Дядя Яша, я и Бах

1.

Дядя Яша – второй муж тети Веры, маминой старшей сестры. Вообще, у дедушки с бабушкой, маминых родителей, было четверо детей – три дочери и сын. Когда дети выросли, разъехались, старшая дочь осталась с родителями в родной деревне. Первый муж тети Веры был выслан в Казахстан в самом начале пятидесятых годов. Сын Шура, закончив десятилетку в деревенской школе, уехал потом к отцу и поступил в Карагандинский политехнический институт. Через год после того, как Николай оставил тетю Веру с сыном, она и познакомилась с дядей Яшей. Так у меня появились еще две двоюродных сестры – Валя и Таня.

 На старых фотографиях дядя Яша еще в гимнастерке с медалью. Лицо круглое, простое, открытый улыбающийся взгляд, кудрявый чуб. Если бы спросили кого, как зовут этого человека, наверняка бы назвали Ваней, Васей, а может быть и Яшей, хотя имя, довольно редкое.

Дом дедушки и бабушки стоял на самом видном месте. Деревня была разрезана на две части небольшой речушкой Почалицей. По одну сторону пойменной низины на возвышенности находился сельсовет и клуб. По другую – на более высокой возвышенности располагались дома сельчан в одну длинную улицу, за ней – хоздвор, конюшня, а чуть подальше коровник и свинарник. С хоздвора пыльная дорога пересекала деревенскую улицу, спускалась в низину, и через мостик шла дальше, опять поднимаясь на гору. Вот у перекрестка на высоком белом фундаменте и стоял красный дом с белыми наличниками. Через дорогу, напротив дома росла старая высокая липа, на ней висел тяжелый железнодорожный буфер, чтобы в случае пожара можно было сообщить всем жителям деревни тревожный сигнал. Звук распространялся и вдоль улицы, и вниз по оврагу, достигая через пойму противоположную сторону деревни.

Часто, сидя на скамейке у ворот, приходилось слушать звук старой липы. Звук множества листьев доносился сверху, но из этого шума нельзя было выделить звук отдельного листочка. И чтобы это был за звук? Но вместе это был шум, звуковая пена. Ведь если смотреть на пену, тоже не очень то и различишь отдельные пузырьки. Иногда создавалось впечатление, что это не наружный звук, а шум в ушах. И тогда ты подходил к тяжелому металлическому буферу и ударял камешком. Раздавался глухой металлический звук, и тебе становилось легче от того, что ты опять слышишь звуки, а не лиственную пену. С этим звуком одновременно возвращалось чувство времени. И ты снова в реальности – вот сидишь на скамейке далеко от своего дома и ждешь, когда за тобой приедет мама, зная, что она приедет только в выходной, а это еще не скоро. А липа шумит своими листьями и ей все нипочем, только ветер меняет тональность тоскливой песни.

Если в хорошую погоду смотреть вдоль улицы, то можно увидеть высотное здание городского элеватора. Правда, в город все пользовались другой дорогой, которая вела к железнодорожному вокзалу. Пять километров преодолевали кто пешком, кто на подводе, на велосипеде, а кто и на личном автотранспорте. Автобуса тогда на этом маршруте не было.

Дядя Яша работал в городе на большом заводе. Каждый день ездил на велосипеде, поэтому в одной из хозяйственных построек, которые плотно окружали просторный двор, постоянно стоял запах резины и солидола. Второй запасной велосипед стоял тут же, он должен быть всегда наготове и на ходу. На стенах висели старые покрышки, колеса, другие велосипедные детали.

На велосипеде дядя Яша ездил не только из-за того, что так быстрее, но и потому, что пешком пройти большое расстояние ему было трудно. Говорили, что у него туберкулез кости, он даже лежал в больнице. Но болезнь прогрессировала, и мы, дети, часто смеялись над дядей Яшей, когда он передвигался по двору, держась за стены. Он не обижался на нас, наоборот, улыбался, как бы, извиняясь за свое бессилие.

Дома дядя Яша следил за чистотой просторного двора. Подмести двор, расставить все по местам, убрать куриный помет – занятие, выполнять которое подключались и мы. Дядя Яша ходил как на ходулях, а у нас получалось все быстрее. Иногда уборка принимала генеральный характер, и тогда могло быть организовано что-то более серьезное, например, попилить старые доски на дрова.

Однажды детвора пошла по грибы. Уже за деревней нас догнал на велосипеде дядя Яша. Может его бабушка отправила проследить за нами, а может быть он сам, неизвестно. Находившись по лесу, мы присели отдохнуть под березкой возле дяди Яши и его велосипеда. Был теплый солнечный день. Дядя Яша, раскинув руки, прилег на траву.

– Как хорошо! Вот, смотрите – небо. Мы не все видим днем – голубое небо, облака плывут. Куда плывут? – Не важно. Важно, что мы здесь. Мы вместе с березкой и небом движемся в пространстве. И пространство движется вокруг нас. Это жизнь! Спасибо тебе, небо! – Мы смотрели на небо, не совсем понимая дядю Яшу, но и не пытаясь его оспорить. Всем было действительно хорошо.

Тетю Веру дядя Яша любил, жалел ее. Она работала дояркой на ферме, работа тяжелая. Встать нужно в четыре часа на утреннюю дойку, потом подоить в обед, потом вечером. Приходила тетя Вера около одиннадцати. Дядя Яша всегда дожидался ее, сокрушаясь, что не может ей помочь. Они никогда не ругались, не спорили, муж беспрекословно слушался свою жену. А вот с бабушкой и дедушкой у дяди Яши были натянутые отношения. Они почти не разговаривали. Причина была непонятна. Зять не курил, не пил. Жену боготворил! Но натянутые отношения иногда прерывались даже словесной перепалкой, в которой основная роль принадлежала бабушке.

Об одной из причин враждебного отношения бабушки к дяде Яше я догадывался. Бабушка и дедушка были верующими людьми, и как положено, в их комнате в углу висела икона. Через дверь, в соседней комнате был зал, самая большая комната в доме, где стояли диван, шкаф с зеркалом, большой круглый стол, за которым разбросал свои здоровенные листья хлорофитум, а также столик с большим радиоприемником.

У бабушки в комнате тоже был приемник, но проводной, на три программы. Она очень любила народные песни, и когда передавали выступление народных хоров или коллективов, исполняющих старинные народные песни, бабушка ложилась на кровать возле приемника и вслушивалась в знакомые мотивы, иногда тихонько подпевая. Тикали ходики. В углу молчала и наслаждалась покоем икона с изображением богородицы в красивом обрамлении цветов, вырезанных из желтого тонкого металла.

Позже я понял, почему в зале иконы не было. Дядя Яша любил послушать радиоприемник. Обычно, он вечером включал его, ловил радиостанцию Ватикана и слушал проповеди на незнакомом языке. Между проповедями играла органная музыка. Тогда дядя Яша включал звук погромче. На просьбу бабушки сделать звук потише, или переключить на что-нибудь другое, дядя Яша молча, закрывал плотно дверь, садился снова у приемника и наслаждался звуками органа. Дядя Яша не был католиком, он был православным, но любовь к органной музыке была превыше каких-нибудь условностей. Он не раз приглашал меня присоединиться и говорил громко, чтобы было слышно – Божественная музыка. Это сам бог!

Уже будучи студентом, я приехал погостить к родственникам в деревню. Вечером на скамейке по транзисторному приемнику слушал репортаж с поединка Карпова и Каспарова на международном шахматном турнире. Держась за стенку, подошел дядя Яша, сел рядом. Немного поговорили о ходе турнира. Вечер был теплый. Уже стемнело так, что были видны звезды. В деревне небо раньше становится прозрачным. Старая липа молчала. Был полный штиль. Догадавшись, что дядя Яша хочет что-то сказать, я выключил радио.

– Видишь, Саша – какая красота! Сколько звезд! Неужели кто-то сейчас видит нас с тобой, сидящих здесь на скамейке? Почему он не дает нам понять, что видит нас. Или эта красота и есть знак свыше? А ты слышал про инопланетян? Где они бегают?
– Слышал, дядя Яша. Сейчас много есть информации на этот счет, но прямых доказательств нет.
– Вот, правильно! Не все так просто. Было бы конечно интересно посмотреть, какие они. А вот странно, как все устроено, как все существует… Как это все возникло? Главное, что интересно. Весь наш громадный мир – это загадка, большая загадка. А мы в этом мире живем.

Далеко-далеко, за пять километров были видны огоньки элеватора, кое-где в деревенских домах еще горел свет, играли окна, подсвеченные голубым светом телевизоров. И совсем рядом над нами висел млечный путь, перерезая небо почти параллельно деревенской улице. Беззвучно по небу смещался невидимый самолет, мигая сигнальными огнями. И мы с дядей Яшей на скамейке плыли между этих звезд, сигналов и огней под звуки шума глушилок, делающих бесполезными мои попытки найти по транзистору органную музыку для дяди Яши.

2.

Почему то некоторые события жизни сохраняются в памяти надолго, навсегда. Я очень хорошо помню, как приехал во время зимней сессии на четвертом курсе домой к родителям. В общежитии было холодно, декабрь неожиданно нагрянул суровыми морозами и многие студенты рванули готовиться домой. Я шел с вокзала, под ногами скрипел снег, было хорошее настроение. В привокзальном киоске купил пластинку, точнее альбом из двух пластинок в коричневой коробке «Органная месса» Баха. Почему то очень захотелось ее купить, пришлось выгрести всю мелочь, но денег хватило, и я был рад.

Чтобы никто не отвлекал, мне разрешили заниматься в небольшой пристройке к дому, где временно разместились сестра с мужем. Правда они трудоустроились в другом городе ради скорого приобретения квартиры и чопка пустовала. Так всегда все называли эту пристройку с низеньким потолком, небольшой печкой и маленьким окном во двор. Сестра с мужем обставили эту комнатку простой мебелью: шкаф, кровать, небольшой стол, но самое главное – там был радиоприемник с проигрывателем.

Как только плотные звуки органа наполнили небольшой объем комнатки, я понял. что не зря приобрел эту мессу. Прослушал весь альбом, лежа пластом на кровати, глядя в низкий потолок, пока не стал замерзать. Пришлось затопить печку. Божественные звуки прослушанной музыки не отпускали, а продолжали звучать во мне, как будто эта музыка жила внутри и раньше, и вот ее завели, и она проснулась и разбудила меня.

Раньше приходилось слушать органную музыку, но мимоходом, по случаю – она звучала в кинофильмах, по радио или телевизору, но я ее никогда не слушал специально. Когда дядя Яша усаживал меня рядом со старым радиоприемником послушать органную музыку, я больше прислушивался к причитаниям бабушки за прикрытой дверью, и конечно, воспринимал происходящее как покушение на мирную семейную жизнь. А вот теперь, когда я сам приобрел этот альбом и могу слушать его, когда хочу и сколько хочу, понял, что это прекрасная музыка, которая заставляет испытать массу чувств, переносит тебя в другое, возвышенное состояние.

Я снова поставил пластинку. В комнате было уже темно, только световые всполохи от топившейся печки играли на стенах и потолке. Я открыл дверцу подбросить дров, ощутив сразу на лице тепло из раскаленной топки. Языки пламени медленно поглощали новую порцию дров, играя, извиваясь, изменяясь в размерах, исчезая и снова появляясь. Эта игра завораживала. Я наблюдал этот танец огня под аккомпанемент органной музыки. Огонь, как магнит притягивал мой взгляд, будто заколдованный, я зачарованно смотрел на это чудо единения огня и музыки.

Вспомнился фильм «Солярис». Мы с другом Стасиком тогда специально поехали в далекий кинотеатр, чтобы посмотреть фильм Тарковского, о котором были наслышаны. Там тоже звучала органная музыка Баха. На фоне этой музыки, как сейчас языки пламени, извивались водоросли в текущей воде. Фильм взволновал нас, мы были потрясены им. Ехали в общежитие молча, но чувствовали, что хочется говорить и говорить, только вот, о чем? Настолько все было огромно и неопределенно, что охватить все это несколькими фразами казалось нереально, а откусывать по кусочкам, вырывая из общего контекста смешно и несерьезно.

Облагораживало то, что мы, хотя бы, посмотрели этот фильм, прикоснулись к творению художника, к чему-то новому. Пусть не совсем все поняли, но что-то ведь поняли, что-то ведь отразилось в нашем сознании, осталось с нами. Мы уже другие, хотя бы тем, что хотим поговорить об этом фильме. Уже вечером мы столкнулись в общежитейском коридоре, присели в укромном темном уголке, закурили.

– Шура, что это было, скажи ты мне? – выпустив дым первой затяжки, не стал тянуть резину Стасик.
– Ты про фильм? – решил притвориться я. Стась выпучил на меня глаза.
– Что, что делает с человеком произведение искусства? Я не прав? – Это настоящее произведение современного искусства, один из лучших фильмов века!
– Да, ты прав. Такое впечатление, как будто тебя надули, как шарик, тебя стало много, а дальше ты не знаешь, как жить? – Продолжать так или спуститься?

– Ты Шура не иронизируй. Смотри, как все органично подобрано. Ну, во-первых, сюжет фантастический, мистический, как ему жена является, там, не на Земле. Во-вторых, игра актеров. Ну, даже не столько может игра актеров создает вот эту ауру фильма, сколько работа художника. А музыка?

– Да, Стась. Я получил огромное наслаждение от фильма. Такие фильмы трудно вычерпать, понять, что заложил художник, какие мысли. Ты же знаешь, препарировать произведение искусства невозможно. Это не физическая задача. Хотя и при решении физической задачи мы ограничиваем себя флажками, за которые нельзя заступать. Иначе решение простейшей физической задачи превратилось бы в написание диссертации.

– Хорошую, Шура, аналогию ты привел. Да, мы, решая задачу и обманывая себя, даем короткий и якобы точный ответ. А вот с произведением искусства как? Может ли быть здесь такая точность? Захотим ли мы себя здесь обмануть? А иначе, сможем ли разом, одномоментно, взрывом понять, осознать всю идею автора с глубинами, ответвлениями? Или как? – Стась, как всегда, был эмоционален. За стеклами очков, в которых отражался длинный светлый коридор общежития, не было видно глаз, но я знал, что взгляд у него сейчас как у шахматиста, который сделал удачный ход и теперь ждет ответа соперника.

– А как ты считаешь? Ну, вот мы с тобой сегодня 25 марта 1978 года посмотрели этот фильм. Вот мы сидим сейчас в этом углу, разговариваем, вокруг нас ходят другие, за окном шумит город, и вертится наша планета. Давай, представим, что мы через год, или два, или еще через какое-то время окажемся в этом углу и будем вспоминать этот фильм, или себя, нас с тобой, пытающихся обуздать замысел художника. Наверно, ценность произведения в том и заключается, что к нему не теряется интерес, и мы будем находить все новые смыслы в нашем отношении к нему.

Наблюдая за огнем и слушая музыку органной мессы, навеявшую воспоминания о замечательном фильме, захотелось снова его пересмотреть. Даже просто ради музыки. То, что там использована музыка Баха, это я знал, но какая. Прослушав дважды мессу, я не мог сказать, использовалась ли какая ее часть в фильме. И начав сравнивать их между собой, заметил через пару дней, что слушаю чаще всего Прелюдию из этой мессы. Она поражала своей мелодичностью и диапазоном. Здесь были и мощные гармоники басовых регистров, и тончайшие звуки едва уловимых колокольчиков. Иногда казалось даже, что это наша, современная музыка.

Рассуждая тогда со Стасиком о фильме, мы все же попытались сформулировать настроение, вызванное не столько основным сюжетом фильма, сколько деталями, использованными режиссером. И в том числе, конечно, музыку. Мы не всегда осознаем, насколько мы одиноки и бессильны перед безграничным пространством, в котором находимся. Наша Земля настолько хрупкая и нежная, что ее как что-то живое, становится жалко до слез, жалко всех нас на этой планете, которые часто не осознают своего счастья быть здесь, наслаждаться красотой жизни, приумножать красоту и доброту любовью друг к другу и нашей планете. Как говорил дядя Яша: «А мы в этом мире живем!».

3.

Рыжая бестия Джесси появилась в нашей семье неожиданно. Коллега жены предложила взять щенка. Долго уговаривать жену не пришлось, милашка-щенок разжалобил бы любое женское сердце. Дома оказалось, что щенок является сучечкой. А со временем мы поняли, что она еще и последыш – сколько пришлось повозиться с ее болезнями. Порода – помесь колли с дворнягой. Собака оказалась очень добрая и игривая. Если она перепрыгивала что-то, то делала это так грациозно и с таким запасом, что сразу возникали ассоциации с балетными «па». В доме мы продержали ее месяцев восемь, а потом пришлось смастерить ей уютную будку и переселить во двор, посадить на цепь. Поводов для этого было достаточно, но, ни испорченная мебель, ни запах псины, который становился все сильнее и сильнее, не смогли сравниться с тем уроном, который понесла семья.

Как-то, вернувшись с женой с работы, мы обнаружили на полу возле печки толстый физический справочник, с погрызенными углами и оторванным матерчатым корешком. Я всегда гордился этим приобретением во время книжного дефицита, и часто использовал его при подготовке учеников к олимпиадам по физике и астрономии. А вот дальше, за печкой, лежал на полу растерзанный конверт от пластинок «Органной мессы». Рядом лежали пластинки – одна еще в конверте, вторая без конверта, но с четкими следами собачьих когтей. Именно на изуродованной стороне была моя любимая прелюдия. Если справочником еще можно было пользоваться, то о дальнейшем использовании пластинки не могло быть и речи.

«Органная месса» уже настолько вошла в нашу жизнь, жизнь нашей семьи. Сколько раз она звучала в нашем доме. Эта музыка сопровождала нас, когда мы с женой после института отрабатывали три года в далекой сельской школе. Когда я слушал прелюдию, мне казалось, что я в маленькой чопке сижу возле печурки и смотрю на языки пламени, насколько первое прослушивание этой музыки связало меня с ассоциациями огня, тепла, дома и с необъятным космическим простором, в котором вращается наша маленькая планета. Я очень переживал потерю этого ощущения. Поиски такой новой пластинки или просто пластинки с прелюдией успехом не увенчались.

Спустя некоторое время мне подарили магнитофонную кассету с прелюдией 552 из органной мессы Баха. Подарил американец Джозеф. Он тогда работал у нас в лицее по международной программе обмена преподавателями: изучал опыт организации лицейского образования и вел спецкурс по английскому языку. Сидели мы с ним в одном кабинете и, довольно быстро, сдружились. Джозефу было пятьдесят лет. Он хорошо владел русским языком. Жил на съемной квартире в центре города. Иногда приносил на работу свои кулинарные изделия, а на свой юбилей испек вкуснейший лимонный пирог.

В нашем кабинете на журнальном столике напротив своего стола Джозеф поставил две цветные фотографии в рамочках – его дом в Калифорнии недалеко от океана, и на другой фотографии – семья, он с женой и двое ребят. Мы много общались: он рассказывал о своей семье, по которой скучал, я, в свою очередь, рассказывал о себе, пригласил его в гости, где мы с женой и поведали ему историю о Джесси и ее проделке. А скоро Джозеф привез из отпуска и подарил мне магнитофонную кассету с прелюдией Баха. Я тут же проверил, убедился, что это именно та прелюдия.

Дождавшись выходного, я включил кассету и прилег на диван, приготовившись получить наслаждение от любимой мелодии. И вот после токкаты пошла прелюдия из мессы. К великому моему сожалению, это была не та музыка. Нет, прелюдия была та, мелодия была та, органное исполнение, но что-то было не так. Я не находил той глубины, того диапазона, к которому привык в этой мелодии, как будто я смотрел на пламя огня через щелочку, а не через полностью открытую дверцу. Изучив кассету, я увидел фамилию совсем другого исполнителя – немецкий дирижер и органист Карл Рихтер, а ведь я привык к исполнению Амадеуса Веберзинке, тоже немецкого пианиста и органиста. Вот оказывается, как зависит произведение великого композитора от исполнителя. Как важно, что исполнитель видит в этом произведении, как оно читается им, и как он хочет, чтобы произведение услышали другие. Наверно сказывается еще влияние инструмента. Что касается мастерства, то оба музыканта были высочайшими мастерами-органистами. И если бы я впервые услышал прелюдию в исполнении Рихтера, возможно, оно мне понравилось бы больше, а может, и нет. Проверить теперь невозможно.

Здорово, что я успел дать прослушать прелюдию еще с пластинки своим ученикам. Захотелось посмотреть, как выпускники, семнадцатилетние ребята, воспримут эту старинную музыку, ведь они ее не слушают, отдавая предпочтение современным ритмам. А она ведь волшебная! Повод нашелся, когда зашел разговор о пространстве и времени при изучении теории относительности Эйнштейна. Попытка рассмотреть пограничные условия существования пространства и времени – когда тот или иной компонент изменяется, какова динамика другого – привела к задаче моделирования, пускай даже комнатной модели.

В результате бурного обсуждения пришли к выводу, что в качестве модели нужно использовать темноту – темнотой мы как бы убираем пространство, сжимаем его. Первая задача определена – максимально зашторить кабинет, опыт проводить поближе к вечеру. Но тогда, что будет критерием измерения времени, человеку ведь нужен вектор, направление в пространстве, без этого пространство и не нужно. Предложили маленький источник света, типа негаснущей искры, но искра статична. Кто-то из девчонок предложил маленькую свечку, она такую в церкви видела. На этом и остановились. Правда, со свечкой пришлось долго повозиться. Чтобы максимально уменьшить пламя, решили сделать свою свечку. А там и пошло – то быстро сгорает, то гаснет. Наконец, свечка готова. А я тихонько сюрприз приготовил – держу наготове проигрыватель с прелюдией Баха. У меня в кабинете проигрыватель отличный, с алмазной иглой, да усилитель на двадцать ватт. Но, это же, не танцы, заранее отрегулировал громкость, нашел нужный уровень.

И вот, весь класс – в сборе. Засекли время по своим часам и погасили свет – эксперимент начался. Потом проверим, кому, как показалось, сколько времени прошло. Точно по центру класса на длинной проволоке закреплена наша самодельная свечка. Едва просматриваются стены кабинета. Все затихли. И тут я включил прелюдию из органной мессы. Она тихонько заполняет собой все пространство, сначала нежными звуками, потом с нарастающей громкостью захватывает низкие регистры. Мне кажется, что надо было на экран спроецировать звездное небо, но уже поздно. У нас одна звезда – это маленький огонек свечки посреди класса. Он едва мерцает, кажется, дышит вместе с детьми, сидящими вокруг и глядящими в одну точку – на огонек, как будто подпитывая его своей энергией взгляда, или наоборот, получая от него энергию на свое будущее, на счастье, на свою доброту и любовь.

Я тоже увлекся, глядя на крохотный язычок пламени. Звуки органа то затихали до слабого звона, то разворачивались низкими частотами, захватывая нас и весь кабинет. Казалось, что давление звуковых волн сейчас погасит нашу свечку. Я вспомнил дядю Яшу, который после смерти тети Веры, не выдержав тоски, умер на погребне. Может быть, в его затуманенном инсультом сознании звучал его любимый орган? Вспомнил наши разговоры со Стасиком о хрупкости нашей жизни, гармонии космоса и беззащитности нашей планеты, о смысле произведения мастера, художника, желании найти ответ на все, что видишь и с чем знакомишься в этом мире… «А мы в этом мире живем».

Я смотрел на своих ребят, слушающих мою прелюдию моего Баха, и мне становилось легче и легче. В их глазах отражался один огонек, и лица их в тусклом мерцании свечи светились надеждой. Как будто вот-вот должно было случиться какое-то чудо, но чудо уже происходило.