История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 10

ПЛЕННИКИ АБО СЛОТТА

Щурясь от яркого дневного света, один за другим, поддерживая друг друга, выходили узники из-под тяжёлых каменных сводов мрачных подземелий Або Слотта, где в старину на цепях  в клетках медведей держали.

- Пошевеливайтесь, ленивые ублюдки! – Стражник у входа в помещение караульной с остервенением ткнул в спину древком алебарды покрытого струпьями тощего старика в рубище.

Несчастный споткнулся и упал, ударившись лбом о каменные ступени перед входом в башню Главного замка - Huvudslottet, Пяалинна. По лицу его из-под спутанных седых и засаленных волос  потекла алая струйка.

- Эй! Оставь его! – До хруста сжав кулаки, шагнул Ханну Кранкка к стражнику. – Он же и так умирает…

- Но-но-но… - Караульный попятился, предусмотрительно выставив перед собой алебарду. – Здесь тебе не твоя Остроботния, дикарь чёртов! Перкеле! Да уж не думает ли этот слизняк, что, своей мнимой  немощью прикрываясь, он будет в тени прохлаждаться, покуда все в замке таскают щебень и камни на стены?

- Отставить! – Резкий и властный голос, прогремевший, подобно выстрелу из пистоли, заставил всех вздрогнуть и невольно втянуть  головы в плечи.

Слотсордерхолларе* Ханс Эрикссон из Бринкалы в сопровождении заместителя своего Микаэля Пофвелссона Мунка и ещё нескольких офицеров собственной персоной спустился ко входу в подземные казематы крепости. – Помогите ему встать и дайте напиться. Мне нужны крепкие и сильные мужи для тяжёлой работы, а не эта дряхлая развалина Пентти Поутту.  Да что это с ним? Его как будто бы обглодали заживо…

___________________________________________
*То же, что «slottsloven» - комендант замка, управляющий, наместник.

Говоря так, комендант вынужден был зажимать пальцами нос, чтобы не чувствовать тяжёлый смрад, источаемый гниющей и гноящейся плотью узника.

Невозможно было в этом разлагающемся заживо длиннобородом старце узнать одного из прежних вождей крестьян Похъянмаа и шведских повстанцев юго-западного побережья - солидного купца из Кокколы и зажиточного хозяина фермы Поуттула близ Кюрё, пленённого Аксели Курки в битве при Улвиле.

- Блохи его сожрали! – Брякнул страж с алебардой. – Вон, весь опаршивел. Что твоя крыса чумная из гавани.

- Рак… Рак там внутри у него. – С видом знатока пояснил Мунк.  Доводилось мне от одного лекаря из Саксонии слышать, что с нечистой водой иной раз можно нечаянно малого рачка проглотить.  Живёт эдак тот в человеке, растёт там внутри - и остатками пищи его питается. Если еды мало в живот попадает, голодный рак начинает несчастному плоть выгрызать. Вырастает же он до размеров огромных да так и убивает жертву, нутро разрывая. Вот,  покуда мы сами раков на Крефтскива* едим, такой рак, видно, клешнями своими ему во внутренности-то и проник.

___________________________________________
*«Раковая вечеринка» - традиционный шведский праздник, зародившийся в среде аристократии в XVI веке. Отмечается в августе.

При этих словах всех буквально  передёрнуло от отвращения.

Мартти Туомала и Пертту Пало вдвоём помогли своему разбитому недугом и измученному долгой неволей товарищу приподняться. Бережно держа старого шведа под руки, друзья усадили его перед сводчатым входом в узилище.

Умирающего била крупная дрожь, зубы его стучали от холода, а тело время от времени сотрясали судороги. По всему видно было, что даже по-летнему  тёплое ещё сентябрьское солнышко не в силах согреть эти старые кости.

- Дай-ка ему попить, Тапани, - кивнул Ханну Кранкка ещё одному собрату по заточению.

Тахво Хяннинен, лампуоти из Сиикакоски в Рауталамми - последний из вождей восставших саваков, оставленный в живых Пиетари Юустеном во время резни в Миккели,  подал старому Пентти деревянную чашу-куксу в форме ковша, наполнив её дождевой водой из бочки. Старик с жадностью припал губами к посудине.

Напившись же, тяжело дыша и смежив морщинистые веки, откинулся спиной на стену каземата из грубо отёсанного камня.

- Накройте его чем-нибудь. – Приказал Ханс Эрикссон. – Так и быть, пускай эта  старая крыса побудет  немного ещё на свежем воздухе, прежде чем  отправиться подыхать к себе в подземелье.

Даже огрубевшего в битвах сердца старого  рыцаря, что сам по происхождению финном был, коснулись на миг жалость и сострадание.

- В конце концов, он сам выбрал свою судьбу! – Развёл Мунк руками. – Что ж, весьма закономерный и поучительный итог для такого отъявленного мятежника-карлиста!

Жаль, его милость Клас Флеминг безвременно нас покинул и не успел свершить справедливый суд свой над всеми вами, как он и намеревался сделать. Быть может смертный приговор избавил бы этого несчастного от мучений.

- Что же, не погребли ещё труп злодея этого, Флеминга? Колокола-то уж в Турку с полгода, как по покойнику отзвонили! Представляю, какое зловоние сейчас царит у вас в замке... Куда там нашему подземелью! – Мартти Туомала дерзко рассмеялся прямо в лицо коменданту. – Уж ваша-то дохлая крыса побольше доходяги  Бенгта* будет…

___________________________________________
*Шведский вариант финского имени Пентти.

В лице Ханса Эрикссона, однако, ни один мускул, казалось, не дрогнул.


- Ничего особенного нет в том, чтобы для столь знатной и благородной особы, как риксмарск и фрихерра Клас Флеминг, похороны организованы с задержкой и должным образом были, а не в спешке. Лекари замка уж постарались  при помощи притирок из благовонных масел сохранить тело марски нетленным. Его милость и в своём гробу выглядит теперь куда лучше ваших бледных физиономий. А пахнет уж однозначно!

- С чего это вы взяли вдруг, херра  Ээрикинпойка, что мы станем вкалывать на вас, сигизмундистов, укрепляя замок? - Хмыкнул Ханну Кранкка, недвусмысленно намекая на финское происхождение коменданта. - Чтоб вы могли успешнее оборонять его от пришедшего освободить нас Каарле-херттуа?

- Будто у таких жалких отбросов, как вы, есть выбор какой-то! - Снова вылез вперёд стражник с алебардой. Но тут же, втянув голову в плечи, осекся и прикусил язык под гневными взглядами вышестоящих офицеров.

 - Выбор я вам готов  предоставить, - пожал  плечами слоттсловен. - Мной отданы уже два приказа замковой страже. Первый - перестать давать пищу тем, кто откажется работать ради общего блага на укреплении замка. Второй – пустить в подземелья воду, если за стены солдаты Карла прорвутся. Так что, вы сами вольны выбрать между утоплением и голодной смертью!

- Глупо пытаться пугать смертью тех, кто прошёл через ад Нокии, Сантавуори и Миккели… – Хмуро проговорил Пертту Пало. – Единственное же, что заставляет нас примириться теперь с рабской участью, это надежда узреть вскоре, как его милость Каарле-херттуа будет таскать за бороду вашего Ноки-Класа в гробу его и отрубит головы  сигизмундистам в Турку…

Ханс Эрикссон, однако, счёл, что дальнейшие препирательства в подобном тоне с заключёнными попросту лишены смысла и ниже его достоинства. Поэтому, не обращая на них более никакого внимания, повернулся к Микаэлю Мунку с его офицерами:

- Херр стелльфёретреданде!* Препроводите-ка  умников этих к переднему замку - в распоряжение бефальхаваре Бенгта Сёфрингссона, коему оборона восточного форта мною поручена.

___________________________________________
*Господин заместитель (шведс.)

Пускай наполняют камнями и носят корзины для укрепления редутов и фоссебреи* перед стенами. Да велите солдатам глаз не спускать с заключённых! Мне же фру Эббу срочно теперь повидать нужно…

___________________________________________
*Дополнительная крепостная ограда, вынесенная на расстояние от крепостных стен или пониженный вал между рвом и основным укреплением для обороны рва фронтальным огнём.


ДОРОГА НА АЛИСКУ

- Как же ты заранее предугадать мог, что  болван тот, Мартти Клаунпойка, на Сормускиви застрянет и погнаться за тобою не сможет? – Покатываясь от хохота, расспрашивал старшего брата Хеикки Тахвонпойка.

Держа лошадей под уздцы, мужчины неторопливо шагали непроторенной дорогой по спутанным зарослям прошлогодней травы, проступившим из-под едва сошедшего снега, направляясь к дому Хеикки от временного становища беглецов из Саво и Карьялы.

За ними, наслаждаясь царящим вокруг покоем, солнечным теплом и радостным птичьим щебетом, следовал остальной караван лесных бродяг - недавних повстанцев-дубинщиков.

Утомлённые долгим переходом и выпавшими на их долю невзгодами,  никак не могли поверить они, что все тяготы и лишения, наконец,  позади остались!

Воткнутая в землю на месте вчерашней стоянки дубина Юсси так и осталась  торчать посреди поляны у подножия холма над глубоким оврагом с бегущей по нему средь каменной россыпи речушкой.

Весеннее солнышко первыми утренними лучами вовсю начинало уже согревать просыпающуюся после долгой зимней спячки округу.

Лишь островки упорно не желающих таять, но уже оплывших сугробов, то тут, то там виднелись среди окружающих долину Алиски сосен и елей.

Малыш Мартты из Анттолы, которого заботливо нёс на руках Пертту, сын Юхана, смеялся, пуская пузыри и весело сучил голыми ножками.

- Да ведь ни одна лошадь на свете задом спускаться вниз не умеет… А для разворота место там узкое, животина наверняка перепугается до смерти – я это сразу смекнул! Солдатам же за мною гоняться - себе дороже. Жить-то, оно всем охота. И без того половина их под Сормускиви тем полегла замертво. Главное, дурака туда заманить было…

- А помнишь, как мы на ярмарку в Руоколахти ездили? Когда ты только с войны возвратился… Вот, потеха была!

- Ещё бы не помнить! Там я и с женой своей, Хеллой впервые встретился… А как лихо ты в скачках прощелыгу того из Хяме одолел? Всё помню, брат! И саксалайнена-sakemanni* в сауне с поджаренным задом тоже. И как на обратном пути призовую кобылу твою жерёбую из болотины пришлось мне на себе вытаскивать…

___________________________________________
*Презрительное прозвище немцев, «немчура» (финс., жарг.)

- Но что же мама наша и Хелла? Как же оно вышло так, Юхо? Сердце разрывается моё  от горя! Разум верить отказывается, что никогда больше  тепло материнских рук не смогу ощутить я и голоса их услышать…

- На всё воля Господа нашего… - Братья при этих словах перекрестились: Крэилл двумя пальцами коснулся лба и плеч слева-направо, Хеикки также двуперстно, но справа-налево. Юхан, однако, сделал вид, что не заметил этой разницы. – Каждый миг жизни моей, братец, гложет меня вина, что я их одних, без защиты оставил. И никакая месть не облегчила мне неизбывную боль от этой потери!

А погляди-ка, брат, что это там за всадники в нашу сторону скачут?

Крэилл инстинктивно подобрался, будто дикий лесной кот из страны датчан и норвежцев*, Tanska ja Norja, выгибающий спину и выпускающий когти при виде опасности. Руки как бы сами собой легли на рукояти двуствольных пистолей-пуфферов за широким поясом.

___________________________________________
*С 1536 по 1814 гг Норвегия была частью Дании в рамках Датско-Норвежской унии.


- Что, не признал? – Рассмеялся Хеикки. – Так ведь племянники же твои!

Юхан и ответить ему не успел, как мимо них вихрем пролетел верхом на лошади Олли, сразу узнавший во встречных конниках сыновей своих Арво и Вейко.

Почти в тот же миг, крича на скаку «noh, noh!» и шенкелями подбадривая кобылу, следом галопом пронёсся  Матти, спеша поскорее обнять Анну-Лизу и дочек.

- В здешней округе всех, кто прибывает сюда, «руотси» - шведами, одинаково прозывают. Покуда не обживутся. – Глядя во след умчавшимся старшим братьям заметил Хеикки. - Народ  здесь незлобивый. Кто, как и мы, по зову из Кякисалми семнадцать вёсен назад  на землю Лаатокки в поисках лучшей доли приезжать начал.

От тех же, чьи предки в истинноверие перешли, когда прежняя ещё граница от Сиестарйоки до Саймаа проходила, и к нам зёрна той веры в души запали!

В Рауту приход евангелический ныне, по учению Лютера. А прежде ведь и греко-венская церковь во славу Pasi Suuri, Василия Великого, там стояла.

По-соседству от нас, десятках в двух ваккомитойнен - четырёх вирстах то бишь от Алиски, в Палкеала, тоже  часовенка венская до нас ещё была прежде.  Однако, и её сожгли, как и в Раасули, и в иных местах так же. Обители-то монастырские да церкви теперь все вокруг Лаатокки лежат в развалинах!

Но pappi один, монах с Кононсаари, что на Лаатокке, в лесу глубоком так и живёт отшельником близ Раасули. Может, и его бы убили huovi, но кому до немощного старца есть дело? К нему, бывает, и ездим тайно за утешением... – Хеикки с хитрым прищуром взглянул на Юсси, словно надеялся по выражению лица его угадать реакцию брата. Но  тот продолжал слушать с невозмутимым видом.

– Хотя мы и разной веры теперь с соседями, но живём дружно! Бывает, олута собираемся  выпить вместе, ну, или скачки, как встарь, после уборки урожая устраиваем. На ярмарки в Рауту люди из Рийкола  едут, из Йоусейла, Хаапакюля и Лейникюля, из  Суурпоркку и Хуухти.  Из Перкиё и Кииппала к нам, случается, заезжают гости. Луга под выпас у нас общинные. С соседями вместе и на хухту-подсеку выходим!

- Как же понимаешь ты, что там поп этот ваш из Раасули на slaavi kieli* своём бормочет? – Не удержался Юсси. – Вот, как у нас, к примеру… Хоть в школе в Виипури и учат, как встарь, на латинакси, а служба всё одно на финском, суомекси идёт… «Ааро родил Яаски, Яаски родил Яакко, Яакко родил Йуудаса и братьев его!» Просто и ясно! А эти их «пакипаки», перкеле, кто разберёт?!

___________________________________________
*Славянском языке (финс.)

- Зачем то разбирать, что сызмальства и так на зубок знаешь? – Хеикки уклончиво пожал плечами. - Мы разницы ныне не делаем! Такое бывает, что в одной семье и муж с женой разной веры... Жениха с невестою к викарию ведут поначалу, а после уж к святителю тому в лесную обитель его тайную за благословением. Ну, и наоборот тоже. Да поп тот, pappi, по-правде говоря, по-фински не хуже нас говорит с тобою!

- А что же, - переводя разговор с щекотливой темы, поинтересовался Юсси, - невестки-то наши с детьми так и живут с вами под одной крышей вместе?

- Для семей  Олли и Матти отдельные пиртти рубить уже начали. Своею деревней жить будут! Я уж и название ей - Руотси придумал! Аккурат посреди долины. Хорошее место – сухое, солнечное. Землю уж под хозяйство разметили…

Эх, Юсси! Заживёт теперь наша Алиска! - Хеикки, казалось, даже подпрыгивал на ходу от восторга. - Прежде только и было-то здесь, что моё пиртти… Земли нынче вдоволь – на всех хватит! А мало будет - болота осушим! Общиной одной и горы свернём, брат, Юхо!

Вооон, там, вдали, видишь? Сразу же за лесочком, к югу...  Пустошь там вересковая раскинулась, kangas. Для выпаса лошадей да овечек - самое подходящее место! Нам-то с Майре много ли на семью надо было? Не зря же молимся мы: «Исё мейдён, анна меилле тяня пяйвяня… Хлеб наш насущный дай нам на сей день». Что Бог подаст сегодня, тем, благодарение ему, и довольны! – Хеикки истово перекрестился.

Юсси продолжал внимательно слушать брата, не забывая с любопытством озирать окрестности.

- К западу, за грядой и речкою Алискан-ойя,  лес большой простирается. Алискан-пало -   подсечные угодья наши. Дабы огонь через русло ручья на заросли вереска не мог перекинуться.

Ох, много ещё задумок есть, братец! Чтобы и смоловарня своя, и мельница были. Плотину-то соорудить, шутка ль в деле! Я уж и место на порогах в половине течения от Хуухти наметил. Непременно пойдёт дело в гору!

- Постой-ка, брат Хеикки, постой-ка… А что же насчёт границы-то новой?  Неужто взаправду под властью tsaarien  московитских да bojaristaan их жить собираешься? Помню-помню  рассказы я тех, кто в неволе побывал венской! Да хоть бы историю  Теппойнена, которого пять лет батогами истязали слуги боярские…

Я-то ведь сам думал только передохнуть у тебя малость, переждать, покуда буря после Дубинной войны нашей с Флемингом не уляжется... Ну, а уж после - снова на запад, в Валкъярви к Теппойнену двинуть намеревался...

Там и племянника твоего младшего, пойку Антти оставил. Oma maa mansikka, muu maa mustikka… Своя земля – земляника, чужая – черника! А ну, как снова война начнётся?  Туомас Теппойнен говорит, что мы, финны, всегда должны с рюссами настороже быть!

- А может не так страшен дьявол, как расписывают его, а, братец? Веналайсет, то бишь… Не зря говорится же: «Эля маалаа пируа сейнялле!»* И им ведь немало от финнов досталось в войнах…

___________________________________________
*Досл.: «Не рисуйте дьявола на стене» - финский аналог русской поговорки.

Но воля твоя, Юсси! Только я ведь как думаю? Земля – она везде родная, где людям пищу даёт, кров над головою и в жизни радость. Где дом твой, жена, дети... А кто уж там правит нами – король, герцог или тсаари венский, нам, землепашцам, то всё без разницы! Налоги и шкуру с чёрного люда что шведы, что пайариси-бояре – все дерут одинаково! Один лишь есть истинный государь у простого пахаря  – и на земле, и на небе. Йеесус Кристус, Господь наш милостивый, Вседержитель!

Хеикки снова перекрестился.

- Сколько уж раз наведывались к нам незваные гости, Юсси! То Мустислафскю-ruhtinas* с конницею пять зим назад нагрянул, то раппари карьяльские из-за Лаатокки налетят на поселения финские… То свои ж maanihti да huovi по пути от границы в поисках лёгкой наживы наведаются… Только за веру мою как не убили ещё, ума не приложу!

__________________________________________
*Хеикки говорит о набеге князя Мстиславского 1592 г. на   финнов в Кексгольмском лане после отступления русских от Выборга.


Бывало, что и в лесу, и в оврагах, и на островках болотных скрываться неделями приходилось. Да только грабить-то у нас нечего. Живыми остались – и то уж хвала Создателю. Сам знаешь, испокон веков так и финны, и карьялы, и веналайнены живут в пограничье!

На шведскую же сторону нам уходить, так, это, почитай, всё хозяйство бросать и начинать сызнова! Те ж три года без налогов, что поселенцам ещё блаженной памяти королём Юханом  давались, давно истекли... Риттара с лошадью содержать разве да в рялсси перейти было? Так, никак покуда нужда не даёт! Лошадь фермеру для бороны нужнее!

Сам посуди! Кабы могли люди запросто эдак-то в свободные от податей рялсси переходить, и от каждого дома по доброму всаднику шведской армии выставлять, то все бы вокруг одни кнаапы да аатели давно уже стали! Кто бы тогда в казну налоги платил и всю эту ораву huovi кормил?

Вот, мог бы, к примеру, я тебя содержать с твоей лошадью –  ты ведь известным ритарем слыл прежде… Так ныне и сам в бегах и немилости, какая уж теперь тебе служба, того и гляди, повесят!

Юхан в ответ только хмыкнул и согласно кивнул.

- Власти теперь зато московитские всем, кто на земле Лаатоккской Карьялы при них так же готов трудиться, целый десяток лет безподатной жизни  обещают! Годун сам, Бориис Теувонпойка, говорят, повелел так. И карьялайсет, и финнов, кто тут останется - всех милость его коснётся!

С тех пор, как хералды из Кякисалми по  погостам весть возгласили, что мы с добром всем опять в  Швецию переселяться можем, у нас многие с мест насиженных порешили не сниматься! А из карьялайненов так уж и подавно! Сам знаешь, «лучше рябчик в кулаке, чем десять на ветке». Хоть и боязно, конечно,  что прежние хозяева вернутся, а то и за прошлые обиды мстить захотят.

- Ну, а ты что же, Хеикки? На слово готов верить  рюссам? Слова рюсса – это пули и стрелы их…

- Почему нет? Не всё же нам воевать с ними! Ведь ещё старики говорили: «Parempi laiha sovinto kuin lihava riita!» - «Лучше тощий мир, чем жирная ссора!»

Да и лыжи навострить никогда не поздно… Всяко лучше, чем на шведской стороне крепостной налог на лагеря в замках и чрезвычайные сборы, Флемингом введённые, платить сверх меры да гужевую повинность исполнять.

- Вот тут ты прав, братец, с этим уж не поспоришь. Эх!  Кабы не разбили нас huovi Флеминга в битвах, всё могло по иному сложиться!

- Ой-да, могло ли, Юхо? Ну, сел бы на престол шведский твой Каарле-херттуа вместо племяша своего, Сигизмунда польского… Ну, назначил другого наместника вместо Флеминга из дворян-аатели. Тут же нашлось бы у знати ярмо новое, чтобы крестьянам на шею повесить!

Граница, говоришь? Что граница… Где она, кто её видит? Ограда какая или стена это? А может, ров неприступный? Нет ничего! Те же реки, леса и пажити. Мало ли, что умники там у себя на картах рисуют! Ну, поставят они камни граничные. Всего-то! Серьёзно?!

Неужто нам запретить кто-то сможет за них на другую сторону  переходить?! Да вовек не бывать такому! На каждой вирсте стрельцов всё одно не поставят.

- Дядя Хеикки! А там, на восток, что? – Махнув рукой в направлении Лаатокки, перебил догнавший отца и дядю Эрвин Юхонпойка.

- На восток, племянничек, речка ещё одна, Катсланоткон-ойя, а за нею  болота два простираются… Тёкаттисуо к югу - и Няахойнсуо к северу. Из них начало и ручей тот берёт, через который вы под холмистой грядой переправлялись. Морошки, брусники да клюквы не счесть там в летнюю пору! Ух!

Ведя свою непринуждённую беседу,  путники поравнялись тем временем с небольшим озерцом, всё ещё покрытым тонкой корочкой льда.

- А вот, я что еще думаю, Юсси... – На ходу мечтал Хеикки. – Соседи-то наши из Хуухти ждут обычно, когда  вода в ближайших к ним Валкъярви и Питкаярви по весне сама собою спадёт. Тогда под ней илистое плодородное дно обнажается. Его под посев и используют.
 
Но что, если, скажем, от этого озерка хотя бы, Aliskan-lampi, самим воду отвести? Иль Алискан-ойя по руслу иному направить… Вроде, как бобры, плотину когда ставят. А обмелевший участок с плодородным илом тоже под пашню пустить… Каково? Лесов-то для пожига не напасёшься в округе… Раньше четырёх-пяти лет на прежнее поле и не вернуться. Пашня ведь урожай каждый год не может родить. А  столько тут жирной земли-мааперя под водой сокрыто, ммм!

- К чему мелочиться, veli?!*–  Юхан рассмеялся, похлопав младшего по плечу. – Подговори крестьян в Метсяпиртти да Тайпале, вот и спустите разом всю воду из Сувантоярви в Лаатокку! С такой пашни весь лаани Кексхольмский хлебом накормить можно!

___________________________________________
*Брат (финс.)

- Скажешь тоже, Суванто… Это ж какую протоку сквозь камни прорыть там пришлось бы?..


ЗАМОК В ОСАДЕ

Полгода со дня кончины ландсхёфтинга Класа Флеминга, как пребывает в трауре Або Слотт – древняя крепость в устье реки Ауры при впадении своём в Скаргордсхавет -  Архипелагово море.

Давно золотые времена балов, пиров и карнавалов в реку Гьёлль* канули! Уныние и тоска поселились отныне в дворцовых покоях  старого замка, Королевском зале Юхана-херттуа, часовне Нуннакаппели и кирхе Стуре.

Еще более печален, кажется, стал даже лик вырезанной из дерева Святой Бригитты, перенесённой в Або из церкви на острове Науво, шведском Сторландете.

___________________________________________
*Скандинавский аналог Леты – река, текущая у самых врат загробного мира Хельхейма.


Все обитатели цитадели мрачны и неразговорчивы сделались ныне – солдаты в казармах, пекари, повара и прачки, оружейники, кузнецы и сапожники в новом форте.

Не слышно более смеха и солёных шуток в  мастерских и конюшнях, сауне и пивоварне. Сладкоголосые менестрели-сонгаре не услаждают более слух гостей Або Слотта своими рыцарскими и сказочными балладами.

Да что там говорить, когда даже на Рыночной площади Сууртори в самом Або былую игру шведских музыкантов-спельманов на их никельхарпорах* и скрипках-fiddle не слышно стало!

___________________________________
*Старинный шведский народный смычковый инструмент – «клавишная арфа», подобие скрипки.

Давненько, увы, не отбивают ритм шведской сотки по дощатой мостовой  башмаки танцоров под весёлое пиликание финских йоухикко, а акробаты и шуты не показывают зевакам перед ратушей свои замысловатые фокусы. И одинокие финские рунопевцы-таринанкертоят более не перебирают неспешно заскорузлыми пальцами жильные струны кантеле.

Кажется, даже чёрные дрозды в королевской роще на острове Рунсала* умолкли навеки вместе с канувшими в небытие рыцарскими турнирами.

___________________________________________
*Шведское название финского Руиссало.


Как и предполагал слоттсловен, вдову ландсхёфтинга Класа Флеминга обнаружил он вскоре подле гроба с телом усопшего в  Часовне Монахини, некогда предназначенной для уединённых молитв королевы-католички Катарины Ягеллоники. Своды капеллы украшали нарисованные золотом звезды на темно-синем фоне, а в стенах не было окон, свет через которые мог бы дерзновенно нарушить благоговейный сумрак, способствующий всецелому погружению в молитву.

- Фрихерринна Эбба… Баронесса… - Верный слуга и рыцарь почтительно преклонил колено.

- Встаньте,  друг мой… Не будем утруждать себя формальностями. Ведь и мой покойный супруг, вы знаете, не обременял ими ни себя, ни тех, кто был ему предан. Говорите, какие еще горести и напасти от моего кузена следует ожидать нам в скорое время?

«Друг мой»! У хозяина поместья Бринкхолл, что на острове Какскерта близ Або, невольно при словах этих, сказанных мягким бархатистым голосом, спазм сдавил горло и защемило сердце.

Сколько раз - ещё с той давней поры, когда довелось ему служить заместителем Класа Флеминга как бефальнингсмана – командующего Выборгслоттом, слышал он их от его милости!

Вопреки злоязыкому мнению недругов о суровом нраве, грубости и жестокости марски к своим подчинённым,  офицеры искренне любили и уважали своего предводителя.

- Боюсь я, сударыня, известия мои  весьма огорчительны и безрадостны! Двоюродный брат ваш  с войском своим второго дня совершил  высадку с моря, захватив гавань... Корабли прошли руслом Аурафлод - Аурайоки, продвинувшись до моста, что от  старой Рыночной площади возле Абоской кирхи на западный берег, в квартал Анинкайнен тянется.

Весь город, защищать который малым числом  мы не в силах, в руках солдат Карла теперь оказался. Из башен замковых видно, как с суши и воды по нам пушки стрелять готовятся!

В пору, когда восточный форт вкруг внутреннего двора-Эсилинны строился, то более об угрозе от Руссланда думать, видимо, приходилось, от того и орудийная башня прежде всего восточные врата защищает. Северная же часть, кроме стен глухих, рва да редутов - ничем неприкрыта!

Сам кузен ваш в моём собственном доме Бринккала ставку себе устроил. Немудрено! Ведь каменный дом этот наикрасивейший в Або...

Офицер печально вздохнул.

- Отправленные нами посыльные к Арвиду Столарму, назначенному волею  короля Сигизмунда по просьбе вашей и прочих дворян Финляндии командующим армией и ландсхёфтингом вместо вашего мужа, а также в Нюслотт и Выборг за подкреплением, будто бы в воду канули. Да и дороги  все ныне карлистами перерезаны… И Пэр Повелссон Юустен с Иваром Арвидссоном далеко слишком нынче, в Кексхольме на Альдоге…

Помощи ждать неоткуда! Если не подойдет Арвид Столарм с пушками и кавалерией, не устоять замку!

- А нет ли более сведений о том, кто в последние минуты жизни подле супруга моего был, об Эрике Олссоне?

- Увы, - сокрушённо покачал головой Ханс Эрикссон. – В середине лета ещё, в июле, как знаете вы, убыл славный сей рыцарь морем во владения свои в Корсхольм - Мустасаари, в Остроботнию... С тех пор ни слуху, ни духу о нём больше не было!

Конечно же, временному коменданту Або Слотта, невдомёк было, что по прибытии своём в Мустасаари, сторонником герцога Карла прикинувшись, явился наш Ээрик Олавинпойка прямиком к воути Похъянмаа, назначенному Каарле-херттуа после бегства Исраэля Лауринпойки – Ханну Ханунпойке Эртелю из Мониккалы, тому самому офицеру, что в Северную Остроботнию герцогом Карлом на помощь повстанцами Ханну Кранкки  был отправлен.

Ведь хоть и разбил Флеминг армию крестьян-дубиноносцев при Сантавуори, но сил для зачистки всего севера от карлистов слишком у него мало было!

Спустя год, тайным сторонником Сигизмунда оставаясь, сговорился он с Пиетари Гумсе - сыном торговца землёй Яаакко Геета из дома Икола в Илмайоки. Действуя заодно, самого Ханну Ханнунпойку захватили они и вместе с перехваченным у посланца Каарле-херттуа письмом морем к королю Сигизмунду отправились. Назад же в Финляндию Эрик наш Олссон не вернулся боле. Беднягу же Ханнунпойку лишь в 1600 году освободили из плена, когда Вирумаа - Эстляндия, сдалась Карлу.

- Что ж, - вскинула голову баронесса. – Встретим кузена моего во всеоружии, как если бы сам супруг мой по-прежнему был с нами и обороной крепости командовал!..

- Прискорбно говорить вам это, но солдаты гарнизона ропщут и не желают сражаться, фрихерринна. «Осады такими силами нам не выдержать», - говорят они. Командующий Бенгт Сёфрингссон доносит из восточного форта, что с большим трудом угрозами и посулами удается ему покуда удерживать людей на позициях. Иные готовы уж и ворота распахнуть перед Карлом.

Весьма недовольны и тем многие, что вопреки обещаниям покойного супруга вашего, да упокоит Господь его душу, до сих не получили они должного вознаграждения за разгром мятежников в Остроботнии. Ведь удостоить их поместий и фрельса, вы сами, min dam Эбба, прошу простить мою дерзость, своею властью не можете… Герцог же Карл всем, кто к нему присоединится, это немедля дать обещает!

- Уверена я, что тем, кто в трудный сей час решимость и твёрдость проявит, Арвид Столарм собственноручно по прибытии своём в Або освобождение от налогов и «Adelsbevis»* подпишет!

___________________________________________
*Дворянское свидетельство


- Но Столарм неизвестно, где ныне, в то время, как войска Карла уже у ворот... Еще поговаривают…

Ханс Эрикссон умолк, будто не в силах произнести нечто ужасное.

- Так, что же ещё говорят они?

- Язык мой отказывается гнусные измышления повторять эти, способные сердце вам ранить…

- ?..

- Сплетники среди солдат, коих я сразу высечь приказал нещадно, шептались, будто бы господин наш Клас Флеминг не умер вовсе, а бросив страну и вас, в Польшу, ко двору Его милости Сигизмунда бежал позорно… В гробу же ныне не прах Флеминга упокоится, а золото и серебро спрятаны.

Лёгкая печальная улыбка коснулась губ фру Эббы.

- Чем же вы думали огорчить меня, друг мой? Более всех желала бы я, чтобы слухи эти правдою оказались! Да и полный золота гроб пришёлся бы теперь весьма кстати… Но увы. Увы! Ничего-то в нём нет, кроме хладного трупа несчастного моего супруга… Вот же он, перед вами! Откройте и убедитесь сами.

Что ж! Раз не осталось в замке мужчин, способных защитить его, соберите  всех женщин в Королевской зале. Пусть вооружатся, чем могут. Ножи для разделки, топоры и вилы – все в дело сгодится!  Раздайте им  арбалеты – любая женщина Або Слотта с этим оружием совладает. Я сама поведу их! Вместо тех жалких трусов займут они места у бойниц в стрелковых коридорах... Но нет ли у вас для меня и дочерей моих подходящих для нас доспехов, друг мой?

- Ещё с тех времён, когда в Або Слотте блаженной памяти король наш Юхан жил, в ту пору - регент и герцог, латы пажей в оружейной хранятся. Думаю, можно средь них подобрать и вам по размеру… Однако же, фрихерринна, полагаю, нужды женщин к бойницам всё-таки нет ставить… Быть может одно ваше слово подействует отрезвляюще на этих бездельников и смутьянов.

Когда из ворот, внутрь цитадели-Пяалинна ведущих, во двор восточного форта Эсилинна, сама Эбба Густавсдоттер Стенбок в сопровождении дочерей вышла, солдаты буквально онемели от изумления.

С пылающим взором и решительно поджатыми губами, в сверкающем латном нагруднике-кирасе с ниспадающими на наплечники-паулдроны белокурыми локонами, перехваченными на лбу чёрной траурной лентой, фрихерринна ничуть не походила на прежнюю тихую и улыбчивую домохозяйку, вечно сокрытую в тени величия знаменитого своего мужа.

Рыцарский красно-золотой плащ цветов Дома Флемингов, застегнутый на груди  серебряной фибулой, как знамя развевался на ветру за спиной баронессы, подобно лёгкому мазку кисти живописца на полотне, довершая  образ Девы Щита времён древних викингов.

Речь же фру Эббы столь пламенной и вдохновляющей была, а вид следующих по пятам дочерей - во главе целой когорты других женщин замка с топорами и скалками в руках так внушителен, что солдатам ничего не оставалось, как только устыдиться своего малодушия.

- Позорники! – насмехались над ними  разъярённые финские демоницы в своих красно-синих юбках-вюотарохаме и полосатых передниках. - Kurjat pelkurit*! Не будем вам стирать и готовить! Больше ни глотка олута у нас не получите! Да и про ласки наши позабыть можете, покуда кровью своей право получить это всё не заслужите!

И они смеялись.

___________________________________________
*Жалкие трусы (финск.)


В тот миг, когда эйфория защитников замка, казалось, своего апогея достигла, часовой с надвратной башни закричал:

- Всадники! Парламентёры! Переговорщики от герцога едут…


РАССКАЗ ХЕИККИ

Давным-давно ещё - задолго до того, как Аличчи карьяльская Алиской финскою стала, все хотели землёю вокруг Лаатокки владеть. Сходились тогда у берегов озера полки разноязычные в сечах кровавых. То одни верх, бывает, возьмут, то другие…

Как-то средь ночи, прокравшись неслышно,  на стан ратный под грядой у ручья враги накинулись.

Кто уж там на кого нападал, про то теперь никогда не дознаться!

Заметались в панике люди. В ужасе и смятении бросились отступать было. Да впотьмах в болото и угодили. Так и потонули в нём все до единого!

С тех-то пор место это по-шведски «Дёден ните», «Ночною смертью»  прозываться стало. Финны же его после на свой лад в Дудените переиначили, а веналайсет - Студеницею нарекли. Да тут и озерцо ключевое - студеница, как раз оказалось!

Частенько такое, порою бывает, когда народы обочь друг друга века проживают! Ссорятся, мирятся, ну, будто бы дети малые… А слова из одной речи в другую, что вода из чаши в чашу перетекают.

– Да взять вот хотя бы заквашенные наши сливки hapankerma – разводя руками, восклицал Хеикки. – Что  веналайсет сметаною называют…

Всем ведь известно, что в Суомаа у нас так только про те говорят, в которых жира не много слишком. А что погуще уже, то по-шведски так «smeta na» - «не размазать» то бишь, и зовётся!

От нас же, финнов, слово то в Венайя и попало... Да только всё теперь, что сливок жирнее, но масла не гуще, у них так сметана и есть одинаково. Курам на смех!

Луапотти из бересты и те плести у нас  научились. До той поры так босы и бегали, будто звери лесные! 

Нет, а сауны наши?! Все веналайсет детишек своих чумазых в печках-uuni как мыли извека, так по сей день моют, а на сауну с ужасом, будто на пятси - преддверие  адово смотрят! Подумать только! Прямо в печь на лопате младенцев сажают.

Только тсаари московитские, сказывают, для омовения и ублажения чресл ещё мыльни-кюлпю недавно себе заводить начали.  И приближённым великую честь даруют, с собой вместе мыться в них назначая.

Бояре же, пайарит,  так и вовсе для забав греховных с холопками и утех плотских  вместо саун какие-то, прости Господи, парные «епани» в хоромах устраивают! Тьфу, пакость! – Хеикки в сердцах даже ногой топнул.

Юсси только посмеивался, слушая брата. Сыновья же Крэилла от удивления даже рты пораскрывали.

– Но ты послушай-ка, Юхо, что дальше  было!

Прошлой весною оравой-лаума целой компания к нам сюда заявилась – комиссия, понимаешь! Демаркацию, rajanveo, новой границы делать.

С рикскартографами из самого Стокгольма и разными персонами из Новугорода и Московии важными.

Матти Лауринпойка – Маттс Ларссон Круус из Харвиала, что замком в Виипури командовал, тоже там был среди прочих.

В пиртти к нам нос свой засунул было да, видно, побрезговал на постой становиться. Ещё и пахучей до невозможности, будто бобровая струя- majavanhausta, водицей на себя побрызгал и белым платом нос давай прикрывать. Фу ты, ну ты! Куда там нам со свинским-то рылом.

Шатры свои гости незваные так прямо на aropelto, поросшей кустарником пустоши, посреди долины поставили. Ну и давай тут всюду расхаживать, измерять, записывать и меж собой препираться. А сами всё в книжки  да свитки подглядывают, будто сверяются с чем-то. Меня Матти Лауринпойка к себе провожатым за два серебряных далера нанял.

Подивился я – и на что они к нам пожаловали, коли граница новая всё равно по Рауту проходить будет? К западу дальше от нас, чем Палкеала!

 Ну-да, власти оно виднее, конечно. Не указывать же им, где их место?

Ходят, значит, такие. То на одно, то на другое мне пальцами тычут: «А там что? А сям? А называется как?» Про нашу деревню тоже вот всё допытывались… Моя, говорю им, моя земля это! Поле Хеикки - Хеикинпелто! Что непонятного? Деревня же - Алиска наша! «Нижняя сторона» значит.

Перьями гусиными под мурмолками в головах почесали, и что-то там у себя карябают на бумаге... Потом, слышу, сызнова спорить начали.

Шведы «Дудените» всё талдычат! А русаки на своё упирают: «Нет, Дуденитса!» И перстами в какие-то листки пожелтевшие нашим указывают. Мол, в них так ещё за сто лет до нас было написано! Ну, чисто детишки малые, что про голову tataarin спорят, «стрижена или брита»!

Ко мне повернулись, «а ты, мол, что скажешь, любезный Кхааритон, Степпаноф син?»

Я  опять им втолковываю: «Алиска же! А-ли-ска!» Вот, болваны. И речка Алискан-ойя вниз по холмам до впадения своего в Туусуа-ойя бежит… Оттого карьялайсет так это место, мол, и назвали. Нет же! Заладили своё. Дудените да Дуденитса. Даром, что в шубах собольих да шапках куньих. Под ними всё одно -  болваны болванами!

Плюнули, наконец, по рукам хлопнули, да так и нанесли на карту - «Dudenite, Aliska», а сбоку «Dudenitsa» приписали.

Я грамотке мало-мальски ведь у того отшельника-попа из Раасули научился, что прежде в Konevitsan luostari,  Коневской обители на Конансаари монашествовал, покуда шведы не разорили там всё да не порушили. Псалтери теперь могу сам и по-фински – суомекси, и по-славянски – слаавенекси читать даже!

Да бог бы с ней, той Дуденитсой!

Ты представляешь, Юхо, что эти книжники чёртовы ещё удумали сделать?!

Хеикинпелто моё в Hiekkapelto – «Песчаное поле» переиначили! Да так и внесли на карту! Ну?! Каково?! Вои йуку, перкеле! Юмалаута!

Стал было я Матти Лауринпойке на то печаль свою изливать. Да он отмахнулся от меня только, как от мухи назойливой. «Дурак ты, говорит, Хеикки Тахвонпойка! Здесь государственные вопросы решаются, а ты о названии фермы печёшься!»

Может, и впрямь дурак я, а, Юсси?..


ПАДЕНИЕ АБО СЛОТТА

- Проклятье! Фёрбаннельсе! Дъявулен! - Карл был вне себя от только что полученных им известий. – Похоже, кузина моя нарочно задумала эту хитрость, навязав мне заведомо постыдное и всякой рыцарской доблести лишённое сражение с прачками её и кухарками! Узнаю эти извечные бабские коварство и ухищрения. Достойная вдовушка  козлинобородого прохвоста Флеминга! На весь свет вздумала ославить меня, как того, кто с женщиной переговоры о мире вёл!..

После того, как Клас Эрикссон Флеминг в Похья скончался, пришло сообщение в Стокгольм из Польши от короля Сигизмунда, коим  дяде его, принцу Карлу, отказывалось в признании его регентом Финланда.

Раздосадованный герцог в сердцах немедля  об отставке своей и как регента Швеции объявил. Втуне надеясь ещё, что король и Рикстаг в Стокгольме его вернуться умолять станут!

Но Сигизмунд на попятную не пошёл, отставку дядюшки принял - и всю власть над Швецией в своё отсутствие повелел Тайному Совету передать.

Но не таков же и Карл был, чтобы так просто сдаваться! Вознамерился тогда он собственный - послушный воле его риксдаг созвать в Арбоге.  Тогда как Сигизмунд ещё после коронации своей, как короля Швеции, за три года до этого соответствующий реглеринг издал, созыв риксдагов без его королевского согласия запрещавший!

Из всех же членов Тайного Совета в Арбог всего лишь один явился. Герцог рвал и метал в гневе!

«Что ж, теперь цели младшего из сыновей Густава Ваасы яснее нам ясного! – Восклицали насмерть перепуганные советники. – Так вот, оказывается, что задумал коварный герцог! Не иначе, как самого короля свергнуть решил и открытое восстание начать, чтобы шведским престолом завладеть!»

Когда тем из них, кто на риксдаг в Арбоге не явился, Карл  суровыми карами пригрозил, два брата Эббы - Эрик Густавссон и Арвид Густавссон Стенбок, а с ними Эрик Спарре, Эрик Браге и Стэн Банер немедленно к Сигизмунду бежали.

Случилось то, чего так рикстаг опасался, отказывая Карлу год назад в отправке войска его в Финляндию! Инбёрдескриг - гражданская война - теперь и в самой Швеции разразилась!

В короткое время войска Карла самые могучие замки в Швеции, к северу и западу от Ботнискавикен заняли. В одном лишь Финланде Або Слотт, вдовой Класа Флеминга – Эббой Густавсдоттер управляемый, воле герцога не желал подчиняться и верным королю Сигизмунду оставался. А с Або вместе и Тавастегус, и Нюслот, и Выборг сигизмундистам принадлежали.

Подчинив власти своей всю Швецию от Норрланда до Готланда, бросил  эскадру Карл к берегам Остерланда, захватив и Аландские острова по дороге, что во владении вдовствующей королевы Катарины были, родной сестры Эббы Стенбок.

«Падёт Або, так Выборг, Тавастегус и Нюслотт сами мне в ноги поклонятся! – Пылая яростью, размышлял Карл. – А нет, так силой оружия шведского Сатакунту, Нюланд, Карелену, Саволакс и Тавастланд покориться заставлю!»

- Пушки к бою готовы, ваше высочество. Прикажете открыть огонь по замку?

- Женщин из пушек расстреливать тоже невелика честь для меня, как принца и регента… Дайте по окнам в башнях залп! Чтоб ни единого витража, стекла и даже пузыря бычьего целого не осталось бы в Цитадели... Нагоним страху на этих, возомнивших о себе, сучек Флеминга! Припугнём их, но не слишком серьёзно. А там поглядим, надолго ль запала им хватит замок удерживать…

Содрогнулись от ударов разрывных ядер из корабельных пушек Карла, часть из которых на сушу перенести  успели, древние стены Або Слотта. Посыпались на головы осаждённых обломки деревянных перекрытий, камней и кирпичное крошево.

- Перкеле! – Отплёвываясь от набившейся в рты белесоватой взвеси, облаком поднявшейся от  растревоженных взрывами глыб  известняка из Готланда, бранились солдаты внутри Эсилинны.

Лошади испуганно ржали и метались, грозя разнести коновязь в щепки. Кто-то, оглушённый грохотом, выбежав во внутренний двор и обхватив голову руками, тряс теперь ею, будто вылезшая из воды собака,  пытаясь избавиться от  звона в напрочь заложенных ушах.

Из круглой орудийной башни в северо-восточном углу форта в ответ по осаждающим практически наугад огрызнулись огнём пушки Або Слотта. Также залп и те пушки дали, что перед рвом на реданах и фасах вдоль северной и южной стен стояли. Но из-за плохой рекогносцировки вреда войскам Карла не причинили.

- Следует нам вылазку предпринять и верхами пред линиями карлистов у подножия холма Каколы промчаться, дабы точнее позиции их разведать! – Воскликнул Микаэль Мунк, заместитель командующего замком Ханса Эрикссона Бринкаласта, а в скором будущем - и сам на недолгое время befallningsman* Або Слотта и округа Або.

___________________________________________
*Командир (шведс.)


Владелец поместья Нухъяла в приходе Вемо, сын судебного пристава Пофвела Андерссона из Хуовари, ещё блаженной памяти королём Юханом за службу свою при командующем Хенрике Классоне Хорне посвящён был в рыцари.

Среди всеобщей суматохи, вызванной обстрелом, офицер сей один из не многих был, кто ни капли мужества  и самообладания своих не утратил.

- Седлайте коней! Открывайте ворота! – Отдавал Мунк приказы. – Я сам кавалерийский роте поведу за стены.

Несмотря на протесты баронессы, Ханс Эрикссон поспешил отвести её с  дочерьми Карин, Хеблой и Маргарет обратно за толстые стены Главной Цитадели, опасаясь, что следом за обстрелом из пушек и штурм последует.

«Какое счастье, что хотя бы сын мой Йохан вместе с приёмышем нашим Олафом сейчас в Польше и мальчики не подвергаются смертельной опасности вместе с нами!..» - На ходу думала Эбба.

Несчастная, несчастная женщина! Бедная мать! Знать бы тогда ей, что, два года спустя лишь, головы сыновей её, как и прочих дворян, верность королю сохранивших, падут в устроенной Карлом резне, «Кровавой парилкой» названной, в Або на рыночной площади Сууртори пред Ратушей...

Когда сдавшихся на милость его офицеров он, слово своё нарушив, суду трибунала подверг и в день tionde november, 10 ноября, в год 1599 жестокой смерти предал!

…Как только пыль и дымовая завеса от разрывов рассеялись, Бенгт Сёфрингссон заключённых приказал назад в подземелье отвести.

-  Заприте их там, пока не удумали прямо в тылу у нас бунт устроить!

Услышав это, Ханну Кранкка  ухмыльнулся и обменялся многозначительными взглядами со своими товарищами.

Наполняя камнями, песком и щебнем и таская на земляные укрепления за стенами большие корзины, прислушивался он внимательно, о чём меж собою солдаты толкуют.

- Где это видано, полгода без жалованья и отпусков среди этих постылых стен - на солонине, капусте и ячменной каше сидеть! Хоть бы поохотиться в Руиссало да порыбачить за пределами замка в Аурайоки дали...

- Или на Сууртори сходить! Смерть просто, как хочется кровянки-веримаккара с чесночком пожевать…

- Так без единого эре за поясом не больно и на рынке, что купишь! Кто ж нашему брату-нихти из горожан в долг давать будет?!

- А ради чего всё?! Только, чтобы фрихерринна Эбба свою власть в Суомаа утвердила, будто взаправду надеется, что король Сигизмунд регентство ей доверит…

- У самих-то господ офицеров во дворце Пяаллинна столы, говорят, от яств ломятся да вина из Рански-Франции из подвалов замка рекой…

Улучив момент, как бы невзначай остановился Кранкка подле ворчунов-маанихти с хмурыми лицами.

- Слушаю я вас, парни, и диву даюсь, как это такие бравые вояки, которые и с рюссами бились отважно, и смерти не раз в глаза смотрели, ныне позволяют собой какой-то бабёнке командовать и под йоухикко её, будто рыночные шуты, пляшут? Неужто совсем гордости не стало у финнов и всякая юбка парчовая ими теперь помыкать может, говоря куда идти им и что делать? Чужим-то умом жить оно завсегда проще, понятное дело! Да только, если ум этот не ведёт прямиком да к погибели... А туда ваша Эбба и приведёт вас, помяните моё слово, когда головы на плаху преклоните.

- Ну, ты говори да не заговаривайся! – Огрызнулся один из нихти. Другие, однако, в ответ только хмурились и всё так же угрюмо молчали.

Перед тем, как в клетки свои вернуться, увидели заключённые распростёртое перед входом в каземат Цитадели мёртвое тело старого Пентти Поутту.

- Отмучился, бедолага… - пробормотал Мартти Туомала.

- Он уже в царстве Отца нашего, - перекрестился Тапани Хяннинен. – С Яакко Илккой и другими героями седлает сейчас коня в Воинстве Небесном, чтобы карающей дланью Каарле-херттуа обрушить гнев Господень на головы  вероотступников, предавших Финляндию нашу королю-католику!

- Аминь! - Осенили себя крестами и прочие.

Спустя неделю или чуть больше, снова лязгнули тяжелые засовы и заскрежетали ржавые цепи подъёмных решёток.

- Эй! Есть тут живые? – Свет факела озарил рыжебородое лицо шведа в  доспехе, который, сощурившись, пытался разглядеть внутренности подземелья. Заметив какое-то шевеление и покашливание в клетках, начал осторожно спускаться вниз по крутым ступеням, гремя связкой ключей на железном обруче.

- Какие вести принёс ты? – Стали спрашивать узники. – Стоит ли нам начинать молиться в ожидании казни? Или госпожа твоя, фрихерринна, решила вновь поразвлечь нас своей бледной немощью?

- Господин мой – герцог… Або Слотт пал! Эбба и Бенгт Сёфрингссон сами мира у нас  запросили. Вдова Флеминга своими руками ключи от замка герцогу Карлу вручила. Солдаты её, говорят, в осаде сидеть устали и воевать отказались! Надежды же на подход войска Столарма  окончательно рухнули.

Бефалльнингсман Або Слотта Ханс Эрикссон и Бенгт Сёфрингсон ныне схвачены нами… Лишь Микаэлю Мунку с кавалеристами его и несколькими офицерами к Арвиду Столарму  удалось улизнуть! Как перебежчики  доносят, новый наместник-сигизмундист этот, про взятие Або как узнал нами, сразу силы свои вглубь страны от греха подальше увёл…

Ныне же Карл кузину свою во дворце лично допрашивает! Прочих пленников на захваченные нами корабли в гавани грузят, дабы в Стокгольме в тюрьму заточить их.

Вас, вот,  выпустить велено, накормить, в сауну отвести и лучшую одежду из дворцовых запасов выдать! После же каждый у герцога Карла за заслуги свои достойное ему вознаграждение получит…


ЮХАН ОСТАЁТСЯ В АЛИСКЕ

- Все дороги после дождей размыло, перкеле! – Выругался Хеикки, спрыгивая с повозки и бросая поводья старшему сыну Тахво. – Voi juku!* Проехать невозможно стало! Два раза из рытвин колёса по-пути вытаскивал. На Лахтиланйоки еще и мосток смыло, вброд пришлось переправляться.

___________________________________________
*Вот, дерьмо (финс.)


Юсси в одной nokkonen paita – «рубашке из крапивы» с засученными рукавами, коловший дрова во дворе перед домом, поставил топор на колоду, положив локти на длинное топорище.

- Что нового в Кякисалми слыхать, братец?

- Шведы! Шведы ушли! Как есть, все до единого!  Уж больше месяца минуло, как даже след простыл. Арвиду Тавасту сам Сигизмунд приказал условия договора, что два года назад в Тяюссиня подписывали, незамедлительно, наконец, исполнить, и крепость рюссам передать. – Хеикки протянул руку, помогая вылезти из двуколки жене Майре, после чего вытащил из кузовка и взвалил на плечи увесистый тюк с покупками.

- Хей, Майре! Терве, Хеикки! Митя куулу? – Кати, жена Олли, прошла через двор с двумя деревянными бадьями-saavi, до краёв наполненными водой, на коромысле-korento. – Сауна натоплена, ступайте, отдохните с дороги! Веники берёзовые я там в кадушке-kehlo запарила.

- А Олли-то твой, где сам? – Спросила Майре Симонтютяр, помогая Хеикки стащить тюк с плеча возле дома.

- Олли с парнями, Матти и сыновья Юхо третьего дня ещё за Алискан-пало в чащу отправились, на лося-hirvi охотиться.

- А правду ли, отец, охотники-карьялайнены сказывают, что лоси прежде летать умели? – Юрьё, младший из сыновей Хеикки, всего-то на пару лет младше Антти был. Но невольно замечал Юхан огромную разницу между этим мальчишкой, своим племянником, что совсем ещё ребёнком казался, и своим сыном, который из-за выпавших на долю его испытаний суровых настоящим воином стал и во многих битвах уже участвовал!

– Так говорят… - Пожал плечами Хеикки. – Мол, рога лосиные не что иное это, как крылья окостеневшие, что прежде перепонками были, на коих древние пращуры их, перволоси, могли до макушек самых высоких деревьев подниматься, дабы в кронах себе пропитание находить. Смотри-ка, что я из Кякисалми привёз тебе!

Глаза мальчишки загорелись, сделавшись круглыми от удивления и восторга, когда отец протянул ему незамысловатую глиняную игрушку – петушка-свистульку, kukkopilli.

Юсси припомнилось, как в такие же юные годы радовались его собственные сыновья своему первому настоящему ножу-вейтси или сделанному отцом арбалету с тяжёлыми боевыми болтами… Другие времена и игрушки у детей другие!

- А я вот, от бабушки своей ещё в Вирмутйоки слышала, - подала голос Майре, - будто бы лоси от лошади и лесного оленя произошли.  Оттого-то они и высокие, будто кони, а рога им от оленей достались!

Да недолго лошадь с оленем семьёй одной жили... Когда стада оленьи кочевать на Север отправились, то и этот petollinen petturi, изменник коварный, лошадку свою бросил и ушёл с ними вместе. Олениху там встретил, а семью позабыл прежнюю.

Детёныш, который у лошади-то от оленя того народился, поначалу себя жеребёнком считал… А уж как рога у него расти начали, другие жеребята в табуне над ним потешаться принялись. Откуда, мол, урод такой среди нас взялся?

Расстроился бедняжка, и давай головою с разбегу о скалы биться и о кору деревьев тереться, чтобы рога, значит, сбросить.

Скинуть то он их скинул, только весной они еще больше прежних выросли. Да такие разлапистые и огромные, будто ударами о гранит-рапакиви расплющенные.

С тех самых пор лоси все так и живут одиночками и каждую осень рога с себя сбрасывают.

- Эге, так вот откуда и у людей рога наставлять повелось! – Воскликнул Хеикки. – Только мы так всё больше про неверных жёнушек говорим, будто это они своим оленям рога наставляют. А на самом-то деле оно вон, как было!

- Оленем не надо быть, тогда и рога на голове не вырастут! - Хмыкнула Кати.

- И то верно, кялю!*

Мужчины расхохотались.

___________________________________________
*Невестка, жена брата (финс.)


Выйдя, наконец, из сауны, где Майре и Кати как следует отхлестали мужчин берёзовыми вениками-vasta, братья в одних длиннополых рубахах пристроились рядом с кормившей грудью ребёнка Марттой на завалинке-seinusta подле крылечка с высоким, по здешнему обычаю, порогом – чтобы нечистая сила в пиртти не прокралась!

- С самого ещё месяца-хейнякуу, июля, обозы на Виипури вереницами целыми по Карьялантие шли! Липпуе пехоты-йялкявяки покидали крепость… Только Пиетари Юустен со своим ратсулиппу в Кякисалми оставался. – Продолжил давешний разговор Хеикки.

- В третий же день сюускуу* в Корелу, как веналайсет теперь Кякисалми-Кексхольм называют, войско вошло стрелецкое.

Прежние хозяева, говорят, напоследок им такой пир-йухла закатили, что бойари-паарит с Арвидом Тавасти и прочими, как с закадычными друзьями обнимались и песни горланили. То-то стоял дым коромыслом!

Только стрельцы, вот, бреннвина да олута крепкого опившись, длинноволосых и безбородых шведов стали за девок вдруг принимать! И ну своими усищами в разных местах щекотать их! Одних ниже спины лапали,  а других, кто лыка уж совсем не вязал – umpihumalassa ollut, и на сеновал-lato тащить было начали…

___________________________________________
*3 сентября 1597 года


- И чем же закончилось всё? – Юсси уже просто покатывался со смеху: «Узнаю, узнаю младшего братца!»

- Да кто же то ведает! Осенние ночи темны на Лаатокке! Но Иивара Арвидинпойку так в обнимку с пятью стрельцами, говорят, поутру в чём мать родила и нашли в амбаре…

- Ох, Хеикки! – Едва отдышавшись и вытирая слёзы, вымолвил Юсси. - Я-то ведь до пор благодарности Господу преисполнен, что про нас и гнездо наше здешнее Пиетари Юустен не проведал! Больно крепко мы задницу надрали тогда ему в Койккале!

- Неспроста же говорил я тебе, братец, что как примешь ты крещение в вере истинной, так и Господь тебя попечением своим не оставит! Сам теперь видишь, что не зря мы тогда с тобою к отшельнику тому с Конансаари, монаху-pappi, в лесное его убежище наведались за Раасули.

Юустен-то, он кого разыскивал? Правильно! Юхана Тахвонпойку! А на Иивана Криля, Степпана сына, никто и подумать не мог бы… Карьялайнен ты может из местных! А то и вовсе из венов новугородних… Мало ли их по Кексхольмскому лану после перемирия обретается... Ныне-то уж и монаху прятаться боле не нужно. Гляди, ещё arkkimandriitta теперь станет!

Вот, ты думаешь, это я тебя надоумил. А на самом-то деле – Господь так сподобил! Благодари, брат, Спасителя нашего за избавление от  напасти!

Братья, воздев очи горе, истово перекрестились – на сей раз одинаково прикладываясь двумя перстами справа-налево по греческому обычаю.

- Идите есть суп! – Выглянув из дверей в сизоватых клубах выходящего наружу из курной печи дыма, позвала всех Анна-Лиза. – Матти-то мой да Олли с сыновьями и парнями Юсси, видать, не скоро ещё из леса вернутся.

Мартта с малышом на руках живо шмыгнула внутрь дома.

Юхан задумчиво посмотрел ей вслед, переводя взгляд на клочковатые облака, призрачной кисеёй расползающиеся над многочисленными надворными постройками.

- Отчего бы, брат, печь с дымоходом тебе не сделать, как горожане в Сатакунте и Хельсинки свои устраивают?

Но Хеикки, скорчив мину, лишь досадливо отмахнулся:

- Слыхал я, что в домах таких всё тепло из печи в трубу улетучивается. Сидят возле каминов своих, в меха с головы до пят завернувшись, а согреться никак не могут. Поленья только жгут понапрасну. Так и дров никаких не напасёшься!

Случалось, говорят, умники дымоход поперёк жерла специальной задвижкою закрывать вздумали – uunipelti.*

___________________________________________
*Печная вьюшка (финс.)


Так ночью из печки невидимый дух её, Uunitonttu, а может и сам Саатана вышел - и всех убил до единого! Зашли в дом тот люди, глядь, а хозяева спят будто… Да только не дышат уж вовсе. А в глазах их открытых – ужас застыл смертельный!

Нет уж! Ни хлеб-рейкялейпя в печи такой не испечь, ни сярю в берёзовом полене не приготовить, и дом зимой не согреешь... А ну, как искра из трубы на соломенную крышу упадёт! Так на кой пиру* нам те дымоходы?!

___________________________________________
*Чёрт, дьявол (финс.)


Юсси в ответ только рассмеялся, покрутив головой.

- Суп! Суп стынет! – Снова высунулась в дверной проём голова Анны-Лизы. – Хеикки, Юсси, Майре! Долго вас ждать? Мы с Мартой и девочками сейчас за всех вас управимся! Эй, Тахво, зови своих братьев, на сытый желудок в хлеву и конюшне сподручнее убираться! Кати, оставь ты эти вёдра, юмалаута!

Что может вкуснее наваристого сливочного лохикейтто после блаженного отдыха в сауне быть? Издревле в Карьяле его хозяйки готовят. Ни один даже самый привередливый из гурманов против этого варева из лососины с овощами и сливками не устоит!

- Скажи-ка лучше, как ты к другу своему, Туомасу Теппойнену в Валкъярви съездил? – Насытившись вволю, Хеикки облизал ложку. - Навестил сына? Как он? Что там в Рауту с границей-то новой?

Юсси тоже отложил в сторону ложку и, собрав со стола в пригоршню крошки ржаной лепёшки-риески, одним махом закинул их в рот.

- Ох, и побранил же меня старый вояка, что от веры евангелической и учения Лютера я в пользу греческой отказался... Столько, говорит, мы с тобой с теми, кто по этой вере живёт, воевали вместе! Лишь одному внял Туомас, что тысячи финнов в Войне дубин от рук таких же лютеран с капелланского благословения  погибали!

Пытался я ему, как и тот поп нам в Раасули, что к чему обсказать толком! Но, видно, не мастак говорить я. Только-то и мог вымолвить, что не может спасение человеку от одной только веры прийти, как Лютер нас учит. А денно и нощно усердной борьбы с грехом нашей требует, дабы к образу и подобию нашего Отца небесного приблизиться. А Иисус нам лишь помогает в этом…

- По мне, так всё верно сказал ты!

- Что ж про границу по Рауту новую… Да ты ведь и сам говорил, помнится, что на бумаге она только у дьяков-рюсса да рикскартографов королевских…

Rajamerkki даже - знаков или камней граничных, кои у нас по Финляндии всей даже между владений ставят, и то не встретил ни разу! Валунов-то и здесь всюду навалом, а какой из них порубежный и как про это проведать?

Антти возмужал мой! Чуть больше полугода всего минуло, как расстались мы с ним по дороге на Карьялу, а уж, как заправский разведчик держится! С сыновьями Теппойнена верхами и в вёдро, и в мокреть безвылазно леса в поисках разбойников-rappari прочёсывают…

- Отчего же с собой не забрал?

- Там покуда пускай обретается. Лучше Теппойнена военной премудрости никто не обучит. Тут же, кто знает, как ещё оно сложится-то при рюссах! Риттаршверт свой, пистоли и рулловери-красавец тот восьмипульный кюрфюрста саксонского, что Туомас весною мне преподнёс, ему отдал. Подрастёт малость,  в самый раз будет! Мне-то на что теперь! Своё дело он сделал, когда в Нуийямаа с целой оравой huovi  Мартти Клаунпойки драться мне довелось... Теперь же, неровен час, одну беду с ним накличешь! А ну, как стрельцы, jousimiehet, нагрянут? Доказывай потом, что я и сам с huovi шведскими оружием этим бился!

- Вот это верно ты поступил, брат! Веналайсет нашего брата с оружием-то  не больно жалуют… Интересно, а что с тем болваном-то сделалось, которого ты с конём его на Сормускиви заманил?

- Всякое болтают… Туомас про это и сам наверняка  не ведает. По слухам, Маттс Ларссон так рассердился за потерю им целого руоту, что не то расстрелять, не то повесить приказал беднягу… Прости меня, Господи! Смерти ему не желал я.

Юхан перекрестился.

- В сауне посидели, конечно! Дичинкой да кровяной колбасой-веримаккара с олутом животы потешили. Сказывал Теппойнен, что в сюускуу, сентябре то бишь, Каарле-херттуа прямиком в устье Аурайоки с флотом своим заявился. После того, как всю Швецию себе подчинил и Аландские острова взял. Сам Турку-то он и вовсе без боя занял!  Замок осадил - да и ну из пушек палить по башням!

Ну, после смерти-то Флеминга, вестимо, в Турунлинне ни одного мужчины настоящего не осталось! Вот, вдовица его хозяйство все к рукам и прибрала… Всем в замке стали бабы командовать! А как пушки по замку-то вдарили, враз перепугались – и врата Каарле-херттуа и открыли!

Увы… Припозднился герцог-то наш со своею подмогой… Мёртвым в Нюйстеля, Саво и Похъянмаа ни к чему уже помощь! Сколько в Дубинной войне мы сражались, столько в нас и надежда жила, что вот-вот Каарле-херттуа подоспеет на выручку… Эх! Опоздал, его милость. Опоздал!


КУЗЕН И КУЗИНА

С гордо поднятой головой и твердым холодным взором предстала баронесса фру Стэнбок, вдова Класа Флеминга, перед герцогом Карлом, вручая ему ключи Або Слотта.

Первым же делом после вступления войска  в замок, потребовал Карл от Эббы сопроводить его к гробу Флеминга в старой капелле. Дабы воочию главного врага своего в нём увидеть, а не спрятанные внутри, как молва разносила повсюду, сокровища вместо трупа!

Кто-то из офицеров предостерёг заранее, что как бы под гробом в часовне «дьявольский ларец»  заложен не оказался - ловушка такая же, какой коронный польский гетман Ян Замойский командующего псковским гарнизоном, боярина Иивана Шуйского ещё году в 1582 взорвать собирался. Уж с тех-то пор мастера-оружейники мины такие не раз изготавливали, механизм совершенствуя.

В хитроумном ларце том, надо сказать, добрых две дюжины заряженных и взведённых пуфферов находилось, на все четыре стороны дулами направленных. А поверх них ещё и с пуд пороха насыпано. Взведенные же замки пистолей ремнём с запором ларца соединялись - стоило лишь коснуться его, как курки  спускались, высекая искры и поджигая порох.

Вняв голосу предосторожности,  Карл и велел Эббе с дочерьми также с ним вместе в капеллу проследовать. Крышку же гроба снимать людям фрихерринны приказал. Убедившись, однако, что нет для него никакой опасности, и сам шагнул к гробу.

- Да уж, попадись ты мне живым в руки, den giftige Flemmingen*, все одно голова бы твоя долго на плечах не осталась… -  Прорычал герцог, вглядываясь в обтянутый почерневшей кожей череп мумии. На иссохшем лице с ввалившимися впадинами щёк, подобно клюву, торчал крючковатый нос. Длинная седая борода возлежала на груди мертвеца поверх расшитого камзола. – Но Господь наш – высший судия, и суд свой свершил сам над тобою!

___________________________________________
*«Токсичный Флеминг» (старошведс.) – подлинное высказывание Карла в адрес Флеминга у гроба последнего.


Бледные от ужаса при виде жутких останков отца своего, дочери усопшего тихо плакали, преклонив колени у изголовья возвышения с гробом посреди часовни. Эбба же Стенбок так и стояла, гордо выпрямившись и храня молчание.

Да, многим, многим бы хотелось, должно быть, ради словца красного приукрасить реальность! Хрупкую, слабую и болезненную Эббу Густавсдоттер воинственной львицей представив... А герцога Карла – глумящимся над трупом великого человека ничтожеством и жестоким тираном.

С тем и всякие небылицы про дерзкий ответ этой женщины Карлу подле мужних останков досужие сплетники навыдумывали! Хисториографы же нигде в документах упоминаний никаких не сыскали об этом! Даже сторонники Флеминга, коих в симпатиях герцогу Сёдерманландскому уж никак нельзя заподозрить, а и те ни разу о таком не обмолвились.

- Что вы намерены делать теперь с прахом врага вашего и несчастного моего супруга? – В голосе Эббы чувствовалась скрытая тревога.

В жестоких обычаях той эпохи ничего необычного в осквернении тел поверженных недругов не было! Мёртвых порой и из могил выкапывали, оставляя воронам и диким зверям на съедение. Могли  на куски порубить, сжечь и пепел развеять по ветру или труп нагой повесить на всеобщее поругание. А уж отрубленные головы сплошь и рядом украшали пики пред воротами замков. Части же тел четвертованных даже к дверям кирх приколачивали.

- Что мне за дело, сударыня, до мёртвого  Класа Флеминга? В том, чтоб с покойниками, как и с женщинами воевать, для меня ни доблести никакой нет, ни чести рыцарской!

Беспокоится о живых врагах нужно, мне угрозу таящих! Да и то, по-правде, лишь в той мере, покуда они на свободе козни свои замышляют. Ни вы же, ни покойный супруг ваш более мне не опасны! Так что, клянусь Господом, голова Класа Флеминга на плечах у него и останется!

Сей же час велю я погребение со всеми почестями, какие дворянину его ранга положены, как можно скорее устроить! Расходы все сам я своею казной покрою. О том не волнуйтесь!

- Не скрою, любезностью вашей, кузен, удивлена я безмерно…  Поневоле вы меня благодарной вам быть вынуждаете! В положении моём куда хуже сие, нежели пыткам, заточению и казни быть подвергнутой.

Ради блага и спасения людей своих готовилась я любые муки принять от рук ваших… Но и этого меня вы лишаете показным своим благородством…  Не волк ли вы хищный, в овечью шкуру рядящийся?

- Добротою моей, дорогая кузина, не обольщайтесь ложно! Ибо суровая кара, так или иначе, но всех ждёт, кто против меня ополчиться намерился.

Вся собственность их, поместья и земли – всё конфисковано будет! И вам не миновать этой участи. Вместе с дочерьми вашими отправлены вы в Стокгольм под домашний арест мною будете… И благодарите Господа нашего, что не в подземелья Грипсхольма заточены или в здешнюю хийденкирну, куда муж ваш сам несчастных, подобных Яакко Илкке сажал.

- Многие из тех узников по заступничеству моему обретали свободу! Но могу ли искренне я надеяться, кузен, что вы с честью исполните условия капитуляции и не казните никого из пленников ваших?

Нависая, подобно горе,  над своей пленницей, Карл расхохотался:

- Достойная же пара, кузина, были вы своему мужу… Такая же, прямо сказать,  исполненная яда ехидна!

Как можете сомневаться вы в моей честности и данном мной слове принца?! Ведь на такую подлость только супруг ваш, Клас Эрикссон Флеминг и подручные его, были способны, когда несчастных крестьян по всей Финляндии обманом сдаваться заставляли и убивали сотнями - кололи, жгли, четвертовали, под лёд рек и озёр живыми бросали…

Коварный супруг ваш лишь благодаря смерти своей, будто слизень, ускользнул вон из рук моих… Жаль, не околел раньше старый пёс! Многих бед избежать можно бы было! Клянусь ранами Иисуса, что и до всех приспешников его доберусь я рано или поздно!

Но слово своё я сдержу, как мною  обещано было. Никто не будет на сей раз казнён в Або Слотте!

- Коль столь добры вы, кузен, смиренно прошу и последнюю мою просьбу исполнить.

- Чего ж вы ещё желаете, Эбба?

- Посмертною волей супруга было в гробнице рядом с прахом отца его, Эрика Флеминга, пред алтарём кирхи в Паргасе возлежать…

- И в том не вижу препятствий! Сегодня ж корабль с гробом в Паргас к югу  велю отправить. Чем скорее в Финланде о Класе Флеминге позабудут, тем всем лучше будет!

Тот же корабль, что с телом супруга вашего в Паргас отправится, после похорон и вас также в Стокгольм  доставит.


НОВАЯ ГРАНИЦА

Вынырнув из-под полога хвойных деревьев, небольшой конный отряд остановился на поросшей лесом каменистой гряде над вытекавшим из обширного болота по левую руку ручьём с прозрачной водицей.

Трое всадников в длиннополых, подбитых  мехом кафтанах, обшитых золотым галуном-ферязью и опоясанных персидскими кушаками, зорко оглядывали из-под руки раскинувшуюся перед ними  долину.

В отдалении за лёгкой дымкой осеннего утра угадывались крытые соломой крыши финской деревни. На расшитых золотом парчовых перевязях конных ошую каждого свисали кривые турецкие сабли-киличи с елманью и крестообразной гардой.

Притороченные к сёдлам, богато украшенные жемчугами и узорами сагайдаки,  указывали на особ княжеского или боярского рода. Высокие мурмолки алого алтабаса с меховыми отворотами едва не задевали ветви деревьев.

- А что, свет, за пашня* сякая** внизу под нами? Чьих тамо людие будуть, какого племени-роду - свейского ли, або корелянского? Ты ить обо всех человецех в краях энтих, Третьяк, сын Григориев, ведаешь!

___________________________________________
*Деревня (старорусс.)
**Такая  (старорусс.)


- Дак, на то я и дьяк-то, свет мой, Есипович, дабы всё ведать! – Служивший выборным головою ещё при государе Иоанне Васильевиче, новугородский дьяк Третьяк Репьев самодовольно осклабился.

Вместе с окольничим Димитрием, Ивановым сыном Веньяминовым и воеводою Степаном  Осиповичем Безобразовым, ныне государем Феодором Иоанновичем отправлен посольством он в Свию был Корельскую – примирение со свийским королём учинить и крепость Корелу с погостами под руку царёву принять.

- В давешнее-то время земли тутошние за своеземцами Головкиными, Федотом да Михалём Никитиными, а такожде братиями и сыновьями их значились. В деревне о двух дворах, что новугородцами Студеницею, а шведами Дудените прозывалась, Фомка Антонов с Тимошкой Игнатовым, крестьяне-половники, землепашествовали и подати с двух обеж две деньги и треть урожая платили. Давно то было, лет сто уж, как минуло!

Сами Головкины из рода кореленского происходили. От братьев Роди и Нечая вели его. Те же потомками корелянина Луки, по прозванию Пяа, Голова то бишь, были. Во время оно братья на новугородцев бунтовать ходили да побиты имя были и в Выбор на свейские земли от расправы бежали. А уж как уппсальский епископ Хемминг начал было корелу силой в латинскую веру склонять, с прочими корелянами в место, Бежичи названное, пристанище искать направились. На Мологе-реке, что финны Молейоки, Ягодной рекой, прозывают, вотчинами и ноне владеют.
 
До шведов Головкиным-то в здешних краях и пашня Студеница с озером, и Гухта, что от Студеницы к югу, и многие още земли и в Сакульском, и Ровдужском погостах принадлежали. Половина Гухты - земцу Ивану Головкину, сыну Юрьеву. А другая половина - Матвейцу да Михалцу, сыновьям его.

Кореляне место энто да ручеи окрестные по-своему Оличчею нарекли. От того, стало быть, что воды в них вниз по овражкам до самого впадения в Тусну - али Тучну по-корелянски, сбегают.

Опосля ж того, как свейское войско к Ладоге приступило, а Пунций*, воевода их, Корелу ядрами калёными попалил нещадно, земцы Головкины со крестьянами их прочь ушли с земли энтой...

На место ж их вскоре пришёл человек из земли свейской, но рода сам финского... Да без понуждения всякого святое крещение в истинной  вере христьянской принял и власти свейской не убоялся аже! Так и живет, не тужит со женою своею Маврой и детьми их. Харитошкой кликать его, Степана сыном. А пашню, деревню-то, чухны пришлые эти звать теперь  Олиска стали – «подол» али «низ» как бы по-нашенски.
 
___________________________________________
*Понтус Делагарди в русских летописях.

- Дак, латышей-то финских окрест много ещё поселилось за свейское время! - Вставил окольничий. - Иные в порубежье такожде вместо латышской  правую веру христьянскую переняли. И ныне в Передней Кореле своею волей пожелали остаться. Не токмо, что здеся, в погосте Васильевском Ровдужском. Но и в Михайловском Сакульском есть, и в Воскресенском Городенском…

- Государем Феодором Иоанновичем велено нам землями всеми по старым межам владети… - Заметил воевода. – И корельские города от всяких еллинских богомерзких гнусов очистити. Так, не спустить ли стрельцов нам на них, разорить всё, и прежним хозяевам возвернуть землицу?

Позади меж деревьев замелькали тем временем походные чёрные кафтаны, длинные стволы рушниц* и бердыши нагнавшей передовой отряд порубежной стрелецкой сотни.

_____________________________________________
*Рушница, ручница – пищаль, фитильное ружьё, аналог европейского мушкета в Русском государстве XVI – XVII вв.

- Полноте, Степан, свет мой Есипов! – Возразил Веньяминов. – Со свеями-то у нас мир ноне... А людей понапрасну к чему супротив себя настраивать загодя? Тех Головкиных отпрысков   дело не нашенское по всему свету выкликать! Коли сами уж сыщутся да права заявят на вотчину, тогда и разговор с имя будет! Пущай сельники тутошние хоть половниками  у них тогда будут сызнова. А что разорять попусту? Прибыли с того нам и государю никакой… Будь они хоть бы взаправду еретики веры еллинской-лутеранецкой, дак, ить и то - правоверные христиане нонеча!

- Дело глаголишь, Димитрий свет Иоаннович! – Подхватил Репьев. – Годунов-то, Борис Феодорович, на десять лет не только людей в погостах пашенных и посадских, но и всех латышей с земли свейской и финской, кто на Корельской земле живет или вперёд жить приедет, обещался вскорости от оброков и податей ослобонить.*

_________________________________________
*«Жалованная грамота» жителям Корелы и всего уезда, на 10 лет даровавшая освобождение от налогов и податей, торговые и имущественные льготы, была подписана Борисом Годуновым 1 ноября 1598 г.

Сказывали мне, будто из свейской земли, гонимые врагами злочинно, к Харитону тому Степанову и другие сородичи его финскеи внове* пожаловали... Да такожде в нашу правую веру от ереси обратилися! Брат Харитонов - Иоанн, сын Степанов, Крылом още прозываемый, ватаманом у них ватажным.

Тот самый, молва глаголет, он риторь**, еже*** ертаул князя Трубецкого, Тимофея, сына Романова, что ныне Сторожевым полком в Коломне командует и на Москву хана Гази Герая не пущает, под Выбором у крепи Рогатой пять зим назад хитростию в западню заманил коварно да и разбил наголову…

___________________________________________
*Недавно (старорус.)
**Рыцарь, конный воин (старорус.)
***Который (старорус.)


– Ну, дела! – Неподдельному изумлению обоих спутников новгородского дьяка не было предела. – Воистину, неисповедимы пути Господни… Заедем же к ним в ту Олиску. Поглядим, что ж то за витязь такой финскей на нашу сторону обернулся… А опосля уж – к меже новой за Ровдою двинемся!