Закон подлости

Закон подлости

                Из сборника «Мои университяпы»





Наверное, нет на земле человека, который бы постоянно, денно и ночно, не испытывал на себе действие непреложного человеческого закона.
Этот закон не изучается в школе, не штудируется в юридических институтах,  однако,  как  это  ни  парадоксально, хорошо известен любому обывателю.
Я думаю, вы догадались, о чем идет речь.
Правильно. Это – закон подлости.
Действительно, ожидая троллейбуса или автобуса мы в который раз убеждаемся, что нужный нам маршрут приходит в последнюю очередь. Особенно – когда мы куда-то торопимся. Причем в то же самое время, по той же самой дороге в другую сторону проходит множество троллейбусов и автобусов этого маршрута.
Подходя к зданию государственного учреждения, мы дергаем за  ручки всех входных дверей, прежде чем найдем одну единственную – открытую.
Надо сказать, что все здания госучреждений почему-то традиционно оборудованы многочисленными дверями, из которых, по той же непонятной закономерности, открытой оказывается лишь одна – причем самая последняя из всех вами опробованных.
Более того, за первым рядом дверей существует еще и второй, в котором вы также долго должны выискивать ту единственную дверь, которую служащие учреждения запереть не рискнули.
Как правило, указанная вожделенная дверь находится на максимальном удалении от открытой двери первого ряда.
И лишь отыскав эту, вторую дверь, ты попадаешь внутрь учреждения, чувствуя себя идиотом, поскольку прежде чем столкнуться с ухмыляющимся вахтером, перепробовал все восемь-десять дверей, показав при этом, что ты впервые в этом учреждении, а посему чужой и нежеланный здесь.
Вспоминая свою студенческую жизнь, я не могу не сказать еще об одном законе.
В отличие от закона подлости, действующего практически безотказно, этот закон имеет несчастье порою не срабатывать, как раз таки по закону подлости, и это неожиданное для нас обстоятельство чуть не стоило моему другу лишения стипендии, а мне – нескольких седых волосков.
Указанный закон гласит: «Снаряд не может упасть дважды в одну воронку».
Между тем в нашем случае это произошло. Бомба угодила второй раз в одну и ту же воронку, и не разорвалась в ней лишь благодаря нашей находчивости.
Но – обо всем по порядку.
Учился я в то время в Саратовском юридическом институте им. Д.И. Курского.
Декан у нас был суровый мужик, старой закалки, отставной полковник. У него была тяжелая челюсть и не менее тяжелый взгляд. Лицо его напоминало армейскую лопатку. Сверху широкое, книзу заостренное. Звали его Егор Тимофеевич Давадзе. Не смотря на грузинскую фамилию, ничего грузинского в нем не было. Просто его предки что-то там начудили при выборе фамилии еще до революции.
Студенты звали его Дваждыдвадзе.
Дело в том, что при каждом удобном случае, обосновывая свою позицию, он ссылался на эту математическую аксиому – дважды два – четыре.
Так, всем первокурсникам, впервые присутствовавшим на его семинарах (а вел он уникальный предмет – советское государственное право), Егор Тимофеевич с расстановкой разъяснял следующее.
- Я не буду вам говорить, что мой предмет самый важный. Наверное, каждый преподаватель так преподносит вам свой предмет. Но то, что советское государственное право является основополагающей дисциплиной из всех изучаемых вами в нашем институте предметов, вы поймете сами. Это ясно как дважды два.
Отчитывая студентов за их прегрешения, он начинал всегда с одного:
- Я не буду вам объяснять, как вы должны себя вести. Это же ясно как дважды два. Но…
Ну и далее в том же духе.   
Раньше он был коммунистом.
Наверное поэтому в нашем институте он пытался построить коммунизм в одном отдельно взятом факультете – следственно-криминалистическом.
Жертвами его режима были мы.
За каждое нарушение определенных им правил следовало неминуемое наказание – объяснительная.
Непосвященному человеку может показаться, что объяснительная записка не может быть наказанием. Это лишь клочок бумаги, в котором содержится объяснение происшедшего. И не более того.
Однако это было не так.
Во-первых, написание объяснительной всегда сопровождалось обязательными  длительными и непрекращающимися нравоучениями декана, которые просто невозможно было слушать. Он вытягивал из тебя все жилы, высасывал соки, давил словами и избивал жестами. Это был классический энергетический вампир. В результате студенты выходили из деканата ошарашенные и не помнящие себя. При этом напрочь отбивалась охота в дельнейшем что-либо нарушать.
Во-вторых, объяснительные декан аккуратно складывал в личные дела студентов. После десятой объяснительной студента лишали стипендии, а после одиннадцатой – отчисляли из института.
Вот в таких нечеловеческих условиях приходилось нам учиться.
Жил я в то время в общежитии со своим однокурсником Мишкой Пузановым. Это был добродушный, слегка подвинутый на шмотках человек, атлетичного телосложения и не слишком далекого ума. Мы с ним неплохо ладили, и, в принципе, гармонировали друг с другом. Я был мозгом нашей компании. А он, если можно так выразиться, ее двигателем.
И вот однажды после бессонной ночи мы с Мишкой проспали лекцию. Пришли в институт только ко второй паре – на семинар.
Староста группы Серега Емельянов встретил нас в аудитории. Он был встревожен и дергался, как глухарь на току.
- Вы что, пацаны, проспали что ли? Дваждыдвадзе на лекцию приходил. Перекличку устроил. Со всего потока девятерых засекли, и вас в том числе. Сказал, чтобы после занятий – в деканат с объяснительной.
- Ёк-катеринбург, - выругались мы чуть не хором. Это ж надо, какая невезуха.
Дело в том, что обычно перекличку проводил (да и то не всегда) староста потока Игорь Сохацкий. Он жил в нашем же общежитии и считался Мишкиным приятелем. Поэтому, когда нас вдруг не было на лекции, он все равно отмечал нашу явку.
Но Дваждыдвадзе – это серьезно. Такой залет ничем не отмажешь. Положение осложнялось тем, что в моей папочке у декана накопилось уже восемь объяснительных, а у Мишки – девять.
Иными словами, количество объяснительных достигло критической массы и грозило выплеснуться крупными неприятностями.
После уроков мы обреченно поплелись к декану.
В коридоре стояли такие же страдальцы. Ровно семь человек. А с нами девять.
Я зашел первым.
Декан был хмурый и красный, как задница павиана. Едва я вошел, как получил лобовой удар по мозгам:
- Ты … (будто мы с ним на ты). Ты, Шувалов, до каких пор будешь измываться над российской системой образования? – проревел Дваждыдвадзе.-Я твое дело изучил вдоль и поперек. Кроме тебя, таких злостных нарушителей дисциплины, по которым армия плачет, в нашем институте не было и нет.
Тут я хотел сказать, что есть, и я знаю, по крайней мере, одного – моего соседа Мишку, но вовремя остановился. В нашем институте царствовала непреложная истина: когда говорит Дваждыдвадзе, следует молчать, иначе экзекуция автоматически продлевается в два, а то и в три раза.
- Молчать, - тут же проревел декан, видимо уловив по моему выражению лица, что я что-то хотел сказать.- Если я бывший полковник, это не значит, что я дурак. Я тебя научу, как на лекции ходить. Или ты у меня вообще ходить не будешь.
Ну, в общем, все как обычно.
Поскольку за весь период кровоизлияний в мой мозг я не проронил ни слова, мучения длились ровно пятнадцать минут.
Я вышел из кабинета декана и с сочувствием посмотрел на стоящих в коридоре страдальцев. Они жались к стенке и скулили. Руки и ноги у них бессистемно тряслись. Такую картину я видел в фильме «Возвращение живых мертвецов». Только в фильме все боялись самих мертвецов, а здесь – боялись они.
- Удачи, Миша,- хлопнул я приятеля по плечу. Помни – главное молчать.

Вечером мы с Мишкой сняли стресс бутылкой «Столичной». Причем Мишка выпил две трети, а я треть. Оно и понятно. Следующая объяснительная для него оборачивалась лишением стипендии, а для меня – только последним предупреждением.
В результате всю ночь я практически не спал. Наутро башка трещала, как перезрелый арбуз. Нервная система сбилась в хаос звуков и образов.
Будильник в семь утра звонил упорно, протяжно и мерзко до отвращения.
- Миш, выруби будильник,- просвистел я спросонья.- Я на первую пару не пойду. Сил нет.
- Да ты что,- Мишка разом проснулся,- только вчера залетели. Мне хватило. Меня же стипендии могут лишить.
- А меня еще нет, - сказал я,- у меня еще одна объяснительная в запасе. Да ладно, не парься. Снаряд в одну и ту же воронку дважды не падает. Если вчера Дваждыдвадзе перекличку проводил, то второй день точно не придет.
- А ведь и правда,- согласился Мишка, - ну тогда и я посплю.
Мы переставили будильник на 8-30 и снова завалились спать.
В 8-30 мы переставили будильник на 9-30, а потом на 10, а потом и вовсе выключили. Проснулись только в двенадцать и пошли в институт за стипешкой.
В коридоре института мы столкнулись с Серегой Емельяновым.
- Да вы что, мужики, совсем оборзели?- накинулся он на нас.- Дваждыдвадзе опять приходил. Перекличку провел. Всех на уши поставил. Рвал и метал. Где говорит, Шувалов и Пузанов? Я их к заставлю учебники зубами грызть и мух задницей ловить. Ждет вас завтра у себя без пятнадцати восемь.
- Вот это конец, - сказал Мишка и выразительно посмотрел на меня.- Зря я тебя послушал. Теперь мне действительно придется учебники грызть. Без стипешки пожрать не купишь.
 Настроение было испорчено. Мы по инерции получили стипендию в бухгалтерии и поплелись домой. На Мишку было больно смотреть. Он стал похож на прошлогодний картофель. Еще вчера он был твердый и круглый, а сегодня  – сморщенный, жалкий и никому не нужный. Я не мог допустить, чтобы Мишку лишили стипендии. Тем более что тогда мне пришлось бы его кормить за своей счет. Учитывая Мишины аппетиты, это поставило бы меня самого за грань выживания. Я решился.
- Миша,- сказал я твердо.- Я знаю что делать. Тащи йод и сахар.
Мишка посмотрел на меня взглядом побитой собаки, которую хозяин вдруг простил и ласково приглашает в дом.
- Что-что? – переспросил он.- О чем ты, Леха?
- Лечиться будем,- авторитетно заявил я.
После недолгих поисков я поставил на стол почти полный бутылек йода и пачку рафинада.
- План таков,- сказал я.- Мы поливаем йодом сахар и съедаем его. От этого у нас повышается температура. Мы идет в медпункт института, измеряем температуру и получаем справку, что мы больны. А назавтра у нас перед Дваждыдвадзе неопровержимое алиби.
Мишка возрадовался.
- Леха, откуда ты все знаешь, - возопил он, - Точно! Как я сам не допетрил.
Рецепт повышения температуры я знал с давних пор, еще со школы, но по правде сказать, ни разу им не пользовался. Поэтому абсолютной уверенности в удачном исходе эксперимента у меня не было. Другое дело –Мишка. Он ожил, как безнадежный больной, которому вдруг сообщили, что он пошёл на поправку.
- Скорее, Леха, - торопил он,- а то медпункт закроется.
Я осторожно накапал йод на кусочек сахара, до тех пор, пока сахар не стал коричневым, и сунул его в рот. Сахар имел наипротивнейший вкус. Лишь мысль о свидании с деканом поддерживала меня в трудную минуту поедания этой сомнительной пищи. Мишка же, ничтоже сумняшеся, насыпал себе полстакана сахара в стакан, вылил в него весь бутылек йода и стал поедать его с таким энтузиазмом, с каким обычно он заглатывал ужин в институтской кафешке.
Через минуту все было кончено.
Мишка сбегал к соседям за градусником и радостно доложил мне – 38 и 7. Он был вне себя от счастья. У меня температура оказалась пониже - 37 и 9. Но мне и этого было достаточно. Как ни странно, чувствовали мы себя при этом неплохо.
Однако в медпункте нас огорошили.
- Температуру то я вам померю,- сказал медбрат Фёдор, почесав в затылке.- Но справку не дам. За справкой вы в студенческую поликлинику идите. Тут она рядом. А то у меня строгие указания от деканата – справки студентам не давать.
Мы пытались его уговорить, но Федор был непреклонен.
Пришлось тащиться в поликлинику.
В регистратуре нам сказали, что сначала следует пройти доврачебный медосмотр. Мы отсидели в очереди и доврачебно осмотрелись. Осмотр состоял в том, что молоденькая медсестра, на которой Мишка в ходе осмотра обещал жениться, измерила нам температуру и давление. Моя температура снизилась с 37 и 9 до 37 и 5, а Мишкина – с 38 и 7 до 38. При этом у Мишки оказалось повышенное давление, чему он и был несказанно рад, даже не посчитав нужным скрывать свое ликование от медсестры.
- Видите, какое у меня горячее сердце,- декламировал он, - Оно принадлежит Вам. Можем завтра встретиться. Мне в институт не надо.
Я толкнул его в бок.
Медсестра выписала нам какие-то бумажки и направила к врачу.
Однако в кабинет врача была такая очередь, что я снова засомневался в результатах нашего сомнительного предприятия. В очереди Мишка оказался седьмым, а я – восьмым.
В течение часа врач принял только трех человек. До Мишки оставалось еще три, а до меня - четыре.
- Что-то мне нехорошо,- сказал Мишка,- Чувствую – температура падает. Не дай бог станет нормальной. Что тогда делать будем?
Я поддакнул.
- Пошли, - сказал Мишка,- у меня здесь недалеко подруга живет. Надо еще йоду долбануть.
Мы предупредили стоящих за нами в очереди реальных больных о том, что скоро будем, и бросились бежать к Мишкиной подруге. Благо, она жила прямо за углом.
Она открыл дверь, и я увидел Анжелу. Боже, как она была хороша. В розовом атласном халатике на голое тело и босоножках с пушистыми пампончиками на невысоком каблучке. Она была самой красивой на нашем курсе, и я не смел с ней познакомиться. Только смотрел издали и любовался. И вот я у нее дома. Фантастика!
А Мишка нисколько не смущался. Наш пострел везде успел. Мне даже стало немного обидно, что Мишка, оказывается, так близко знаком с моей мечтой.
- У тебя йод есть?- без приветствия буркнул Мишка.
- Не знаю,- протянула Анжела, - А на что он вам?
Мишка отодвинул Анжелу и прошел на кухню с таким видом, что здесь он был много раз.
- Давай йод, - сказал он, - Мне и Лехе.
Анжела пожала плечами и ушла в комнату. Вернулась она уже с йодом.
- А сахар?- потребовал Мишка.
Не дожидаясь ответа, он полез в висячий шкаф, достал сахарницу и забодяжил себе гремучую смесь в тех же пропорциях, что и раньше, вылив себе в стакан почти весь бутылек и насыпав полстакана сахара.
Анжела смотрела на нас с изумлением, не в силах выговорить и слова.
Мишка сожрал йодированный сахар и громко икнул.
Анжела поморщилась.
- Тебе тоже? – спросила она, тряхнув волосами.
Нет! При Анжеле я не мог есть эту гадость. От волнения я вообще вряд ли смог бы что то есть в тот момент. Я покачал головой.
- Не хочешь – как хочешь,- сказал Мишка и допил мой йод прямо из бутылька.
- Ну, все, Анжелка, пока,- сказал он,- Леха – за мной.
Мы, вышли из ее квартиры. Ходим, как Винни-пух с Пятачком, отметил я про себя. Недоуменный взгляд Анжелы я чувствовал спиной.
У кабинета врача мы оказались как раз тогда, когда подошла наша очередь.
Мишка зашел первым и вскоре вышел, улыбаясь, как сытый кот.
- Есть!- сказал он, помахивая справкой. – Теперь мне никто не страшен.
Я зашел к врачу.
Молодая женщина врач сидела за столом и что-то писала.
Я кашлянул.
Она подняла глаза и с каким-то скрытым неодобрением посмотрела на меня.
- Что у вас?
- Простудился, - говорю, - Температурю. Грипп, наверное.
- Берите градусник.
Я сунул градусник под мышку.
- Вот ходят тут всякие студенты, - сказала вдруг она,- Справки требуют. Что у вас там в институте происходит, если всем студентам справки нужны. Сегодня вы уже у меня пятнадцатый. И, главное, не больные вовсе. А всё плачут и требуют, плачут и требуют. Надоело всё это. И если у вас нет температуры – немедленно сообщу в деканат.
Я погрустнел. Мишка-то йоду дерябнул будь здоров. И днем, и у Анжелы. Надо было и мне выпить. Пересилить себя. Ну да что уж об этом говорить.
Врачиха подошла ко мне, обдав запахом лекарств, от чего мне сделалось дурно, и вытащила градусник.
Я замер.
- Извините, - сказала она, - устала просто от этих липовых больных. У вас-то температура. Маленькая, правда, всего тридцать семь. И все же. Отлежитесь дома денька три от греха подальше. Вот вам справка об освобождении.
Я вышел от врача, отупевший и обессиленный.
- Ну что? – спросил Мишка,- Проканало?

Три дня мы честно не ходили в институт. Справка врача давала такое право. И мне кажется, мы заслужили этот маленький отдых. А разве нет?