Судьбы дарованной миг. Глава восьмая

   Скупые строчки письма, чудом дошедшие из необъятных просторов родины, от Григория всколыхнули  Варвару.  Её  любимый  сыночек,  ненаглядная  кровинушка  – Гришанька,  ушедший  от  возмездия  со  стороны  дядьки  Захара  в  неизвестность  девять лет назад, наконец-то соизволил объявиться.
   Письмо  на  пожелтевшем  листочке  содержало  всего  несколько  строк:

   Доброго  здравия  вам,  мои  родные  домочадцы.  Не  давал  о  себе  знать  не  из желания  не  писать  –  я  постоянно  думал  о  вас  всех,  родные,  а  из-за  боязни,  что Тениз сделает донос на меня. Или, хуже того, кинется меня искать, чтобы отомстить.  Я  поначалу  долго  скитался  по  поездам,  в  одном  месте  дважды никогда  не  ночевал,  было  трудно  с  питанием  и  ночлежками.  Был  пойман  в Саратове  как  беспризорник,  попал  в  руки  к  хорошему  человеку  –  офицер  Красной армии  –  настоящий  мужик.  По  моей  истрепавшейся  метрике*  он  оформил  меня бойцом  в  свою  часть  и  поставил  на  довольствие,  а  затем  сделал  из  меня хорошего солдата. Под его присмотром прошёл школу молодого бойца и был рекомендован  в  военное  училище.  Сейчас  с  одним  кубарём**  направляюсь  эшелоном  на  Дальний  восток.

   Находясь за тридевять земель от родных мест, Григорий не мог знать о том, что  произошло в Сиротино после того, как он отправился странствовать по белу свету.   Не знал он и того, что озорная дивчина Татьяна, перед которой он гоголем ходил на  руках, вышла замуж за военного лётчика и вместе с ним моталась по дальним  гарнизонам. А потом, когда началась война, муж её погиб, она овдовела. Во время  бегства от оккупантов под одной из бомбёжек потеряла своих детей. Убитая горем,  рано поседевшая Татьяна, вернулась в свою опустевшую хату и жила тихо и скромно,  стараясь  лишний  раз  не  встречаться  с  сельчанами.
   Варвара  несколько  раз  вместе  с  детьми  перечитала  послание  от  Гришатки  и, аккуратно  сложив  бумагу,  спрятала  его  у  себя  на  груди.
   Истощённый  голодом  Андрей  в  меру  своих  сил  порадовался  за  брата. 
   К тому времени в Сиротино находился и муж Варвары – Григорий, приехавший из  Валуек для восстановления  подорванного  многолетним  тяжёлым  трудом  здоровья. 
   Депо  из-за  отсутствия  рабочих  практически  прекратило  работу,  цеха  и  мастерские  были закрыты,  работа  железной  дороги  была  парализована,  кругом  царили голод и разруха.   
   От своих деповских знакомцев Григорий знал, что люди бегут с голодных мест   Украины,  Поволжья  и  южных  областей  России  в  Казахстан  и  Сибирь.
   На семейном совете он предложил покинуть эти места, но Варвара яростно воспротивилась  этому.
   - Никуда я отсюда не поеду, здесь и только здесь моя Родина. Не та земля дорога, где медведь живёт, а та, где курица скребёт. И пусть в не родном дому сейчас живу, но Шелаево отсель недалече – там я родилась, там мои сестрица с братушкой, там и моя матушка лежит в землице, которую она всю жизнь поливала солёным потом и горючими слезами. А если доведётся и мне помирать, то буду и я в  родной  земельке  век  вековать.  Родная  землица  –  родной  дом  и  кормилица. Здесь  в  землю  бросишь  крошки,  а  достаёшь   лепёшки.
   - Варя, ты посмотри вокруг. – возражал ей Григорий.– Всё разорено, нищета,  люди от голода мрут, нам с тобой детей сохранить и взрастить надо, а там, бог  даст, и внучат дождёмся. Ты посмотри на Андрея – он же тенью ходячей стал, того   и гляди ветром с ног повалит. Ему уже 25, а выглядит на четырнадцать, от силы на  шестнадцать. А меньшой Ванятка – в чём только душа его держится, слава богу, что   жив  ещё.
  - Ничего, выдюжим. Бог терпел и нам велел. Кто мать – сыру-землю любит, тот  голоден не будет. Ты у меня, Гриша, сам худосочный по породе и сыны в тебя пошли.  А дочери в меня статью взяли. Анютка вон, по летам своим в сок вошла – пуговки на  кофтёнке удержать мощь телесную не могут. Машка тож на подходе к полному   созреванию – восемнадцать как-никак ей. Им поголодать чуток сейчас в самую пору,  а не то разорвёт раньше времени. – Варвара с материнской гордостью посмотрела на  дочерей.
   - Я слыхал от добрых людей, что в Казахстане жизнь сейчас сытная. У тебя там же сестра родная проживает. Может, я съезжу к ней за хлебушком или кого из детей  отправим  к  тётке.
  - Тебе ехать к свояченице нельзя, с минуты на минуту вызвать могут на твою железку. Разруха разрухой, а жизнь продолжается, и восстанавливать страну без паровозов и железных дорог никак не возможно. А в твоё отсутствие Андрейка был  за мужика в доме и на нём держалось всё хозяйство, так что ехать ему тоже не с руки. Остаются девчата. Мы без них, даст бог, перебьёмся и прокормимся чем нэть.  Одну в такую даль не пущу – боязно. Пусть обе едут, всё ж веселее будет, да и  отойти по надобности от поклажи по одной сподручней. А мы здесь как-нибудь   выкрутимся.
   На том и порешили. Григорий пошёл ладить повалившийся забор. Варвара села за  письмо к своей сестре Марии. А Нюся с Мусей – так с детских лет называли друг  друга сёстры – стали собираться в дальнюю дорогу. Подобрали добротную и неброскую  одежду, чтобы яркими нарядами не выделяться среди массы кочующего народа.
   В складках широких юбок пришили потайные карманы и сложили туда всё  необходимое для поддержания женской красоты.
   Прошло  несколько  дней.  Григорий,  как  и  предвидела  Варвара,  получил  срочную телеграмму,  которой  его  вызывали  на  работу.
   Восстанавливать  и  строить  новые  цеха,  фабрики  и  заводы  по  партийному  призыву  центральные  комитеты  регионов  России   направили   тысячи   рабочих   в южные области, пострадавшие от голода и разрухи. Для перевозки станков,  оборудования  и  огромных  масс  трудящихся  требовались  поезда,  которые  шли  непрерывным потоком по всем направлениям. Умелых  машинистов катастрофически  не  хватало.  Григорием  снова  завертела  линия  крайней необходимости  под  сильным  понятием – НАДО.
   Перед  отъездом  Григорий  своим  дочерям  отдал  тульский  медовый  пряник, завёрнутый  в  материнский  платочек.
   - Вот  пряничек  –  гостинец.  Смотрите,  какой  красавец,  с  рисунком  и  надписями. Сохранял младшенькому, но вам сейчас нужнее. Отдаю его вам в дальнюю  дорогу. Здесь худо-бедно и без сладкого проживут, а вам что-то есть надо в пути   или хоть чаю попить. Мне его несколько месяцев назад подарил один хороший человек. Пряничек, конечно, засох уже и превратился в твёрдую каменюку, но   ничего, его можно в горячую водицу окунуть и постепенно слизывать.
   Отправляя в конце февраля дочерей  в  поездку,  Варвара  рассчитывала  на  то,  что они обратно  вернутся  к  началу  весенней  страды  с  мешком  драгоценного  зерна  –  так необходимого  для  восстановления  посевного  запаса.

   Где-то с женской   хитростью,   где-то   с   настойчивым   упорством  и  даже  наглостью,   где-то   с   настоящим   боем   до   умопомрачительного  визга,  на  бесчисленных перекладных, а где-то и вовсе пешком от пункта до пункта с   большими трудностями, но всё же добрались Нюся с Мусей до малоприметного  жилища  тётки.
   Небольшое  поселение  Жараспай,  затерянное  в  бескрайних  степях  и  продуваемое всеми ветрами, имело несколько проулков, переулков и проходных дворов среди почти однотипных глинобитных строений. В середине марта, когда сёстры, наконец-то, попали в пункт назначения, зелень в поселении наливалась буйным цветом, красиво и с тончайшим ароматом цвели сады яблонь, груш, абрикосов, алычи
и черешни.
   Мария  Леонтьевна  встретила  племянниц  с  нескрываемой  радостью,  но  удивление отпечаталось на её лице ещё больше. Накормив путниц, она долго  расспрашивала   их   о  путешествии  и  обо  всех  новостях,  а  потом  и  сама  поведала о тех трудностях, которые поджидали её семью в дороге и здесь.  Почти  девять  лет  разлуки   и  суровой   жизни  вдали  от  родных  мест  изменили  характер  Марии  –  она стала  лучше  и  с  пониманием  относится   к   простым   смертным   людям,   которые   в  ранней   её   жизни   в   Сиротино   были  лишь  холопами  и  батраками,  необходимыми для  её  ублажения.  После  принудительного  переселения  Мария  Леонтьевна  с  Тенизом  и  Василисой  попали  в  окружение  обычных сельских тружеников, живущих только за счёт своего непосильного труда  на  выпасе скота и  возделывания  клочка  земли.  Эти  то,  в  душе  простые  люди, и помогли поначалу семье переселенцев со словами – мы все на земле только гости;  вы ехали сюда добра наживать, а пришлось, как и всем, в нужде проживать; живём   мы не пышно – нигде нас не слышно.
   К  моменту  появления  Нюси  и  Муси  в  степном  поселении  их  двоюродная сестричка  Васятка  уже  успела  выйти  замуж  за  местного  жителя,  проживала  в  его  доме  и  имела  на  руках  крохотную  дочурку.  Её  старший  брат  Тениз,  отпустивший  жиденькую  бородёнку,  к своим  27 годам семьёй ещё не обзавёлся, но уже успел покуролесить среди женщин, за что поселяне его хорошенько отдубасили и  теперь он имел очень жалкий вид со взглядом затравленного волка, в котором   сквозила явная злость и ненависть ко всему роду человеческому.
   Увидев   сестёр   на   пороге   своего   обиталища,   Тениз    сразу    же    возненавидел их и решил выместить на них всю накопившуюся злобу.
   - Что,  курвы,  на  сладенькое  прилетели?  Довела  ваша  власть  до  такой  нищенской сумы, что даже с протянутой рукой милостыню просить приехали? И к кому  припёрлись – к нам, обиженным этой же властью. Да нам тут и самим жрать нечего  –  нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поёт.
   - От сумы и от тюрьмы не зарекайся, – быстро отреагировала Нюся – было  времечко, осталось одно бремечко, нависшее тяжёлым ярмом над всеми православными.
   - Все наши несчастья и беды от вашей злосчастной семейки. Меня ваш братуха  Гришка штырём пропорол, скотина малолетняя, шрам вон на пузе на всю жизнь  оставил,  подлец.  Батяню  нашего  со  Стёпкой  из-за  вас,  голодранцев,  расстреляли краснопузые сволочи. И здесь, в этой дыре, в тьмутаракани,  не без   вашего участия мы оказались. А теперь явились – подайте, ради Христа.
   - Тебя послушаешь, все вокруг виноваты. Неча на зеркало пенять, коль рожа крива. Мы что ль виноваты в том, что у тебя сейчас из разбитого носа кровавая  сопля свисает, вся морда синяя от побоев и козлиная борода всклокочена, а? Опять   все дураки вокруг, а ты самый умный, да? Лучше убери свою немытую харю по далее   от меня.
   Последние слова Аннушки взбесили Тениза и он набросился на неё с кулаками. Девушка  отчаянно  боролась  за  свою  жизнь  и  с  неимоверным  трудом  сопротивлялась ему,   оставляя  на  лице,  шее  и  руках  изверга  глубокие  царапины  от  ногтей  и  укусы  от зубов.  Избитую до беспамятства и в полностью разорванной одежде Нюсю Тениз оттащил  за  волосы   в  ближайшие  кусты  и  с  озверением изнасиловал там, от чего впоследствии она уже никогда не смогла стать  настоящей  матерью  и  не  имела  своих  детей.  Придя  в  чувство,  Анюта  сразу  же  попросила  сестру  не  сообщать  о произошедшем  матери  Варваре.
   Чувствуя вину за своего сына, и чтобы он не сотворил подобное с Мусей, Мария  Леонтьевна выгнала под надуманным предлогом Тениза в степь на несколько дней, а сама, как могла, быстренько подлечила примочками племянницу, достала ей какую-никакую  одежонку,  собрала  харчи  в  дорогу  и  насыпала  полмешка  зерна.
   - Езжайте, девоньки, побыстрее от нас подальше. Не дай бог, заявится мой оболтус и натворит ещё бед. Он, хоть и охальник окаянный, но всё ж родной сын и  как-никак мужик в доме, а без мужика нам не выжить тут. Езжайте с богом, не  поминайте  лихом.
   Обратная дорога из бескрайних степей Казахстана до родного порога была столь же длинной и опасной. Чтобы в пути голодные побирушки и лихие люди не украли драгоценное зерно, девчата распределили его по потайным карманам, по мелким мешочкам, кулёчкам и платочкам, подвесив их на прочных верёвочках на поясе под  юбками таким образом, что они свободно болтались, не мешали и не оттопыривались из-под одежды при ходьбе. Конечно перевозка груза надлежащим образом вызывала  своего рода неудобства, но сёстры были  согласны  на  всё,  лишь  бы  довести  в  целости  драгоценную  ношу.
   Варвара  Леонтьевна  проплакала  все  слёзоньки  и  все  глазоньки  на  дорогу проглядела,   ожидаючи   дочерей  из  опасной  поездки.  Анна  с  Марией  оказались  дома  лишь   на   Благовещение   Пресвятой   Богородицы.   Почерневшие   глазницы  матери  выдавали  непомерное  горе.
   - Не дождался вас Андрюшенька, схоронила я его десять дней назад. Иссох весь, родимый.  Всё  для  Иванушки  старался,  сам  ничегошеньки  не  ел  –  пусть,  говорит,  хоть  меньший  выживет.  Остались  мы  с  вами  одни  на  хозяйстве.  Григория моего в Валуйках крепко к работе привязали  –  ни  дня,  ни  продыху  не дают, хорошо ещё, что жив пока. Старшего, вот, уберечь не смогла от  ненасытной   смертушки.  Гришка где-то на краю света – за тридевять земель от родного дома.  Ванюшка  по  своей  хилости  нам  не  помошник.  А  сеять  уже  пора  подходит.  Земля  родная  кормит  людей,  как  мать  детей.  Кто  землю  лелеет,  того  и  земля  жалеет,  а  кто  надеется   на   небо,   тот   и   сидит  без  хлеба.
   - Ничего, маманька, выдюжим, – вступила в разговор Муся – кажный дён будем  землицу ворошить для посева, глядишь, и управимся к сроку. Без посильного труда  хлеб не уродится никогда, эт толь глаза наши страшатся, а руки всёж любу  работёнку да делают.

   Меж  тем  события  разворачивались  как  в  известной  пословице:  человек предполагает,  а  Бог  располагает.  Никто  не  знает  наперёд,  что  завтра  с  ним произойдёт.
   В далёком поселении Жараспай, вернувшийся из бесцельной поездки в степь Тениз,   набросился с оскорбительными упрёками на свою мать. Он был в ярости и хотел  вылить накопившийся гнев на ком-либо – идеально для этого подходили Нюся с Мусей,  но их уже там не было. В поисках сестёр, взбешённый Тениз устроил погром в   соседних постройках, на что местные мужики снова ему как следует наваляли по   рёбрам, связали по рукам и ногам и бросили его в скотском хлеву. С неделю   провалявшись на пропахшей навозом гнилой соломе, Тениз перетёр верёвки, выбрался  из заточения и, никому не сказав о своих целях, направился в далёкий путь в  сторону Сиротино. В родной деревне, сильно обросший и в замызганной одежде,   Тениз объявился в последних числах апреля.
   К тому времени Варвара с Анютой и Марусей уже закончили посевную страду, отдав  неимоверные  усилия  на  обработку  родной  землицы.  Посильную   помощь   им  оказывал и Иванушка – на его плечи возлагалась очень ответственная работа:  перебрать  зёрна,  очистить  их  от  мусора  и  уберечь  все  зёрнышки  в  сохранности от посягательств  птиц  и  мышей.  Усталые  и  довольные  они  возвращались  с  полевых работ,  когда  вдруг  увидели  чёрные  столбы  огня  над  деревней  и  услышали  людские крики  “Пожар”,  “Поджог”.  Полыхало  насколько  строений в центре, суетившиеся сельчане не могли справиться с сильным огнём. В   бессильной   ярости   им  пришлось  отступиться  и  смотреть  со  стороны  на  догоравшие остатки бревенчатых срубов. Со стороны окраины через некоторое время   послышались возбуждённые крики  “Поймали”,  “Поджигателя поймали”.  К  стихийной  сходке деревенских жителей приволокли связанного мужика с всклокоченной бородой.  В нём нельзя было сразу признать Тениза, лишь одна Анна признала своего обидчика   и, плюнув ему в лицо, произнесла вполголоса:
   - Ну что. Бог шельму метит. Сколько верёвочке не виться, а конец будет. Теперь  за   все  грехи  ответишь.  –  И,  повернувшись  к  народу,   Анна  с  гордо  вскинутой  головой  уже  в  полный  голос  заявила  –  Это  Тениз  –  Тениз Захарович Мисхалов,  он  из  раскулаченных.
    Среди  собравшихся  сельчан  пронёсся  возбуждённый  ропот  нескольких  голосов  – “расстрелять  как  собаку”,   “вздёрнуть  на  берёзе”.
   - Я сжёг только своё, – оправдываясь, заговорил Тениз дрогнувшим голосом – чтобы вам, голопузым, не досталось наше имущество, нажитое трудом моего отца. Его   и расстреляли тогда только за то, что он умел жить и не просто жить, а жить  хорошо, а вас, беспортошников, это всегда раздражало.
   На  возмущённые  и  негодующие  голоса  среди  сельчан  решил  ответить  бригадир Степан  Винник:
   - Товарищи. Товарищи мужики и бабы. Трудное время у нас ныне на дворе. Мы  только что пережили самую лютую неурядицу. Поголовье скота из-за отсутствия кормов  уменьшилось  в  десять раз,  а  те  несчастные  скотинки,  которые  ещё  держатся благодаря вашему самоотверженному труду,  должны нам помогать в поднятии разорённого хозяйства. И это ещё хорошо, что вы, сельчане мои дорогие, позабирали  в свои дворы оставшихся овец, коров и лошадей. А иначе погорели бы и они на той  ферме, которую спалил этот ирод.
   Гул  одобрения  прошёлся  по  толпе.
   - Сгорели  наш  клуб  и  несколько  домов.  Вот  вы  предлагаете  вздёрнуть  негодяя. А восстанавливать порушенное кто будет? Я вот что удумал – надо посадить на цепь мерзавца, пусть он своим прилежным трудом искупит свою пакостную вину, пусть помогает  отстраивать  сожжённые  дома  и  клуб.
   Волна   одобряющих   голосов   снова   пробежалась   по   сходке   народа.
   - Товарищи, – продолжал Степан – в этом году нашему родному Сиротино исполнится 265 лет***. Предлагаю всем миром незамедлительно и дружно взяться за постройку нового клуба и уже в новом помещении торжественно отметить это важное  для нас с вами событие. Про погорельцев нам с вами тоже не стоит забывать,  поможем всем миром им. Сами знаете, что гуртом и батьку легче бить. Нам нечего бояться, коль друг за дружку держаться. Что касается гражданина Мисхалова, то он  будет, конечно под особым присмотром, нам помогать до тех пор, пока его не  заберут в НКВД – согласны, товарищи.
   После толковых слов бригадира голоса сельчан, несколько возбуждённые ранее, слегка  поутихли.  Народ  стал  расходиться:  мужики  обсуждали  проблему  предстоящих работ, а женщины, перепачканные сажей и копотью, увидев лица подруг, стали смеяться и подшучивать друг над другом.
   При разборе пепелища сгоревшего клуба, кстати, перестроенного из бывшего постоялого   двора   Мисхалова,   была   обнаружена   примятая,   но   аккуратно  запаянная по верхнему срезу, гильза от полевой 76-и миллиметровой пушки времён первой мировой войны.  В  ритме  трудового  порыва  сельчане  на  гильзу  особого внимания  поначалу  не  обратили,  лишь  Тениз,  хищно  сверкнув  глазом,  заприметил место  куда  её  положили.  К  сумеркам  уставшие  люди  стали  постепенно  расходится по своим  домам,  предварительно  договорившись  о  дне  грядущем  и  о  фронте предстоящих работ. Погорельцам из шести сгоревших домов предложили занять пустующие избы.  Варвара  Леонтьевна  с  дочерями  и  сыном  поселилась в домике рядом со школой. Домик этот уже несколько лет пустовал. Он был в стороне от выгоревшего центра усадьбы и принадлежал двум старушкам, не  сумевших  пережить  голодные  годы  конца  двадцатых.
   Тениза поручили под опеку сторожа Игнатыча, который с давних пор, ещё при царской  власти,  жил  и  сторожил  при  церкви,  а  потом  и  при  школе.
Сколько  лет  было  Игнатычу,  он  уже  и  сам  не  помнил.  При  церкви  в  его обязанности входило не только присмотр за имуществом, но и изготовление свечей, и  уборка территории, и развешивание украшений к праздникам. 
   При переделке храма под школу Игнатыча никто не тронул, он остался на своём  месте и даже обязанности его сохранились, только вместо свечей он теперь  выстругивал меловые палочки, которыми дети писали во время уроков на чёрной  школьной  доске.
   Ночью Варвара услышала приглушённый крик. Выбежав на, освещённую лунным светом  улицу,  она  увидела  лежащего  на  пороге  школы  Игнатыча  и  мелькнувшую тень  убегающего в сторону пожарища человека. Заподозрив неладное, Варвара подняла крик. Взбудораженные криком селяне, быстро сообразив в чём суть переполоха,  кинулись  на  поиски  беглеца. 
   Игнатыча  спасти  не  удалось  –  разбитая  о ступеньки  голова  была  вся  в  крови,  а  закатившиеся  потухшие  глаза  говорили  сами  за  себя.
   Тениза поймали недалеко от сгоревшего клуба – он крепко прижимал к себе гильзу, обнаруженную ране при раскопках сгоревшего клуба.
   Утром из Валуек прибыли сотрудники НКВД, расспросили о событиях местных  жителей, среди которых оказалась и Маша:
   - Энтот ирод полдеревни спалил, вона – одне пепелища перед зенками вкруг. А то  што он весь чумазый и замазурик, так то наши мужики заставляли его пожарища разгребать. А на ночь его оставили под присмотром Игнатыча. Так энтот подлюка  убил Игнатыча. И хтозны, каково оно могло быть далее кубыб ни Игнатыч. Вскрикнул,  родимый, перед смертушкой, всполошились люди – всем миром поймали сызнова злодея.  Што касаемо той гильзы, будь она проклята – хороший человек погиб из-за ей, так   при разборе пепелища нашли ея. А што у ей заховано внутрях – мы не знаемо. Можа  каки богатства тама. Сгоревший клуб был в имении евойного папаши, который   первейшим мироедом здеся был. Можа чего и схоронил папашка в энтой чёртовой  железяке. Не зря же энтот кровопивец порешил Игнатыча. Хтозны, можа поживиться  хотел папашкиным схроном.
   Закончив необходимые дела, бойцы из НКВД увезли связанного Тениза и забрали с  собой  нераспечатанную  гильзу. 
   Спустя   какое-то  время  по  Сиротино  прошёл  слух  о  том,  что  убийцу  и  поджигателя  –  Мисхалова  Тениза  –  надолго  арестовали  и  отправили  этапом  на Колыму и что в той самой гильзе находились царские золотые червонцы, россыпь  бриллиантов  и  пачка  ассигнаций  разного  достоинства.


   *Метрика – устаревший документ – свидетельство о рождении.

   **В Красной армии в период с 1924 по 1943г.г. существовали офицерские знаки отличия на петлицах. В данном случае употребляется разговорное значение одного кубика в петлице, что соответствовало званию младшего лейтенанта.

   ***Датой  основания  деревни  Сиротино  считается  1667 год,  и  была  она  раньше  селом,  поскольку,  по  историческим  данным, здесь стояла белокаменная церковь,  которую с 1927 года переделали под начальную школу. В селе было более полутора сотен дворов,  работали  магазин,  овцеферма,  конюшня,  кузница  и  собственная  мыловарня.