Осуществившееся Предсказание писателя А. Куприна

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: А.И.КУПРИН, Фото 1916 года.
  *****************************************************

АЛЕКСАНДР  ИВАНОВИЧ  КУПРИН (1870 — 1938) — русский писатель-реалист, переводчик. В нашем мире случаются иногда удивительно не логичные, но впоследствии реальностью подтверждаемые происшествия. Так в 1911 году известный и считаемый безупречным реалистом - прозаиком писатель Александр Иванович Куприн создал коротенький рассказ "Телеграфист" о любви, но попутно с как бы случайным предсказанием нашей нынешней жизни - тогда ещё более чем на столетие вперёд будущего. Итак дело происходит на ночном дежурстве на телеграфе. Повествование ведётся от автора - рассказчика самого Куприна.


ЗИМА,  ПОЗДНЯЯ НОЧЬ. Я сижу на казенном клеенчатом диване в телеграфной комнате захолустной пограничной станции. Мне дремлется. Тихо, точно в лесу. Я слышу, как шумит кровь у меня в ушах, а четкое постукивание аппарата напоминает мне о невидимом дятле, который где-то высоко надо мною упорно долбит сосновый ствол.

Напротив меня согнулся над желтым блестящим ясеневым столиком дежурный телеграфист Саша Врублевский. Тень, падающая от зеленого абажура лампы, разрезывает его лицо пополам: верх в тени, но тем ярче освещены кончик носа, крупные суровые губы и острый бритый подбородок, выходящий из отложного белого воротника.

С большим трудом я различаю глубокие глазные впадины и внутри их опущенные выпуклые веки, придающие всему лицу, так хорошо знакомому, некрасивому, милому, скуластому лицу, то выражение важного покоя, которое мы видим только у мертвых.

Саша Врублевский горбат. Я знаю только две породы горбатых людей. Одни — и это большинство — высокомерны, сладострастны, злобны, подозрительны, мстивы, скупы и жадны. Другие же, немногие, а в особенности Саша Врублевский, кажутся мне лучшими брильянтами в венце истинного христианства. Когда я беру в свои руки их слабые, нежные, чуткие и беспомощные ручки, у меня в сердце такое чувство, точно ко мне ласкается больной ребенок. И когда я думаю о Сашиной душе, она мне представляется чем-то вроде большой прекрасной бабочки, — такой трепетной, робкой и нежной, что малейшее грубое прикосновение сомнет и оскорбит красоту ее крыльев. Он кроток, бессребреник, ко всему живому благожелателен и ни о ком ни разу не отозвался дурно.
<...>

МНОЙ   ОПЯТЬ ОДОЛЕВАЕТ  ДРЕМОТА, и опять я в тихом мутно-зеленом лесу... В это время я думаю о многих странных вещах. О том, что весь земной шар перекрещен, как настоящими нервами, телеграфными линиями и что вот сидит передо мной нервный узел — милый Саша Врублевский, безвестный служитель механического прогресса. Добру или злу он служит, счастию или несчастию будущего человечества? Телеграф был первым важным практическим применением таинственной силы электричества. Гораздо позднее появились телефоны, электрические лампы и кухни, трамваи, беспроволочный телеграф, автомобили, аэропланы. Но человечество идет вперед, все быстрее с каждым годом, все стремительнее с каждым шагом.

 Вчера мы услышали об удивительных лучах, пронизывающих насквозь человеческое тело, а почти сегодня открыт радий с его удивительными свойствами. Человек уже подчинил себе силу водопадов и ветер, — без сомнения, он скоро заставит работать на себя морской прибой, солнечный свет, облака и лунное притяжение. Он внедрится в глубь земли и извлечет оттуда новые металлы, еще более могущественные и загадочные, чем радий, и обратит их в рабство.

ЗАВТРА   ИЛИ  ПОСЛЕЗАВТРА, — я в этом уверен, — я буду из Петербурга разговаривать с моим другом, живущим в Одессе, и в то же время видеть его лицо, улыбку, жесты. Очень близко время, когда расстояния в пятьсот — тысячу верст будут покрываться за один час; путешествие из Европы в Америку станет простой предобеденной прогулкой, пространство почти исчезнет, и время помчится бешеным карьером. Но я с ужасом думаю об огромных городах будущего, в особенности когда воображаю себе их вечера.

На небе сияют разноцветные плакаты торговых фирм, высоко в воздухе снуют ярко освещенные летучие корабли, над домами, сотрясая их, проносятся с грохотом и ревом поезда, по улицам сплошными реками, звеня, рыча и блестя огромными фонарями, несутся трамваи и автомобили; вертящиеся вывески кинематографов слепят глаза, и магазинные витрины льют огненные потоки.

АХ, ЭТОТ  УЖАСНЫЙ  МИР  БУДУЩЕГО — мир машин, горячечной торопливости, нервного зуда, вечного напряжения ума, воли и души! Не несет ли он с собой повального безумия, всеобщего дикого бунта или, что еще хуже, преждевременной дряхлости, внезапной усталости и расслабления? Или — почем знать? — может быть, у людей выработаются новые инстинкты и чувства, произойдет необходимое перерождение нервов и мозга, и жизнь станет для всех удобной, красивой и легкой? Нет, милый Саша Врублевский, никто нам не ответит на эти вопросы...


К ДАННОМУ  ВРЕМЕНИ   ПРЕДСКАЗАНИЕ  Александра Ивановича Куприна в техническом смысле осуществилось в полной мере и даже в большем объёме. Но выработались ли при этом, по выражению из рассказа, у людей более здоровые инстинкты и чувства?! Да, в техническом отношении жизнь стала более удобной, но от этого стали ли мы счастливее к нынешнему 1025 году? Как насчёт "нервного зуда, вечного напряжения ума, воли и души", ведущего если не к физическому, то не редко к моральному безумию во всём мире?

К теме будущего, не казавшегося писателю особенно радужным, Куприн неоднократно как бы случайно возвращался в других произведениях, Например в более ранней повести "Молох"(1896)инженер и доктор, оба молодые идеалисты, рассуждают о прогрессе. Начинает ночной разговор расстроенный инженер.


— ВСЁ  МНЕ  ТЯЖЕЛО  И  ГАДКОВ. Осип Осипович, — отозвался тихо Бобров. Первое, мне гадко то, что я служу на заводе и получаю за это большие деньги, а мне это заводское дело противно и противно! Я считаю себя честным человеком и потому прямо себя спрашиваю: «Что ты делаешь? Кому ты приносишь пользу?» Я начинаю разбираться в этих вопросах и вижу, что благодаря моим трудам сотня французских лавочников-рантье и десяток ловких русских пройдох со временем положат в карман миллионы. А другой цели, другого смысла нет в том труде, на подготовку к которому я убил лучшую половину жизни!..

— Ну, уж это даже смешно, Андрей Ильич, — возразил доктор... —  Вы требуете, чтобы какие-то буржуи прониклись интересами гуманности. С тех пор, голубчик, как мир стоит, все вперед движется брюхом, иначе не было и не будет. Но суть-то в том, что вам наплевать на буржуев, потому что вы гораздо выше их. Неужели с вас не довольно мужественного и гордого сознания, что вы толкайте вперед, выражаясь языком передовых статей, «колесницу прогресса»? Черт возьми! Акции пароходных обществ приносят колоссальные дивиденды, но разве это мешает Фультону* считаться благодетелем человечества?


- АХ, ДОКТОР, ДОКТОР! — Бобров досадливо поморщился. - ...Слава богу, мне не придется ходить далеко за возражениями, потому что я сейчас разобью вас вашей же возлюбленной теорией. <...> Забыли? А кто здесь же, на этом самом диване, с пеной у рта кричал, что мы, инженеры и изобретатели, своими открытиями ускоряем пульс общественной жизни до горячечной скорости? Кто сравнивал эту жизнь с состоянием животного, заключенного в банку с кислородом? О, я отлично помню, какой страшный перечень детей двадцатого века, неврастеников, сумасшедших, переутомленных, самоубийц, кидали вы в глаза этим самым благодетелям рода человеческого.

 Телеграф, телефон, стодвадцативерстные поезда, говорили вы, сократили расстояние до minimum’a, — уничтожили его... Время вздорожало до того, что скоро начнут ночь превращать в день, ибо уже чувствуется потребность в такой удвоенной жизни. Сделка, требовавшая раньше целых месяцев, теперь оканчивается в пять минут. Но уж и эта чертовская скорость не удовлетворяет нашему нетерпению...

 Скоро мы будем видеть друг друга по проволоке на расстоянии сотен и тысяч верст!.. А между тем всего пятьдесят лет тому назад наши предки, собираясь из деревни в губернию, не спеша служили молебен и пускались в путь с запасом, достаточным для полярной экспедиции... И мы несёмся сломя голову вперёд и вперёд, оглушенные грохотом и треском чудовищных машин, одуревшие от этой бешеной скачки, с раздраженными нервами, извращенными вкусами и тысячами новых болезней... Помните, доктор? Все это ваши собственные слова, поборник благодетельного прогресса!

Доктор, уже несколько раз тщетно пытавшийся возразить, воспользовался минутной передышкой Боброва.
— Ну да, ну да, голубчик, всё это я говорил, — заторопился он не совсем, однако, уверенно. — Я и теперь это утверждаю. Но надо же, голубчик, так сказать, приспособляться. Как же жить-то иначе? Во всякой профессии есть эти скользкие пунктики. Вот взять хоть нас, например, докторов...

 Вы думаете, у нас всё это так ясно и хорошо, как в книжечке? Да ведь мы дальше хирургии ничего ровнешенько не знаем наверняка. Мы выдумываем новые лекарства и системы, но совершенно забываем, что из тысячи организмов нет двух, хоть сколько-нибудь похожих составом крови, деятельностью сердца, условиями наследственности и черт знает чем ещё!

 Мы удалились от единого верного терапевтического пути;—;от медицины зверей и знахарок, мы наводнили фармакопею разными кокаинами, атропинами, фенацетинами, но мы упустили из виду, что если простому человеку дать чистой воды да уверить его хорошенько, что это сильное лекарство, то простой человек выздоровеет. А между тем в девяноста случаях из ста в нашей практике помогает только эта уверенность, внушаемая нашим профессиональным жреческим апломбом.
<...>
А, однако, и мы делаем, что можем... Нельзя, мой дорогой, иначе: жизнь требует компромиссов... Иной раз хоть своим видом всезнающего авгура <предсказатель будущего>, а всё-таки облегчишь страдания ближнего. И на том спасибо. <...> Ещё в истории Иловайского** сказано, что «царь Борис <Годунов>, желая снискать расположение народных масс, предпринимал в голодные годы постройку общественных зданий». Что-то в этом роде... Вот вы и посчитайте, какую колоссальную сумму пользы вы...

При последних словах Боброва точно подбросило...

— ПОЛЬЗЫ?! — ЗАКРИЧАЛ  ОН  ИСТУПЛЁННО. — Вы мне говорите о пользе? В таком случае уж если подводить итоги пользе и вреду, то, позвольте, я вам приведу маленькую страничку из статистики. — И он начал мерным и резким тоном, как будто бы говорил с кафедры:;—;Давно известно, что работа в рудниках, шахтах, на металлических заводах и на больших фабриках сокращает жизнь рабочего приблизительно на целую четверть. Я не говорю уже о несчастных случаях или непосильном труде.

Вам, как врачу, гораздо лучше моего известно, какой процент приходится на долю сифилиса, пьянства и чудовищных условий прозябания в этих проклятых бараках и землянках... Постойте, доктор, прежде чем возражать, вспомните, много ли вы видели на фабриках рабочих старее сорока — сорока пяти лет? Я положительно не встречал.

 Иными словами, это значит, что рабочий отдает предпринимателю три месяца своей жизни в год, неделю — в месяц или, короче, шесть часов в день. Теперь слушайте дальше... У нас, при шести домнах***, будет занято до тридцати тысяч человек,— царю Борису <Годунову>, верно, и не снились такие цифры! Тридцать тысяч человек, которые все вместе, так сказать, сжигают в сутки сто восемьдесят тысяч часов своей собственной жизни, то есть семь с половиной тысяч дней, то есть, наконец, сколько же это будет лет?

— Около двадцати лет, — подсказал после небольшого молчания доктор.

— ОКОЛО  ДВАДЦАТИ  ЛЕТ  В   СУТКИ! — закричал Бобров. — Двое суток работы пожирают целого человека. Чёрт возьми! Вы помните из Библии, что какие-то там ассирияне или моавитяне**** приносили своим богам человеческие жертвы? Но ведь эти медные господа. Молох и Дагон*****, покраснели бы от стыда и от обиды перед теми цифрами, что я сейчас привёл...



*Роберт Фултон (1765 — 24.2.1815, Нью-Йорк) — американский изобретатель, создатель первого в мире колёсного парохода.

**Дмитрий Иванович Иловайский (1832 - 1920) — русский историк, публицист, автор пятитомной «Истории России».

***Д о м н - доменная печь — большая металлургическая печь шахтного типа для выплавки чугуна из железорудного сырья.

***Моавитяне или моабитяне — родственное евреям семитское племя, по Библии обитавщее на восточном берегу Мёртвого моря, так что речь идёт о временах легендарных задолго до нашей эры. Тех древних времён бесчеловечная мораль, по мнению Куприна, не исправилась к 1896 году. Сомнительно, чтобы дела не по внешней форме обстояли много лучше и в нынешнее время.
____________________________________


*****М о л о х или Молех, или Милех - «царственный» — упоминающееся в Библии божество моавитян. Молоху приносили в жертву детей. В повести  же "Молох" рабочие жалуются, что живут с семьями в бараках в таких нечеловеческих условиях, что дети "мрут как мухи".

Д а г о н — западносемитское божество, национальный бог филистимлян: бог земледелия и плодородия. Дагон изобрёл плуг, научил людей сеять зерно и печь хлеб, за что он косвенно в повести становится ответственным за адский труд рабочих около доменных печей. Древние рукописи повествуют, что Дагону в храмах приносили жертвы, но не ясно какого рода...

Ф и с т и м л я н е  - древний народ, населявший приморскую часть Ханаана (от современного Тель-Авива до Газы с XII века до н.э. до 332 г. до н.э.) В Библии неоднократно упоминается о богатстве фистимлянских городов, что в итоге и послужило к их гибели, ибо богатству завидуют...