МИСиС, немного об учёбе, о преподавателях

Предисловие
*В школе мы договорились с моим одноклассником Славой после её окончания поехать в Москву и сдать документы на физфак МГУ им. М.В.Ломоносова. Поскольку в университет не поступили, Слава по совету своего старшего брата Гамлета сдал документы в Текстильный институт, студентом которого тот был, а я благодаря Славе сдала документы в МИСиС. Собственно, это был последний день приема документов, и другого выбора не было. Фактически мы оказались в нужное время в нужном месте.*


В начале обучения в МИСиС я столкнулась с трудностями, поскольку не смогла получить место в общежитии и была вынуждена жить в Подмосковье, в районе станции Ильинская. Большая часть времени уходила на разъезды, поэтому подготовка к занятиям происходила преимущественно в библиотеке. В результате первый семестр я закончила с оценкой «хорошо» по математике. Совершенно не помню, как её получила. Вообще, первый год у меня прошёл как в тумане. Не помню, кто и как преподавал. Хотя я с интересом училась в институте, первый год, как мне кажется, я занималась больше по привычке. Мне очень помог опыт подготовки к экзаменам, который я приобрела ещё в школе и во время вступительных экзаменов в МГУ.

К сожалению, я не могу вспомнить всех своих преподавателей, особенно с младших курсов. В моей памяти остались лишь отрывочные воспоминания, которые не имеют большого значения. Помню случай на поточной лекции по математике в аудитории А. Нас было около 120 человек; из шести групп три были по физике металлов (МФ) и три по физхиму (ФХ). Лектор, весьма представительный мужчина высокого роста и плотного телосложения, с залысинами, обращается к моей сокурснице, которая в этот момент разговаривала с соседкой на последнем ряду:
- Назовите свою фамилию.
Та встает и называет:
- Борисова.
- Вы не родственница Юлии Борисовой, известной артистки, у которой такой же неприятный, слегка хрипловатый голос? Вы мешаете аудитории!
С тех пор я запомнила эту фамилию и всегда узнавала на экране неподражаемую Ю. Борисову. Даже её хриплый, но совсем и не неприятный голос запоминался сразу.
 
У нас были кураторы: преподаватель ВИШКАРЁВ Алексей Федорович и член бюро комсомола - МАТЕВОСЯН Саша. Они вводили нас в курс дела, помогали с различными проблемами, рассказывали, где мы можем проявить свою активность – научную и общественную.
Мы со своей сокурсницей Нестерович Ольгой, например, решили поработать в подшефной школе, агитировать школьников в МИСиС. Какое-то время я была комсоргом (помню, как я собирала взносы), какое-то время - старостой (помню, как заполняла журналы).
Как и все студенты нашего времени, мы работали и в подшефном совхозе, и на овощной базе. Мы имели возможность пройти полноценные практики на металлургических заводах. Наша группа проходила практику на Кузнецком металлургическом комбинате в Новокузнецке, а преддипломную практику мы проходили на заводе «Электросталь» и других предприятиях.
В 1968 году наша группа, состоящая из студентов двух потоков, отправилась на ознакомительную практику в Польшу.

Очень хорошо помню моих научных руководителей. Вначале я работала в группе Вишкарева А.Ф., но когда он нам показал весь потенциал кафедр, к которым нас, студентов 2-го курса, закрепили, я стала проситься на кафедру электрометаллургии к ФРИДМАНУ А.Г., который проводил исследования на плазменной печи.

Во время нашей экскурсии, когда Александр Герцевич Фридман демонстрировал плазменно-дуговую печь, работающую в водородной атмосфере, я была поражена. Печь озарилась изнутри бело-голубым светом, который, проникая через рабочие окна, наполнил всю лабораторию мистическим сиянием. Именно в этот момент я сделала свой выбор. Нам также позволили заглянуть внутрь печи через сварочные стёкла, чтобы увидеть процесс плазменного разряда и поверхность металла. Хотя печь издавала гудение от электрического разряда, эффект от её свечения был настолько поразителен, что затмевал все остальные несовершенства процесса. Для непосвящённых - это было похоже на частицу молнии, заключённую внутри печи между невидимыми электродами, словно между небом и землёй.

Александр Герцевич в это время работал над своей кандидатской диссертацией и не хотел брать на себя ещё и ответственность за студента, тем более студентку. Он отнекивался от меня, как мог. Я за ним ходила по пятам. Он не знал меня, и писать за меня курсовые работы не был намерен.
- Я вам буду помогать, вот увидите, - настаивала я.
- Чем вы можете помочь? Вы видели оборудование? – не соглашался он.
- Попробовать же можно? Хотя бы за приборами буду следить, записывать, обрабатывать результаты. Литературный обзор, теоретические расчеты, ведь это тоже нужно, - не отступала я.
 
За месяц, пока я "обхаживала" Фридмана, я уже успела что-то почитать (у меня уже были книги: Франк-Каменецкий Д.А. «Плазма – четвертое состояние вещества» и Арцимович Л.А. «Элементарная физика плазмы»). Наконец, Александр Герцевич нашёл, чем меня занять. Попросил меня для начала посчитать температуру водородной плазмы при заданных параметрах. «Это нам не задавали, это мы не проходили» - мелькнуло в голове. Но научная работа на то и научная, что приходится самому открывать новые горизонты неизведанного.
Когда я посчитала температуру плазмы, призадумалась. Цифра получилась высокой, 20000 градусов. Я ожидала величину в два раза меньше. Надо было показывать результаты. Только после этого Александр Герцович собирался решить вопрос брать или не брать меня в свою группу. Оказалось, что расчет верный. И, ура! Он взял меня в свою группу.
Исследование плазменных процессов стало делом всей моей жизни.

Вскоре Александр Герцевич защитил кандидатскую диссертацию и ушел в другой институт. Моим руководителем назначили профессора ФАРНАСОВА Г.А., который тоже занимался плазменными технологиями. Каждый из моих руководителей был уникален в своем роде, дал мне частичку своих знаний, своего отношения к людям, коллегам, к делу. Александр Герцевич уделял больше внимания теории, а Геннадий Алексеевич — обработке и правильной интерпретации экспериментальных данных.

Некоторые из преподавателей запомнились, но в основном во время приема экзамена. Например, ГРАНОВСКАЯ А.А. – курс общей химии. Экзамен я сдавала досрочно, вместе с сокурсником Толей Глушец, в корпусе на Крымском валу. Он учился очень хорошо и был силен в химии. Поскольку объем материала был большой, а Анна Александровна слыла очень дотошной на экзаменах, я разработала структуру ответа, которая подходила для любого билета (если речь пойдет о кислотах, то порядок ответа должен быть таким, если основание – таким, и т.д.). Я отвечала с воодушевлением. Помню удивление Грановской А.А., она поставила отлично, по-моему, даже не задав ни одного дополнительного вопроса.
Толя получил четыре и, конечно, был недоволен. Потом, наверное, он пересдал. Я почему-то считала, что в его заниженной оценке отчасти виновата я, своим нестандартным ответом Грановской.
 
Профессор ЖУХОВИЦКИЙ А.А. – курс физической химии. Александр Абрамович был легендарным человеком в институте. Он был заведующим кафедрой физической химии. Все его знали, уважали. Лекции он читал образно. Мне это нравилось. Некоторым студентам было сложно записывать за ним из-за его «лирических» отступлений, хотя и по теме. Но у него был издан учебник по физической химии для металлургических вузов, который помогал дополнять лекции, что я и делала. Я прорабатывала лекционный материал вместе с материалом в учебнике и у меня получалось все подробно и логично. Удавалось мне это потому, что в тетради я оставляла широкие поля для дополнений из учебника.

Александру Абрамовичу не надо было «гонять» студента на экзамене. Он с полуслова понимал, знает студент или нет. Меня он даже не дослушал. Посмотрел ответы на вопросы, задал какой-то вопрос, я односложно ответила, и он поставил пять.
Прошли годы, я сама стала принимать экзамены, и точно так же, если студент отвечал на вопрос четко (у меня были свои критерии), не спрашивая дальше, ставила высокую оценку. Мне важно было услышать «ключевое слово» в ответе. Но бывало, что опрашивала студента долго, несколько раз отсаживала, поскольку не могла добиться четкого ответа даже с подсказками. Двойки я старалась не ставить.
 
Профессор ГУГЛЯ В.Г. – преподавал курс физической химии, зам. декана старших курсов. Владимир Григорьевич не преподавал мне (по крайней мере, этого я не помню), вёл практические занятия во второй подгруппе (я не помню, кто вел практические занятия в нашей подгруппе). Студенты его не очень любили, поскольку он был чересчур требовательным, даже придирчивым, но если им удавалось сдать ему экзамен или зачет, они были благодарны ему, поскольку вдруг осознавали, что они понимают физическую химию.
 
Я его вспоминала в связи с тем, что, будучи зам. декана, он лишил стипендии меня и мою подругу Нестерович Ольгу на один-два или даже три месяца только потому, что на майские праздники мы с ней поехали в турне по Закавказью (Баку-Степанакерт-Шуши-Ереван) и пропустили занятия между первомайскими праздниками и 9 мая. Это при том, что мы хорошо учились, «хвостов» у нас не было, мы были на хорошем счету. Он нас не вызывал, не спрашивал ни о чем, просто взял и лишил стипендии. В те времена для нас это было большим финансовым ударом, тем более, что мы в связи с поездкой потратились.
Я долго не могла его простить. Прошли годы, мы с ним подружились, выяснили и эту ситуацию, так что все обиды остались в прошлом.

Профессор ПРОНИН Л.А. – вёл курс по теории металлургических процессов. Лев Александрович был довольно эрудированным и интересным человеком, внимательным к студентам. Помню, я сдавала лабораторную работу, но меня смущали результаты эксперимента: точки не соответствовали теоретической кривой - одни находились выше, другие — ниже. А у сокурсницы, с которой мы делали эту работу, они лежали точно на кривой. Я думала, что мне нужно будет переделать лабораторную работу, чтобы уточнить результаты. Тогда он объяснил мне, что результаты любого эксперимента могут отличаться от теории, и это вполне нормально. По величине этого отклонения можно судить о точности или ошибке эксперимента.

Затем он предложил мне список литературы, где можно ознакомиться с этим вопросом. Помню, что он рекомендовал книги Л.Бриллюэна «Наука и теория информации» и «Научная неопределенность и информация», а может было что-то и попроще. Сейчас я не припомню. Он подтолкнул меня к более осознанной обработке результатов экспериментов.

КРАШЕНИННИКОВ М.Г. – читал курс «Физико-химические исследования металлургических систем». Этот предмет я любила, но отношения с преподавателем не сложились. У него была странная манера излагать материал. Он очень тщательно и долго чертил на доске схему подключения различных приборов к экспериментальному оборудованию. Я чертила то же в тетради, но быстро. Ждала, пока он начертит какой-нибудь законченный элемент, прежде чем переносить в тетрадь. Пока ждала, просматривала журнал или газету. Хотя я сидела на последней парте, он это заметил и подошел ко мне, чтобы сделать замечание. Увидев, что у меня все в порядке, попросил убрать лишнее с парты.
После этого, он часто мне делал замечания, видя, что я просто сижу и смотрю на доску. Почему-то он решил, что я не работаю в классе.
Зная о его предвзятом отношении ко мне, я готовилась к этому экзамену с ещё большим усердием, чем к остальным.

На экзамене я ответила на все вопросы билета. Он начал задавать дополнительные вопросы - я отвечаю, он добавляет. Я поняла, что он не отступит, пока я не «проколюсь» на каком-нибудь вопросе. Мое настроение испортилось и на одном вопросе - про функции «водородного датчика» я просто молча уставилась на него, не понимая, чего он от меня добивается. Он с нескрываемой радостью потер руки и обратился ко мне.
- Думали так проскочить? Не получится!
Это было так неприкрыто гадко  (прошу извинения) и некрасиво, что я никогда об этом не забывала.
С такой явной недоброжелательностью я столкнулась впервые за всю мою учебу. В зачетке впервые появилось «удовл.».

Однако на этом его неприязнь ко мне не прекратилась. Когда мы встречались, он не отвечал на мои приветствия. И к моему огорчению, он оказался членом ГЭК, в котором мне предстояло защищать диплом. Он и там пытался повлиять на мнение комиссии. Надо сказать, что спор между ним и членами комиссии длился долго, но они, особенно её председатель – Жуховицкий А.А., поддержали меня и поставили «отлично»

Профессор АРУТЮНОВ В.А. – вёл курс по основам тепло-массопередачи. Предмет оказался довольно сложным, особенно математические выкладки. Было много дифференциальных и интегральных уравнений. Наверное, выводы формул в таком масштабе и не были нужны, но, тем не менее, Владимир Александрович все записывал на доске, не пользуясь своими конспектами. Этими уравнениями он обосновывал те или иные тезисы.
Он был одним из лучших лекторов МИСиС. Его голос, тембр, манера чтения лекций и темп речи — всё было тщательно продумано и вызывало у меня искреннее восхищение. Я была уверена, что у него есть музыкальное образование и он, должно быть, прекрасно поёт.
 
На экзамене я была готова ответить на все вопросы билета, но не могла разобраться с одной формулой. Начало и конец формулы мне были известны, но я никак не могла понять, как сделать переход в середине. Я исписала весь лист, но так и не смогла понять, что мне не хватает.
Поэтому, отвечая на вопрос, я честно призналась, что не могу вывести формулу в середине. Мне было любопытно, в чём дело. Он с удивлением посмотрел на меня, сказал, что это не имеет значения, что-то исправил в моей работе, показал мне и поставил «отлично». И такие случаи бывали.

Профессор ЕГОРОВ А.В. – специальная курсовая работа. Сдача зачета по этой  работе до сих пор стоит перед моими глазами и до сих пор я не могу понять, что это было.
Мы с Алексеем Варнавьевичем трудились на кафедре электрометаллургии более 40 лет. Я начала свой путь в качестве студентки, затем стала научным сотрудником и, наконец, перешла на преподавательскую работу. У нас с ним были прекрасные отношения. Он был очень позитивным человеком. В семидесятые-восьмидесятые годы он возглавлял профсоюзную, затем партийную организацию кафедры электрометаллургии, был бескомпромиссным, но справедливым. Не всегда я соглашалась с его суждениями, но это было не критично. И студенты, и сотрудники относились к нему с большим уважением, хотя он подчас был чрезмерно строг.
 
То, что произошло при сдаче специальной курсовой работы мы с ним никогда не обсуждали. Я не могла найти повода, чтобы об этом его спросить. Однако у меня в памяти осталось это событие, словно незавершённое дело.
 
По курсовой работе надо было начертить дуговую электросталеплавильную печь. У меня с черчением и графикой всегда было нормально. Хотя эта курсовая работа была и не совсем в русле специальности нашей группы физхимиков, тем не менее, я неплохо выполнила её. В Доме коммуны, где я жила, была специальная комната для курсовых работ. В ней стояли доски и рейсшины для черчения. Мы часто собирались там и работали вместе. Получилось так, что я даже консультировала своих одногруппников.

При сдаче курсовой работы ватман стелили на столе, и Алексей Варнавьевич спрашивал досконально, что есть что. Если кто-то не отвечал на вопрос, он спрашивал меня. При этом еще и хвалил меня, мол, берите пример. И так он принял почти все работы.
Подошла моя очередь. В кабинет вошел наш ученый секретарь Моржин, подозвал Егорова А.В. и что-то стал ему говорить, при этом они поглядывали на меня. Когда Моржин ушел, Егоров попросил зачетные книжки и поставил всем оценки. Я взяла свою зачетную книжку и глазам своим не поверила. Он поставил «удовл.».
Всем он объявил, что они свободны, а мне – что меня вызывают на заседание кафедры. У меня даже не было времени, чтобы уточнить, не ошибся ли он и не перепутал ли он наши зачетки.

Заседание кафедры проходило в преподавательской на Шаболовке. Присутствовали почти  все преподаватели. Меня сразу вызвали к доске и ФИЛИППОВ А.Ф., исполняющий обязанность заведующего кафедрой, спросил, почему я так отношусь к кафедре – игнорирую заседания, плохо занимаюсь, мол, на меня жалуются преподаватели.
Я не понимала, что происходит. «Может они с кем-то меня перепутали?» – сначала подумала я. Но когда заговорил МОРЖИН, я всё поняла.
Я имела неосторожность обсуждать с моей подругой Сергеевой Надей дисциплины, которые читали на кафедре нам, физхимикам. Они ничем не отличались от тех дисциплин, которые читались автоматчикам и металлургам. Я считала, что это недопустимо. Моржин сидел в это время в комнате и все слышал. Тогда я не знала, что он ученый секретарь кафедры.
 
И еще. Оказывается, дипломников собирали на кафедре, чтобы обсудить с ними ход выполнения дипломной работы. Меня не было на этом заседании – то ли я не знала, то ли не придала значения. И вот сейчас Моржин требовал от меня ответа, почему я себя так веду – то ли надменно, то ли высокомерно...
Я пыталась что-то объяснить, но Моржин перебивал, не давал мне слова сказать.
Он задавал этот вопрос не один раз. Но стоило мне открыть рот и заговорить, он меня перебивал и начинал всё сначала.
Руководитель моей дипломной работы Фарнасов Г.А. не выдержал и сказал, что у него ко мне нет никаких претензий.
- А вот Алексей Варнавьевич и другие преподаватели имеют претензии, - сказал Моржин.
 
Почему-то и Егоров А.В., и остальные преподаватели молчали.
Когда Моржин снова начал задавать мне свои надуманные и не совсем уместные вопросы, и не дал мне возможности ответить, я не выдержала. От такой вопиющей несправедливости во мне все запротестовало, эмоции буквально захлестнули меня, я выскочила из преподавательской и выбежала на улицу. Слёзы душили меня. Я не помню, как я добралась до Дома коммуны пешком. Я шла вдоль трамвайных путей и ничего не видела, не слышала. И даже добравшись до своей комнаты, долго не могла успокоиться, продолжала реветь. Успокоилась только тогда, когда кто-то из подруг вернулся из института.

После такого потрясения я решила бросить институт, и «будь что будет». Не хотела идти на кафедру, не хотела встречаться с кем бы то ни было из преподавателей.
А ведь я была на последнем курсе и дипломная работа у меня почти была готова: через несколько месяцев, в феврале предстояла её защита…
Со всеми преподавателями кафедры у меня были хорошие отношения. Помню даже, как А.Я.СТОМАХИН после моего доклада на кафедре договорился с сотрудником другого института (Сотниковым) сделать очень сложный анализ поверхности моих образцов на содержание азота, чего не хватало для подтверждения теории.
Многие интересовались, как у меня дела, удаётся ли мне сделать дипломную работу в срок. То, что произошло на заседании кафедры, стало для меня неожиданным и даже неприятным сюрпризом.

Вскоре выяснилось, что сами преподаватели не совсем были довольны положением дел на кафедре и даже ходили в ректорат с петицией, чтобы назначили заведующего кафедрой. Доцента Филиппова, оказывается, назначали на время, когда неожиданно скончался прежний заведующий кафедрой ГРИГОРАШ Р.Н.

Филиппов Анатолий Федорович был неплохим человеком, фронтовиком, имел множество наград, в том числе за отвагу. При его руководстве кафедра начала серьёзные научные исследования, связанные с реактивной и космической техникой. В частности, впервые на кафедре приступили к изучению плазменных технологий, в которых принимали участи е Фридман А.Г. и Фарнасов Г.А. Но почему-то обстановка на кафедре была не совсем здоровой, что я отношу к деструктивной деятельности ученого секретаря Моржина. Некоторые преподаватели не совсем были согласны с моим мнением, считая Моржина адекватным человеком, но мой опыт подсказывал мне обратное. По крайней мере, когда я приходила на кафедру уже позже, после окончания института, Анатолий Фёдорович Филиппов принял меня приветливо и нашёл возможность устроить для меня экскурсию по лабораториям кафедры на Шаборовке, а Моржин делал вид, что меня не знает. Впрочем, я тоже.
Конечно, я не могу тут не упомянуть Гарика Филиппова, с которым мы учились на одном курсе. Позже я узнала, что он сын нашего Филиппова. Георгий Анатольевич Филиппов ныне известнейший металловед, д.т.н., профессор ЦНИИЧМ им И.П.Бардина. Однажды он пригласил меня в качестве оппонента для своего аспиранта, так что и наши научные пути имели пересечение.


И, наконец, в декабре 1969 года назначили нового заведующего кафедрой, профессора ГРИГОРЯН Вули Аршакович, который был до этого деканом нашего, физико-химического факультета и работал профессором на кафедре физической химии.
Выбор пал на него, потому что он сам являлся выпускником кафедры электрометаллургии. После защиты кандидатской диссертации Жуховицкий А.А. пригласил его на свою кафедру — кафедру физической химии. Теперь он, став профессором, вернулся на родную кафедру заведующим.

Когда я снова пришла на Шаболовку, только Лия Николаевна КАЦ заговорила об инциденте на кафедре. Она сказала мне, чтобы я не расстраивалась, что все всё понимают и что проблема была не во мне, а в атмосфере на кафедре.

Дипломная работа у меня была посвящена совершенно новому направлению в металлургии - исследованию физико-химических процессов при плазменном нагреве заданной марки стали в азотной среде. Накануне защиты мне сообщили, что полученные результаты не могут быть оглашены на открытом заседании ГЭК, тем более что не все членами комиссии имеют доступ к подобным материалам. По правде, и я не имела доступа. Я работала в группе Фарнасова Г.А., которая выполняла заводской заказ по научно-техническому договору. С первым отделом пришли к компромиссу - срочно переделывать плакаты – с графиков убрать цифры. Мой научный руководитель попросил лаборанта В.А. КОСТРИКОВА помочь мне с плакатами, и я с ними, без основных цифр, вышла на защиту. Сама дипломная записка осталась без изменения.

Как всегда, члены комиссии задавали вопросы. Вопросы задавал и Крашенинников М.Г. Но он задавал вопросы не по существу, а ему надо было, чтобы я озвучила цифры, которые были для служебного пользования и огласке не подлежали.
Я и так и этак ему объясняла результаты, и просто давала их сравнительную характеристику, показывала графики, как они меняются в зависимости от содержания азота в газовой фазе, предлагала ему посмотреть эти данные в моей дипломной записке. Но он продолжал настаивать.
 
Наконец, председательствующий профессор Жуховицкий А.А. прервал нас и сказал:
- Раз нельзя оглашать, значит, не будем требовать.

Потом мы, дипломники, долго ждали, пока нас пригласят обратно в аудиторию, чтобы объявить оценки. Мне поставили «отлично». Но оказалось, что мою оценку и оценку Веры Лаур обсуждали долго потому, что - в моем случае Крашенинников настаивал, чтобы мне снизили оценку, а Гугля В.Г., как руководитель, настаивал, чтобы снизили оценку Вере Лаур. Члены комиссии не согласились. Меня отстоял сам Жуховицкий А.А. – как я писала выше, его авторитет был непререкаем.
 
В связи с этим событием не могу не вспомнить о Лёве, моем брате. Я не знаю, каким образом, но во время защиты дипломной работы он был в аудитории и сидел сзади меня. Я была не из робких, но помню, что, чем ближе был мой выход, тем больше я волновалась, зуб на зуб н попадал. Лёва сзади меня подбадривал. Когда я начала свой доклад, волнение исчезло, и всё прошло хорошо. Защита состоялась в феврале 1970 года, сразу после зимних каникул. Как в это время Лёва оказался в Москве, не помню.

 ********
Когда заведующим кафедрой стал В.А.Григорян, он попросил, чтобы все дипломники показали ему свои работы. Я принесла ему готовую работу, написанную чертежным шрифтом. Он смотрел мою работу при мне, перелистывая страницу за страницей. Я даже немного в душе обиделась, ведь я так старалась, у меня такой интересный литературный обзор, такие, данные, такие расчёты…
Вдруг он перестал перелистывать, посмотрел удивленно на меня и, показывая на одно уравнение, спрашивает:
- Что это?
Я отвечаю.
- Откуда это? – и ожидающе смотрит на меня.
- Из Лакомского, - отвечаю я.
*Лакомский В.И. работал в Институте электросварки им. Е.О.Патона в Киеве и был признанным корифеем в области электрометаллургии и сварки, занимался вопросами плазменной металлургии.*
- Вы уверены, что здесь все правильно? - с интересом спросил Вули Аршакович.
- Да, он же профессор! - невозмутимо и уверенно отвечаю я.
Вули Аршакович улыбнулся:
- Это не аргумент. Бывает, и профессора ошибаются.
 
И это стало моим правилом: всегда подвергать сомнению всё, что ты делаешь. По крайней мере, то, чем занимаешься в данный момент.
 
Спустя некоторое время я поинтересовалась у Вули Аршаковича, есть ли у меня возможность поступить в аспирантуру на кафедру. В.А. ответил, что уже поздно, так как все места были распределены заранее. И это было правдой. Он сказал, что может написать рекомендательное письмо, если это меня устроит. Я, конечно, была очень рада. Позднее я узнала, что в то время в аспирантуру старались принимать в основном ребят, так как имеющееся оборудование было бы сложно обслуживать женщине.

Много позже, в 1973 году, когда я уже подала документы в аспирантуру и даже поступила в МГУ, я совершенно случайно обнаружила письмо от Вули Аршаковича Григоряна. Он написал мне два года назад, когда я ещё жила на съёмной квартире в Ереване по адресу Антараин 50-1, и пригласил в аспирантуру. Вот его текст:

«Здравствуйте Лаура! Поздравляю Вас с праздником 8 марта. Всяческих Вам успехов и благополучия. Спасибо за новогоднее письмо.
Если Вас плазма все еще беспокоит, приезжайте в аспирантуру. Наиболее удобный срок это набор весной 1972 года, но можно и осенью этого.
С приветами, Ваш Григорян»

На конверте был штамп с датой 12.03.71. То есть, я могла бы поступить в аспирантуру на свою кафедру уже осенью 1971 года, на следующий год после окончания института.
И всё это время, пока я не обнаружила письмо, я думала, что у В.А.Григоряна нет возможности пригласить меня в аспирантуру, и я искала другие возможности для продолжения и углублённого изучения плазменных процессов.

К сожалению, я с опозданием получила письмо от В. А. Григоряна, и поэтому решила попробовать поступить в аспирантуру Московского университета.
 
Позже мне пришлось извиниться перед Вули Аршаковичем. Я подвела его, не ответив на приглашение.

Фото из личного архива. Предзащита на кафедре (Шаболовка).