Дата

      Пятое марта пятьдесят третьего в заштатном городке на правобережье Ангары выдалось ясным морозным днем. Как и накануне на безоблачном небе вовсю ярилось холодное солнце и ядреные морозы разрисовывали ледяными узорами небольшие, в одну раму, окна в бараке вольнонаемных. И вдруг к ночи резко потеплело и косматые тучи, наползая нескончаемыми валами, начисто стерли с горизонта нежный румянец зари.   А наутро пышное одеяние зимы, оседая и теряя первозданную белизну, смачно зачавкало под ногами снежной кашей. Однако холодрыга уходящей зимы, вопреки ожиданию, по-прежнему прошивала навылет перекроенный под худобу пацана поношенный ватник, когда мать вела Саньку и его сестричку в детсад. Вернее, не вела, а чуть ли не волоком тащила за руку сына, держа при этом на согнутой в локте руке хныкающую дочурку. Вот только закавыка была вовсе не в медлительности сонного мальчишки, а в валенках. Купленные на толкучке по сходной цене бесформенные катанки все время так и норовили остаться в засасывающем месиве. Мать же и без того в отчаянии от беспросветной доли одинокой бабы, не находила ничего другого, как уговаривать сына хоть чуть-чуть шустрее переставлять ноженьки. Для нее опоздать на лагерную дежурку означало уже на следующий же день – оказаться с малолетками на улице и «петь Лазаря». Времена царили жестокие, прошедшая война тому была причиной. Мужу родной сестры за булку хлеба, обманом не доложенную в экспедиторскую повозку, не разбираясь, отмерили пять лет лагерей «Ангарстроя».  Хотя могли дать и «червонец». Но похоже, учли мужику пять лет фронтовых, что он уже отмотал, пройдя с боями от Москвы до Берлина механиком-водителем артиллерийского тягача. Ее же, простую буфетчицу киоска в промзоне лагпункта, за опоздание на работу уволят по нехорошей статье, от которой, как от черного пятна на лице, за всю жизнь не отмыться. Но самое страшное, без всякой отсрочки, в тот же день выселят из комнаты в бараке. И никто (разве что, сочувствуя в душе), кроме горемычной сестры, не придет ей на помощь, как к той рыбе, что, пойманная на крючок, бьется выброшенной на лед.
 
     Однако, как и в предыдущие, мать и в этот день успела на темно-зеленую колымагу лагерной вахтовки. А Санька и его кроха сестренка, в очередной раз пройдя через утренние неурядицы, окажутся в теплом, и сытном мире, где большие и строгие тетеньки так забавно вели себя, играя с ними, как с маленькими. Что и говорить, нравилось пацану в детском саду, особенно, помогая накрывать и убирать обеденные столики. Еще он с самозабвением пел, старательно подражая воспитательнице с такими пронзительно синими глазами, от взгляда которой хотелось быть лучше всех. A вот сказки не любил. Таких книжек, какие им с сестрой перед сном читала в постели мать, в детсаде не доводилось слушать. Все про Бабу Ягу да Василису Премудрую… Ну как это на метле можно летать? Санька как-то раз оседлал помело дворничихи, так ни то что в конники играть, ходить и то неудобно… И совсем не страшно было, когда старая карга в ступе летала. Вот когда панночка за Хомой в гробу гонялась, от ужаса под мамку спрятаться хотелось. И вообще, в сказки верила сестренка, он же, когда вырастет, обязательно поможет двум капитанам дорогу во льдах найти. И Алитету, что ушел в горы, настоящее ружье подарит, а не какое-то там, у которого в магазине вечно патронов не хватает. Еще не любил Санька тихий час. Уложить днем непоседу в постель было все равно, что щенка лайки посадить на привязь. Уж как его не увещали, хотя бы просто тихонечко лежать и не строить другим обидные рожицы, и не бить в ответ соседа подушкой, унять сорванца не могла даже синеокая тетя Валя. Переложенный же от всех в дальний угол спальни, шкода начинал надуманно проситься на горшок. А оказавшись в санитарной комнате, нарочито гремел пустой посудиной и прятался, заслышав нянечку, от нее в шкафчике. И только в подсобке, куда уже от безысходности уводили его, неслух, приставленный к делу, утихомиривался.
 
    Вот и шестого марта Санька, помогая поварихе перебирать дрябнущий картофель, спокойно сидел рядом с ней и не подхватывался в спонтанных выходках непоседы. Однако, вовсе не рутинное занятие удерживало его на месте, все это время живчик пребывал в мире своих фантазий. Воображая себя то кашалотом, сражающимся с полчищем осьминогов, когда обрывал проросшие глазки, то баталером на терпящей бедствие шхуне, когда, стараясь опередить повариху, выхватывал у нее из-под рук самый большой клубень. Несомненно, первопричиной необычных для малолетки фантазий были не только книги, что на ночь вслух читала мать, но и бытие заставляло раньше времени взрослеть пацана. Дня не проходило, чтоб в городке не голосили. Не так давно прошедшая война продолжала забирать мужиков. Кто умирал от последствий тяжелых ран, кто сгорал от суррогатного дешевого пойла, водки с залитой красным сургучом пробкой, под названием «Сучок». Безмерные же возлияния привыкших к «наркомовским», вчерашних служивых, как правило, всегда заканчивались шумными матерными драками, нередко переходящими в кровавые побоища со стрельбой. Оружия и трофейного, и наградного у фронтовиков было предостаточно. А страсти, у ожесточенных войной мужиков, вскипали по малейшему поводу. И опять голосили бабы, теперь уже от распроклятой жизни. И так изо дня в день.

      Не исключением оказалось и шестое марта. Но в этот день хватающие за душу причитания донеслись не с улицы, а раздались во внутренних покоях детсада. Отчего повариха тут же вскочила на ноги и кинулась вон из подсобки. Санька, чуть помедлив, не смог сразу перенестись из воображаемого в реальный мир, выбежал следом за ней. В полутемном коридоре было тесно от толпившихся тетенек в белых и синих халатах. И все они, как одна, вздыхали и, громко всхлипывая, утирали глаза. И даже шебутная дворничиха, в своей неизменной облезлой кацавейке, стояла тут же и, время от времени крестясь, хриплым от курева голосом приговаривала: «О Господи, че тяперя то будет…, неужто опять война…» От ее слов плачущие тетеньки тоже начинали креститься. Вот только Саньку, по наивности лет, происходящее не тронуло. И он, теряя интерес к событию, было решил под шумок вернуться в спальню и утвердиться силой над рыжим соперником. Но донесшиеся из кабинета заведующей безутешные рыдания остановили его. Любопытствуя и одновременно боясь увидеть что-то страшное, Санька протиснулся к широко открытой двери. И опять разочаровался. В светлой комнате все было, как и обычно. Также усатый дяденька в кителе смотрел с портрета на стене. Шкаф с игрушками за стеклянной дверцей стоял по-прежнему в углу. И герань на подоконнике цвела в горшках. Но вот из черной тарелки, что висела в простенке, почему-то сегодня звучала ну очень печальная музыка. А всегда веселая тетя-начальник, уткнувшись головой в сложенные на столе руки отчего-то вся тряслась в судорожных рыданиях. Пошарив глазами по кабинету и, не увидев больше ничего другого, Санька неожиданно для себя проникаясь тревогой за мать, решил, не дожидаясь ее прихода, дать деру. Вдруг и у них в бараке вот также ни с того ни с чего ревут бабы, а мать там одна без его мужского плеча. Что он, пользуясь разладом в размеренной жизни детсада и сделал.
 
    Начавшаяся еще с полуночи оттепель к концу светового дня окончательно расквасила накатанную за зиму по снегу дорогу. Отчего и без того ерзающие в бесформенных валенках ноги при каждом шаге разъезжались в разные стороны. К тому же, наспех намотанные неумелой рукой портянки сбились в комки и нещадно терли пальцы на ногах, заставляя припадать то на одну, то на другую ногу. Довершали несообразный вид длинный, путающийся в ногах расстегнутый ватник и болтающиеся, как уши у щенка легавой, не подвязанные наушники шапки. В другое время расхристанность малолетки привлекла бы внимание взрослых. И уж, конечно, кто-нибудь из сердобольных бабенок, толпившегося у столба с репродуктором народа, обязательно обиходил бы ребенка. Но не в этот мартовский день. Внимание всех было целиком поглощено тем, о чем вещал из громкоговорителя мужской баритон. С окаменевшими лицами люди молча слушали печальную весть об ушедшем накануне в мир иной человеке, чье само существование так или иначе повлияло на судьбу, без преувеличения, каждого из них. Кто-то, как и дворничиха из детсада, крестился, но никто не плакал, хотя глаза у многих блестели. А вот губы, особенно у мужиков, были плотно сжаты, как перед дракой. И в то же время, гнетущее молчание красноречиво говорило о том, о чем никто, дабы не накликать беды, вслух произнести не решался. Устремив глаза на серебристый колокол громкоговорителя люди, замирая сердцем, старались уловить хоть малую нотку надежды в голосе  Левитана. Однако…
 
    Вот под этот-то, полный скорби и патриотизма знакомый голос, Санька и прошмыгнул растрепанным птенцом мимо стоящих в оцепенении людей к своему бараку.
   
    Прошло совсем немного времени и к одиноко сидящему на широкой ступеньке крыльца пацану подсела мать. Молча поцеловав его, она прижала сына к себе и, согревая теплом материнского тела, замерла в тревожном ожидании будущности. А между тем, тягостный своей беспросветной облачностью, день к своему исходу неожиданно преобразился. Верховик, что весь день гнал на запад стадо серых туч, неожиданно поменял направление. И, отрывая от горизонта опаленную закатом кромку облачного покрова, приоткрыл бирюзового цвета окоем, предвещающий перемену погоды…