Где пленный лежал...

                Документальный рассказ

Степан лежал на спине. Июльское небо над ним, высокое, мерцало недосягаемой звездностью: недоступное, но близкое, как пульсирующая кровь в висках. Степан подумал о предках. Они там, в вышине, а он здесь: сколько же ему еще отпущено?

Мысленно прокручивал события минувшего дня. Он бежал из плена. Красноармейскую колонну - таких же, как он, оборванных и беззащитных - вели по Борисовскому тракту. Когда вереница выдвинулась к повороту на Свяду, впереди блеснула стремнина – река Эсса. Хотелось пить, но кто мог позволить? Охранники лишь злобно глянули на массу людей и крепче стиснули оружие. Конвоир, что шел сбоку от Степана, держа винтовку наперевес, несколько раз остервенело выкрикнул: «Шнель! Шнель!»

Река приблизилась , сверкая солнечным течением, и открылся берег – увитый кустами и обрывистый. Что толкнуло Степана, он теперь не мог объяснить. Неистовое желание свободы? Он неожиданно выскочил из-за спины немца и резко бросился в сторону, к реке. Охранник опешил – настолько дерзким был бросок, а потом, зло выругавшись, прицелился в беглеца. Степан был уже в воде, и хорошо видел, как первая пуля  вспорола фонтанчик рядом и забрызгала шею. Он отчаянно греб, не обращая внимания - скорее к противоположному, заросшему и пологому спасительному берегу. Вслед за первым послышался второй выстрел. А когда выкарабкивался на сушу, раздались залпы. На помощь стрелку пришли другие, и они соревновались в меткости. Почувствовав резкую, раздирающую боль – пуля вонзилась, прикинулся мертвым. Он замер, не двигаясь. И только демонстративно вздрагивал в такт залпам – пусть думают, что его изрешетили. Стрелки загоготали, а потом, сообразив, что их задача – удержать колонну, наглядно продемонстрировали, что будет с каждым, кто осмелится бежать: еще раз грохнули по распластанной фигуре. Последние выстрелы ставили точку. Оглядываясь на хмурых и понурых безоружных солдат, конвоиры заняли отведенные им позиции и продолжили движение, не спуская пальцев со стальных курков.

Еще несколько минут Степан лежал без движения, не веря самому себе. «Неужели сбылось?»

Когда шум затих, и колонна скрылась за подлеском, он пошевелил ногами. Одна не поддалась. Попытался встать, но пронзительная боль опалила затуманенное сознание: «Надо двигаться, и чем быстрее, тем лучше». Степан пополз. Вжимаясь в целительный цветочный покров и загребая пятерней кочковатые наросты многолетней травы, подтягивался, наполняясь крепостью благодатной земли. Солнце посылало теплые лучи, даря надежду. Степан находил силы двигаться дальше. Подстегивал себя мыслью - разорвать круг обреченности, выстоять. Его не преследовали, погоню не организовывали – теперь он был сам себе хозяин, только не замереть от потери крови.
 
Перед глазами всплыл концентрационный лагерь, куда попал он не по своей воле. Их часть перебросили с востока, чтобы остановить продвижение немцев. На Черногостнице под Витебском укреплялся сталинский редут – тысячи танков и другой бронетехники собрали, чтобы противостоять захватчику. Как и все, Степан был уверен, что страна Советов победит, враг будет разбит. Но случилось неожиданное – причем, настолько, что не укладывалось в голове. Вся техника в один миг превратилась в груду ненужного хлама, металлолома. Противник безнаказанно поливал поле боя чем-то необычным с низко летавших самолетов, а наших «соколов» не было, они уже «почивали» на небесах, куда их «отправили» еще раньше, в первые дни вторжения. Аэродромы уничтожили в первую очередь, в первой линии нападения.

На фронте царили хаос и неразбериха. Никто не понимал, что происходит, почему Гитлер, пребывавший в друзьях Сталина – вместе делили Польшу, повернул на советских людей. Один из командиров летных частей рехнулся, сошел с ума, когда увидел падающие бомбы из самолетов недавно дружественной Германии. А известный, легендарный, самый молодой генерал Черняховский вспоминал, как его танковое подразделение отступало от границы, пристроившись в хвост немецкой армады. Вместе двигались на восток. И только под Борисовом выдвинутая спешно навстречу пролетарская дивизия организовала решительный отпор, и отступившие за Двину многочисленные роты и батальоны заняли сооруженные наспех земляные позиции.

…Степан успел выбраться из охваченного огнем танка. Бензиновый, он мгновенно вспыхнул. Вывалившись из люка, остался лежать без сознания, пока не подобрали немцы.

В лагере их были тысячи. Вся масса хотела есть, и сердобольные местные женщины, выискивая своих мужей, ходили вдоль колючей проволоки и бросали бывшим бойцам куски хлеба и другие съестные припасы, опустошая прихваченные из дому узелки. Степан видел, как они стирали платочками стекавшие по щекам слезы. Самые смелые и инициативные, называли молодых солдат «своими» и выпрашивали у администрации отпустить. Так повезло другу Степана – на него указала одна из женщин как на своего мужа, и того освободили.

…Степан полз долго – наугад, лишь бы подальше от «расстрельного» места, прочь оттуда. Рану, из которой сочилась кровь, заткнул сорванным по пути подорожником. Встретилось шоссе, он переждал двигавшуюся транспортную колонну. Враг ничего не опасался, войска ехали открыто. Видны были упитанные лица чужаков и клубы сигаретного дыма, и слышались звуки наигрываемых на губных гармошках мелодий.

Клонившееся к закату солнце обозначило курс, и Степан понял, что движется на запад. Силы убывали. Опасаясь обнаружения, огибал прогалины и луга, придерживался зарослей и лесных посадок. Попадались брусничники, и он обскубывал недозревшие зеленые ягодки. Хотелось есть. Неожиданно открылось хлебное поле – колосилось недоспевшим «гостинцем». Он лихорадочно набил жесткими колосьями рот и пережевывал, наслаждаясь мякотью недозревших зернышек. Так и уснул – рядом, на опушке, что подступала к житному полю.

Очнулся, когда звезды висели над головой. Где он находился, не представлял. Поблизости щебетали птицы. Июльские дни жаркие, и холод не донимал. Только, не ослабевая, ныла простреленная нога. Степан вглядывался в необозримый простор немеркнущего неба и заставлял себя отвлечься от мрачных мыслей, обдумывал, что делать дальше.

«Почему же колонна, с которой я шел, не разбежалась?» - задавал самому себе вопрос, и не находил ответа. Повод был исключительный. Немцы, отвлекшись на его побег, притупили внимание, бдительность снизили. Была возможность напасть на охрану и разоружить ее, вырваться на свободу.

Но что делать теперь ему? Правильно ли рисковал, тот ли способ выбрал? Может, не было смысла бежать?

В концлагере поговаривали, что сдался даже сын самого Сталина, и даже якобы видели его среди заключенных.

«Так на верном ли я пути?» – снова и снова вопрошал себя Степан, и с каждым разом все сильней всматривался в небо: далекое, необъятное и недоступное, на первый взгляд, а призывало не падать духом, бороться за жизнь. И надеждой всплывал образ отзывчивой местной женщины, что искала способ помочь огражденным колючей проволокой людям.

Еще не раз Степан заползал в дарованное судьбой колосистое поле и, давясь жесткими остистыми отростками, думал о пропитании. Вкусить бы чего-нибудь основательно-съестного, поднять силы. Он и не подозревал, что находится почти рядом с сельской стоянкой – деревней, всего за перевалом. Голоса оттуда не доносились, потому что отделялись горным разделительным барьером – кряжем, и поглощались низинной падью, что образовали реки. Да Степан и не стремился туда. Сил одолеть перевал уже не было. Да и не осмелился бы он войти в чужое поселение – неизвестно, как повели бы себя жильцы, он мог снова оказаться в концлагере.

Укрывшись ветками ельника, что сгребли в кучу после разделки дерева, Степан безропотно ожидал следующего дня – может тогда, с восходом солнца, что-то изменится, и небо снова, как при побеге, поможет ему?

Утром он очнулся от раздавшихся поблизости шагов. Повернул голову, чтобы рассмотреть, и неожиданно вырвался протяжный стон: резанула боль в ноге. Шорохи затихли, а потом мелькнула фигурка девушки. Она убегала прочь, испугавшись. Даже выронила из рук корзинку, и из нее выкатились на траву лежавшие собранные лисички.

«Помогите…» - чуть слышно простонал Степан, и девушка оглянулась. Увидев беспомощную фигуру в солдатской форме, она замерла, пристально вглядываясь. Осторожно приблизилась, но отпрянула, рассмотрев застывшую кровь на штанине, небритое лицо и истертую гимнастерку.

Девушка сочувственно смотрела на Степана. На вид ей было лет шестнадцать.

«Вам нельзя тут оставаться, - наконец, нарушив молчание, промолвила незнакомка. – Прострел начнет загнивать. - Слово «прострел» она проговорила с твердой интонацией, уверяя Степана в решительной неизбежности. - Я сбегаю и принесу Вам поесть», - и она повернулась, чтобы идти.

- Подождите… - хотел что-то сказать Степан, но безнадежно махнул рукой: «Ладно. Только никому не говорите, что я здесь…»

- Ты можешь нас не опасаться, - скороговоркой ответила она, перейдя на «ты», откровенно глядя в его встревоженные глаза. – Мы живем одной большой семьей, все одного корня, только за речкой, - она показала на блестевшее невдалеке русло, - за Берещицей другие люди, но и они такие же.

Степан надеялся теперь только на нее.

Вскоре она вернулась, держа в руке жбан с молоком, скибу хлеба, яйца и шматок сала.

- Ешьте! – выставила перед ним прямо на иголки от осыпавшихся сосенок. – А когда стемнеет, придет наш командир Курилка.

Степан вздрогнул при слове «командир». По лицу пробежала тень опасности. Опережая очередной его вопрос, девушка улыбнулась и успокоила:

- Не бойся. Курилка нас защищает. Он, как и ты, был в армии, в окопах, а когда фронт распался, пришел домой. Он, и еще несколько таких же парней, организовали отряд самообороны. Они с винтовками, - гордо заявила она.

«Что еще за самооборона», - подумал Степан, особо не надеясь на добрый исход. Явно по инициативе немцев организовались. Проглатывая угощение, он доверительно смотрел на посетительницу – нечаянную визитершу, пытаясь разгадать ее истинные намерения. Но что оставалось делать? Самостоятельно двигаться он не мог, а состояние только ухудшалось.

На всякий случай переполз под другую кучу нарезанных еловых веток, и скрытно наблюдал за окрестностями.

…Когда стемнело, девушка пришла не одна. Привела одногодка Степана – черноволосого парня в сельской рубахе навыпуск и без обуви, босого. Никого другого с ними не было.

Степан выполз навстречу, и по их лицам было видно – они обрадовались, что «пленный» на месте.

- Будем знакомы, - протянул парень руку. – Как же ты решился на побег? Немцы не любят беглецов… Короче, так, - Курилка сразу перешел к плану. – Сможешь проскакать на одной ноге? Мы тебя под плечи поддержим. Тут недалеко, за перевалом наши хаты. Ты хоть знаешь, куда попал? Видишь гору напротив? Это – древнее городище, с ее кручи просматривался фарватер реки, по которой тысячи лет назад плавали люди, что бы достичь краев земли. Никто им не мешал, и они никого не трогали.


- А ее жилище, - Курилка показал на девушку, назвав Проской, – с краю деревни. Будешь жить пока у нее, только без баловства. Прикинешься, что давно с ней знаком, со службы в военном городке под Лепелем. А подстрелили свои, когда отказался уходить отсюда со всей частью. Пусть считают тебя «дезертиром». Немцы искать не будут. Им дела сейчас до тебя нет. Таких, как ты, - миллионы, и пленных не считают. Мало кто останется от твоей колонны, что погнали на Борисов. Уже копают ямы по дороге. Но имя свое, на всякий случай, смени, и придумай легенду, откуда родом, и кто родители. Что б не подкопались…

Так и сделали. Поднимаясь на перевал, Степан чувствовал надежное плечо сверстника, а Проска, подставляя хрупкую талию, прижималась к нему, и мир не казался безнадежно потерянным, холодным и беспросветным.
 
Хатка, куда привели Степана, была небольшая. Палисадничек, крыльцо, сени, и сразу в горницу, разделенную печной стенкой. Его положили за ширмой. А в главной комнате расположились хозяева – сестренка Проски, и их престарелая мать.

Позже Степан узнал всю историю. Хозяина расстрелял Сталин, тут многие пострадали, когда «усатый» подмял селян, а они не хотели обобществления, пахали и сеяли, надеясь на ленинские заветы - что земля должна принадлежать тем, кто ее веками обрабатывал: пахал.

- Как бы ты поступил? - спрашивал часто у него Курилка при встречах. – Ради свободы ты пулю схлопотал, не подчинился гитлеровцам. А мы надежду обрели, когда земли нашими стали. Жить на своей вековечной земле, не подчиняясь диктату – и есть свобода.

- И что будете делать с этой свободой дальше? – спрашивал Степан, соглашаясь мысленно с услышанными доводами. Он уже видел себя соучастником дальнейших действий.

- Белорусы не смирятся с насилием, - отвечал Курилка, и глаза его выражали неприкрытую твердость. – Им чуждо покорение воли человека. Они жили в лесах, при реках и озерах, где широкие просторы и много солнца, света. Тут издавна церковные земли лежали. А потом воцарились воеводы и оруженосцы. Мы добывали из болот руду, выплавляли железо, подковывали лошадей, соху изобрели и плуг отлили, косы мастерили. А недобрые люди начали использовать нашу руду для изготовления брони и орудий убийств, продавать начали, обогащаясь. Так закончилась мирная селянская жизнь. Вслед за оружием и землями стали торговать, так и свободу отняли. Тебе помогаем, выручаем, потому что ты страдалец – «ушибся», чтоб вырваться из оруженосных когтей. Гитлер и Сталин воюют, но оба помогают тем, кто производит оружие, богачи делают деньги, доходы свои считают, а не жизни людей. А моя винтовка меня бережет, - говорил Курилка, лязгая затвором и стуча прикладом об пол. – Сейчас много таких, как ты блуждают по чащобам, но люди разные. Есть подлецы, что нападают на деревни и грабят, забирают наши продукты, одежду – все, что нелегким трудом нажито. А ты смелый, не пожалел себя, чтобы обрести свободу.

Степан осознавал свое бесхитростное положение, и ничего не отвечал. Он жил в деревне, пока не объявились легендарные партизанские отряды, ставившие своей целью освободиться от диктаторского угнетения. Даже предводителя избрали по роману Пушкина – Дубровского, былинного героя. В лесах от Березины до Западной Двины обустроили отдельную, собственную республику, и фашистов отшивали – не допускали в свободную зону. Жизнь поддерживалась общим коллективным трудом – по вечевому образцу. Курилка со своим отрядом примкнул к той среде. Ушел, поправившись, и Степан.

Дальнейшая его судьба безвестна - как и многих белорусских сынов и дочерей той поры. Курилку нашли мертвым в Городецком лесу. Поговаривали, что его застрелили, когда он не подчинился смене командования – когда Дубровского заменяли податливым для Сталина предводителем, когда Кремль прислал своих организаторов ради верховенства над республикой. Проску видели замученной, жестоко избитой в Лепельской тюрьме, куда согнали крестьян перед угоном в рейх. Людей продавали в рабство, а занимался этим бывший виноделец пан Бронислав Каминский, бригаденфюрер СС, обер-гауляйтер Локотского округа, руководитель РОНА – так называемой «Русской освободительной народной армии», бежавшей в лепельские края из Орла и Брянска под натиском красноармейских резервов. Проску пытали как связную партизан.

Так и осталось в памяти земляков памятное место в Репище – «Где пленный лежал…»


16.03/25