Судьбы дарованной миг. Глава первая

          Мои  следы  достанутся  земле,
          Но  долго  ль  будет  эта  память  длиться?
          Быть  может,  кто-то  вспомнит  обо  мне
          И  может  кто-то  даже  прослезится.
          Недолог  век  оставшихся  следов…
          Но  есть,  я  знаю,  и  иная  ПАМЯТЬ,
          Что  неподвластна  поступи  годов.
          И  я  хочу  ЕЁ  для  всех  оставить!
                Георгий  Косаревский.

    Эпиграф  позаимствован  взаймы  и  жаль,  что  придуман  он  не  мною,  но  как  он здорово   подходит   к   тому,   что   мир   памяти   среди   людей   живущих   имеет   свои  сроки,  а  строчки,  зафиксированные  здесь,  пойдут  гулять  по  белу  свету  и,  может  быть,  когда-нибудь,  какой  то  взгляд  по  строкам  пробежится.

                Судьбы дарованной миг.
                Глава первая.
    На невысокой возвышенности, раскинувшейся вдоль могучей реки Оскол и окружённой  тёмными  лесами,  остановились  лагерем  бродяги,  бежавшие  от  жестоких шляхтичей.  Выбранное  место  пришлось  по  нраву  многим  обездоленным.  Сама природа постаралась создать препятствия на пути к этому косогору. С одной стороны глубокий овраг с густо заросшими склонами, с другой – обширные дремучие леса, а широкие воды с быстрым течением полноводной реки омывали полукольцом эту возвышенность  с  других  направлений.  С  верхней  точки  холма  открывался  прекрасный  вид  на  всю  округу,  на  далеко  просматриваемые  горизонты.
   Среди всех людей особо выделялся их предводитель Шелай* – крепкий, здоровый мужик  со  спокойным  рассудительным  характером,  обладавший  неимоверной силищей.  Своими  ручищами  он  мог  спокойно  сломать  оглоблю  от  телеги,  завалить коня  или  поднять  пудов  десять  поклажи.  Место  стоянки  Шелай  с  мужиками  обошёл со всех сторон, осмотрел овраг, проверил подходы к воде и с довольным видом предложил устроить здесь поселение. Через некоторое время на вершине возвышенности  закипела  мирная  жизнь.  Люди  спокойно  ходили  в  лес  по  грибы  и ягоды,  охотились  на  дичь,  ловили  осетров  и  лещей,  пахали  пашни. 
    Со  временем пришлые люди стали спрашивать у сельчан чьё это становище и в ответ непременно слышали – Шелаево.  Так  и  закрепилось  это  название  за  населённым  пунктом, который  существует  и  поныне.
Много воды утекло с тех пор. Продолжатель рода основателя села – Шалайкин Леонтий  имел  обширное  подворье,  расположенное  на  вершине  холма.
Рано  утром  Леонтий,  разбуженный  лаем  собаки,  вышел  в  исподнем  на  крыльцо.
   - Прошка,  бодай  тя  комар,  опять  животину  мучаешь?
   Щуплый  пацан  лет  десяти  от  роду  держал  чёрного  кота  перед  мордой здоровенного  пса,  привязанного  у  сарая.  Кот  в  руках  Прошки  шипел,  фыркал  и всеми  лапами  отбивался  от  нападавшей  на  него  собаки.
   - Прошка,  брось  кота,  нехристь,  а  то  ухи  оборву.  Забыл  ужо,  шкодник,  как  я  табе пятки  начистил  за  гусей,  которых  ты  запрягал  в  самодельну  телегу  и  хотел  на  них  прокатиться?  А?
Малец  нехотя  отошёл  от  собаки  и  далеко  отбросил  кота.
   - Прошка,  я  те  дам!  –  пригрозил  пальцем  Леонтий.  –  Где  сёстры  твои  подевались?
   - Варька,  вона,  за  титьки  коров  тянет,  а  Машка  с  девками  на  реку  пошла.
   - А  шо  ж  ты  с  ними  не  подался?
   - Они  тама  нагишом  плещутся,  а  мне  сказали,  мал  ишо,  надо  шоб  сопли  обсохли.
   Из  коровника  вышла  Варька  с  полным  подойником.
   - Как  удой  севодни?  –  поинтересовался  Леонтий  у  девчушки-подростка.
   - Зорька  полный  подойник  дала,  видать  с  вечера  оставалось.  А  Пеструха  меня  к себе  не  подпускает,  лягается,  боднуть  норовит.
   - Меланья,  тудыт  твою  растудыт,  посмотрь  шо  с  Пеструхой.  Меланья,  оглохла штоль,  старая?  Иль  запамятовала,  што  одну  дщерь  мы  уже  потеряли  из-за  скотины?
   Из  добротного  дома  из-за  спины  Леонтия  показалась  женщина  в  домотканой одёжке  с  мокрой  тряпицей  в  руках.
   - Варенька, доченька, ты тряпицей-то смочи ей вымя, глядишь, и подобреет наша Пеструха-то.  Да  за  сосцы  не  сильно-то  тяни.
   Меланья не забыла про жуткую гибель своей младшенькой Аннушки, она даже и сейчас, по прошествии стольких лет, в мельчайших подробностях, как наяву, видела размозжённую  коровьими  копытами  детскую  головёнку,  перепачканную  навозом.
   В это время через весь просторный двор пронёсся Прошка верхом на визжащей свинье,  которая  была  раза  в  три  больше  седока.  Он  ловко  лежал  у  неё  на  спине, пятками  впившись  в  бока  и  крепко  держась  за  уши.
   - Прошка,  гадёныш,   язви  тя  в  душу  –   взревел  Леонтий  –  слазь  немедля  со скотины  и  подь  сюды,  уши  драть  буду.
   - О-о!  Да  у  вас  тут  веселуха.  –  во  двор  входила  статная  девица  лет  восемнадцати.
   - Машка,  чё  пялишься,  лучше  слови  того  поганца.
   - Тебе  надо,  тять,  ты  и  лови.
   - А  тебе,  кобылище,  мужа  нать,  шоб  он  помял  тя  как  след. 
   Мать с гордостью посмотрела на, похожую на неё саму, красавицу дочь. Вспомнила свои  молодые  годы,  вспомнила,  как  Леонтий   своими  сильными  лапищами заграбастал её и увлёк на сеновал – ох и больно ж было, но приятная истома, пробежавшая  по  телу  после  объятий  неугомонного  ухажёра,  затмила  всю  боль. Меланья  тихо  вздохнула,  перекрестила  украдкой  Машу  и  пошла  в  дом.
   - Захарка,  –  снова  загремел  Леонтий. 
   Из  конюшни  показался  стройный  юноша  двадцати  лет. 
   - Мою  Машку  замуж  возьмёшь?
   - Зьму,  коли  благословишь.
   - Зьму  –  передразнил  Леонтий,  –  а  справишься  ли  с  такой  то  кобылицей.
   Природная  силища  Шелая  передавалась  из  поколения  в  поколение.  И  если рождались пацаны, то они непременно были крепкими и первыми бойцами в деревенских  драках  –  редко  кто  мог  устоять  после  удара  такого  доброго  молодца.  А по женской части все бабы были в теле – нет, не толстыми, а именно дородными, маститыми  –  про  таких  говорят:  кровь  с  молоком  или  же  –  яблочко  наливное.  И если  у  мужиков  бороды  были  широкие  и  по  грудь,  то  у  женщин  обязательно  коса  в руку  толщиной  и  доходила  иногда  до  пят.
   - А  чё  тут  такого,  баба  она  и  есть  баба  –  прижал  как  след  и  она  твоя.
   - Ух,  какой  прыткий  –  подала  голос  девица  –  это  только  если  я  сама  захочу.
   - А  ты,  цыть,  девка.  Ишь  –  только  оперилась,  а  уж  и  хвост  распушила.  Как  я  решу,  так  и  будет.  Иди  в  дом,  матери  помоги.
   - Захарка,  –  продолжил  Леонтий  через  непродолжительную  паузу  –  запрягай гнедого,  поедем  в  город.  Кобылу  не  трожь,  она  к  осени  ожеребиться  должна,  да овса  ей  насыпь  в  лохань,  пусть  побалуется.  Поедем,  брата  мово  Савелия  навестим,  а то  лежит  тама  у  лекаря,  животом  страдает.  Ишь  чего  он  удумал,  стервец  –  с  бугаём тягаться  –  бычка  то  он  завалил,  да  и  сам  пуп  надорвал.  Яму  то  шо  теперя,  лежит себе  –  страдает,  а  бурёнки  без  вожака  осталися.  Хто  их  теперя  огуливать  буде.
   Леонтий  ещё  раз  осмотрел  обширный  двор,  обошёл  все  закутки  и  сараюшки, проверил  скотину,  погладил  русую  бороду,  широко  зевнул  и,  довольный  увиденным, зашагал  к  крыльцу,  куда  уже  не  спеша  поднималась  старшая  дочь.
   - Варька,  Прошка,  а  ну  живо  за  сеструхой,  пора  снедать.
   В  хате  Меланья  ловко  управлялась  разными  ухватами  у  печи,  доставая  оттуда глиняные  горшки  с  вкусно  пахнущим  содержимым.
   Леонтий сел во главу стола и стал нарезать ещё тёплый, свежеиспеченный хлеб, каравай  которого  лежал  на  чистом  полотенце.  Меланья  расставила  деревянные миски, разложила в них испечённую картошку и всем налила томлёного молока. Неказистая  посуда,  сделанная  руками  ещё  деда  Леонтия,  была  украшением  на огромном,  почерневшем  от  времени  самодельном  столе.
   - Меланья,  –  задумчиво  произнёс  Леонтий  –  сколь  табе  годков,  старая?
   - Дак,  к  Спасу  сорок  три  набегит.
   - А  сколь  тады   мене?
   - Ты  што  ж,  Леон,  запамятовал?  Ты  ж  на  четыре  годка  старшее  от  мене.
   - Эх-ма.  А  сколь  нашему  Игнатию  було  б,  кабы  б  по  дурости  не  полез  лёд плавучий  разгонять?
   - Тять,  –  подала  голос  Мария  –  мне  тогда  одиннадцать  годков  сполнилось,  когда вы  тут  вой  подняли  по  утопшему.
   - Старый,  –  продолжила  Меланья  –  ты  ж  мене  смолоду  взял.  Такой  же,  как  и  Машка,  я  тады  была.  Да  рази  устоишь  противу  твоей  силищи.  Заломал  как тростиночку  –  я  сразу  и  понесла.  А  Игнатию  теперя  четверть  века  було  б.
   - А  я  ужо  и  забывать  стала  братца,  –  промолвила  Варя  –  каким  он  был?
   - Красивым,  Варюха,  и  крепким  был.  Добрым  молодцем  был.  В  мужскую  силу входил,  в  наследники  его  по  хозяйству  прочил,  ан,  вишь,  как  судьба  решила.  Вам  то  што,  девкам,  –  нашли  кобеля  и  убёгли  в  его  конуру.  А  мне  наследник  здеся  нужон. Прошка,  вон,  только  лет  через  десять  в  силу  войдёт.  Ну  чё,  Меланья,  дождёмся зрелости  Прокопия,  штоб  хозяйство  на  него  оставить?
   - Дождёмся,  Леон.  К  богу  то  нам  рано  ещё  стопы  править.
   Насытившись,  все  разбрелись  по  своим  делам.  Леонтий  с  Прошкой  поехали  к Савелию.  За  кучера  у  них  Захар,  мысли  которого  после  вопроса  о  женитьбе  сразу  же закрутились о сытой  и привольной жизни в роли хозяина. В попутчики к ним напросился  интеллигентного  вида  мужичок  не  из  местных.  Двадцать  вёрст  до  Валуек ехали  не  спеша,  неспешный  был  и  разговор.
   - Мил человек,  – начал разговор незнакомец – смотрю, мужик ты крепкий и крепко стоишь  на  земле.  Как  звать-величать  то  тебя,  чем  занимаешься?
   - Леонтий  –  как  бы  нехотя,  лишь  бы  поддержать  разговор,  но,  тем  не  менее, сгораемый  огромным  любопытством  к  новому  человеку,  произнёс  Леонтий,  – Леонтий  Шалайкин,  а  это  мой  меньшой  –  Прокопий.  Еду  к  брату  свому  Савелию  – он  животом  страдает.  А  ты  же  хто  ж  будешь?  Знать,  не  из  наших  краёв.
   - А  я,  мил  человек,  врач  и  зовут  меня  Митрофан  Петрович.  Ездил  к  больному, сейчас  возвращаюсь  в  Воронеж  в  свою  больницу.  Да  вот  пришлось  в  вашей  деревне на  два  дня  задержаться.  Не  едет  никто  до  Валуек.   А  брат  твой  Савелий  в  Валуйках  или  где  в  другом  славном  месте?
   - Да там он, где ж яму быть ишо, ближее фелшаров в округе немае.  А ты,  значит, дохтур,  можа  глянешь  на  Савелия?
   - А  чего  с  ним  случилось?
   - Да  молод  ишо,  ума  как  след  не  нажил,  а  туда  ж,  язви  яго  через  коромысло.  Он перед  нашими  бабами  решил  удаль  свою  молодецкую  казать  –  связался  за  околицей  со  стадным  бугаём  силушкой  мериться.  А  бугай  то,  чертяка,  здоровый оказался  –  потаскал  Савелия  то  по  взгорку,  покамест  братуха  яму  шею  не  своротил.
   Митрофан Петрович удивлённо посмотрел на Леонтия, который был крепким и жилистым  мужиком,  и  подумал  про  себя:  “силён  мужик,  такой  одной  рукой  двоих, таких  как  я,  поднять  сможет  и  не  поморщится”,  а  вслух  произнёс:
   - Послушай,  Леонтий  –  можно  я  буду  так  к  тебе  обращаться?
   - Валяй  –  кивнул  Леонтий.
   - А  сколько  же  Савелию  лет,  если  он  не  побоялся  быка?
   - Да  три  десятка  яму  зимою  сполнилось.
   - А  быку  сколько?
   - Трёхлеток  был.  Молодой  ишо,  ежели  б  старшее  был,  то  я  Савелия  не  подпустил бы  к  няму.  А  так  што,  телок  да  и  только  ишо  –  думаю,  пусть  они  на  потеху схлестнутся.  Ан,  вишь,  как  дело  обернулось.  И  бугая  теперича  нема,  и  братуха  у лекаря.
   Какое-то  время  ехали  молча.  Прошка  дремал  на  охапке  душистого  сена,  которое Леонтий  бросил  на  телегу  перед  дорогой,  Захар  в  разговор  не  встревал  и  только изредка  понукал  коня  да  перебирал  вожжами.  Седоков  разморило,  все  начали клевать  носом.  Чтобы  окончательно  не  заснуть  Митрофан  Петрович  решил продолжить  разговор.
   - Слушай,  Леонтий,  а  ты  знаешь,  что  твоё  имя  значит?
   - Мене  так  нарекли  при  рождении  и  мене  невдомёк  о  его  сути.
   - Имя  Леонтий  –  это  древнегреческое  имя.  Оно  отличает  своего  обладателя довольно непростым характером. Это волевой, ответственный, сильный духом и независимый  от  мнения  других  мужчина.
   - Ишь,  как  оно.
   - Вот  ты  назвался  Шалайкиным,  а  деревня  ваша  –  Шелаево.  Есть  что-то  общее  в этих  звучаниях.  Насколько  мне  помнится:  шалай  и  шелай  –  это  одно  и  то  же,  только  в  разных  местах  это  слово  произносится  по-разному.  Так вот.  Топонимика – это  наука  о  названиях  населённых  пунктов.  А антропонимика  изучает  имена  людей. Эти  две  науки  очень  тесно  переплетаются  друг  с  другом  и  порой  учёным  очень сложно  разобраться  что  от  чего  произошло:  имя  или  фамилия  человека  от  названия местности  или  же  место  получило  название  от  имени  человека.
   - Я  тёмный  человек  и  таких  наук  не  ведаю.
   - Я  тоже  в  них  не  очень  силён.  Но  помоги  мне  разобраться.  Это  фамилия  ваша пошла  от  названия  деревни  или  предки  твои  нарекли  её  своим  именем?
   Леонтий  надолго  задумался  над  этим  вопросом,  а  потом  не  спеша,  с  длительными  паузами  заговорил:
   - Ты,  Митрофан  Петрович,  человек  городской,  умный,   разны  книги  мудрёные читаешь,  науки  вона  каки  проходил  –  загнал  ты  мене  в  тупик.  Ну,  рассуди  сам. Откель  же  мене  знать  про  то,  об  чём  спрашаешь.  Стариков  у  нас  нема.  Деда  свого я  не  знал  –  сгинул  гдесь  на  чужбине  в  далёкие  времена.  Батьку  у  прошлом  годе  сломил   хозяин   дебрей  лесных  –  подстерёг,  зверюка  проклятый,  и  выскок  из  густых кущей враз.  И  хотя  батька  вступил  с  ним  в  схватку  –  не  сдюжил  всё  одно  того косолапого  лешака.  А  апосля  на  сходке  решили  меня  головой  поставить  заместо бати.  Так  што  казати  о  прошлом  мене  было  уж  не  кому,  да  и  не  спрашал  я.  Но люди  бают,  што  мой  дальний  предок  поселился  здеся   в  давние  времена  и  основал поселение.  Можа  оно  и  пошло  от  яго  имени.
   - А  ты,  Леонтий,  грамоте  обучен?
   - Читать,  писать  могу,  бог  сподобил,  и  детей  своих  к  этому  приставляю.  Негоже быть  тёмным  ноне,  земля-матушка  требует  подхода  к  ней  с  умом,  да  и  хозяйство держать  надо  умеючи,  иначе  объегорят  проходимцы.
   - Вот  ты  сказал  –  объегорят.  А  что  значит  это  слово,  знаешь  ли?
   - Я  так  уразумею  –  обманут,  значится.  А  откель  это  пошло  мене  не  ведомо.
   - Молодец,  Леонтий.  Ты  правильно  понимаешь:  объегорить  –  значит  обмануть  или обдурить.  Это  русское  слово,  больше  ни  на  каком  языке  оно  не  употребляется.  В народе  это  слово  закрепилось  с  древних  пор.  Когда  люди  почитали  святого  Егория, который  был  покровителем  земледелия.  И  отмечали  его  дважды  в  год:  весной  23 апреля,  когда  начинались  полевые  работы,  и  осенью  26  ноября,  когда  заканчивалась уборка  урожая.  В  этот  период  батраки  нанимались  на  работу  к  барину,  чтобы заработать  себе  на  пропитание.  Когда  же  подходил  срок  расплаты,  барин  пытался обмануть  неграмотных  людишек  и  зачастую  не  выплачивал  им  положенные  деньги.
Вот  оттуда  и  пошло  гулять  в  разговорной  речи  слово  объегорить,   то  есть  на осеннего  Егория  крестьяне  оставались  ни  с  чем.
   Леонтий,  почесав  бороду  и  макушку,  задумался  над  словами  врача. 
   Захарка  тоже понял  сказанное,  но  только  примирительно  к  собственной  персоне. 
   Митрофан Петрович  продолжил  разговор:
   - А  сколько  пришлых,  проезжих  через  ваше  Шелаево  проходит?
   - Да  коли  як.  Коли  нема  никого  несколько  дён,  колысь  один  путник  забредае,  а коли  и  табунами  бьют  ноги  по  ухабам.  Но  пришлые  не  задерживаются  у  нас,  так день-два  и  снова  в  путь-дорожку.
   - А  не  организовать  ли  тебе,  Леонтий,  у  себя  в  поместье  постоялый  двор,  да  на добрых  конях  развозить  путников  по  их  направлениям.  Дом  у  тебя  просторный  – выдели  комнатёнку-другую  для  заночёвщиков.  Двор  тоже  обширный.  Повозкам  место найдётся, да и для коней привязь у тебя в поместье имеется. Глядишь, с постояльцев  да  с  извоза  копейка  в  дом  потянется,  да  и  веселее  будет,  и  дочерей, даст  бог,  удачно  пристроишь  за  какого-нибудь  хорошего  человека.
   Призадумался  Леонтий  на  этот  раз  уже  всерьёз  над  предложением  чужого  человека. За  разговором  и  раздумьями  дорога  быстро  привела  к  намеченной  цели.

   Митрофан  Петрович  осмотрел  больного  Савелия,  поговорил  с  местным фельдшером  и  сделал  неутешительные  выводы  –  сломанное  ребро  пациента  впилось  в  лёгкое  и   при  каждом  вздохе   причиняло  тому  невыносимую  боль  и только,  за  счёт  могучего  и  молодого  организма,   Савелий  ещё  кое-как  дышал.
   - Ну что ж, Леонтий, обнадёживать тебя не буду – готовься к худшему, недолго протянет твой брат. Здесь я бессилен, помочь уже ничем не могу – поздно. У него сломано  ребро,  острые  края  которого  вонзились  в  лёгкое,  разрушили  самый  нежный орган  нашего  организма,  здесь  явный  пневмоторакс,  слышишь,  как  воздух  со  свистом и хлюпаньем вырывается у него из груди, да и кровь с пеной сочится с посиневших  губ  при  каждом  выдыхании.  Скажи-ка,  Леонтий,  а  жена,  дети  малые  у него  есть?
   - Нема,  молодой  ишо.  Если  бы   жёнкой   обзавёлся,  я  б  яму  отдельную  хату срубил.  А  детей  можа  и  нагулял  гдесь  –  мене  не  ведомо.  До  девок  он  охоч  был,  да  и  те  не  прочь  были  бы  захомутать  такого  удальца.  Эх,  весь  в  отца  своего, стервец,  тот  тожа  по  молодости  девок  щупал  налево  и  направо,  покамест  я  не народился.
   - Вот  что,  Леонтий,   –  прервал  рассуждения  Митрофан  Петрович  –  мне  надо  в свою  больницу  добираться.  А  ты  подумай  над  моим  предложением,  авось   когда-нибудь  пути-дорожки  пересекутся  наши.  Будешь  в  Воронеже,  заходи.  Найти  меня просто.  В  местечке  Берёзовая  роща  для  душевнобольных  есть  странноприимный приют  от  храма  равноапостольного  князя  Владимира**  –  там  меня  все  знают.

   После тризны по Савелию, Леонтий сразу же преобразился и развил активную деятельность.  Домочадцам  наказал  подготовить  несколько  комнат  для  “приезжего люду”, убрать всё лишнее из гостиной и сделать там трапезную. Захарке дал распоряжение  готовить  стойла  и  корм  для  коней,  да  двор  для  телег.  А  сам  с Прошкой  мотался  по  округе,  присматривал  подходящие  усадьбы  для  постоялого двора,  где  могли  бы  кони  у  проезжих  сменяться  да  на  возвратную  дорогу  были  бы готовы.  Меж  делом  показывал  сыну  конскую  упряжь  и  не  торопясь  рассказывал,  как сладить  с  ней,  как  запрячь  коня,  как  прикрепить  телегу  к  упряжи  и  другие премудрости  в  деле  извоза.
   Шелаево  он  решил  сделать  основной  базой,  где  управлялись  бы  Меланья  с Прокопием  и  при  необходимости  Прошка  за  возчика  ездил  бы  на  юг  в  Уразово. Себе  определил  участок  от  Шелаево  на  север  до  Валуек.  В  Валуйках  на  постоялом дворе  за  хозяйку  он  назначил  Варюху,  а  в  Сиротино  Леонтий  наметил  отправить Марию  с  Захаркой,  откуда  Захар  гонял  бы  коней  и  в  Шелаево  на  запад  и  в  Викторополь  на  восток.
   К  осени  все  подготовительные  мероприятия  завершились,  лошади  закуплены, корма  заготовлены,  повозки  отремонтированы,  на  возвратных  станциях  были  готовы помещения  для  постояльцев.  После  уборки  урожая  Леонтий  выдал  Марию  замуж  за Захара и молодожёны тут же укатили в Сиротино, где Захар Мисхалов на правах полноправного  хозяина  развернул  свою  трудовую  деятельность.
Меланья  с  меньшим  сыном  остались  дома  на  хозяйстве,  Варвару  отправили  в Валуйки.  Сам  Леонтий,  занимаясь  извозом,  мотался  меж  двух  постоялых  дворов, помогая  то  жене,  то  дочери  в  их  нелёгком  труде.
   В  угоду  наживе  семью  разбросало по  разным  местам. Прибыльное  дело  быстро стало  приносить   доход.  Шло  время.


     *Шелай  (Шалай) – (непоседа, егоза, весёлый человек, шалопай) – охранительные внутрисемейные прозвища, использовавшиеся в качестве оберега. Согласно обычаю на Руси подобные прозвища присваивались детям в противовес их характеру с целью отвращения тёмных сил. Со временем из подобных прозвищ пошли фамилии Шелаев, Шалайкин и их транскрипции.

     **В 1930 году на месте приюта выстроили красивейшее здание с ротондой для областной клинической больницы. Во время ВОВ немцы, захватившие Воронеж, расстреляли всех больных и медперсонал этой больницы и устроили в здании хорошо обороняемый наблюдательный пункт, с которого далеко просматривался левый пологий берег реки Воронеж, остававшийся в руках Красной армии. В настоящее время от здания больницы сохранились только руины ротонды.