Рождение сказки

1. Рождение тридесятого
Молодой Кощей сидел на берегу Смородины-реки и наблюдал, как по тёмным ее водам плывут отражения облаков. Переправы через реку не было, да и не должно было быть. В подписанном вчера вечером документе так и числилось: «Земли, ограниченные по верху синим морем, а по низу - Смородиной рекой, с обеих же сторон вдоль этих водоёмов — доколь достигнет силы и удачи удержать».
Молодой Кощей купил себе царство. Ну, как царство — землю, поросшую мелким кустарником, имевшую на себе сколько-то изоб, сколько-то сараев, сколько-то полей и лугов, несколько пригодных для судоходства заливов (без обустроенных гаваней), сколько-то обитателей (по большей части волшебного происхождения)... Правду говоря, великий маг купил пустырь.
В то же время, и заплатил он за него, как за пустырь. Отдал траченую молью скатерть-самобранку, которая из еды выдать могла только хлеб, солёные огурцы, да луковую тюрю, а из питья — квас и зелено вино, да сапоги-скороходы, не налезавшие ни на одну человеческую ногу, будь то нога хоть младенца трех лет, хоть богатыря, хоть красной девки. Впрочем, если их надеть на руки, и на руки же и встать, то могли те сапоги унести тебя на самый край земли.
В общем, обе стороны сделки разошлись довольные приобретением, и в тайне смущенные тем обстоятельством, что, кажется, надули своего простодушного контрагента самым бессовестным образом. Молодой Кощей, впрочем, посмущался-посмущался, да и стряхнул неожиданный стыд прочь, как стряхивал со своих буйных кудрей иглы сосен, которыми так богат Пиринейский полуостров, в давно прошедшие годы. А стряхнувши, немедленно простёр вперед правую руку («длань» по-казенному) и властно сказал («рёк» по-казенному):
— Да знают все: отныне и навеки это царство будет под моей рукой, в знак чего даю ему название: «Тридесятое». — Потом щелкнул пальцами, и выскочивший невесть откуда летописец принялся старательно царапать на бересте первые исторические слова.
Молодому Кощею не терпелось приступить к работе.


2. Рождение моста
Молодому Кощею хотелось приступить к работе, то есть хотелось начать править. Но править пока было решительно некем (не считать же летописца, который все еще калякал что-то на бересте).
Новоиспеченный царь на минуту задумался, и решение словно само собой появилось перед его внутренним взором. Пока в тридесятом маловато населения, потому что попасть туда крайне сложно — с моря мешает скалистый берег, а реку Смородину вброд переходить никто не решался. Ну, до моря он еще доберется, а с рекой надо действовать незамедлительно!
Молодой Кощей опять простёр правую руку («Длань» привычно начертал летописец) и сказал («Рёк» было нацарапано на бересте):
— Мост, стройся!
По правде сказать, в голове у великого мага сложился образ красивого многоярусного сооружения на римский манер. Но для римского манера потребен мрамор, потребны каменщики, рабы, надсмотрщики, ликторы и еще бог весть кто и что, вплоть до лупанариев. Ничего этого в распоряжении у молодого Кощея не было. А был ивняк, чьи гибкие ветви свешивались и плескались в тёмной воде реки Смородины.
И эти ветви поднялись, вытянулись, принялись виться и сплетаться, тянуться друг к другу с противоположных берегов, расти и множиться, и так до тех пор, пока лёгкий, шириной ровно такой, чтобы мог проехать всадник в одну сторону, а телега бы уже и не прошла, мостик не перекинулся через реку.
Несложное это колдовство так вымотало молодого Кощея, что он пошатнулся и чуть не упал. «Эге! — сообразил правитель тридесятого — да река-то непростая!», и решительным, хотя и шатким шагом прошёл по мосту и пересёк великую реку Смородину.
И тут, собственно говоря, и случилось то, о чём я могла бы умолчать и со всякими экивоками и намёками сообщить много позднее, но я и так уже пятнадцать лет всячески обхожу эту тему, так что пора и выдать самую главную тайну Кощея.
Когда молодой, красивый и златокудрый Кощей ступил на тот берег великой реки Смородины, он почувствовал, как земля тридесятого стала тянуть из него соки. И одновременно он почувствовал, что сам стал тянуть соки из земли тридесятого. И этот мгновенный и очень мощный обмен энергиями  изменил и Кощея, и тридесятое. Теперь они были связаны навсегда.
Тридесятое стало царством Кощеевым, а Кощей стал бессмертным. Вот так вот это и произошло.


3. Неприятное знакомство
В бессмертии своём молодой Кощей убедился почти сразу же. Не успел он оправиться и осознать те силы, которые влилилсь в него, когда он ступил на земли тридесятого, как раздался разбойничий посвист и что-то тяжёлое обрушилось на его златые кудри сверху.
Было похоже, что он снова вступил в битву с великанами, и со всех сторон на него летят каменные глыбы. Великий маг только собрался исцелить свои раны, как неожиданно убедился, что никаких ран не было — голова не ныла и даже не кружилась. А сверху, между тем опять донесся боевой свист. Недолго думая, Кощей сотворил короткий портал и переместился на четверть версты.
Оттуда уже разглядел нападавшего. Это была натуральная бабка, очень старая, крючконосая, в мохнатой кацавейке. Летела бабка в каменной ступе, а по голове она его приговорила, видимо, каменным же пестом, который крепко сжимала жилистыми тощими руками. Бабка, между тем, его тоже заметила и помчалась к нему слишком быстро, учитывая вес и размеры ступы.
Кощей сотворил огненный шар и метнул его во врага. В полете шар превратился в комок какой-то болотной жижи, и шлёпнулся бы, безвредный, наземь, если бы маг не влил в него дополнительную энергию. Жижа впилилась прямо в бабку и залепила ей рот и нос, так что пронзительный свист больше не резал уши.
Но ступа лететь на Кощея не перестала, так что пришлось кувырком с оборотом уйти в сторону, и оттуда уже наблюдать, как снаряд приземлился, взрывая землю, аккурат в то место, где четверть секунды назад стояли ноги властелина (он уже немного засомневался, так ли это) тридесятого.
Одновременно с этим пришло понимание, что магией стихий с бабкой не совладать: бабка, сама по себе, была стихией. Кощей выхватил кинжал, и, пока старуха не опомнилась, прижал острое лезвие к грязной шее.
— Милок, ты чегой-то? — елейным голосом спросила бабка. — Аль не потрафила чем? — от такой наглости великий маг не знал, что ответить.
— Что ты тут делаешь, милок? — продолжала лебезить старуха, протирая споро глаза от болотной жижи и, казалось, свосем не обращая внимания на кинжал. — Дело пытаешь или от дела лытаешь? Устал, поди, с дороги? Может, блинков? Или баньку?
— Какую баньку? Где здесь банька? — очень хотелось оглянуться, но нельзя было упускать из виду коварную старуху.
— Оченно простая банька. По-черному, по старинке, уж извини. Зато какой веничек! Березовый, да с пижмой, сама сбирала, сама вязала... Да ты чего, милок, осерчал, что ли? — Кощей меж тем сотворил нерушимые путы, которые стянули бабке руки и ноги.
— Чтой-то ты, милок, не ласковый. — заключила старуха и взглянула прямо в глаза Кощею честными, полными вызванных незаслуженной обидой слёз, глазами.
— Как тебя зовут? — спросил великий маг, вспомнив, что иногда самое главное в волшебном бою — это знать имя противника.
— Эх, милок, туда же, не знашь с кем, а дерешься, — миролюбиво упрекнула его старуха, сложила губки бантиком и стыдливо покраснела (я не вру, нежно розовый румянец действительно пробился на смуглых от загара щеках бабки) — Бабой- Ягой здешние кличут меня. Можешь и ты так называть, коли не шутишь.

4. Знакомство продолжается
Повязанная баба-яга была необыкновенно разговорчивой. В пять минут став с Кощеем за панибрата она рассказала ему, что заячий помет в этих местах необыкновенно хорош, и медвежий тоже, чего нельзя сказать о козлином роге и барбарисе.
Произнося слово «барбарис», старуха кривилась и потихоньку сплевывала сквозь зубы, видимо, ей не нравились кислота и терпкость этой ягоды, а не ее волшебные свойства, о каковых, кстати, молодой Кощей ничего не знал.
- Ты б, милок, ни за что живым не ушел, а ежели б ушел, ни за что бы меня не повязал, если б тебя земля здешняя не полюбила. Меня-то она только терпит, а вот ты ей по душе пришелся, сразу видно! Не знай, может, потому что ты такой красавчик? Я бы и сама, если б помоложе была, за тобой приударила. Да ты не смотри, я не всегда была скрюченная и хромая! – Кощею не верилось.
- А, может, все-таки развяжешь меня, да и того, баньку? Пропарю тебя, прожарю, будешь еще краше!
И молодой Кощей не выдержал потока бабкиной болтовни – сдался. Развязал старуху, немного удивился, когда старуха указала ему на невесть откуда появившееся строение, стоявшее на мощных когтистых лапах, которые яга называла ласково «курьими ножками», и которым, кстати сказать, это название нисколько не подходило, даже послушно пошел за старухой в эту самую избу, даже сел на лавочку и принялся ждать, пока бабка шуровала в огромном устье печи, полном черно-красных угольев, и кипятила огромный котел воды.
- Ну, вот, милок, готово! – выгребя все уголья, заявила, наконец, яга. – Лезь в устье-то! – И заметив недоумение Кощея, добавила. – Да небось, жаром тебя распарит, как вылезешь, я тебя веничком охвощу, а потом водичкой окачу. Будешь молодец молодцом!
В общем, многомудрый маг сдуру полез в печь. А бабка, споро заслонила устье заслонкой, закрыла чугунным воротом, уголья еще тлевшие все покидала обратно, раздула и… И ничего Кощей не сгорел! Вы же помните, он стал бессмертным!
Семь потов сошло с бабки, когда она увидела, как разлетается на мелкие куски заслонка, а властелин тридесятого споро выскакивает, и правда, молодец молодцом, как она и обещала. Но яга не сплоховала, а тут же подхватив веник (и вправду ароматный и густой), принялась охаживать мускулистого гостя, не давая ему слова молвить, а потом обдала водой (сначала теплой, затем прохладной), и протянула с поклоном льняное полотно и свежую рубаху и даже невесть с кого снятые (подумал Кощей) порты, расшитые цветами граната.
- Да тут у вас, бабка, на слово никому верить нельзя? – полуутвердительно спросил Кощей, отхлебнув из глиняной корчаги остро пахнувшего кваса.
Старуха пожала плечами.
- Устными договоренностями, значит, не обойдёмся? – тут невесть откуда выскочил прилежный отрок с длиннющим куском хорошо выделанного пергамента в руках, с чернильницей, подвешенной к поясу, и парой гусиных перьев, заткнутых за ухо.
После многочасовых переговоров был составлен и подписан высокими сторонами некий документ, который лёг в основу ныне обширного и неукоснительно исполняемого законодательства царства Кощеева. Так в тридесятом появилась юриспруденция.

5. Еще не Сине море
Банька у яги и вправду была знатная! Освежающая, дающая силы и энергию, бодрящая… И в венике ли тут было дело, в ядреном ли квасе (молодой Кощей очень опасался, не добавила ли туда старуха столь рекламируемое ею медвежье дерьмо), в удивительно вдохновившей ли властелина тридесятого процедуре составления юридических документов – право, не знаю. Да только царь возжелал немедленно обозреть удалённые окраины своего царства.
А поскольку слева и справа у царства границ, как мы помним, ещё не было, великий маг решил переместится наверх, к Синю морю. Кстати сказать, верх, низ, лево и право не имеют никакого отношения к сторонам света. Да и вообще я сомневаюсь, что стороны света имеют какое либо значение в тридесятом. Эти указания направления даны были продавцом земель, ныне известных, как царство Кощеево, произвольно, исходя из того, как он разместил на своем бедре старую, обтерханную карту, вырезанную, по всей видимости, из какого-то сотканного в незапамятные времена и уже сильно полинявшего ковра. То есть, «Верх» тридесятого приходился поближе к коленке данного сомнительного субъекта, а «Низ» почти что упирался в хм…, в общем, в пах.
Поэтому не воображайте себе, что, раз Сине море находилось наверху, то оно было северным, суровым и трудно доступным.
Собственно говоря, трудно доступным оно таки было. Но не из-за морозов, коих там отродясь не было. Из-за русалок. Едва выйдя из портала, Кощей тут же был облеплен со всех сторон пухлогубыми длинноволосыми девицами, которые весьма ловко передвигались по золотому песку тёплого пляжа, несмотря на то что ног у них в помине не было.
Зато были дивной красы сине-зеленые перламутровые сильные и крепкие хвосты, опираясь на которые, они поднимались почти в человеческий рост.
- Красавчик! Иди к нам! Улыбнись нам! Поговори с нами! – лепетали наперебой морские девы и шарили белыми руками по спине, животу и бедрам Кощея, который пришел бы в смущение, будь он действительно молод.
Но, приходится признать – на самом деле Кощей уже не был молод. Юное свежее лицо и кудри, не тронутые сединой, сохранял он магическим образом и главным образом потому, что в те годы волшебникам полагалось владеть секретом вечной юности, и демонстрировать его на собственном примере. И, так как он не был молод, и обладал обширнейшим опытом общения с женским полом вообще и с девами в частности, он не поддался на ласки русалок, решительно освободился от их объятий (поднявшись при этом над землей сажени на полторы) и гаркнул:
- Девицы, молчать!
Русалки, совершенно покоренные властным баритоном, тут же стихли и принялись мечтательно накручивать длинные пряди волос на нежные, словно светящиеся изнутри пальчики. Ах, как они были хороши! Как были прелестны были их тёмно-голубые глаза, изменчивые и постоянные, как изменчива и постоянна в одно и то же время может быть лишь вода, их мать и стихия! Как волновались их млечно-белые груди, вздымаемые взволнованным частым дыханием! Как соблазнительно покусывали они розовые нежные губки, чуть показывая ряды жемчужных зубов за ними!
Кощей оглядел множество хорошеньких головок и сделал хладнокровное заключение:
- Ну и дуры!
Впрочем, говорить вслух (в отличие от еще не появившегося на свет, но все же умудрившегося пролезть в мое повествование Баюна, он не бывал груб с женским полом) этого Кощей не стал, а только улыбнулся ласково и попросил не мешать ему в его изысканиях. При слове «изыскания», так красиво звучащем и таком непонятном, русалки дружно вздохнули и далее следовали за властелином тридесятого на некотором отдалении, не отрывая от него восторженных глаз.

6. А вот теперь Сине море

Молодой Кощей вышел, наконец к самому Синю морю. Вы же знаете, ребята, что край моря – совсем не то, что край реки или озера? Я не говорю про безбрежную ширь и лазурную даль – это банально и скучно. Я говорю про неуловимость границы между берегом и водой, о волнах, которые каждый раз набегают совсем не так, как в предыдущий, о том, что у их движения, несомненно, есть какой-то ритм, и ты его чувствуешь, но все равно не можешь предугадать, как далеко пенные валы на этот раз врежутся в кромку суши…
О том, что стоишь, оглушённый, и в который раз понимаешь, что таким непостоянным и капризным может себе позволить быть только нечто поистине великое.
Чувствую я, что вообще вся эта глава превратится в огромное лирическое отступление, которых, по правде сказать, не любит никто (даже автор не любит, потому что появляются они от бессилия и невозможности рассказать словами то, что так просто передается звуками или цветом – о эта вечная зависть писателей к артистам иных искусств!). И, уж если великие умы не совладали с описанием моря, что могу сделать я, скромная сказочница без профильного образования?
Разве что обратится к авторитетам. Помните, как лесной эльф Леголас увидел море и уже не смог его забыть? Там еще в одном из самых ругаемых за красивости переводе есть действительно неплохие стихи:
Если ты хоть раз услышишь,
как кричит над морем чайка,
Никогда лесное сердце
Средь лесов не отдохнет.
Да, те, кто видели море, не могут его забыть его вечно изменчивых движения и цвета. Те, кто слышали море, не могут забыть гармонии этих звуков. Те, кто касались волны кончиками пальцев… Впрочем, Кощей вспомнил не лёгкую ласку прибрежных волн. Вспомнил он ревущий ветер, и удар весла в грудь – весла, которое не слушается рук, как ни напрягай мышцы, ведь море всё равно сильнее… Молитвы древним, давно позабытым богам вспомнил он, и шум воды, заливающей нос, и страх, и острые камни берега, которого ты уже почти достиг, но на который невозможно выбраться… Жажду, которую может утолить только вода тогда, когда воды-то у тебя предостаточно, а вот пить ее нельзя. Тоску по обычной свежеиспечённой лепешке, или яблоку, или молодой зелёной петрушке…
Много чего вспомнил Кощей, глядя в глубины Синя моря. Потом поежился, встряхнул головой и, не оборачиваясь, спросил:
- А что, девицы, не зябко вам тут? Ведь у вас ни домишки, ни пещерки, ни гнезда какого – ничего нет…
Русалки, понимая, что их жалеют, разулыбались: в их женском сущеглупии они поняли только одно - «Жалеет, значит, любит», а кому не хочется быть любимым?
Кощей, между тем скинул со спины походную скатку (а вы что думали, он налегке прибыл в тридесятое? Был у него с собой какой-никакой багаж). Развернул плащ неопределенного цвета – русалки вытянули шеи – и ничего внутри не оказалось. Ну, почти ничего. Маленький, кривенький и надтреснутый лежал на плаще жёлудь, да еще горстка какой-то не то пыли, не то соли.
Великий маг выковырял в дёрне дырочку, воткнул в нее жёлудь, присыпал сверху то ли пылью, то ли солью. Потом что-то такое изобразил пальцами левой руки, и подул ветер.

7. Рождение легенды

Подул ветер, собрались тучи.
Собрались тучи, затянулось небо.
Затянулось небо, стал накрапывать дождик.
Стал накрапывать дождик, начался ливень.
И из потревоженного дёрна стало что-то подниматься. Что-то большое и мощное взрывало землю изнутри, так что она принялась содрогаться и трепетать, точь-в-точь груди взволнованных морских дев, которые продолжали виться стайкой в отдалении, но все-таки не так далеко, чтобы не увидеть, как берег лопнул, точно спелая фига, и из него выперся огромный, прекрасный и могучий…
- Гриб! – закричали русалки хором.
Ну, да. Выглядело оно, как гриб. Не белый, нет. И не лисичка. А, скорее, как молодой сморчок. Кощей меж тем безразлично скатывал обратно плащ.
- Есть будете? – со страхом и восхищением в голосе спросила одна из красавиц.
Властелин тридесятого не ответил.
- Ну, - продолжала настаивать наивная дева, - гриб этот, вы же его скушать хотите?
Кощей, не поднимая головы, закинул скатку на плечо.
- Его же, наверное, можно долго есть? Может, вообще вечно? Тут кусочек отрежешь, а там новое отрастет?
Кощей поднял голову, и взглянул на русалку. Та увидела его глаза – неожиданно старые и страшные, словно два провала на молодом привлекательном лице, и сглотнула очередную глупость, не дав ей слететь с пухлых губ.
Великий маг моргнул. Гриб содрогнулся. И тотчас с него поднялась в воздух огромная стая бабочек – мелких, бессчётных, чьи нежные крылья покрывал странный узор, напоминавший арабески.
Бабочки взлетели, вспыхнули, словно искры над костром и исчезли. А на берегу Синя моря остался расправлять ветки зелёный дуб, которому по размерам должно было быть далеко за сотню лет, но который не выглядел старым.
- Вот и дом для вас, девицы.
- Маленький, - прошептали, хором алея (не шептали хором, а алели хором, ну, вы поняли), русалки.
- Изнутри он больше, чем снаружи. Впрочем, как и всё. И даже вы, девицы, - улыбнулся Кощей, и глаза у него, как с облегчением поняли морские девы, больше не были бездонными провалами, а сияли точно две приветные звёздочки и согревали своим светом их холодные водяные души, в существовании которых, по правде говоря, я сомневаюсь.

8. Тридцать витязей прекрасных

В общем, ты понял, читатель, что все прибрежные русалки, сколько бы их ни было, разом и безоговорочно влюбились в повелителя тридесятого. И это кое-кто немедленно заметил, и  этому кое-кому это все ужасно не понравилось.
Дело в том, что залив этот время от времени навещали тридцать три богатыря – побродить босыми ногами по песочку, поболтать с наивными красотками и – что греха таить – поглазеть безданно-беспошлинно на голые с… ой! Это же детская сказка! – на красоты дикой природы.
Заслышав властный голос Кощея, далеко разносившийся по побережью, завидев его манипуляции с жёлудем, и всем прочим, богатыри решили единогласно, что наглого пришельца надо осадить. Для чего все дружно поднялись из морских волн, все, как один: статные, высокие, в блестящих кольчугах и шишаках, в малиновых кушаках и в сапогах с подковками. Любой бы присел со страху, увидев их грозно насупленные брови, но не великий маг.
- Здорово, молодцы! – крикнул он, - А кто среди вас главный? – Молодцы опешили. Они не хотели сознаваться в том, что главного среди них не было – их главный, дядька Черномор, третьего дня пил, и вчера пил, и вообще всю неделю пил зелено вино, и валялся сейчас на дне морском, храпом с присвистом разгоняя любопытных дельфинов и осьминогов.
Ну, нет! Воскликнет тут недоверчивый читатель, ну невозможно под водой храпеть и свистеть! А вы спросите ихтиологов, они вам объяснят, что вполне возможно. На что еще и нужны ихтиологи?
Богатыри, помня про то, что пьяного Черномора будить никак нельзя, помялись-помялись, да и выдвинули из своих рядов одного, с виду совершенно такого же, как остальные, но чем-то (чем – убей бог, не пойму!) привлекшего их внимание.
- Я за главного буду, - старательно пробасил он.
- Вижу я, что вы молодцы-красавцы, к военному делу снаряжены, для охраны земель от морского нападения весьма подходящие. – Богатыри довольно приосанились. – А почём вы возьмете за исполнение денно и нощно (всяк в свою очередь, естественно) обязанностей сторожей царства сего, которое добыто мною честным образом, принадлежит мне по праву и наречено мною тридесятым?
Надо сказать, витязи в денежных делах понимали не больше, чем в астролябиях, которые, к тому же, в те давние времена еще не были изобретены. Они попытались было назначить цену, спутались, застеснялись, и стали переговариваться вполшёпота. Из их толпы то и дело раздавались слова, которые были непривычны благородным ушам великого мага. Догадываясь, о чём идет речь только по сложным, ныне совершенно утерянным техникам, без которых в те времена невозможно было выжить путешественнику, не могшему, конечно, знать языки всех народов, с которыми сводила его дорога, Кощей понял, что богатыри никак не могут решить назначить ли цену единую для мирного и военного времени, или сделать скидку на время мирное, или, напротив, требовать премию за участие в боях (причем один из богатырей особо настаивал, что премия должна быть разной в зависимости от того, локальный или мировой характер носит конфликт).
«Нет, каши с ними не сваришь», - подумал молодой Кощей и снял кушак. На глазах у изумленных богатырей и не менее изумленных русалок, он вошел по щиколотку в Сине море, опустил один конец кушака в воду, а второй принялся крутить и вертеть, так что сначала прибрежные волны, а потом и самые отдаленные воды моря пришли в волнение, которое достигло самых глубин и разбудило самого дядьку Черномора.
Дядька выпрыгнул из моря на берег довольно споро и ловко, и хотел уже дать волю своим кулачищам, каждый из которых был размером с хороший арбуз… Но тут другая часть его тела, также напоминавшая арбуз, дала о себе знать. Башка трещала с перепою и требовала немедленно что-то сделать.
- Пить! – просипел Черномор. Кощей, успевший уже выбраться на сушу и развернуть скатку, вытаскивал в это время пробку из небольшого бочонка. Пробка выскочила со щелчком, и приятный аромат хорошего пива распространился по берегу.
- Держи, бедолага, - великий маг поднес бочонок к пересохшему рту дядьки и самолично поддерживал, пока Черномор жадно глотал пенный напиток.
Между тем богатыри нашептывали на уши дядьке, что, дескать, вот этот предлагает сторожить, и обещает платить, и что они не виноваты, и сами хотели ему рассказать, но, когда он отдохнет, а этот  принялся баламутить, а они не успели его остановить.
- Молчать! – гаркнул Черномор. – Жалованья нам положить столько, а наградных эстолько, а сверх того, по бочонку такого же к каждому ужину, а в праздничные дни – по два!
- Это можно, - улыбнулся Кощей, но чтоб на посту – ни-ни! Пиво только свободным от стражи! И составим договор.
Опять из ниоткуда явился сметливый отрок, договор был составлен (диктовал Кощей, а Черномор пучил глаза и вставлял изредка «И еще полстолько»), подписан (Кощей при этом выжег на пергаменте нечто вроде печати, а Черномор и все богатыри нарисовали рыбок, довольно похожих на настоящих), и даже был выдано гарантийное письмо, с каковым, как пояснил властелин тридесятого, надлежит явиться в казну первого числа каждого третьего месяца, начиная с сего дня.
- Так нет же казны никакой! – возмутился Черномор.
- К тому времени появится!
И казна появилась…

9. Явление казны

Кот Баюн, которого тогда в помине не было, и который совершенно ничего об этом знать не мог, рассказывал мне, что казну Кощей соорудил лично. «Потому, - объяснял наглый зверь, - что истинный государь допреж всего должен счёт своим деньгам вести, ни на кого не полагаясь и ни на кого не надеясь».
Тут я с котом согласна. Но, когда я слушала его байки, я ещё не знала, как оно всё было. А теперь знаю.
Казну (то есть содержимое казны, без которого не имеют смысла ни каменные стены, ни дубовые двери, ни хитроумные затворы) молодой Кощей привез с собой. Она висела у него на поясе в кошле, сработанном из тончайшей оленьей кожи, стянутом окрашенным ягодным соком буро-красным шнурком. Конечно же, кошель этот был не простым мешочком для денег. Были наложены на него сложные и  многочисленные заклятия, включавшие в себя и охранные, и нападающие, и даже превращающие злато во прах, буде всё-таки попадёт оно во вражьи руки.
Властелин тридесятого вынул из кошеля одну золотую монету с профилем византийского императора и зашвырнул в пространство. Монета, сверкая попеременно аверсом и реверсом, бешено крутясь, пролетела расстояние, составлявшее что-то около версты от моря в сторону центра кощеева царства, и упало в кустарник. Этот самый кустарник, едва его коснулось волшебное золото, тут же разбежался в стороны. Мало того, пока разбегался, простой этот терновник преобразился в драгоценную дамасскую розу и вооружился шипами, каждый из которых мог бы проткнуть насквозь чью-нибудь загребущую руку или воровскую ногу, встал квадратом по периметру и образовал одновременно роскошную живую изгородь и периметр из колючки.
А монета упала на землю и превратилась в десяток монет. Десяток монет превратился в сотню. Сотня – в десять тысяч. И тут (хотя недоверчивый читатель, конечно, уже ждал, что размножающиеся монеты превысят множество атомов во вселенной) в точном соответствии с теорией Гегеля количество превратилось в качество. Монеты делиться перестали, но стали делиться мелкие камешки, окружавшие их. При этом камешки превращались в камни, а камни – в каменюки. Одновременно мягкий и негодный для строительства крепких стен песчаник, из которого, в основном, состояли камешки, становился крепким базальтом, а волшебство, защищавшее монеты, перекидывалось и на вырастающую на глазах твердыню. Росла твердыня вверх немного, а вниз – глубоко и обширно, да что я вам рассказываю, вы и без меня наслышаны о знаменитых кощеевых подвалах. Попутно – не буду скрывать – соорудилась и знаменитая кощеева темница.
Естественно, такое мощное и быстрое колдовство не могло не вызвать бурную тепловую реакцию. Тепло было отведено внимательно наблюдавшим за процессом властелином тридесятого в вулканическую систему одного из тихоокеанских архипелагов. Последовало подводное извержение, и пара островков навсегда исчезла с лица земли. Естественно, со всяким зверьём, птицами, насекомыми и, возможно, людьми, их населявшему. Но Кощею было наплевать на сопутствующий ущерб. Он уже тогда был Кощеем, пусть златые кудри вас не обманывают.

10. О движущих силах

Это будет очень скучная глава.
В мире не так много движущих сил. Настоящих движущих сил, я имею ввиду. Тех, которым подвластны и школяры, и профессоры, и прекрасные дамы, и верные рыцари, и скромные вассалы, и грозные короли, и невежественные крестьяне, и могущественные волшебники.
И первой, самой могущественной силой является золото. Да, мой добрый читатель, не добро и зло сражаются в реальном мире, а состояния.  Не любовь мечтают обрести воины, а наградные. Не за жар-птицей пускается в странствие отважный мореход, а за сокровищами.
И если ты хочешь иметь влияние на этот мир, проще всего получить его через деньги. А чтоб достичь больших денег, есть другие движущие силы – поменьше, послабже, но подоступнее. Некоторые из них даются вообще даром, при рождении. Красота, например. Или сила. Да что там, даже выдающийся ум, пожалуй, все-таки не столько порождение долгих тренировок и обучений, сколько отпрыск удачного слияния клеток.
Вторая сила – знания. В те времена это была еще и тайная сила, в которую нелегко было проникнуть, и каждая гильдия мастеров свято хранила свои секреты, и очень часто ценой им была цена крови.
Третья сила – воля. Это даже не самостоятельная сила, а такой клей, который связывает все твои способности – врожденные и приобретенные – и не дает рассыпаться им и пропасть втуне.
Чем же Кощей пробил себе дорогу сначала к великому знанию, а потом и к великому богатству? Одним небольшим, но крайне полезным свойством. Кощей был, конечно, умён. Но этого мало. Умников зачастую не любят, и хотят при первом удобном случае щелкнуть им по носу, чтоб не зазнавались. Но Кощей был еще и обаятелен. Он был невероятно харизматичен и умел быть привлекательным в общении даже тогда, когда ничего хорошего от него ждать не приходилось.
- Да, - говаривал про него приговоренный им к смерти разбойник, - уважительный человек, понимающий! Приятно иметь с таким дело!
И я не знаю, что тут более характеризует Кощея – тот факт, что смертник на него не злится, или то, что великий маг немало понимал в разбойниках и разбойном деле.
Во всяком случае, я совершенно убеждена, что земля тридесятого тоже не смогла устоять перед обаятельным незнакомцем и, так сказать, пала к его ногам, отдав ему свои немалые силы и признав его своим властелином на веки вечные.
А так, если по простому, то, конечно, царство Кощеево было построено на деньгах, - и в буквальном, и в переносном смысле.

11. Злопастный Брандашмыг

На чужое золото охотник всегда найдется. И, хотя золото Кощея совсем недолго находилось вне хранилища, запах его, столь притягательный для чудовищ всех мастей, успел распространиться по тридесятому.
Едва успело достроиться казначейство, едва захлопнулись дубовые двери и заперлись волшебными засовами, как появилось нечто.
Оно было, во-первых, ужасно, невообразимо лохмато. Если растянуть каждую шерстинку в длину, она была бы никак не меньше трёх локтей. Но растянутой и гладкой эта шерсть не была – она была спутанной, скрученной, сваляной в сплошной ком, в который были воткнуты репейники, на котором были свиты гнёзда (и даже выведены птенцы, чьи голодные рты высовывались из клочков и невыносимо галдели), и на котором застыли комки подсохшей грязи (видимо, нечто любило валяться в лужах).
Во-вторых, оно было ужасающе когтисто. Кривые, загнутые, как ятаганы, когти торчали из лап в таком количестве, что ни один, самых хладнокровный, наблюдатель, не смог бы их спокойно сосчитать и узнать, наконец,  по скольку пальцев было на каждой лапе у чудовища.
И в-третьих, оно было невероятно зубасто. Острые сверкающие клыки, каждый в ладонь, составляли бы большую часть его морды, если би не колтуны шерсти, возвышавшиеся над черепом на целый аршин.
«Интересно, если его обрить, станет оно меньше вдвое или втрое?» - пришел в голову к молодому Кощею совершенно неуместный вопрос, и тут же ушёл, ибо чудище бросилось на живую изгородь, утробно рыча. Но добраться до кощеева золота было непросто. Дамасские розы, столь нежные и прекрасные, немедленно удлинили свои шипы и вонзили в лохматую тушу, послышался треск разрываемой шкуры, отчаянный визг, и враг отступил, бешено трясясь и разбрызгивая капли фиолетовой крови.
Видимо, внешность чудовища не была обманчивой – и, действительно, мозга в его огромной башке было много меньше, чем зубов, потому что, оно не отступило, а вновь бросилось на розы, на этот раз пытаясь загрызть их. Пара шипов впилась в нёбо чудища, один пронзил насквозь нижнюю челюсть вместе с языком, а еще один проник в нос и чудом не достал до того самого немногочисленного мозга.
Чудище хлопнулось в обморок.
- Великолепный экземпляр! – сказал Кощей хладнокровно, достал из кармана пузырек и смочил им руки, после чего по тридесятому поплыл запах, отчасти напоминающий мяту, отчасти – шалфей.
Великий маг подошел к громадине и задрал ему веко на левом глазу. Взглянул в зрачок устрашающих размеров и констатировал:
- Жить будет.
Потом, как ни в чем ни бывало, скинул с плеч и развернул свою скатку, в которой, на этот раз обнаружилась целая лаборатория. Кощей принялся отсчитывать капли, смешивать и разделять, нагревать и выпаривать, и вскоре все вокруг затянуло клубами таинственного пара. И что происходило внутри, совершенно невозможно было разглядеть ни восторженным русалкам, ни любопытным богатырям, ни бабе-яге (тоже, вероятно, поспешившей на запах золота), которые благоразумно стояли в отдалении, не вмешиваясь, и глазели.
Туман рассеялся и все увидели лохматое чудовище стоящим на ногах, здоровым, весёлым и облизывающим протянутую к нему руку Кощея, вернее, если вглядеться, не руку, а лежащий на ней золотой кругляшок.
- По одному золотому каждые две недели, и сверх того годовые наградные по личному представлению, - диктовал при этом властелин тридесятого думному дьяку, который испуганно косился на чудовище и поэтому писал чрезвычайно споро.
Как вы поняли, Кощей заключил договор с чудовищем на устрашение пришлецов и охрану казначейства от оных. Кстати сказать, попутно он вычел эти деньги в виде штрафа из жалованья тридцати трех богатырей, ни один из которых не попытался выступить на защиту царских сокровищ.
Из чего мы можем заключить, что истинным хранителем тридесятого был и остается только Кощей, а все остальное тут для антуража и его удовольствия. Впрочем, это не точно.
Неизвестное же чудовище в официальных бумагах именовалось просто буквой Б. И совсем неизвестно, что оно означало. То ли «бегемот», и в нем следовало признать одного из адских демонов. То ли «брандашмыг», что бы это не означало. То ли «Баюн», и это вправду был тот самый, первый Баюн, про которого Баюн нынешний иногда упоминает.
Ну, в общем, что-то это значило. Можете выдвигать свои версии.

12. А баба-яга против
Так все споро и ладно получалось у молодого Кощея, что, сердце чувствует, должен быть в этом какой-то подвох. И не только я и вы, любезные читатели, этот подвох чуяли.
Баба-яга, стоявшая все это время в сторонке, но все же поближе, чем тридцать три богатыря и куда ближе, чем русалки, подошла, старательно хромая, к неведомому зверю, поименованному в договоре, как Б, и пощупала его свалянную шерсть. Зверь на бабку не огрызнулся, не покосился и не отвернулся. Он только заворчал, но то было не сердитое, а ласковое ворчанье.
Бабка, между тем, поднесла ко лбу ладонь и из-под ладони, точь-в-точь как витязи на картине Васнецова, оглядела окрестности, задержавшись взглядом на могучем зелёном дубе, здании казначейства и приосанившихся по такому случаю богатырях и Черноморе.
Потом подошла к Кощею и пребольно ткнула его в предплечье окаймленным чёрным ногтем.
- Милок, а милок, а тебе это всё, что, нравится?
Кощей кивнул.
- А мне вот нет. – не дождавшись наводящего вопроса, яга продолжила. – К примеру, дуб энтот. На песке посажён, из песка выращен. И как он стоять будет, на песке-то? Ить первая буря его выворотит с корнем! А бури тут, на море, частенько случаются…
Или возьмем русалок. Им положено жить где? Ясное дело, в воде. А ты их на дерево наладил? Никакого уважения, то ись, к традициям и обычаям!
А вот, хотя бы, и богатыри, и предводитель ихний. Вить пропойца он, любому ж видно! А ты им пенного по бочонку в день выкатил! Ясно же, что все тридцать четыре бочонка этот краснорожий в одного выхлебает! А это что значит? Что подчиненные его обидятся. Обидятся, знамо дело, не на него – он же им дядька! – а на тебя. И сторожить, стало быть, будут плохо. А ты им за эту плохую службу еще и жалованье и наградные отписал!
Казначейство опять же… Нет, строение знатное, крепкое – тут спорить не буду. Но кто же в здравом уме сначала дом для своих денег строит, а потом для себя? Ить, опять же, не по обычаю!
И какой ты получаешься после этого государь? Хреновый! – сурово заключила баба-яга.
- А как по обычаю строить положено? – спросил с расстановкой молодой Кощей.
- Ежели по правде, по самой, так сказать, истине строить, то начинать надо с печки! – убеждённо сказала бабка.
Тут властелин тридесятого улыбнулся ласково-ласково и как-то по-иноземному щёлкнул пальцами. Неизвестно откуда появилась яговьина ступа, да с помелом, встала позади старухи, и этим самым помелом затолкала скептически настроенную бабку в себя, потом взвилась в небо и унеслась в неизвестном направлении.
Из удаляющейся ступы слышен был пронзительный крик яги:
- Смотрите все, всё царство смотри, каковы-таковы обычаи у Кощея! Никакого уважения ни к старости, ни к преданьям старины, ни к традиционным ценностям, ни к – дальнейшее, впрочем, расслышать совершенно не было никакой возможности.
Так в тридесятом появилась оппозиция.
 13. Долгий день – короткая ночь
Между тем в тридесятом этот долгий, богатый на события день заканчивался и наступило уже то время, которое большие и маленькие писатели любят называть словом, в устной речи уже не употребляемым никем.
Не стану и я нарушать традиции и начну эту главу заново именно с него. Смеркалось.
- А не пора ли тебе, батюшка, на покой? – учтиво, но не подобострастно обратился к молодому Кощею бородатый дядька Черномор.
- А и точно, пора, - подхватил сметливый отрок. – Да и мне тоже пора. Только где ж тут укладаться-то? – и он с тоской оглядел пустынную степь, волны песка за ней, волны воды за ними – в общем печальный и бедный пейзаж места, которое окрестная нечисть называла Лукоморьем. – Али в кладовочке (простим отроку, что он назвал богатейшее казначейство тридесятого кладовочкой) где на лавочке пристроюся?
- Да, пора спать, вы правы, - Кощей потянулся, скинул с плеч скатку, развернул ее… И вовсе оттуда не выпрыгнул и не принялся расти, как на дрожжах, расписной терем. В скатке лежали какие-то длинные прутья. Из прутьев этих великий маг соорудил небольшой шалашик, обтянул его все тем же обтерханным плащом, скинул кафтан, свернул его в небольшую подушечку, еще раз потянулся, сказал, - Хорошо! – залез в шалашик и заснул.
Черномор крякнул, оставил пару богатырей сторожить, да и удалился с остальными восвояси. Покинутый же всеми отрок с отчаяния не знавший, что делать – ведь в «кладовочку», защищенную колючей изгородью, чугунными запорами да мощными охранными заклятиями, он точно попасть не мог, - учелся тощим задом на траву, запрокинул голову и принялся считать звёзды.
Потихоньку совсем устал, свалился ничком и задремал. И снилось отроку всякое. Поначалу снилась ему тарелка каши с мясом – горячая, духмяная и сытная (был он голоден, как бывает голоден всякий трудящийся юноша в пубертатном периоде). Потом ему снилась постель – не богатая ( о богатых постелях он и слыхом не слыхивал) – так, лавка, покрытая пёстро тканным ковром, да со стеганным одеялком, стоявшая в уютном углу рядом с печью. Печь была диковинная – блестящая и вся разрисованная голубыми петухами да деревьями со странными оранжевыми яблоками, и печь эта все росла в ширь и ввысь, пока не понял отрок, что это уже и не печь, а прекрасный собой терем, построенный не на русский манер – с большими окнами да плоскими потолками, со столбами каменными да стёклами цветными, со всякими прелестями и забавами.
А под конец, уж наверняка приснилась отроку красная девка с высокой грудью и голубыми бесстыжими глазами. Тут он и проснулся. Проснулся на удобной лавке, крытой ковром, рядом с тёплой печью посреди иноземного терема – точь-в-точь, как он ему снился. «А, может, я тоже колдун, да посильнее Кощея?» - мелькнула в его сметливой голове глупая мысль. Мелькнула и пропала.
Отрок выбежал во двор, подивился на роскошные резные дубовые ворота, которые сами перед ним открылись и выпустили его в наступающий рассвет. Властелин тридесятого уже не спал. Он разбирал шалаш и аккуратно складывал прутья на плащ, чтобы потом свернуть скатку.
14. Источники доходов

Скатав плащ и совершенно не обращая внимания на возникшие за ночь хоромы, молодой Кощей, к удивлению глазевших богатырей и отрока, снова раскатал его и достал оттуда лопату. Хорошую такую лопату, сделанную по всем правилам саперного искусства.
- А что, молодцы, - обратился он к глазевшим, - копать из вас никто не обучен? – Глазевшие тут же перестали глазеть и сделали вид, что чрезвычайно заняты.
- Понятно, - сказал Кощей. – Придется рыть самому, - закинул за плечо скатку, на скатку уложил лопату и пошел, присвистывая, куда-то, в одном ему известном направлении.
Богатыри и отрок поспешили за повелителем тридесятого. Тот шел споро, напевал что-то на иноземном языке и время от времени, прекращая петь, принюхивался. Наконец остановился у какого-то холма и принялся копать. Все были поражены – они-то ожидали, что волшебная лопата сама взрыхлит землю, сама воткнется в глубь и сама начнет выбрасывать комья почвы, потом песок, потом глину, в общем, сама выроет яму. Но яму рыл Кощей, и преглубокую. Даже не яму, а словно бы подкоп под основание холма. Потом остановился, подумал с минуту, и засунул в этот подкоп руку по локоть. Земля содрогнулась. Холм взлетел чуть не на сажень и осыпался вниз.
Богатырей накрыло, сметливый отрок исчез под грудой земли. Совершенно невредимый и чистенький  Кощей чихнул.  На месте холма стояли длинные, окованные медью лари. Еще там лежали кости, но кости никого не интересовали.
Впрочем, нет. Великого мага кости все-таки взволновали. В глазах его промелькнуло какое-то давнее воспоминание, он вздохнул:
- Красавица была! Пусть покоится в мире, – и взмахнул рукой. Кости тут же исчезли. Кости исчезли, лари открылись. В ларях оказалось золото, много. При виде такого богатства у всех перехватило дыхание.
- А вот я интересуюсь, - раздался знакомый уже Кощею голос (оказывается, дыхание перехватило не у всех). – Как делить будем?
Великий маг смерил бабку холодным взглядом и просто ответил:
- Никак. Я купил земли тридесятого, со всем, что находится  на них, в них и над ними.
- Включая, стало быть, и ступу с помелом? – съехидничала Яга.
- Включая возможность, - Кощей выделил это слово голосом , - запретить полёты неестественных предметов над землями тридесятого.
- Ясно, - сказала бабка, после чего сделала вид, что прошептала: - И вить ничего у него не лопнет, у ирода!
- Для ясности, - продолжал Кощей, нисколько не обидевшись на ирода, - более я рыть не намерен. Просто все клады, бывшие и будущие, сколько их ни на есть на принадлежащих мне территориях, будут перемещаться в казну.
Все погрустнели. И они погрустнели бы еще больше, если бы поняли, что это означает не только экспроприацию, но и невозможность сховать что-либо от государственного ока на долгие-долгие-долгие годы.

15. Основы дипломатии
Открыть глаза или оставить закрытыми? Я еще сплю, и мне только кажется, что я могу управлять своим телом (открывать и закрывать глаза, например) или я уже проснулся и просто не хочу вставать?
Вставать – это значит править. Раздавать приказы, издавать указы, собирать налоги, оплачивать счета. Устанавливать дипломатические отношения…
При этой мысли молодой Кощей окончательно проснулся и тут же открыл глаза. Дипломатических-то отношений он пока ни с кем и не установил. Честно сказать, он твердо знал только одного своего соседа – государя тридевятого царства, с которым граница проходила аккурат по реке Смородине. Тридевятое царство было славно своими добрыми молодцами, которые любили гулять вольно и совершать подвиги, а также чинить разор и бесчинства (в общем-то, это одно и то же, только если смотреть с разных сторон) везде, куда они могли дошагать.
Могли ли они дошагать до тридесятого? А то как же! Мост, правда, сооруженный Кощеем, был заколдован, и враг пройти по нему никак не мог. Но они вполне могли – с добрых молодцев станется! – форсировать великую реку Смородину вплавь, приторочив доспехи и меч  к седлу верного коня. Вылезли бы на противоположный берег, стряхнули с могучих плеч ароматную воду, натянули кольчуги и поножи – и вперёд! Воевать злодея! (Почему-то великий маг нисколько не сомневался, что его запишут в злодеи. Ну, ему виднее).
Следовало немедленно заключить с тридевятым договор о взаимном сотрудничестве. Это раз. Не взирая на договор, тем более что он существовал еще только в перспективе, следовало усилить охрану берегов граничной реки. Это два. И в-третьих, следовало укрепить связи с тридевятым на недипломатическом уровне. Чтобы в дальнейшем решать все накоротке, по-семейному, так сказать.
Для этого более всего подходил брак. Очень удобно общаться с царем соседнего государства, если его жена – твоя сестра или дочь, а тем более – если он сам – твой внук или племянник.
Очень удобно, если у тебя есть эти сестра или дочь. Но Кощей был одинок. Если у него в его многолетних странствиях и завязывались интрижки (конечно, завязывались), и появлялись дети (что было сомнительно), то это были отношения неузаконенные, дети непризнанные, которых никак невозможно было предложить в супруги не то, что царю, а даже какому-нибудь барону.
Великий маг задумался. Думал он ровно минуту, потом хлопнул себя по крепкому бедру и воскликнул:
- Тем более, что все они будут красавицы и умницы!
Челядь, которая, как и положено верной челяди, собралась у его ложа, ожидая окончательно пробуждения, подпрыгнула на месте: только что повелитель спал, а теперь кричит и лягается, как … (тут я хотела написать «Жеребец, когда его холостят», но считайте, что вы этого не знаете).
Верная челядь ничего не поняла, но ты-то, преданный читатель, понял всё? Да, конечно, именно так у Кощея и зародилась идея воспитывать подходящих девиц и выдавать их замуж за подходящих царевичей (Что предпочтительно) или вдовых царей (что похуже, но тоже подходяще). И звать этих воспитанниц, естественно, будут Василисами.

16. Кощей, как он есть

Ну, что, друзья мои, шестнадцать – неплохая цифра, чтобы завершить мой рассказ о молодом Кощее, который молодым только притворялся.
Этого вполне достаточно, чтобы приоткрыть завесу тайны над некоторыми особенностями жизни в тридесятом, и чтобы напустить туману в некоторых, казалось бы, таких понятных вещах.
Кощей, две ночи спавший в палатке, несмотря на уже сооруженный и полностью оборудованный и укрепленный дворец, на третий день перебрался в царские покои. Там был и тронный зал, обитый оленьей кожей с вытесненными на ней диковинными цветами и травами, и неведомыми зверями, и героями древних сказаний, и чудовищами, которыми так обильна сказочная реальность. Там был кабинет, оборудованный мебелью из миланского ореха, с самыми современными чернильницами и перьями, с рядами сундуков, наполненных драгоценными свитками и тетрадями (Книгопечатания, как видно, еще не изобрели), скрывавшими рукописные сокровища Индии и Египта, Китая и Месопотамии, и тех, неведомых нам царств, которые исчезли без следа в нашем мире, а в мире кощеевом были известны и почитаемы. Там была спальня, с огромным медным зеркалом, с жаровней, с кроватью под пышным балдахином, с курильницами, из которых струился аромат благовоний, которые мы, с нашим испорченным современным вкусом, посчитали бы, пожалуй, слишком плоскими и тяжелыми.
Там было множество подсобных помещений, из которых особо выделялись кладовая и ледник, магически защищенные от тления, и зимний сад с небольшим прудом, на котором вечно цвели бледно-розовые кувшинки и изредка появлялись более привычные нам жёлтые бутоны кубышек, обычно спавших под водой.
Кощей, впрочем, в зимнем саду задерживаться не стал, а прошел сразу в спальню, где велел зажечь все светильники. Закрыв окна ставнями, задвинув их ширмами и навесив несколько заклинаний, искажавших мир видимый до всех восьми слоёв его бытия (то есть вплоть до уровня кварков, если вам так привычнее), Кощей развернул свою скатку в последний раз в этой истории. В скатке оказались: ровная бронзовая чаша, полная мыльной воды, кисть из волоса белки и опасная бритва. И так властелин тридесятого распрощался со своими золотыми кудрями.
После чего оглядел неожиданно осунувшуюся физиономию в полированной мебели, хмыкнул, и навсегда отказался от своей так долго лелеемой магической юности. Теперь это был тот властелин тридесятого, к которому вы все привыкли,  и которого все знаете (не хорошо, нет. Хорошо знать Кощея невозможно).