег, разбиваясь о скалы, порождая своеобразное музыкальное сопровождение для её скуки и размеренной грусти. Но в этот раз, тоску прерывает звук раздающийся со стороны входа. Оборачиваясь, она видит отца, который нерешительно застыл у двери и лицо его кажется хмурым, укрытое вечерней тенью. Однако, сиюминутная строгость быстро покидает взгляд и вот он уже пытается утешить своё дитя, поговорить с ней, разобраться в том как вода вообще начала слушаться её. Подходя ближе он разглядывает цветок, посаженный его женой, чьи бутоны уже закрылись на ночь, пока Ахана выплёскивает собственные замешательство и обиду, рассказывая, что просто хотела заставить замолчать дразнящегося мальчугана. Скрыть под широкой спокойной волной того, чьи слова царапали её прямо в сердце.



Понимающе улыбнувшись, папа обнимает её, присоединяясь к созерцанию волн, прежде чем его голос вновь наполняет комнату: “Старый тортл открыл мне ещё одну тайну. Очень-очень важную. Это Путь Воды. С завтрашнего дня мы будем учиться ему, чтобы обуздать твою силу. Если ты конечно хочешь этого”.



Восторг наполняет светлый лик ребёнка. Разум опережает своим стремительным бегом её слова и пока она оживлённо кивает, в голове уже проносятся мечтания о том, будет ли и у неё собственная водная черепашка. Эогану приходится вновь завладеть вниманием Аханы, привлекая к тому, что станет Первым Уроком — когда он воздевает руку высоко над головой, крохотный поток воды спускается словно водяная змея. Хищная струя скользит прямо к ней, готовая укусить уже вот-вот, но в последний момент покоряясь и как ни в чём небывало запрыгивая в горшок с цветком. Отец наставляет её, вдумчиво и неотступно размышляя как всякая сила в этом мире должна находить благотворный выход — приносить успокоение страждущим, защиту слабым и поддержку каждому кто в том нуждается…



***



Последние десять минут я наблюдаю живое воплощение внутренней борьбы:

Ахана вертит в руках драгоценную диадему с множеством серебряных цепочек. Замысловатый предмет был найден в комнате, среди вещей Ильвары Миззрим. В отличие от прочих украшений обнаруженных в логове негодяйки, безусловно украденных у более слабых и менее удачливых, этот предмет, вне всяких сомнений, изготовили персонально для Верховной Жрицы дроу. Но дело было даже не в неотъемлемой связи драгоценности с нашим врагом — многие из нас готовы были обратить оружие угнетателей против них самих с превеликим удовольствием! Нет, проблема скрывалась гораздо глубже, в культурных различиях. Каждый раз когда миниатюрная девчушка примеряла эту штуку (а задача была не такой тривиальной из-за количества цепочек и мелких бусин), казалось, что ей на голову уселся огромный блестящий паук, крепко уцепившись за волосы. Зрелище было экзотичным само по себе — синяя кожа, чёрные тигровые полосы и эти пронзительные глаза выглядывающие из-под паука, угнездившегося на макушке. Но реакция Аханы, то с какой обидой и злостью девушка вглядывалась в собственное отражение, застыв у начищенного до блеска щита Персиваля — это необходимо было видеть! Даже не знаю, что распирало меня больше, добрый хохот или искренняя, разделённая с ней тоска. Добавляя острастки, из-за её спины выглядывала вездесущая Тенебрис, успевшая изучить предмет. Менторский тон автоматона дребезжал над ухом, расписывая сколь обширные потоки магии протекают через чёрный камень в центре восьминогого украшения, как девушке повезло и насколько радостной следует быть ей.



Сам Персиваль, невольно ставший частью происходящего, поглядывал в их сторону лишь изредка, основательно углубившись в подготовку к битве. Не осмелюсь называть скитальца Джар'Ру докой в подобных вопросах, однако даже на мой профанский взгляд, парень бросал робкие взгляды исключительно на синее личико, а не обрамляющий его артефакт. Юноша явно пытался сделать свой интерес менее явным, отчего его утренние сборы из обычной каждодневной подгонки доспеха, превратились в фанатичный рейд вдоль креплений, ремешков и заклёпок, заходящий на третий виток. Хочется, искренне и честно, Очень Хочется разрядить обстановку, но нет и тени шанса сделать Это с такой довольной мордой и ехидными мыслями как у меня. Благо, небеса наделили остротой не только язык, но и ум бесконечно скромного Джар’Ры. Вспоминая, что наши обольстительные спутницы успели отыскать некую общность на уровне обсуждения нарядов, я окликаю Ханаан — заклинательница как раз собирала вещи где-то позади. Вместо ответа мне достаётся лёгкий холодок, пробегающий по затылку. Оборачиваясь вокруг своей оси несколько раз, я выжидаю ещё несколько секунд, прежде чем смириться с очевидным. Чародейка снова бросила нас. Мда, если ей настолько не хотелось набрасывать рыболюдское тряпьё на своё изящное походное платье, могла бы так и сказать...



Лишённые чудодейственных дверей сквозь измерения, мы оказывается лишены роскоши выбора. Натягивая дурнопахнущую сетчатую хламиду перед выходом наружу, я в очередной раз поражаюсь насколько серым и невзрачным одежда способна сделать человека. Если в мои цепкие пальцы когда-нибудь приземлится хотя бы капля власти, первым указом будет избавиться от угнетающей серости в одежде и быте. Уверен, преступные порывы и малодушие проникают в сердца в том числе с этой всепоглощающей серостью! Сейчас она разливается по местным зданиям и улочкам в виде толпы куатоа, привлечённой знаменательным событием. На вчерашней площади яблоку было негде упасть из-за желающих увидеть как Архижрец откажется от Матери Глубин в пользу Отца. Особенно охочие до веселья рыболюды даже вооружились подобием музыкальных инструментов из дерева и костей, напряжённо постукивая и треща ими.



Вчерашний отвратительный алтарь встречает нас свежей скруткой осьминогов кровоточащих на полотно, однако нас проводят мимо, выталкивая на причал. Сразу же ощущается масштаб происходящего — тусклое освещение Слупладопа выхватывает только первые несколько рядов бесконечно разрастающейся толпы, заставляя подслеповатых надземников довольствоваться лишь десятком фантастически-однообразных лиц из сотни. Благо, интересующее нас всё равно скрывается по другую сторону, там где квёлый озёрный прибой мерно покачивает перевёрнутые шляпки огромных грибов. Наш заветный путь прочь отсюда.



Потрясая двухголовым посохом, служительница Отца Глубин начинает длинную монотонную речь. Довольно наиграно эти двое мистиков, отец и дочь, обмениваются любезностями, однако неискушённая публика заходится радостным утробным клокотанием, сотрясая площадь. Религиозный экстаз этих созданий терзает наши бедные уши громогласным одобрительным бульканьем, мешая следить за высокопарной речью. Сердце болезненно сжимается от ощущения той запредельной силы, глубокой, мистической, которая пропитывает возгласы и внимание местных жителей, устремляющих в нашу сторону жадные немигающие взгляды. Всецело отдаваясь происходящему, жрица Блопп погружается в религиозный фанатизм. Раскачиваясь в ритме молебна, розовая рыбёха погрузилась в подобие транса сквозь который не замечала уже решительно ничего. Даже того как её собственный отец достаёт клинок и деловито приближается по скрипучим доскам, прежде чем всадить лезвие ей в спину. Звуки на мгновение смолкают, а три вдоха спустя цвета проникают в этот серый мир, перекрашивая праздник в смертоубийственную мешанину, сопровождаемую отвратительной какофонией звуков.



Яркая искра проходит через грудь Тенебрис, перепрыгивая на ладонь, прежде чем поразить одного из рыболюдов, поддавшихся кровожадности. Одутловатая фигура подёргивается и оседает на землю, так и не успев опустить ржавый багор на спину Аханы, пришедшей в движение. Юркнув сквозь защитный коридор между мной и Персивалем, юркая эльфийка выпрыгивает с края причала в мутные озёрные воды. Для постороннего наблюдателя происходящее могло показаться бегством, панической попыткой укрыться от нарастающего насилия в родной стихии, но через миг целеустремлённая жрица взмывает вверх, следуя за воздетым посохом. Скручиваясь вокруг хрупкой фигуры, водная гладь поднимала девчушку всё выше, вздыбливаясь и заметно вибрируя. Поток резонировал с отчаяньем в девичьем голосе, накатывая на окружающих звуковой волной. Вопрошая о совести, гордости и чувстве единства, Ахана пытается пресечь дальнейшее кровопролитие среди куатоа, пока мы сдёргиваем серые балахоны и оскаливаемся лезвиями, ожидая удара со всех сторон. Послания мира было проникновенным и сразу же запало мне в душу, вот только невыразительные лица местных исказились единственной эмоцией и её было дьявольски легко прочесть. Немногие куатоа, включая саму Блопп, решившиеся отложить оружие в сторону, выходят из благодатного транса опрокинутые следующим валом насилия, разбившимся о причал. Вся площадь сочилась клокочущей, нескрываемой ненавистью.



Раздавая тумаки и затрещины мы с боем прорываемся к лодкам, то и дело наблюдая как сходят с ума прибрежные волны — то на происходящее откликнулись зловещие течения Подземья. Способные превзойти коварством даже местных жителей, воды начинают бурлить, обнажая смутные очертания скатов, искажённых, хищных, проступающие сквозь склизкий ил и мутную тину. Без разбора шалые создания набрасываются на всех, кто не смог удержаться на пирсе, жаля рыболюдов длинными ядовитыми хвостами и силясь догнать нашу синюю подругу. Град шальных ударов и вульгарной неразберихи взбалтывает день, перемешивая землю и небеса, но хаос устремляется ещё дальше, прокатываясь заразительной истеричной волной сквозь лачуги и улочки. Оплачивая болью каждый шаг, отвоёвывая кровью каждый метр пути мы выбираемся с причала мучительно медленно, наблюдая как селение к тому моменту обратилось в колышущееся море крови и боли.



Это остервенение, эта болезненная неразбериха, пробирается и в наши сердца, заставляя судорожно искать пути отступления. Мне горько и тошно уже от того, каким спокойным и приспособленным я остаюсь в подобных обстоятельствах. Распихивая противников, сталкивая куатоа в воду к хищным рыбинам и оставляя друзей позади, я ощущаю явственно — сейчас им нужен не боец, не остроумный забияка с юга, а тупой выносливый вол. Тягловый зверь, способный вытолкать как можно больше спасительных лодок в воду, срывая мышцы и глотая пену. На пределе возможностей и воздуха в лёгких, не пугаясь поверхностных ран и случайных ушибов, я доверяю Персивалю и Принцу Дерендилу быть защитной стеной остальным друзьям. Но знали бы вы как это трудно! — доверить товарищам их собственные жизни и не смотреть, даже не оборачиваться назад, прожигая с пользой каждую секунду которую они выигрывают для тебя!



Наспех отвязав огромную грибную шляпу, я с рёвом и стоном выталкиваю её на воду. Мышцы горят. Уродливая смесь упоения и тревоги заставляет кошачий голос Акаши рокотать внутри оглушительно, до слепоты. На соседнем пирсе жрица наносит последний удар своему венценосному отцу, вспарывая брюхо старика остервенелыми взмахами лезвия. Плупп бессильно оседает, демонстрируя окружающим избыточные подробности своей анатомии, пока его кровь устремляется в беснующуюся воду, сползая огромными жирными каплями. Красное струится по распухшим от влаги доскам. Лишь только багровые ручейки окончательно сливаются с озером, взбудораженные воды закипают, выходя из берегов. В последний миг Ахана выбирается на берег, прежде чем мутный прибой захлёстывает и утягивает всякого, кто оказался слишком близко. А мир устаёт от скупого созерцания. Мир застревает, спотыкается, гаснет.



Порождаемый чем-то чужим прямо внутри моей головы прокатывается трубный зов. Звук пронизывает душу, самую мою суть, вытаскивая потайные желания на поверхность. Дикая натура, мирно дремавшая внутри выпускает когти и начинает отчаянно царапаться в поисках выхода. Писк. Закладывающий уши писк сопровождает нахлынувшие видения.

Безумие.

Оно взывает к нам.

Волнами Оно Накатывает.

И пока синелицая девчушка тараторит бесконечные “нет-нет-нет”, а Персиваль перестаёт двигаться, моргать, дышать противодействуя этим волнам, мы с Тенебрис разделяем на двоих удар потусторонней силы, позволяя новым истинам открыться перед нами.



***



Не так-то легко ворочать мысленным взором, в сравнении с отзывчивыми зоркими глазами. Внутреннее око движется туго и неповоротливо, словно через толщи оплывающего воска, лениво отказываясь концентрироваться на чём-то конкретном. Мускулы моей души бугрятся и ноют, пока я передвигаю облачко ясности, в попытке разглядеть картинку сокрытую во мгле.



Процессия из пяти лодок плывущих бок о бок. Безумные усилия заставляют сознание метаться между ними, выхватывая из темноты примечательные эмблемы, на этот раз едва ли не горящие среди темноты, видимые отчётливо — Арфисты, Изумрудный Анклав, Орден Латной Перчатки и Альянс Лордов. Каждое судно кроме главного отмечено одним из символов хранителей закона и равновесия. Сверкнувшие так ярко, символы скоропостижно гаснут в темноте, стоит сознанию нащупать нечто куда более привычное — наши бесчувственные тела. Свет приглушён. Плывущие затаились в темноте пока эльф во главе процессии удовлетворённо кивает, изучая сложный символ на скальной породе. Концентрируясь на хитросплетениях узора, я узнаю-понимаю-чувствую путеводную метку. Древнюю. Стойкую. Намекая на их количество впереди, наваждение раскаляется, на миг одаривая озаряя мир россыпью вспышек, по очереди проступающих из темноты.



Мне её совсем не видно, но бормотание Тенебрис звучит из-за спины:

"Ага. Вон тот. Дядька с рублеными чертами лица, видишь? Отчего-то мне кажется... да. Ему стоит довериться. Он напоминает моего наставника. Не то! Друга. Он напоминает моего человеческого друга." — перехватив поводья моего внимания, механическая кошка выворачивает шею внутреннему я, концентрируясь на эльфе. Костяшки волшебника белеют, так сильно вцепился он в посох обмотанный алыми лентами, а голос звучит резко и рвано, споря с мужчиной на которого указала подруга. Её невидимые руки словно оставляют в сознании шлейф разводов, стремительно расходящийся от места куда тянется незримый металлический палец. Мужчина с платком на шее называет эльфа Ибис Скиталец. Его речь это сплав скупых слов и обширных эмоций. Страх. Гнев. Ему совсем не хочется двигаться туда, где связь с Планом Теней будет настолько тонка. Зачем вообще женщины и мужи взявшие на себя труд сохранения мира ищут подобное место, если демоны явно прибыли из Бездны? Кто-то или что-то набрасывается на странную процессию. Из темноты раздаются крики. Люди хватаются за оружие. Лязг. Скрежет. Скрип. Очень знакомые звуки. В подобный чудовищный грохот, видения выплёвывают и меня.



***



Сознание выкорчёвывает из недружелюбной почвы, которая никогда бы не стала для него родной. Перегнувшись через борт лодки, я чувствую как намокают мыски сапог. Расслабляю вцепившиеся в поверхность гриба пальцы, пощипывающие от натуги. На ощупь шляпка зархвуда кажется пористым камнем. Холодным. Спокойным. Прислонить бы лихорадочный лоб, да закрыть глаза, хотя бы на миг. Утирая кровь хлынувшую из носа, мне приходится отвлекать рассудок от головокружения. Подстёгиваю себя плетью стыда — будет совсем нехорошо, если меня стошнит в столь необходимый нам транспорт. Помогает.



Жрица, полоумная рыбёха, вовсю торжествует над павшим отцом прямо посреди битвы. Булькающие крики куатоа приветствуют её, а новый звук… Новый звук заглушает и их нелепое квохтанье, и звуки сражения… и даже… даже мысли!



Огромное маслянистое щупальце выглядывает из разверзающегося озера. Следом ещё одно. И как будто бы этого было мало, словно всего этого тошнотворного дня было недостаточно, чудовищных размеров существо с двумя головами вздымается над чернеющими водами. Его глаза — фонари маяка. Издалека они просвечивают нас яростью и безумием. Продолжая расти из воды, пугающе неумолимо, Оно вытягивается в полный рост. Огромный демон запрокидывает обе головы вверх, заполняя реальность даже не звуком, а какой-то густой, дрожащей субстанцией, наполняющей ужасом сердце в обход ушей! Рёв. Безжалостный. Всепоглощающий. От него хочется пригнуться. Спрятаться. Убежать. От него хочется, чтобы не было никакого “него” и слов для его описания не было. Но в первую очередь — не было его обладателя! “Демогоргон” — шепчет Персиваль пересохшими губами. Не знающий страха воитель застыл, мелко подрагивая, уже ступив было одной ногой внутрь дурацкой грибной шапки. А я… что — я? — пытаюсь отвести взгляд! Зажмуриться и слышать только этот глухой перезвон мелко дрожащего латного доспеха.



Птицы гнездившиеся на потолке разбиваются, пикируя вниз. Рыбы всплывают кверху брюхом, а мы — просто не можем разогнуть коленей, чтобы бежать и больше не смотреть на чудовище шествующее к деревне. Его аура жестокости действует оглушающе. Это даже не безнадёга, не какое-то там упадническое отчаяние. Внутри банально не набирается даже щепотки сил для сражения за такую мелочь, как собственная жизнь. Не обращая внимания на булькающие похвалы своих последователей, Оно шествует и насилие струится в каждом его движении и жесте. Всему, что это богомерзкое существо обрушивает на мир подле себя, в чём вымазывает глаза и вымарывает души есть только одно слово. Насилие.



Отличие Сарита от его сородичей было очевидно каждому, кто видел с какой любовью и приязнью тот заботится о Стууле. Подозрения относительно Принца Дерендила появились у большинства из нас уже после знакомства с другими квагготами. Но насколько сильно подземное Безумие затронуло Джимджара я понял именно тогда. В надежде выиграть в споре у Тенебрис бутылку ликёра, он всаживает в ликующую жрицу Блопп стрелу за стрелой, совершенно игнорируя Демогоргона. Это продолжается пока очередной взмах демонического щупальца не вспарывает бревенчатые помосты, взбивая в алую пену и новую повелительницу Слупладопа и прочих куатоа, так и не вышедших из фанатичного помешательства.



Поле боя было стёрто. Битва прекратилась, захлебнувшись потусторонним ужасом. А группа отважных искателей приключений, этих невоспетых авантюристов, прикладывала все и каждое из возможных усилий, чтобы спастись бегством. В тот день мы совершили самый разумный и доблестный подвиг. Это был побег, лишённый трусости и бесчестия. Гордый. Славный. Наш Героический Побег!



К тому времени когда куатоа начали приходить в себя, для них осталась лишь бессмысленность бытия и вселенская тщета. К нашему вящему ужасу эти религиозные рыбины даже не пытались спастись, нет. С новыми силами эти фанатики устремились друг к другу, вцепляясь в жабры, вгрызаясь в глотки, умножая хаос разливающийся по Слупладопу.



Не знаю, корректно ли называть подобное счастливым случаем, но мы наблюдаем за происходящим уже со стороны. Четыре грибные шляпки выносят нашу компанию всё дальше, покачиваясь на воспоминаниях о кошмаре, затухающими волнами бьющими в борт. Сидя внутри круглого плота без зада и переда, я всё ещё приноравливаюсь к вёслам, не слыша их плеска за раскатами симфонии страха и разрушений, которая ещё долго настигает нас. Каким-то немыслимым, издевательским чудом, мы обошлись без тяжёлых ранений и никого не оставили позади. Телесно мы были в порядке. Транслируя нервную энергию в истеричные гребки, натерпевшиеся и изнурённые, мои друзья перекидываются обрывочными фразами. Забивают окружение отрешённым шумом. Решено плыть в Греклстью. Провианта должно хватить. Баппидо уже высматривает дорогу в темноте, прокладывая курс по широкой дуге вокруг озера.



Признаюсь, в этот момент я и думать перестал о каких-то там дроу, наступавших нам на пятки и угрожавших расправой, когда-то очень давно. В очень далёкой, полузабытой жизни.