В пионерском лагере

30 лет спустя

Бывший пионерский лагерь «Звёздочка» явился им не руиной, а зеркалом с потускневшей амальгамой. Вроде бы отражает, но уже не вас, а ваши тени. До боли знакомый, но такой чужой. Теперь здесь сторожа — совы да ветер. 
Антон заглянул в щель железных ворот проходной. Потом, приподняв ржавую цепь, подумал: «Замок — это ведь тоже память. Только запертая». 

Наташка, прищурившись, оценила забор. 
—Перелезем, — сказала она, не спрашивая, ибо вопросы здесь умерли вместе с вожатыми. 
И перемахнула первой, как всегда. Её лёгкость обманывала — он знал, сколько в ней упрямства, словно в этой траве, пробивающей асфальт. 

У медпункта бюст Ленина смотрел в небо единственным глазом. 
—Здесь мне гипс клали, — Наташка показала палец, кривой, как жизненный путь. 
—Зато теперь ковыряться в носу удобнее… 

В столовой витал аромат детства. Из глубин кухни ещё пробивался дух каш и макарон по-флотски. Под лавкой, будто специально припрятанный временем, кисло-сладко бродил сок недоеденного яблока, уроненного в спешке на полдник. 
Казалось — закроешь глаза, и раздадутся крики, смех, грохот подносов и споры за последнюю котлету. 
Антон вывел пальцем по пыли: 
—Здесь ты сочинила: «Пионерский галстук — алый парус…» 
—Враньё! — она стёрла надпись, оставив облачко. —Это ты придумал, когда мы прятались от дождя. А я тогда мечтала о вишнёвом компоте и сухарях, которые мы сушили из принесённого из столовки хлеба на батарее вперемешку с носками. 
Они синхронно засмеялись. Смех — единственное, что не стареет. 
—А моей мечтой были модные джинсы и твой поцелуй. 
—Джинсы всё-таки на первом месте? 
—Наравне… 

В спальном корпусе койка с надписью «Ната» стояла на том же месте. 
—Ты вырезал ножом, а я думала — это признание, — она провела пальцем по буквам. 
—Выбирал между тобой и Черемисиной. Но «Капитолина» требовала десяти букв, а у меня нож тупился на пятой… 
—Черемисина, кстати, развелась. 
—Я уже в курсе. 
—Откуда? 
—Гуглил. 
Они рассмеялись. Смех снова совпал. 

У рояля с выщербленными клавишами Наташка вдруг закружилась. 
—Ты тогда наступил мне на ногу. 
—Не наступил — пометил территорию. Как пёс. 
—И до сих пор бросаешься на других кобелей. 

Наташка присела на край сцены: 
—Твой первый поцелуй. Ты тогда перепутал губы и нос. 
—Зато Генка завидовал. Говорил, ты похожа на Настасью Филипповну. 
—А я думала — на Каренину. 
—Ты всегда выбирала трагедии. 

Озеро, когда-то звонкое, теперь дремало, свернувшись лужицей. Наташка швырнула камушек: 
—Доча хочет сделать татуировку. Звезду. 
—Ох, уж эта Юлька! На плече? 
—На лопатке. 
—Чтобы крылья росли? 
—Чтобы помнить, откуда падаешь. 
Он кивнул. Их собственная «Звёздочка» теперь была татуировкой на теле времени. 

На обратном пути Наташка нашла под берёзой ржавый значок «Будь готов!». 
—Ничего, — сказала она, протирая грязь платком. —Мы-то готовы были. 
—К чему? — Антон щёлкнул зажигалкой, поджигая сумерки. 
—К тому, что джинсы рвутся, а звёзды гаснут… 
—Они просто мерцают с опозданием на тридцать лет. А их свет всё ещё бредёт к нам сквозь тьму, как путник с посохом. 
—Нет, как Чарли Чаплин с тросточкой. 

Машина ждала вдалеке, покорная, как пёс, скучающий по хозяину. 
—Мы сюда ещё вернёмся? — Наташка обернулась.
—А мы никуда и не уходили. 

Лагерь был  их вторым дыханием — незримым, но плотным, как воздух между ладонями, прижатыми друг к другу после долгой разлуки.