Поползни

Стоял июнь, заканчивали пылить тополя. Мы с Валеркой приехали в город к бабушке. На газонах и по обочинам тротуаров лежали сугробы легчайшего пуха, вздымавшиеся в воздух от любого движения. Если бы прошёл дождь, он смыл бы это зимне-летнее великолепие, но дождей не было.

Когда мы подходили к нужному нам подъезду, Валерка сказал:

– Мам, смотри: вяз-то какой!

У вяза, растущего напротив лавочки, каждый лист был обнесён нежным пухом. Мы подошли, и Валерка даже потрогал листья.

– Они шершавые!

Я тоже потрогала опушённый лист. Он был не просто шершавым, а до сих пор слегка клейким, неудивительно, что пух так льнул к этому вязу!

– Никогда такого не видела! – сказала я. – Вяз в тополином кружеве!

– Внимания не обращала, – резонно заметил мне сын.

И тут мы услышали тоненькие, похожие на синичьи, голоса: «Цик-цик-цик!»

Валерка насторожился:

– У синиц могут быть сейчас птенцы?

– Когда же ещё им быть, если не сейчас? – пожала я плечами. – Самое время для слётков.

«Цик-цик-цик!» – доносилось из кроны вяза. Но мы увидели не синицу. По стволу бежала маленькая, меньше воробья, серо-голубая птичка с очень коротким хвостиком.

– Это что, поползень? – удивился Валерка. – В городе?

До сих пор он видел их в основном возле сельской поликлиники, расположенной, как и всё наше село, среди сосен ленточного бора. Поползень птичка незаметная – ещё бы, при их-то храбрости быть яркими! Валерка принялся внимательно разглядывать бегуна. Брюшко у поползня оказалось немножко светлее спины и крыльев, по глазам над клювиком проходила тонкая тёмная полоска, как масочка.

– Это самец или самочка? – поинтересовался сын.

– Вопрос! – даже засмеялась я. –  Они почти одинаковые, я не знаю.

Поползень бегал по вязу. Он нёс что-то в клюве. Пробежал по стволу, по ветке. И мы увидели, что он кормит птенца!

У Валерки перехватило дыхание:

– Ух ты!

Ветка была большая, её закрывала листва. Поползёнок сидел в развилке, где от ветки отходило несколько более мелких веток. Размером он был почти со своего родителя, но совсем ещё куцехвостый. Распушённый, головёнка круглая – детские черты чувствовались даже в слётке.

Пищал он требовательно: дай-дай-дай! Разевал клювик, тряс крылышками.

– Совсем как воробьёнок! – прошептал Валерка.

Малыш был окрашен как взрослый, даже тёмная масочка уже проглядывала. Но рассмотреть его оказалось непросто: пока трепыхает крылышками – привлекает внимание движением, писком, а замрёт – и сливается с фоном. А листья в тополином пуху ещё больше сбивали резкость.

Поползень-родитель подбежал, засунул птенцу в клювик корм. Малыш замолчал – на несколько секунд, чтобы проглотить, – и снова начал попрошайничать.

Под его возмущённый писк родитель побежал принести ещё что-нибудь. Перелетел на кирпичную стену дома. Зацепился коготками за цементную складку между кирпичами и ловко выколупнул из невидимой для нас щёлки семечку.

– Неужели он засунет такую большую ему в клюв? – шёпотом, чтобы не спугнуть птиц, спросил Валерка.

Я пожала плечами.

Но поползень оказался умнее, чем мы о нём подумали. Он унёс семечку к тому месту, где ветка вяза отходила от ствола. Засунул её в щёлку коры. Тремя-четырьмя чёткими движениями сделал тук-тук-тук по семечке, выколупнул ядрышко, и уже это ядрышко унёс птенцу.

– А клюв у них не как у синиц! – подметил мой наблюдательный сын. – Тоньше и длиннее.

– Как шильце, – подсказала я.

Птенец умолк, проглотил ядрышко, вздохнул – и продолжил усердно требовать пищи. Поползень слетал на стену дома за второй семечкой, а потом не смог больше выколупнуть ничего.

– Семечки кончились! – сопереживая голодному птенцу и захлопотавшемуся родителю, сказал Валерка.

Мимо двери подъезда поползень перелетел на угол дома. Поколупал между кирпичами там и здесь и слетел вниз.

– Посмотри, – обратила я внимание Валерки, – по земле он не бегает, но и не прыгает.

– Шныряет! – тут же нашёл подходящее слово Валерка.

Именно! Поползень пошнырял, схватил что-то и тут же взлетел. Унёс находку в трещинку у ствола. На этот раз ему понадобилось целых три приёма, чтобы перетаскать добычу из трещинки птенцу, а малыш бил крылышками, негромко, но требовательно ци-ци-цикал и успокаивался только на две-три секунды, пока глотал и переводил дух.

И тут Валерка тихонько ахнул: из подвала дома выбралась кошка.

Она была красива! Оранжевая, в мраморных разводах на боках, спине и щёчках, короткий пушистый хвост поднят к небу. Мы оба узнали её.

– Мейн-кун! – прошептал Валерка.

– Мейн-куны крупные, – заспорила я.

– Её все так называют!

Кошка эта действительно была нам знакома. Боевая и дикая, она не подпускала к себе людей и брала угощение, только когда даритель отходил подальше.

Она не обратила на птиц внимания. Глянула на нас, вопрошая, не собираемся ли мы её чем-нибудь попотчевать, важно прошествовала на газон за лавочку и улеглась в траву, блаженно сощурилась на солнышко.

Но не тут-то было! Поползень её заметил.

Он и правда был храброй птицей!

В тот миг, когда кошка выбралась из подвала, он издал короткое чёткое: «Цик!» И птенец замер. Крылышки приопущены, слегка втянута голова. Не то чтобы орать, трепыхаться и просить еды – птенца будто не стало. Он слился с листвой.

Убедившись в правильном поведении дитяти, поползень перебежал с ветки на ствол, спустился и принялся рассерженно цикать, бегать вверх и вниз.

– Зачем он её донимает? – испуганно спросил Валерка.

– Отвлекает внимание на себя, – сказала я то, что мой сын и так знал.

– Да она же на них не смотрела!

Но поползень уже добился чего хотел – кошка его заметила.

Он перелетел на ствол берёзы, стоявшей возле лавочки. Побегал почти у неё под носом, поорал весьма скандальным голосом, и кошка больше не смогла его игнорировать. Она нехотя поднялась и без особого желания пошла к берёзе.

В ответ поползень спустился ещё ниже, буквально на метр от земли, и продолжал орать.

– Во ругается! – прошептал Валерка.

Поползень ругался. Уж как он эту кошку хвалил! Надо думать, она восприняла критику.

– Всё, – констатировала я. – Птичка её заинтересовала.

Валерка едва не кинулся к берёзе: прогнать кошку, спугнуть не в меру храбрую птицу! Я придержала его за руку.

– Подожди! – попросила я. – Давай досмотрим. Не совсем же он глупый, чтобы даться ей в когти!

Но кошка, похоже, считала именно так. Она побила хвостом, туда-сюда, туда-сюда, помяукала, как полагается честному кошачьему охотнику: «мяк-мяк, мяк-мяк!» И прыгнула на ствол!

И поползень оказался в каком-то полуметре от острых когтей!

Валерка всё-таки не выдержал и замахал руками, топнул на кошку ногой:

– Брысь!

Кошка неспешно спрыгнула на землю, поползень перелетел на вяз.

Но там он не успокоился, снова побежал вниз по стволу, продолжая ругать кошку на все лады. На полусогнутых она подобралась к вязу – поползень спустился ещё ниже.

Кошка повторно присела, помякала и прыгнула на ствол. Полезла вверх. Поползень бегом-бегом-бегом убрался повыше, на безопасную высоту, почти до той ветки, где недавно долбил семечку. Кошка попыталась карабкаться за ним.

Но мы знали, что эта кошка боится высоты. Она и так уже забралась метра на полтора. И лезть выше было для неё нестерпимо. Она посмотрела вниз, сползла немного и спрыгнула на траву.

Как видно, полагая, что добыча слишком неуловима, она повернулась уйти, но поползень не дал! Он побежал её преследовать, спустился до критической высоты, чуть ли нам не по колено.

Ну как бедной кошке было устоять против такого темперамента? Она обернулась, присела и попробовала допрыгнуть до поползня ещё раз.

– Вот глупый! – в отчаянии сказал Валерка.

Прямо из-под её лап поползень улетел высоко в листву.

Кошка рванула за ним, карабкаясь и пытаясь добраться до нахальной птицы. Но не долезла даже до прежней высоты и опять соскочила.

Всё это время птенец сидел, будто изваяние, полностью исчезнув в листве. Но теперь, когда его родитель взлетел к нему на ветку, птенец слегка шевельнулся, встрепенул крылышками и спросил: «Ци?» Поползень ответил: «Ци-ци!» И птенец замер снова. А поползень, возобновив свои проклятия, отправился донимать кошку дальше.

Валерка бессильно сжал кулаки:

– Да глупый же!

Но развязка была уже близка. Кошка, кажется, убедилась, что хоть око и видит, но зуб всё-таки неймёт. Она вздохнула, вернулась к берёзе и снова улеглась в траву.

Поползень ещё немного побегал туда-сюда, но низко уже не спускался. Потом взлетел, проверил, всё ли съедено в щёлке между веткой и стволом. И полетел к тополиной аллее за домом. По пути он сказал: «Цинь-цинь!»

Птенец отмер. Он слегка потрепыхал крылышками, повернулся. Из тополей снова раздалось призывающее «цинь!». Птенец ответил: «Цинь!» – и полетел на зов.

Его полёт был не слишком уверенным, но крылышки держали малыша достаточно хорошо для того, чтобы не опускаться на землю.

Там, в тополях, оба они и скрылись.

Кошка осталась лежать на газоне, всем своим видом демонстрируя, как мало её интересуют всякие там птички.

Валерка тихонько выдохнул, мы подождали, не произойдёт ли ещё что-нибудь интересное, и пошли к подъезду.

– Он слишком храбрый! – почти с отчаянием сказал Валерка.

– Интересно, – спросила я, – эти семечки, которыми поползень кормил птенца, откуда они? Когда он их напрятал?

– Ещё зимой! – уверенно сказал Валерка. – Здесь на окне, на третьем этаже, была кормушка.

То есть он ещё тогда натаскал с запасом? Не съел сам, хотя зимой наверняка было не сытно! На те времена приберёг, когда надо будет птенца подкармливать!

Мы открыли дверь и снова оглянулись. Птичьих голосов, похожих на синичьи, было не слышно. А кошка лежала у скамейки и наконец-то успокоенно дремала.