Чудашкин

Ах, подростковый период. Время кардинальной перестройки организма, время взросления, поиска себя, психической неустойчивости и бунтарства. Бешеная романтика! Многое в этот период преломляется через искаженную призму внутренней ранимости и неуверенности в себе.  Отсюда и жгучее желание выразить себя, всеми средствами, частенько и в негативном свете. Заявить, что ты этакий бандит, способный на любую дерзость. А моральный компас в это время, как правило, часто сбоит…

Шестой класс средней школы, нам по двенадцать лет. Я, ранее – подвижный ребенок с добрыми шалостями, решаю попробовать чего-то более «остренького». Примерить новую модель поведения, так сказать. Да и, если честно, не я одна. Наш класс всегда славился не только сильной учебой, но и крайним непослушанием. И хотя разборки между ребятами накалялись порой до высокого градуса, каждый втайне гордился, что он из «А»-класса, нашего класса.

Среди моих дорогих одноклассников было много интересных личностей. Я, в свою очередь, на протяжении всей школьной жизни успела подружить (и повоевать), наверное, с каждым. В шестом же классе занялась моя дружба с Юрой. Юра был персонаж, что называется, характерный, и если бы не его внешность – кто знает, каким бы он вырос тогда?

Он всегда был очень маленьким, самым маленьким в классе, поначалу даже щуплым. В начальной школе Юра тесно дружил с Мариной, девочкой, которая ушла из нашей школы классе во втором. Может, и это разбило его мальчишеское сердце. Как только мы строились идти в столовую – он тут как тут, хватал ее за руку и всегда сопровождал. Ребята всегда кричали им вслед: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!», а они не обращали внимания. Но Марина перевелась, и Юра погрустнел.

Помимо своего роста он часто заикался. Не сильно, как это бывает порой с некоторыми бедолагами, но ощутимо. Достаточно для того, чтобы его стали поддразнивать. Но и это не было самым для него обидным. Самая ярко выдающаяся черта его внешности, такая, что, только завидев ее издалека, все сразу понимали, что это – Юра, и никто иной – это розовые, аккуратные, но очень сильно оттопыренные уши. Несложно представить, как чаще всего его называли ребята. Особенно хулиганистые часто подкрадывались к нему сзади, так, чтобы он не заметил, поднимали руки на уровне его ушей и чуть поодаль, сжимали кулаки, будто они держатся за ручки мотоцикла и пытаются его завести, прокручивали их и кричали громкое: «Дрынь-ды-ды-дынь!» на манер двигателя. Все смеялись взахлеб, а Юра тихо вспыхивал.

Помню, во втором классе, весной, мы все после уроков гуляли на крыльце, бегали, резвились – в общем, как и водится малышне. Но в тот день мы зачем-то бегали вокруг Юры. Он сидел на крыльце, а каждый из нас пробегал мимо и кричал ему «Заика!» или «Ушастый!» Окруженный такой толпой, ему ничего не оставалось делать, как молча сидеть и терпеть. И откуда в маленьких, светлых, пока не испорченных существах столько ненависти? Зачем мы это делали? Это для меня до сих пор остается загадкой. Чуть позже на крыльцо подошла его мама. В тот момент мимо Юры как раз пробегала я. Она остановила меня, как и других, и спросила: «Зачем вы его дразните?» Я весело брякнула что-то вроде «Не знаю!» и отбежала. Но тогда я и вправду немножко задумалась. А зачем мы это делали? Я, добрый, чувствительный ребенок, никогда агрессией не славилась. Тем не менее, вот я бегаю и задираю мальчика, который абсолютно не виноват в том, какой он получился. Хотелось побыть в толпе и почувствовать силу единства?.. Юрина мама увела его домой, а на следующий день мы узнали, что теперь он занимается греко-римской борьбой. Наверное, мудрое решение в такой ситуации.

Шли годы, к Юре приставали все так же, разве что теперь он мог не только крепко ругнуться в ответ, но и ловко, профессионально дать сдачи. К тому же, парнем он вырос довольно симпатичным. Только вот очень озлобленным и скрытным. Но кто может его винить?

В общем, как я уже упоминала, потянуло меня к хулиганскому поведению. С учебой никогда особых проблем не было, разве что в этот период я не особенно беспокоилась об оценках и если получала редкую тройку, как правило, по математике, то вполуха выслушивала недовольные высказывания от Зинаиды Петровны, нашей математички, озабоченные наставления – от родителей, быстренько делала работу над ошибками и бежала на улицу. Или в музыкальную школу. Или на секцию вьетнамской борьбы, от которой я была в полном восторге. Или к репетитору по английскому… Короче говоря, забот у меня хватало. Пожалуй, тогда мне даже хотелось получать тройки. Я смотрела на своих одноклассников, гуляющих допоздна, многие из которых уже попробовали свои первые сигареты и первые баночки спиртного. Очевидно, учеба для многих из них стояла далеко не на первом месте, если вообще находилась в списке значимых вещей. И я, которой с детства вбивали в голову учиться только на хорошо и отлично, просто-напросто стала завидовать их легкости и разгульности. Тогда их беззаботное поведение казалось мне символом настоящей свободы – тем, чем пропитан мой дух по сей день. Да, жизнь в маленьком городке имеет свои прелести.

Юра же, напротив, блестящей учебой никогда не отличался. Что-то он учить не хотел, что-то – забывал, где-то не понимал. И абсолютно не беспокоился на этот счет. Помню, в начальной школе мы как-то столкнулись с ним, и он разбил мою линейку, красивую линейку. И вот, спустя все эти годы, мы сблизились. Не в романтическом плане, нет. Как друзья. Поначалу он казался мне слишком чужим человеком. Но как-то раз Юра пригласил меня к себе. Я зашла в его комнату и ахнула: вся стена, от потолка до пола, была увешана разными грамотами, дипломами и кучей медалей, по большей части – золотых! Где Юра по-настоящему штурмовал вершины, так это на греко-римской борьбе. А потом он показал мне альбом с фотографиями, обычными, хорошими фотографиями нормальной семьи. И в тот день я стала смотреть на него несколько иначе, хотя мы и вздорили порой: частенько, особенно в школе, он оставался противным мальчишкой.

Сначала мы общались на переменах, после стали проводить время вместе после уроков, покупая какую-нибудь пачку сухариков и залезая на качели детской площадки. А как часто мы боролись, особенно, зимой, в снегу! Нетрудно предположить, кто побеждал. Да и к тому же, моя борьба была направлена больше на удары, в то время как Юрина – непосредственно на борьбу. «Не стану же я бить его!» - утешала я себя.

В школе мы быстро сели за одну парту, и уроки я слушала все меньше. Помню, однажды, после контрольной по русскому языку, наша учительница, Лилия Игнатьевна, как обычно, вышла из себя и отчитывала класс за плохие успехи. Увы, она принимала нерадивых школьников слишком близко к сердцу. Мы с Юрой быстро устали от ее громких, отчаянных монологов. Урок близился к концу, ребята встали в очередь к учителю для проверки работы над ошибками. Тем временем мы распилили кусочек ластика на маленькие кусочки и принялись линейкой запускать их в разные стороны как из катапульты. Прямое попадание было обеспечено всем. Вдруг Юра предложил:

- Давай в Лильку бросим.

Поймите меня правильно, я всегда уважала Лилию Игнатьевну, даже любила ее. Да и она частенько хвалила меня за успехи в русском, равно как и ругала за то, что отвлекаюсь. Но тогда я сразу согласилась. Ох уж эти подростки! И наша с Юрой линия обстрела все ниже и ниже опускалась к пышной рыжей прическе учительницы. Наконец, я запульнула снаряд – и он застрял аккурат в ее волосах. Она, слава Богу, ничего не почувствовала, и, после звонка, ничего не подозревая, покинула кабинет с ластиком в волосах. В нашу с Юрой сторону обратились многочисленные улыбающиеся лица. Эх, стыдно!

Выяснилось, что мои занятия по музыке и Юрины – по борьбе – проходили в одном и том же здании на Щербинке, в городе, который, как и Москва, был от нас в шаговой доступности. Ну, как в шаговой. Можно было минут за десять-пятнадцать доехать на автобусе, а можно дойти пешком, вдоль старой заброшенной железной дороги, протянувшейся от нашего гарнизона до станции Щербинка и примыкающей к экспериментальному кольцу. Это был очень живописный путь. Слева, один за другим стояли старые, ржавые от времени десятки грузовых вагонов, заваленных металлоломом, которым было не суждено больше двинуться в далекие края. Ребята обожали лазить по ним. За этими линялыми вагонами гордо возвышалось экспериментальное кольцо, где обкатывались самые новые, блестящие поезда, прежде чем отправиться на постоянную работу. Потрясающий контраст! Справа, ниже уровня дороги метра на полтора простиралось огромное поле с далекими домами нашего городка, одинокими деревьями и резными ветхими избушками соседней деревеньки. А впереди, вдалеке, высокими серыми и рыжими домами виднелась Щербинка. По этому пути мы и стали ходить вместе с Юрой.

Итак, шестой класс, прохладная весна, пасмурный вечер. День пошел на увеличение, а потому наша обратная дорога была светла. Мы встретились с Юрой после наших секций, по пути зашли в магазинчик за газировкой и двинулись в путь, по рельсам, он – с большой спортивной сумкой через плечо, я – с гитарой за спиной. Нужно сказать, что рельсы были сплошь покрыты крупными кусками щебня, различными железками, деталями (неподалеку были гаражи) и, конечно, мусором. Мусора было колоссальное количество, особенно в овраге близ Щербинки. Весной или во время дождя эти овраги переполнялись водой, и весь мусор выплывал из своих покоев, разносясь по всей округе. Зрелище то еще.

На цыпочках обойдя это маленькое болото, мы приблизились к асфальтовой дороге, пересекавшей рельсы. Неподалеку был пункт приема металлолома, и возле ворот лежала небольшая кучка известных, но неведомых железок. Это были небольшого размера плоские, легкие штучки в форме заглавной буквы «Е» или «Ш», которые все встречали на каждом шагу, но никто не мог сказать, для чего они нужны. Зато летали они отменно, и мы прозвали их «бумерангами». Схватив с Юрой стопку бумерангов, мы перешли дорогу, вновь очутились на рельсах и принялись метать железки в разные стороны. Неудивительно, что они очень быстро закончились. Войдя во вкус метания, нам не хотелось останавливаться, и мы думали, чего бы еще побросать. Не помню точно, кто именно заметил, что все рельсы усеяны стеклянными бутылками. Но вот в одну полетел кусок щебенки. С треском бутылка превратилась в горку осколков, а во вторую уже летел следующий камень. Снова звон стекла. И снова. И снова.

Мы бодро шагали по рельсам, соревнуясь в меткости, оставляя после себя дорожку из битого стекла. А ведь по тем рельсам бегали и коты, и собаки, не говоря уже о людях, чья подошва окажется слишком тонкой. Нет, с головой некоторых подростков явно что-то не так. Периодически мы оглядывались, чтобы какой-нибудь прохожий не поймал нас с поличным. Потому я не знаю, как ему удалось нас так быстро нагнать. Наверное, мы потеряли бдительность, с головой уйдя в свое сомнительное удовольствие.

- А ну, стойте! – громко раздалось из-за спины.

Мы остановились как вкопанные и обернулись. Метрах в десяти-пятнадцати от нас, будто из-под земли, возник мужской силуэт. Семимильными размашистыми шагами он стремительно приближался. В тело ударил адреналин, в голове щелкнула классическая дилемма «бей или беги». Синхронно мы повернулись с Юрой и перескочили на соседние рельсы, чтобы бежать за вагоны, но мужчина снова крикнул:

- Стоять, кому говорю!

Я пробежала еще несколько шагов и обернулась. Юра не двинулся с места и молча ждал. Пару секунд я размышляла, бежать ли мне дальше, оставив его одного. Почему нет? Перепалок и разногласий у нас хватало. Но почему-то я медленно вернулась и встала рядом. К тому времени мужчина подошел вплотную.

- Вы чего творите?

Выглядел он не вполне типично. Длинные кучерявые волосы, развевающиеся на ветру, светлые расклешенные джинсы, длинная рубаха в клетку и серая куртка-плащ. Странный мужчина чем-то напомнил мне хиппи. Но самая интересная деталь его внешности – это глаза. От них, как и от всей его фигуры, шел какой-то необъяснимый магнетизм. Кажется, они были серо-зеленые, и, глядя в них, ты смотрел будто в какую-то даль, глубоко-глубоко. Но впечатление от этого человека у меня было какое-то не хорошее. Может, потому, что он поймал меня за беспричинным битьем стекла?

Мы с Юрой попались в это странное магнитное поле и не могли пошевелиться. Будто вся наша воля была парализована.

- Вы зачем стекла бьете? Вы вообще понимаете, что делаете?

Мы молчали. Я слегка повернула голову в Юрину сторону и взглядом указывала ему в сторону вагонов. Мол, чего мы стоим, бежим отсюда! Он как-то многозначительно посмотрел на меня и отвернулся, не шелохнувшись. Поначалу для меня было загадкой, почему он не соглашался бежать. Юра, дерущийся на переменах, обзывающий девчонок и учителей матерщинник! Но в его взгляде я разглядела достоинство и даже мужество. Он не собирался бежать от своей вины. И потому я тоже стояла рядом.
 
Мужчина продолжал сверлить нас глазами, а мы – молчать.

- Так, давайте, фамилии, имена и отчества. В той школе учитесь? – Рукой он указал в сторону гарнизона. Мы молчали. Юра смотрел вдаль, на поле за мужчиной, я рассматривала камни под ногами.

- Ну, чего молчите?

Так мы и стояли: Юра и я – на повороте к вагонам, а неравнодушный человек – на рельсах напротив, шагах в четырех. Солнце начинало садиться, небо заволокло тяжелыми тучами.

- Вы знаете, что я на вас в милицию заявление напишу?

Не знаю, как Юра, а я испугалась. Хотелось просить: «Не надо, пожалуйста!», умолять. Но мой тогдашний друг молчал. Молчала и я. Я думаю, ему тоже было страшно.

Вдруг мужчина достал из сумки фотоаппарат и сфотографировал нас (мы постарались отвернуться).

- Вот я завтра с этой фотографией в школу приду! Оттуда и начнем! Я с вами по всей округе плакатов понавешаю!

Он убрал аппарат, взглянул на нас еще раз и пошел дальше. Еще некоторое время, как намагниченные, мы стояли и не шевелились. Потом отошли и принялись тыкать в друг друга пальцами, выясняя, чья же эта была идея.

Милиция и плакаты меня изрядно испугали, и я рассказала обо всем родителям. Разумеется, они были не в восторге, и меня ждал крепкий, строгий, серьезный разговор. К тому моменту мне по-настоящему было стыдно. Но после словесного описания мой отец узнал его.

- Так это Чудашкин? У него всю жизнь кличка была, Чудо-Юдо! Ничего он не сделает.

Но в школу Чудашкин все-таки приходил. На входе его встретила наша медсестра, и он показал ей фото. Она отговорила Чудашкина идти в милицию и обещала с нами поговорить, что она и сделала.

С тех пор прошло уже тринадцать лет, и я редко вспоминала о том случае. С Юрой мы перестали близко общаться так же быстро, как и сдружились. Однажды и при мне какой-то мальчуган разбил бутылку прямо посреди улицы. Пришлось угрожающе его повоспитывать. Но совсем недавно я зашла в отделение почты у нас в городке. Одно окошко было занято, и я прошла к свободному. Работница почты попросила мужчину у соседнего окна:

- Ну-ка, помоги мне!

- Хорошо! – И он ловко подскочил к тяжелой коробке. Мельком я взглянула на него. Что-то в голосе и во внешности показалось мне знакомым…

Это был Чудашкин. Конечно, он вряд ли мог меня узнать, и я отвернулась. Он же помог работнице, пробубнил вполголоса что-то самому себе и вышел. У меня перед глазами встали воспоминания того вечера. И из злодея Чудашкин превратился в героя, пускай и своеобразного.

Как писал Маяковский, «Увидев безобразие, не проходите мимо». Побольше бы таких неравнодушных людей, как Чудашкин.