Раскисшая Весна

   Весна 2025 года в Центральной России была похожа на затяжную болезнь.  Не радостное пробуждение, а мучительное выползание из-под глыбы серого снега, который, казалось, впитался в самую землю, отравив ее насквозь.  Солнце – редкий гость на этом хмуром празднике грязи и безысходности,  проглядывало сквозь рваные тучи, словно сквозь прорехи в старой дерюге,  и  не грело, а лишь  подчеркивало всеобщую промозглость.
  Дороги… дорогами это можно было назвать с большой натяжкой.  Направления,  скорее.  Колеи,  выбитые  грузовиками  и тракторами еще осенью,  развезло в  липкую,  чавкающую массу.  Сапоги  увязали по щиколотку,  а  то и глубже,  в  этой  жидкой  глине,  смешанной  с  прошлогодней  жухлой  травой  и  непонятно  откуда  взявшимся  мусором.  Запах  стоял  тяжелый,  землистый,  с  горьковатым  привкусом  гнили  и  чего-то  еще,  неуловимо  химического,  что  уже  прочно  вошло  в  воздух  этих  мест.
  Деревня  Красные  Петухи,  как  и  сотни  других  деревень  в  округе,  жила  в  этом  весеннем  мареве  уныния.  Избы  покосились,  заборы  развалились,  краска  облупилась  –  все  дышало  запустением  и  ветхостью.  Молодежь  уехала  давно,  остались  доживать  старики  да  немногочисленные  мужики,  кто  еще  держался  за  землю  –  скорее  по  привычке,  чем  по  надежде.  Работы  почти  не  было,  кроме  как  копаться  на  своем  огороде,  да  и  то  не  всегда  хватало  сил  и  желания.  Телевизор  врал  про  подъемы  и  достижения,  но  в  Красных  Петухах  подъем  был  только  один  –  цена  на  водку.
  Петр  ковылял  по  разбитой  полевой  дороге,  тяжело  переставляя  ноги  в  резиновых  сапогах.  На  плече  болталась  пустая  авоська.  Лицо  его,  изрезанное  морщинами,  почерневшее  от  ветра  и  солнца  (редкого,  но  бывающего  иногда),  выражало  усталость  и  какую-то  тупую  покорность  судьбе.  Он  шел  из  магазина,  который  еле  теплился  в  центре  деревни,  и  нес  в  авоське  бутылку  самой  дешевой  водки  и  пачку  самых  дешевых  сигарет.  Это  был  его  дневной  рацион  радости.
  Вдруг  на  холме,  у  края  поля,  он  заметил  сидящую  фигуру.  Пригляделся  –  Василий!  Старый  приятель,  с  которым  они  не  виделись  бог  знает  сколько.  Сердце  Петра  неожиданно  дрогнуло  от  неожиданной  встречи.  Он  ускорил  шаг,  насколько  позволяла  грязь.
  Василий  сидел  на  пожухлой  траве,  поджав  под  себя  ноги,  и  смотрел  в  даль,  куда-то  в  серую  дымку  горизонта.  Лицо  его  было  еще  более  изможденным,  чем  у  Петра,  а  глаза  казались  совсем  потухшими.  Рядом  с  ним  лежала  такая  же  пустая  авоська.
"Василий!"  –  проскрипел  Петр,  подходя  ближе.
Василий  вздрогнул,  повернул  голову  и  увидел  Петра.  На  его  лице  мелькнула  тень  удивления,  потом  слабая  улыбка.
"Петр…  ты  ли  это?  Сколько  лет,  сколько  зим…"  –  проговорил  он  хриплым  голосом.
"Да  вот,  брожу  тут…  А  ты  что  здесь  засел?"  –  спросил  Петр,  присаживаясь  рядом.
"Да  так…  дышу  воздухом…  Весной…"  –  Василий  горько  усмехнулся,  обводя  рукой  грязное  поле.  –  Весна…  только  грязь  под  ногами  и  тоска  в  душе."
"Это  точно,"  –  согласился  Петр,  доставая  из  авоськи  бутылку  и  стакан.  –  Надо  это  дело  немного  поправить."
  Василий  не  отказался.  Петр  от души плеснул  в стакан и  протянул  Василию.  Тот  выпил  залпом,  даже  не  закусывая.  Петр  налил  себе,  выпил  тоже.  Водка  обожгла  горло,  но  по  телу  разлилось  тепло,  ненадолго  отвлекая  от  холода  и  уныния.
  Они  молча  сидели  на  краю  поля,  глядя  на  серый  пейзаж.  Ветер  завывал  в  голых  ветвях  деревьев,  словно  жалуясь  на  свою  несчастную  долю.  Грязь  чавкала  под  ногами.  Вдалеке  мычал  скот.
"Как  живешь-то,  Василий?"  –  нарушил  молчание  Петр.
"Как  живу…  Видишь  сам,"  –  махнул  рукой  Василий.  –  Хуже  не  бывает.  Всё  разваливается,  всё  гниет.  Ни  работы,  ни  денег,  ни  просвета.  Скоро  совсем  подохнем  здесь,  как  мамонты  замерзшие."
"Да  уж,"  –  вздохнул  Петр.  –  И  не  говори.  Раньше  хоть  колхоз  какой-никакой  был,  а  сейчас  –  одно  воровство  да  разруха.  Землю  раздали  черт  знает  кому,  а  нам  что?  Грязь  да  безнадега."
"А  молодежь  вся  разбежалась,"  –  продолжил  Василий.  –  Кто  в  город,  кто  еще  куда.  Никто  не  хочет  здесь  жить.  И  правильно  делают.  Зачем  здесь  мучиться?"
"Вот  и  остались  мы  с  тобой,  два  старых  пенька,"  –  горько  усмехнулся  Петр.  –  Доживать  век  в  этой  яме."
Они  снова  замолчали,  каждый  думая  о  своем.  О  потерянном  прошлом,  о  беспросветном  настоящем,  о  пугающем  будущем.  О  том,  что  жизнь  прошла  –  а  что  осталось?  Грязь  под  ногами  да  тоска  в  душе.
Петр  налил  еще  водки.  Выпили  молча.  Стало  немного  теплее  внутри,  но  тоска  не  уходила.  Она  была  слишком  глубоко  въевшейся,  слишком  прочной,  чтобы  ее  можно  было  вытравить  водкой.
"А  вот  думаю  я  иногда,"  –  заговорил  Василий  после  долгой  паузы,  глядя  в  никуда.  –  Откуда  все  это  берется?  Вот  эта  вся  жуть,  вся  эта  безнадега…  Кто  это  все  придумал?"
Петр  пожал  плечами.  "Кто  ж  его  знает…  Начальство,  наверное.  Они  там  все  придумывают,  а  нам  расхлебывай."
"Не  в  начальстве  дело,"  –  махнул  рукой  Василий.  –  Начальство  –  оно  всегда  было.  А  вот  такое  …  такое  отчаяние…  откуда  оно?"

Петр  задумался.  Он  никогда  не  задавался  такими  вопросами.  Жил  как  живется,  работал  как  работается,  пил  как  пьется.  А  откуда  все  берется  –  не  его  это  дело.
"Может,  Бог  нас  наказывает?"  –  предположил  Петр  неуверенно.
Василий  усмехнулся.  "Бог…  Если  бы  был  Бог,  разве  бы  он  допустил  такое?  Нет,  Петр.  Не  в  Боге  дело."
Они  выпили  еще.  Водка  уже  хорошо  разогрела  кровь,  языки  развязались  окончательно.  Мысли  потекли  более  свободно,  хоть  и  путано.

"А  я  тебе  вот  что  скажу,"  –  заговорил  Василий,  прищурившись  и  глядя  на  Петра  как-то  особенно  серьезно.  –  Всё  берется  из  тебя  самого."
Петр  удивленно  поднял  брови.  "Из  меня?  Что  ты  несешь,  Василий?  Я  тут  при  чем?"
"А  при  том,"  –  настойчиво  продолжил  Василий,  тыкая  пальцем  себе  в  грудь.  –  Из  тебя,  из  меня,  из  каждого  из  нас.  И  докажу  очень  просто.  Что  есть  всё  это?"  –  он  обвел  рукой  поле,  деревню,  серые  небеса.  –  То,  что  ты  видишь,  слышишь,  чувствуешь  и  думаешь  в  сей  миг,  и  только.  Такое  сотворить  мог  только  ты  и  никто  больше,  ибо  видят  твои  глаза,  слышат  твои  уши,  чувствует  твое  тело,  а  думает  твоя  голова.  Другие  увидят  иное,  ибо  их  глаза  будут  в  другом  месте.  А  если  даже  узреют  то  же  самое,  размышлять  об  этом  станет  чужая  голова,  а  в  ней  всё  иначе."
  Петр  слушал  Василия,  нахмурившись.  Слова  были  какие-то  непонятные,  заумные,  но  в  них  было  что-то  цепляющее.  Он  никогда  не  слышал  ничего  подобного.
"Ты  что,  совсем  одурел,  что  ли?"  –  спросил  Петр  недоверчиво.  –  Я  что  ли  эту  грязь  натворил?  И  эту  бедноту?  И  войну  вот  эту,  что  по  телевизору  показывают?  Я  что  ли  все  это  сотворил?"
"И  войну  тоже,"  –  кивнул  Василий  уверенно.  –  И  грязь,  и  бедноту,  и  войну.  Всё,  что  ты  видишь  и  чувствуешь.  Это  твой  мир,  Петр.  Твой  личный  мир.  И  он  берется  из  тебя  самого."
"Ну  ты  загнул,"  –  покачал  головой  Петр.  –  Это  что  же  получается,  я  сам  себе  всю  эту  гадость  насоздавал?  Сам  себе  жизнь  испортил?"
"Именно,"  –  подтвердил  Василий.  –  Именно  так  и  получается."
  "Иногда  ещё  болтают,  что  есть  «мир  вообще»,  который  один  для  всех,"  –  продолжил  Василий,  наливая  себе  еще  водки.  –  Отвечу.  «Мир  вообще»  —  это  мысль,  и  каждая  голова  думает  её  по  разному.  Так  что  всё  по-любому  берётся  из  нас  самих."

  Петр  сидел  молча,  переваривая  эти  странные  слова.  В  голове  было  шумно  от  водки,  но  какая-то  мысль  пыталась  пробиться  сквозь  этот  шум.
"Но  ведь  не  может  быть,  чтобы  я  сам  создал  себе  такое  мучение?"  –  спросил  Петр  тихо,  больше  самого  себя,  чем  Василия.  –  Зачем  мне  это  нужно?  Зачем  я  буду  себя  мучить?"
"А  вот  это  уже  другой  вопрос,"  –  ответил  Василий.  –  И  на  него  нет  простого  ответа.  Отсюда  заключаю,  что  всё  это  рассуждение  есть  лишь  плод  ума,  а  сам  ум  подобен  сторожащему  меня  зверю,  и  мой  он  лишь  в  том  смысле,  что  приставлен  ко  мне  сторожем.  Дальше  этого  умозрение  пойти  не  сможет  никогда."
"Зверю-сторожу?"  –  переспросил  Петр,  не  понимая.  –  Какой  еще  зверь?"
"А  вот  такой,"  –  Василий  постучал  пальцем  себе  по  лбу.  –  Сидит  здесь  и  стережет  тебя.  Не  дает  тебе  вырваться  из  этого  мира  мучений.  Подсовывает  тебе  всякие  гадости,  чтобы  ты  не  расслаблялся,  чтобы  ты  не  забыл,  что  ты  здесь  –  никто  и  ничто."
"И  что  же  делать  с  этим  зверем?"  –  спросил  Петр,  начиная  чувствовать  какой-то  непонятный  страх.  Словно  Василий  рассказывал  не  про  ум,  а  про  какое-то  реальное  чудовище,  которое  прячется  в  темноте.
"Говорят,  следует  созерцать  черноту  с  огнями,  пока  не  смешаются  глядящий  и  наблюдаемое,"  –  продолжил  Василий  тихо,  словно  делился  каким-то  сокровенным  знанием.  –  Тогда  зверь  перестанет  понимать,  где  ты,  а  сам  будет  виден  при  любом  своём  шевелении.  А  после  этого  откроется  дорога  к  новой  реальности,  но  сам  я  там  не  был."
"Черноту  с  огнями?"  –  переспросил  Петр,  совсем  запутавшись.  –  Это  как?"
"Ну…  как  …  темнота…  и  огни  в  ней…  звезды,  может…  или  огонь  в  печи…  не  знаю  точно,"  –  Василий  пожал  плечами.  –  Главное  –  созерцать…  смотреть  долго…  пока  не  потеряешь  себя…  пока  не  станешь  одним  целым  с  этой  чернотой  и  огнями."

Петр  молчал,  пытаясь  представить  себе  эту  черноту  с  огнями.  В  голове  мелькали  образы  ночного  неба,  костра  в  темном  лесу,  мерцающих  свечей  в  темной  избе.  Но  все  это  казалось  каким-то  далеким  и  нереальным,  как  сон.
"А  новая  реальность…  это  что  такое?"  –  спросил  Петр  после  паузы.  –  Там  лучше,  чем  здесь?"
"Говорят,  лучше,"  –  ответил  Василий  неуверенно.  –  Говорят,  там  нет  ни  грязи,  ни  безнадеги,  ни  зверя-сторожа.  Говорят,  там  свобода  и  покой.  Но  сам  я  там  не  был.  Только  слышал  от  людей."
"Но  есть  такой  ум,  которого  «сторож»  всегда  бьет,  унижает,  всю  жизнь  преследует,  но  до  конца  добить  не  может,"  –  продолжил  Василий  с  какой-то  новой  интонацией  в  голосе,  словно  говорил  о  чем-то  очень  личном  и  важном.  –  Потому,  что  есть  «иное»,  что  он  чувствует,  и  с  чем  никогда  ничего  поделать  не  сможет.  Этот  закон,  безличный,  безжалостный,  понимает,  что  с  этого  момента  приходит  конец  его  власти,  и  опять  же,  начинается  новая  реальность…"
Петр  смотрел  на  Василия  с  интересом.  В  его  глазах  появился  какой-то  необычный  огонек,  словно  он  действительно  увидел  что-то  в  этой  черноте  с  огнями,  о  которой  говорил.
"И  что  же  это  за  «иное»?"  –  спросил  Петр  тихо.
Василий  помолчал,  глядя  куда-то  вглубь  себя.  Потом  медленно  поднял  руку  и  положил  ее  на  сердце.
"Может  быть…  душа,"  –  прошептал  он  почти  неслышно.  –  Может  быть,  это  и  есть  то  самое  «иное»,  которое  зверь-сторож  не  может  добить  до  конца."
Петр  посмотрел  на  Василия  долгим  взглядом.  В  его  глазах  было  удивление,  непонимание,  но  и  что-то  еще  –  слабая  искра  надежды.  Надежды  на  что-то  иное,  на  что-то  лучшее,  чем  грязь  и  безнадега,  чем  зверь-сторож  и  вся  эта  жуть,  которой  полна  их  жизнь.
Они  снова  замолчали.  Водка  почти  закончилась.  Солнце  скрылось  за  тучами,  стало  еще  холоднее.  Ветер  усилился,  пронизывая  до  костей.
Петр  достал  последнюю  сигарету,  прикурил.  Василий  смотрел  на  дым,  который  ветер  уносил  в  сторону  серого  горизонта.
"Что  же  нам  теперь  делать,  Василий?"  –  спросил  Петр  тихо,  выдыхая  дым.  –  Созерцать  черноту  с  огнями?"
Василий  усмехнулся  слабо.  "А  что  нам  еще  остается?  Хоть  попробовать…  Может,  и  правда  что-нибудь  изменится."
Петр  ничего  не  ответил.  Он  не  знал,  что  думать.  Слова  Василия  были  странными,  непонятными,  но  в  них  было  что-то  цепляющее.  Может  быть,  и  правда  есть  какая-то  новая  реальность,  какая-то  дорога  из  этой  грязи  и  безнадеги.  Может  быть,  есть  какое-то  «иное»,  которое  может  спасти  их  от  зверя-сторожа.
Он  посмотрел  на  серое  небо,  на  грязное  поле,  на  покосившиеся  избы  в  далекой  деревне.  Всё  было  по-прежнему  уныло  и  беспросветно.  Но  в  душе  шевельнулось  что-то  неопределенное,  слабое,  но  все  же  –  надежда.  Надежда  на  то,  что  не  всё  еще  потеряно.  Надежда  на  то,  что  даже  в  этой  грязи  и  безнадеге  есть  какой-то  смысл,  какая-то  возможность  вырваться  к  новой  реальности.
Солнце  уже  совсем  скрылось  за  горизонтом.  Сумрак  сгущался,  поле  постепенно  погружалось  в  черноту.  Ветер  стал  еще  холоднее,  пронизывая  до  костей.
"Ну  что,  пора  домой,"  –  сказал  Петр,  вставая  с  земли.  Ноги  затекли,  спина  заболела.
Василий  тоже  поднялся,  пошатываясь.  Лицо  его  выражало  усталость  и  какую-то  отрешенность.
"Пора,"  –  согласился  он  тихо.  –  Спасибо,  Петр,  за  компанию…  и  за  разговор…"
"И  тебе  спасибо,"  –  ответил  Петр.  –  Давно  так  не  разговаривали…  Хорошо  посидели."
Они  пошли  вместе  по  полевой  дороге,  молча  ковыляя  в  темноте.  Грязь  чавкала  под  ногами,  ветер  завывал  в  голых  ветвях  деревьев.  В  небе  появились  первые  звезды  –  маленькие  мерцающие  огоньки  в  бескрайней  черноте.
Петр  смотрел  на  звезды  и  вспоминал  слова  Василия  –  «чернота  с  огнями…  созерцать…  пока  не  смешаются  глядящий  и  наблюдаемое…».  Он  не  понимал  до  конца,  что  это  значит,  но  в  этих  словах  было  что-то  притягательное,  что-то  обещающее.
Они  дошли  до  развилки,  где  их  дороги  расходились.  Василий  повернул  направо,  Петр  налево.  Они  попрощались  молча,  кивнув  друг  другу  головами.
Петр  остался  один  в  темноте.  Ветер  свистел  в  ушах,  грязь  чавкала  под  ногами,  звезды  мерцали  в  небе.  Он  шел  домой,  в  свою  холодную,  темную  избу,  в  свою  беспросветную  жизнь.  Но  в  душе  у  него  было  что-то  новое,  какое-то  неясное  чувство,  которое  он  не  мог  до  конца  определить.  Может  быть,  это  была  надежда.  Может  быть,  это  было  просто  пьяное  помрачение  рассудка.  Но  что-то  изменилось  в  нем  за  этот  день,  за  этот  разговор  с  Василием  на  краю  поля.
Он  поднял  голову  и  посмотрел  на  звезды.  Чернота  с  огнями.  Он  начал  созерцать.  И  кто  знает,  может  быть,  когда-нибудь  он  действительно  найдет  дорогу  к  новой  реальности.  Может  быть,  когда-нибудь  зверь-сторож  перестанет  его  мучить.  Может  быть…  Но  пока  что  –  только  грязь,  весна,  безнадега  и  мерцающие  звезды  в  черном  небе  над  головой.  И  слабая,  едва  заметная  искра  надежды,  которая  еще  не  погасла  в  его  усталой  душе…