Если бы не Стендаль, Премия Нашего современника

    Сегодня она спала почти до двенадцати – счастье, выпадающее в последнее время не чаще, чем пару раз в месяц. К тому же, ей не пришлось вставать среди ночи, разбуженной капризным плачем Максимки, - вчера мать забрала Макса к себе на два дня, решительно заявив: «Отдохни чуток, на тебе уже лица нет, смотреть страшно» и категорически отвергнув все доводы о вреде искусственного питания. Юля даже не услышала будильника, по которому Валерка вставал на работу, не услышала его быстрых сборов и тихого щелчка закрывшейся двери.
    Просыпалась Юля медленно и неохотно, пытаясь вернуть оборванный и тут же забытый сон, в котором – она это точно помнила – было что-то очень-очень хорошее. Но сон не возвращался, вместо него в дремотное сознание, безжалостно развеивая безмятежную расслабленность, ворвалась куда менее приятная мысль: «Сегодня семнадцатый день после аварии, значит, осталось еще тринадцать. Тринадцать дней до назначенного Зубилой срока. Тринадцать дней относительно спокойной жизни, после чего…». Привычно запретив себе думать о том, что они с Валеркой будут делать после наступления роковой даты и мгновенно избавившись от остатков вялой сонливости, Юля быстро поднялась и, накинув халат, отправилась в ванную. 
    Дни полной свободы, когда мать ненадолго забирала Макса к себе, выпадали так редко, что Юля, отвыкшая от праздного безделья, каждый раз испытывала некоторую растерянность и даже легкое чувство вины от отсутствия хлопот, связанных с уходом за ребенком. Вот и сейчас, зайдя на кухню и поставив на плиту чайник, она уселась на табуретку и бездумно уставилась в окно, выходящее на небольшой дворик и стену недавно построенной напротив девятиэтажки. В уме вяло ворочались цифры ежедневной, нехитрой калькуляции: идти в магазин сегодня смысла нет, - ни на что серьезное денег не хватит, а с ужином она что-нибудь сообразит. В холодильнике еще есть полбанки тушенки, макарон тоже пока хватит, из круп осталось только немного риса, но с этим придется потерпеть до Валеркиной зарплаты, которую, кстати, он обещал сегодня принести. Обещать-то он обещал… «Нет, сегодня точно дадут, - старательно убеждала себя Юля под тихий пока свист закипающего чайника. – Четыре месяца уже, если и сегодня не дадут – это просто будет свинство. Сейчас июнь, должны же хотя бы за март что-то дать». Правда, из этой невеликой суммы нужно будет умудриться вернуть долг Кудряшевым, не весь, конечно, но что-то отдать надо, а то больше не дадут. Что еще? Квитанция за квартиру? Это пока подождет. Пеленки у Макса совсем застиранные, придется прикупить хоть пару штук. По продуктам надо запас сделать, - неизвестно, когда в следующий раз Валерка принесет денег. Из одежды-обуви вроде в ближайшее время ничего не понадобится. Максу тоже летом много не надо, и как все-таки повезло, что у Дашки пацан на год старше, хоть с детскими вещами забот меньше.
    О главной проблеме, ворвавшейся в их жизнь семнадцать дней назад, Юля привычно запрещала себе вспоминать, с самого начала как бы прикрывшись от нее железным аргументом: «Это не женские дела, пусть Валерка разбирается, мужик он, в конце концов, или где?».
    В прихожей раздалось пронзительное дребезжание телефона (старый аппарат с расколотым корпусом давно нужно было менять, но о покупке нового пока нечего было и думать), Юля вздрогнула, вырвавшись из глубокой задумчивости, неохотно поднялась с табуретки, погасила огонь под закипевшим чайником и направилась в коридор.
    - Этот на работе? – не здороваясь, поинтересовалась Светка заговорщицким тоном.
    Юля невольно улыбнулась, - ее почему-то развлекала та искренняя и глубокая, возникшая с первого же дня знакомства, неприязнь школьной подруги к Валерке. Для упоминания Юлькиного мужа у Светки существовало лишь два определения: «этот» и «твой». Надо сказать, неприязнь была абсолютно взаимной, и сам Валерка за глаза называл Светку исключительно «шалавой» или «драной кошкой».
    - Где же ему быть?
    - Отлично, значит, можем нормально поговорить. Макс у бабки?
    - Да, вчера забрала.
    - Вообще супер! – в голосе Светки прорезался радостный азарт. – Все так сложилось - это судьба, Юлек, однозначно. Короче, помнишь Федора того, из Сибири, ну, я тебе рассказывала, как он меня в Парке Горького склеил, а потом триста баксов отвалил? Так вот, он с утра звонил, вечером будет в Москве, да не один, а с корешем. Они в АБВГДейке остановятся…
    - Где?
    - Ну, блин, ты чего, с Луны свалилась? В Измайлово, короче. Он на меня запал тогда не по-детски, сегодня сказал, к семи подваливать к корпусу «Альфа» и еще сказал, чтобы подружку не забыла для кореша его. Да, тариф тот же – триста баксов. ТРИСТА, Юлек! Ты знаешь, я на точках не стою, но девчонки есть знакомые, рассказывали: с Тверской за сто пятьдесят, а то и за сто увозят на тачках, а дальше – как повезет, на кого нарвешься. Стремно это, я на такое никогда не подписалась бы. А тут – гостиница, мужики-бизнесмены, все цивильно, никакого риска.
    - Послушай, Свет, я тебе уже говорила…
    - Нет, это ты меня послушай, подруга, - жестко оборвала Светка, и Юля поняла, что сегодня ей предстоит выдержать далеко не первый в последние месяцы, но, возможно, самый жесткий прессинг. Нужно было отдать Светке должное, - убеждать и подчинять собеседника своей воле она умела.
    - Ты сейчас чем занимаешься? Дай-ка угадаю. Наверно, сидишь, пригорюнившись, размышляешь: принесет сегодня твой ненаглядный очкарик в дом бабки, или его опять пошлют лесом. А очкарику похер на твои заботы, он звездочки на небе изучает, они для него важней семьи, а что вечером жрать будет, так женушка безмолвная все равно чего-нибудь сообразит. Юлька, едрит твою за ногу, у тебя гордость есть вообще?
    - Трахаться за деньги – это гордость?
    - Трахаться за деньги – значит, выживать в этом скотском мире, который не мы с тобой таким сделали. А если подходить с умом, то не просто выживать, а вполне достойно жить. Ты знаешь, сколько я подняла денег за прошлый месяц? Полтора косаря! И заметь – без всяких «тверских» и «ленинградок». А сколько твой в прошлом месяце принес в дом – хер на блюде? Я вообще не знаю, на что ты живешь. Короче так: в шесть тридцать у метро. Причипурься там, как сможешь, помню, платьице у тебя красненькое было, коротенькое такое – думаю, подойдет. 
    - Да погоди ты, как я смогу на ночь-то?.. – начала Юля, тут же осеклась, осознав, что уже невольно изыскивает возможность дать согласие, и вдруг почувствовала быстро растущее в душе раздражение на свою настырную и пробивную подругу, зарабатывающую в месяц полторы тысячи долларов, не думающую о том, чем накормить и во что одеть семью и точно знающую, что нужно хотеть от жизни.
    Она уже собралась выдать сгоряча какую-нибудь злую колкость про «вписавшихся в рынок» проституток, но Светка ее опередила:
    - Юлик, я уже все за тебя придумала. Короче, скажешь своему, типа, у Маринки матери поплохело, а ей на палатку в ночную, Гарик – хозяин ее, говорит: чтобы ночью торговля была, или на хер иди. Ей сейчас, сама понимаешь, даже такую работу терять вообще не в дугу, короче, она тебя попросила у нее переночевать, за матерью присмотреть, скорую, если что, вызвать. С Маринкой я договорилась, у нее дома телефона нет, так что твой и проверить не сможет.
    — Значит, все за меня решила? Даже с Маринкой договорилась? – почему-то именно этот факт вызывал в душе особенно резкий протест. - И она теперь в курсе, что я с тобой «в ночное» собралась? Скоро весь район в меня пальцем тыкать начнет.
    - Не дури. Маринка – девка с понятием. Думаешь, Гарик ее только как продавца использует? И думаешь, Димка ее ни о чем не догадывается? Догадывается, только помалкивает, потому что на какие шиши ему еще бухать?
    - Валера – не Димка, - взвилась Юля.
    - Правильно, - мгновенно отреагировала Светка. – Твой – не Димка, твой гораздо хуже. Димка алкаш конченный, с него хрен ли взять? Он, даже если захочет, ничего тяжелее стакана не поднимет. А твой – молодой, здоровый мужик, хоть и очкарик. Захотел бы – нашел себе нормальную работу. Короче, Юлик, мне с тобой сейчас за жизнь трещать в лом, в шесть тридцать жду у метро.
    - Да не собираюсь я… Вот, блин, прицепилась. Свои проблемы решу сама, поняла?
    Несколько секунд в трубке висело гробовое молчание, потом раздался очень спокойный и, показалось, абсолютно равнодушный голос Светки:
    - Поняла. Жду пятнадцать минут, потом еду одна. Мне-то за двоих отрабатывать не в первой, а вот ты, подруга, учти: больше я тебе таких предложений делать не буду. Все, пока.
    Вернувшись на кухню, Юля, забыв о том, что собиралась завтракать, и даже не взглянув на закипевший чайник, вновь уселась на табуретку, задумчиво рассматривая нехитрый урбанистический пейзаж за окном. Разговор со Светкой оставил в душе тяжелый осадок, но что-то незначительное, какая-то мелкая деталь этого разговора ранила почему-то особенно больно, и Юлька не сразу поняла причину столь резко испортившегося настроения. Платье. Красное платье, купленное еще в относительно благополучные времена, которое она успела надеть всего два раза и в котором, краснея от удовольствия, ловила на себе похотливо-восхищенные взгляды знакомых и незнакомых мужчин, уже месяц как было сдано в комиссионку.
    Тетя Клава с третьего этажа вывела во двор внука Борьку – трехлетнего бутуса, проявлявшего, несмотря на разницу в возрасте, неизменный интерес к Максу и каждый раз пытающегося вовлечь маленького соседа в свои игры. Борька красовался в пестрой, явно новой, футболке, которую Юлька, всегда обращавшая ревнивое внимание на одежду чужих детей, на нем раньше не видела. «Макса одеть к осени во все новое – это раз. Заплатить долг за квартиру – два. Самой, в конце концов, чего-нибудь купить. Может, и на продукты какие долгоиграющие хватит – гречка, там, макароны… Тьфу, ты, блин, - она вдруг поняла, что уже фантазирует, как пристроит те триста долларов, которые ей предложила заработать подруга. – Светка, зараза, сама шлюхой заделалась, так теперь не угомонится, пока меня не пристроит. Чтобы, значит, у самой на душе поспокойней было, типа: а я чего? Все так делают, даже, вон, замужние».
    Юля вскочила с табуретки и, зло поджав губы занялась приготовлением своего нехитрого завтрака.

***
    На пороге последнего десятилетия двадцатого века страна бурлила, как огромный, готовый взорваться котел. Жизнь менялась так стремительно, что ошалевшие от перемен люди едва успевали подстраиваться под новую реальность. На национальных окраинах уже разгорались кровавые конфликты, а в крупных центральных городах начинали бойкую торговлю первые ларьки, «народные целители» с телеэкранов излечивали все болезни разом, а со страниц расплодившихся, словно плесень, печатных изданий, похожий на зловонный поток нечистот, на головы доверчивых читателей обрушивался вал откровений о недавнем прошлом. Страна трещала по швам, но это мало кого волновало, - демократия, гласность и рождение частного бизнеса представлялись той целью, ради которой не жалко расплеваться с прошлой жизнью, презрев все, что в ней было – и хорошее и плохое.   
    Валера Ненашев, студент пятого курса МИФИ, мало интересовался происходящими в стране переменами, не участвовал в бурных обсуждениях солженицинских разоблачений, не загорался идеей открыть кооператив и «и начать рубить бабло», оставался равнодушным к газетным сенсациям и бурлящей политической жизни. Еще на третьем курсе он всерьез увлекся физикой плазмы и теперь, готовясь засесть за диплом, подбирал тему, способную заинтересовать один очень престижный НИИ, который уже несколько лет работал над проектом запуска автоматического зонда для исследования Солнца. Валера мечтал поучаствовать в проекте, и, казалось, ничто не способно было сбить его с намеченного пути, поэтому резкая смена жизненных приоритетов, как это часто бывает, застала его врасплох.
    В последнее студенческое лето Валерка с двумя одногруппниками отправился побродить по Крымским горам, чтобы после недельного похода, еще неделю поотмокать на пляже. Такие выезды стали регулярными со времен начальных курсов и с успехом заменяли Валерке любые более традиционные виды отдыха.
    С яйлы спустились в районе Фороса – грязные, небритые, благоухающие неделей горных переходов с тяжелыми рюкзаками и привычно направились к давней знакомой – бабке, у которой все предыдущие годы за копейки снимали угол в древнем сарае, служившим когда-то курятником. В сарае не было ничего, даже отдаленно напоминающего спальные места, что совершенно не смущало неприхотливых туристов, зато стоило такое жилье в разы дешевле любой комнаты «с удобствами»…
    Когда Светка узнала, что ее лучшая подруга записалась в секцию скалолазания, она некоторое время смотрела на Юльку с испугом и состраданием, как на внезапно помешавшегося человека, а потом понимающе усмехнулась: «Мужика решила там найти? На филфаке-то твоем поди с этим туго, а если и есть кто, так одни задроты-ботаники. Понятно. Только ты, Юлек, и с альпинистами-скалолазами этими поаккуратней, - они же все на голову больные».
    На самом деле Светка угадала лишь частично. На «факультете невест» при почти полном отсутствии парней было действительно скучновато, Юля это предвидела, еще подавая документы, но других вариантов поступления особо не просматривалось, - во-первых, математика всегда вызывала у нее священный ужас, поэтому о «мужских» вузах – всяких МАИ и МВТУ – нечего было и думать, во-вторых, многолетняя работа матери в библиотеке МГУ делала перспективу поступления в главный вуз страны более чем реальной и упускать такой шанс было бы глупо.
    В секцию скалолазания Юльку привел сиюминутный порыв – увидела по телевизору короткий репортаж о соревнованиях, вспомнила, как любила в детстве лазать по деревьям, причем делала это получше многих пацанов, и – тут Светка была права – испытала вдруг острое желание немного разбавить привычный, но уже порядком надоевший круг общения.
    На летних сборах, неизменно проходивших в Крыму – этой Мекке скалолазов, жили в палаточном лагере, разбитом прямо у подножья почти отвесной скальной стены, из которой местами торчали, клонясь вершинами в сторону моря, редкие чахлые деревца. Специально для таких как Юлька новичков на стене было несколько проложенных маршрутов с заранее вбитыми крючьями и даже провешенными веревками.
    Валерка с друзьями приходили на пляж ранним утром, расстилали на гальке походные карематы, чтобы не заморачиваться с лежаками, и здесь, лениво потягивая пиво, часто наблюдали за мелкими букашками, усыпавшими гигантскую стену, и упорно, часами, карабкающимися вверх от одной торчащей из скал сосны к другой.
    - Охота им там весь день висеть.
    - Каждый сходит с ума по-своему. Тебе охота в жару по перевалам с рюкзаками таскаться?
    Заведения для вечернего отдыха – небольшие кафешки под тентами – были немногочисленны и заполнялись задолго до наступления темноты; чтобы добыть столик, тем более, у ограды, с видом на море, приходилось заранее, сразу после возвращения с пляжа, засылать гонца, чтобы держал место.
    Юлька появилась у входа с двумя подругами (как-то получилось, что и в новом для себя коллективе, где парней было большинство, она все равно больше общалась с девочками), в то время, когда под низким навесом уже во всю гремела музыка, заглушавшая пьяную многоголосицу, официантки с застывшем на лицах остервенением сновали между переполненных столиков, и с первого взгляда было понятно, что о свободных местах нечего и думать. Растерянно потоптавшись у входа несколько секунд, девушки уже собирались двигаться дальше, чтобы попытать счастья где-нибудь еще, когда Юлька заметила за дальним от входа столиком, за которым расположились трое молодых ребят, вскинутую в приглашающем жесте руку.
    Пришлось срочно отыскивать три дополнительных стула, чтобы, изрядно потеснившись, усесться вшестером у маленького, рассчитанного на двоих, стола. Знакомство прошло быстро и непринужденно, а известие о том, что девчонки живут в альплагере, обитателей которого парни ежедневно наблюдают на скалах, сразу создало ту особую, неповторимую атмосферу, всегда возникающую при встрече людей, предпочитающих горные тропы и крутые скалы «овощному» пляжному отдыху.      
    Последний, преддипломный семестр запомнился пропущенными лекциями, мучительными пересдачами заваленных зачетов, лихорадочным подтягиванием хвостов, невнятными оправданиями перед научным руководителем – «Замотался чего-то, Андрей Михайлович, к среде, кровь из носу, все будет» и перед самим собой – «Фигня, пару ночей посидеть – все успею». «Валерка, тебе ведь, наверное идти пора, сам говорил – к завтрашнему семинару обязательно подготовиться нужно». В голосе Юльки звучала озабоченность, но в глазах легко читалось: «Но ты же можешь забить на все ради меня? Можешь ведь? Ты же у меня умненький, потом все наверстаешь».
    Позже, уже после защиты, Валера осознал, по какой тонкой грани он прошел в самый ответственный для будущей карьеры момент. «Госы» удалось спихнуть с огромным трудом и с совсем не блестящим средним баллом; руководитель дипломной практики, наблюдая за резким падением успеваемости любимого студента и принимая это за потерю интереса к изучаемой теме, обиженно советовал Валерке, пока не поздно, сменить направление исследований.
    Однако в итоге все прошло по плану – и защита, и прием на работу в вожделенный НИИ, и прямое попадание в лабораторию, занимающуюся нужной тематикой.
    Здесь было все, о чем Валерка грезил последние годы – вполне достойное, хоть и не самое новое, оборудование, коллектив увлеченных единомышленников, многие из которых стояли у самых истоков изучения физики плазмы, солидный, исправно финансируемый план исследований на несколько лет вперед.
    Изменения начались так плавно и на начальных этапах были столь незначительными, что воспринимались многими, как небольшие временные трудности или досадные недоразумения. Сначала всему институту стали урезать премии – понемногу, зато регулярно. Потом выяснилось, что из научного плана почему-то исчезли самые перспективные и, соответственно, самые затратные темы. Постепенно некоторые работы стали останавливаться по причине вывоза в неизвестном направлении необходимого для них оборудования. Появились сотрудники, которым оказалось нечем заниматься. Они надолго уходили в курилки или спускались на первый этаж, где были установлены два теннисных стола и устраивали турниры по пинг-понгу, иногда пытались помогать тем коллегам, кому еще было чем заняться.
    Когда исполнился год с момента прихода Валерки в институт, было объявлено о полной отмене премий, составляющих почти половину суммарного заработка. Это событие словно явилось сигналом к действию, - люди стали увольняться. Первыми поняли, что происходящие перемены – это всерьез и надолго, как всегда, те, кто помоложе. Они уходили на «вольные хлеба» в попытке как-то устроится в новой реальности «пока башка соображает и руки на месте». Сотрудникам постарше, чья трудовая биография прошла под надежными сводами советской фундаментальной науки, было сложнее. Чувствуя свою полную неподготовленность к условиям недоразвитого капитализма, они еще на что-то надеялись, взахлеб ругали новую власть и новые порядки, предсказывали скорую кару всем «ворам и жуликам», но в этих предсказаниях все чаще звучало откровенное отчаяние. Вместе с ними надеялся и Валерка. Он упрямо не хотел «предавать дело, которому решил посвятить жизнь», с презрением относился к бывшим коллегам, ушедшим в частный бизнес в качестве работников или начинающих торговцев, и неизменно отвергал их предложения о трудоустройстве.
    Зарплату стали выплачивать редко, как придется, а бешеная инфляция быстро превращала ее в откровенную насмешку; закрылись почти все темы, а вскоре было объявлено, что, в связи с тяжелым финансовым положением института, четыре из девяти этажей когда-то престижного и сверхсекретного НИИ отдаются под аренду офисов частных фирм. Нашлись оптимисты, усмотревшие в этом хорошую новость, - возможно, теперь появятся деньги хотя бы на зарплату. Но когда все руководство института, как по команде, поменяло машины, а директор отпраздновал свадьбу дочки в Метрополе, стало окончательно ясно, что деньгам арендаторов найдено более достойное применение.   
    …Скромную и тихую свадьбу сыграли через полгода после защиты Валеркой диплома, и в тот момент будущее молодоженов выглядело вполне безоблачным. Жених владел доставшейся от матери «двушкой», что избавляло от необходимости решать извечную проблему молодых семей - «где жить?». Отец, исчезнувший в неизвестном направлении, когда Валерке было три года, и даже не явившейся на похороны бывшей жены (Валерка тогда учился на втором курсе), неожиданно объявился перед давно забывшим его сыном, подогнав к подъезду канареечно-желтую, свежеокрашенную, прилично выглядящую и, как выяснилось, еще очень шустро бегающую «копейку». «Ты, сын, во взрослую жизнь вступаешь, вот я решил, так сказать…» - пряча глаза, неуверенно промямлил отец. Валерка, так и не поняв цели столь неожиданного визита, от подарка отказываться не стал, но от приглашения на свадьбу своего загулявшего на двадцать лет папаши воздержался.
    Любимая жена, своя квартира, машина, грядущая научная карьера – что еще нужно человеку для чувства уверенности в завтрашнем дне?
    Рождение ребенка подгадали к окончанию Юлькой университета. К тому моменту Валеркин институт уже вовсю «переходил на рыночные рельсы», денег в семье заметно поубавилось, и Юлька в глубине души жалела, что так и не успела никуда устроится, чтобы, выходя в декрет, оставить за спиной место, на которое можно будет вернуться. Она была куда более осторожной и практичной, чем ее эмоциональный и восторженный муж, но в тот момент, о чем впоследствии неоднократно пожалела, поддалась неудержимому оптимизму Валерки, выражавшемуся, главным образом, в нехитрой формуле «Фигня, прорвемся». Возможно, они действительно прорвались бы, не случись аварии, погрузившей молодую семью в такую финансовую пропасть, подняться из которой не смог бы никакой Бэтмен.
    Расходы на Макса несколько превзошли ожидания, посильная помощь, оказываемая Юлькиной матерью, положения не спасала, зарплату задерживали все чаще и пришлось залезать в долги, которые, стоило им только появиться, стали непрерывно и угрожающе расти.
    Валерка относился к нарастающим финансовым проблемам с философской стойкостью и, если бы не Юлькин напор, продолжал бы спокойно мирится со скудным рационом, изношенной одеждой, невозможностью съездить в отпуск и прочими мелкими неудобствами, воспринимая жизнь такой, какая она есть. Но Юлька очень быстро поняла правоту любимого Светкиного изречения «Твой муженек – птица гордая, пока не пнешь – не полетит» и все активней требовала от Валерки если не найти нормальную работу, то хотя бы устроиться на любую подработку. Сама она, регулярно размещая объявления в «Из рук в руки» пыталась заняться репетиторством по русскому и литературе, но оказалось, что даже с университетским дипломом это не так просто, - количество обнищавших филологов явно превосходило количество платежеспособных родителей, и без опыта и рекомендаций найти клиентов пока не удавалось.
    Валерка вяло отбивался, неизменно обещая «чего-нибудь поискать», но однажды, когда Юлька категорически потребовала продать, наконец, никому не нужную машину, вдруг проявил не свойственную ему и неожиданную для жены инициативу:
    - Слушай, а зачем ее продавать? Она еще послужить может. Я тут вот чего подумал: попробую-ка я на ней побомбить. А что – машина на ходу, куплю карту, вечером после работы часика на два-три буду выезжать. Надо завтра прокатиться на ней, хоть вспомнить, чему в автошколе учили.
    Трудовая деятельность новоиспеченного таксиста закончилась быстро, уже на второй вечер. Пассажир – укушавшийся в хлам дядька лет пятидесяти, которого Валерка подобрал голосующим у дверей ресторана и вез в далекое Свиблово, – мирно спал на заднем сиденье. Направляясь в незнакомый район, Валерка часто сверялся с разложенной рядом картой, пытаясь разглядеть в полутьме салона мелкие названия улиц. Подъезжая к очередному перекрестку, он, не совсем уверенный, в какую сторону нужно поворачивать, вновь отвлекся на карту и не заметил, как двигавшийся впереди «Мерседес» начал тормозить перед включившим красный светофором.
    Это оказался «шестисотый мерин» - непременный атрибут «новых русских» и нерядовых бандитов, знак успешности и крутизны, наглядное свидетельство того, что его хозяин уже взял от этой жизни все, но, если не окажется раньше срока на кладбище, намерен взять еще больше.
    Валерку даже не стали бить, к чему он морально подготовился, еще вылезая из машины, - очевидно, водитель «Мерина», с первого же взгляда на растерянного виновника аварии, решил, что здесь не стоит тратить ни эмоциональную, ни физическую энергию. Невысокий, «профессионально» бритый крепыш в неизменной кожаной куртке, трениках и кроссовках «Адидас», старательно перемалывая челюстями жвачку, мрачно осмотрел прилично вмятый багажник с изогнувшейся дугой крышкой, треснувший бампер и разлетевшиеся мелкими осколками фонари, перевел на Валерку долгий взгляд чуть прищуренных глаз, выпустил на асфальт длинную струю слюны.
    - Ну чего, чмошник, попал ты, - равнодушно констатировал он. – Права давай.
    Валера машинально протянул ему права, потом, спохватившись, попытался повернуть разговор в правильное, как ему казалось, русло:
    - А… это… ГАИ, наверно, надо?..
    Он лихорадочно огляделся в поисках телефонной будки.
    - Ты чего, лошара, какое тебе ГАИ? – казалось, водила «мерина» был на самом деле удивлен таким предложением. – Меня зовут Зубила. Я тебе теперь и ГАИ, и ФСБ, и папка с мамкой, понял? Ты теперь, пока бабки не отдашь, подо мной будешь. Живешь где?
    - А вам… тебе зачем? – чуть осмелел немного пришедший в себя Валерка.
    Увидев признаки сопротивления, Зубила лишь криво ухмыльнулся.
    - Ты откуда, в натуре, такой лох нарисовался? Я твой адрес, один хрен, через мусоров пробью, а сколько им отдам – тебе же в счетчик включу. Так что, лучше не залупайся, залупаться сейчас дорого. И стремно.
    Проводив тоскливым взглядом отъехавший «Мерседес», Валерка только сейчас осмотрел разбитый капот собственной машины, и, глубоко вздохнув, направился к задней двери, чтобы разбудить до сих пор безмятежно спавшего пассажира.               

***
    Зарплату не дали, - Юля поняла это сразу, едва взглянув на лицо вернувшегося вечером мужа.
    - Нет, Юль, ты прикинь, Митрофанов, козел этот, заходит и говорит, типа, институт в любой момент разгонят, денег на счету нет и не предвидится, если не нравится – силой никого не держим. Он, похоже, и на работу приехал только затем, чтобы это сказать. Через десять минут его уже и в институте не было – сел в свою «Волжару» и укатил, гад.
    Как обычно, приходя домой в день зарплаты без денег, Валерка, стараясь не глядеть на жену, выражал бурное негодование в адрес начальства, и Юлька, подавив в себе тоскливое разочарование, обычно ему подыгрывала, вяло возмущаясь открытым разворовыванием института жирными котами из руководства. После такой «пятиминутки ненависти» Валерка, побыв в роли невинной жертвы и чувствуя явное облегчение, быстро успокаивался, Юлька же погружалась в мрачные раздумья о том, что бы сообразить на завтрашний ужин и где взять деньги на замену совсем износившихся туфлей.
    Но сегодня она почему-то совсем не была настроена ему помогать.
    - Конечно, ему, Митрофанову, чего? – Валерка метался по тесной кухне, словно лев в клетке, активно жестикулировал, рискуя снести с плиты чайник или задеть висящие над раковиной полки. - Начальник сектора, он из директорского кабинета не вылезает, наверняка в доле. Все они – директор, главный конструктор, начальники секторов, все – одна шайка. Мафия, блин. В Союзе такими ОБХСС занимался, сажали, расстреливали даже, а теперь что – капитализм. А хорошо было бы всех их…
    - Вот, приготовила из того, что есть, - кивком головы Юля указала на стол. – Сахар кончился, чай так попьешь.
    Оставив растерянно замершего посередине кухни Валерку, она медленно прошла в комнату, переступив порог, на секунду замерла, словно о чем-то размышляя, после чего резким движением закрыла за собой дверь, при этом хлопок получился несколько сильней, чем она ожидала. Устало опустившись на диван, она протянула руку к низко висящей книжной полке, вытащила первую попавшуюся книгу – это оказался Стендаль – открыла примерно на середине, поправила подушку под спиной и замерла, механически пробегая глазами по знакомым строчкам.
    Валерка появился через пару минут, - к ужину он, похоже, так и не притронулся. Тихо открыв дверь, крадучись, словно вор в незнакомой квартире, подошел к дивану, осторожно примостился рядом с женой и, после секундного колебания, приобнял ее за плечи. Не отрываясь от книги, Юля сбросила его руку и чуть отодвинулась в сторону.
    - Юль, ну не переживай ты так. Ну, заплатят же они в конце концов. Заплатят, никуда не денутся. 
    - Я не переживаю, - отозвалась она спокойно и равнодушно. – Я просто пытаюсь сообразить, у кого бы еще занять до получки, - в последних словах прозвучал ехидный сарказм, - чтобы любимый муж, приходя с работы, имел хоть какой-то ужин. Да, еще у Макса каши заканчиваются, а о новых вещах я уже не говорю.
    - Слушай, ну, это…, - Валера беспокойно заерзал, словно мягкий диван внезапно стал очень неудобным, - ну, придумаем чего-нибудь.
    - Придумай, - тут же подхватила она, резко отложила книгу в сторону и повернулась к мужу, глядя на него с вызовом и с трудом сдерживая слезы. – Придумай, Валера. Ты - мужчина, а я устала. Понимаешь, устала считать копейки, выкручиваться, занимать, унижаться.
    - А знаешь, я, кажется, кое-что придумал, - загадочно проговорил Валерка. – Слушай, а давай у Митрофанова «Волгу» его уведем?
    Свести все к шутке – еще один прием, к которому он нередко прибегал, чтобы снять напряженность при обсуждении финансовых проблем семьи.
    - Я знаю, где он ее ставит на территории, завезти смогу, тебе нужно будет только на стреме постоять. «Волжара» новая совсем, с этим, как его, Зубилой рассчитаемся, глядишь, еще на жизнь останется.
    На этот раз испытанный прием не сработал, - Юля уткнулась взглядом в давно закрытую книгу и тихо всхлипнула.
    - Юль, блин, но что я могу сделать? Я же не виноват, что нашу тему закрыли…
    - У тебя закрыли тему? – в ее голосе уже не звучало просительных нот, он стал таким непривычно жестким, что Валерка, удивленно глядя на жену, даже забыл убрать с лица улыбку, с которой планировал угон машины начальника. – У Борьки Анисимова, твоего, между прочим, одногруппника, вообще институт разогнали. Два месяца помыкался, все с лазером своим передовым носился, красным дипломом светил, везде послали, так ничего – на Луже сейчас продавцом вкалывает. Там, небось, зарплаты не задерживают. Да и зарплаты там – не чета твоей.
    - Я торговать не пойду, - огрызнулся Валера, упрямо насупившись. – Не для того я пять с половиной лет учился, и тему свою дипломную не для того пробивал. Палатки, прилавки, шмотки китайские на столиках валяются, и я такой: «Мужчина, купите маечку, ваш размерчик имеется». Ты вообще, можешь меня представить в такой роли?
    Она долго молчала, и Валере уже показалось, что очередная гроза миновала, - сейчас можно будет постепенно перевезти разговор на более спокойную тему, и, возможно, на ближайшие пару дней, как это обычно и бывает, в семье воцарится мир.
    - Я сейчас очень хорошо представляю тебя в другой роли, - начала Юлька спокойным, даже, казалось, скучающим тоном. – Я представляю, как придет Зубила и скажет, что эта квартира уходит в оплату его разбитого «Мерседеса», а ты начнешь клянчить у него еще несколько дней, чтобы собраться. Потом мы переедем к моей матери, и я хорошо представляю, как мы будем там жить вчетвером в двадцатиметровой однушке, а ты, возвращаясь по вечерам, утомленный непосильным трудом, будешь рассказывать нам с матерью, как все разработки твоего института продали американцам, поэтому работы никакой нет, а значит, нет и зарплаты. Я представляю, как мы будем жить на пенсию матери и мое репетиторство, если, конечно, я найду клиентов, а ты при этом продолжишь делать вид, что тебя, великого ученого, не волнует, откуда на столе появляется жратва. Все это, Валера, я очень хорошо себе представляю. Конечно, тебе не место за прилавком с китайскими шмотками.
    - Нет, Юль, погоди, ну ты это… ну, не так все мрачно.
    За два года хронического безденежья, за семнадцать «послеаварийных» дней, Валерке не приходилось слышать от жены столь беспощадных в своей правдивости слов. Обескураженно почесав затылок, несколько раз промычав невнятные «ну…» и «это…», он, наконец, оправился от удара и кинулся в контратаку.
    - Да ты чего, Юль? Ты всерьез считаешь, что у нас отнимут квартиру? – он вскочил с дивана, встал перед Юлькой, по-прежнему не отрывавшей взгляда от лежащей на коленях закрытой книги. – Да чтобы ты знала, я уже поговорил с нашим безопасником, а ты в курсе - это же все комитетчики бывшие. Он сказал: с этими бандюками отмороженными все порешаем. Ты же, говорит, Валерка – наш, а мы своих в беде не бросим. И вообще, институт наш, между прочим, собираются возрождать, уже есть решение там, - он выразительно ткнул пальцем в потолок, – там же не дураки сидят, все понимают. Наши разработки уникальны. Да, продали пиндосам, но, говорят, того, кто продал, скоро посадят, а пиндосы без наших спецов все равно ничего не поймут и до ума не доведут, у нас же целая школа по этой тематике сформирована. Скоро все наладится, Юль, понимаешь? Все будет – и зарплата и работы много, нормально скоро заживем. Просто, потерпеть надо немного, понимаешь? Ты, главное, верь – я все решу.      
    Он так эмоционально жестикулировал, так восторженно и убедительно говорил, что очень хотелось ему верить, но…
    Там действительно сидят не дураки, там очень хорошо понимают свой интерес, поэтому, не пройдет и двух-трех месяцев, как Валеркин институт окончательно прикроют.
    Тех, кто продал за бугор многолетние научные разработки, никто не посадит, - они сами, кого хочешь, посадят.
    Комитетчик-безопасник действительно в состоянии помочь «своему» человеку, только цена такой помощи хоть и будет меньше суммы бандитских претензий, но, все равно, останется нереальной для их почти нулевого семейного бюджета.
    После закрытия института Валерка некоторое время еще будет обивать пороги подобных научных учреждений, и, возможно, где-то ему даже предложат место за такую же мизерную и, главное, виртуальную зарплату. А если не предложат… О том, что будет делать ее муж, так гордящийся уникальностью своей работы, когда окончательно поймет, что все его знания, вся фанатичная преданность науке, все захватывающие перспективы новых тем нигде и никому не нужны, Юлька не хотела даже думать. Потому что вариантов было не так много, и любой из них не сулил для их семьи ничего хорошего.
    - Что ж, решай, - равнодушно произнесла она и, взглянув на настенные часы, торопливо отложила книгу в сторону и вскочила с дивана. – Блин, с этими твоими митрофановыми я совсем забыла… я же Маринке обещала с матерью ее посидеть сегодня ночью. У Маринки ночная смена в палатке, подменить некем, а мать плохая совсем, в больницу ложится ни в какую не хочет. Короче, подежурю у нее сегодня.
    Распахнув дверцы шкафа и мгновенно оценив его содержимое, она вытащила легкий белый сарафан и стала торопливо переодеваться. Валерка, вновь усевшийся на диван, молча наблюдал за ее лихорадочными сборами.
    - И Маринка больше не нашла к кому обратиться, кроме матери полугодовалого ребенка?
    - Да я сказала ей, что Макса мать забирает, погоди, не мешай, а то чего-нибудь забуду.
    Она вышла в прихожую, стараясь не глядеть на мужа, который теперь стоял на пороге комнаты, сложив руки на груди, села на пуфик и стала надевать туфли. Ремешок никак не хотел пролезать в предназначенное для него ушко; Юлька чувствовала, что суетится, злилась на себя, и от этого ее движения становились еще более бестолковыми и торопливыми.
    - А чего же ты, даже книжку с собой не возьмешь? – поинтересовался Валерка. – Маринка твоя разве что Робинзона Крузо за всю жизнь прочитала, не думаю, что у нее дома библиотека имеется.
    - Ой, и правда, - она по-прежнему старательно прятала глаза. – Не подумала об этом.
    Юлька протиснулась в комнату мимо посторонившегося Валерки, схватила так и лежащего на диване Стендаля, с трудом засунула книгу в сумочку, отчего та стала похожа на маленький, раздувшийся баул.
    - Так, вроде все, - она вновь посмотрела на часы. – Маринке скоро уходить, как раз успеваю. Утром буду. Не скучай тут. Пока-пока.
    Уже в дверях она торопливо чмокнула Валерку в щеку, при этом ей показалось, что в самый последний момент он непроизвольно подался назад, словно пытаясь уклониться, и именно в эту секунду она все-таки встретилась с ним взглядом. Резко развернувшись, Юлька решительно распахнула дверь и ступила за порог.

***
    - Привет, Юлек. Так и знала, что одумаешься, наконец.
    Критически осмотрев подругу с ног до головы, Светка слегка скривилась.
    - Ничего посовременней не могла подобрать? 
    Юлька вспыхнула, готовясь ответить резкостью, но Светка примирительно хлопнула ее по плечу:
    - Ладно-ладно, не менжуйся, шмотки – дело наживное, а в нашей работе главное – не одежда, а то, что под ней. Пошли, а то опаздываем.
    Прямоугольные корпуса АБВГДейки – построенного к Олимпиаде-80 гостиничного комплекса «Измайлово» - тридцатиэтажными громадами возвышались над подпирающим их зеленым массивом Измайловского парка и своей белоснежной монументальностью сразу притягивали взгляд любого, кто выходил из тяжелых дверей метро.
    - Нам нужен корпус Гамма-Дельта, - деловито произнесла Светка. – Это вон тот.
    Перейдя через широкую дорогу, по которой к конечной остановке подъезжали полупустые в этот час автобусы, и начав подниматься по пологой лестнице, девушки увидели перед собой с десяток женщин – в основном, скромно одетых теток среднего возраста, выстроившихся в почти идеально ровную шеренгу и словно фильтрующих текущий через них поток людей. «В гостиницу селиться… номера любого уровня, недорого… заселение без наценки… заселение и временная регистрация» - заученно повторяли тетки, почти не глядя на проходящий мимо народ. Одна из них сделала шаг к Юльке со Светкой.
    - Девушки, номер не нужен? Могу предложить…, - начала было она, но вдруг запнулась, бросила оценивающий взгляд на Светку, быстро скользнула глазами по Юльке и, явно потеряв интерес к потенциальным клиенткам, тут же метнулась к пожилому лысому мужичку, с трудом тягающему по лестнице огромный чемодан.
    «Она поняла, кто мы такие и зачем идем в гостиницу, - метнулась в голове Юльки паническая мысль. – Поняла с первого же взгляда. Неужели это так заметно? Смотрите, люди: вот идут две проститутки! У них сегодня наклевываются жирные клиенты, давайте пожелаем им успеха в нелегком ночном труде.»
    Почувствовав, что у нее начинают пылать щеки, Юлька уставилась себе под ноги, боясь поднять глаза, чтобы не встретиться еще с чьим-нибудь понимающим взглядом. Светку, похоже, абсолютно не волновало мнение о ней окружающих, - ни на минуту не замолкая, она продолжала наставлять свою неопытную подругу:
    - Взяла бабки, отработала и свалила – это, Юлек для тех, которые на точках стоят, а мы с тобой - девушки порядочные, - короткий смешок, - нам общение требуется. А общение – это что? Правильно - нормальный ресторан. Тут, кстати, в Бетте есть местечко классное – уютное такое и выпивка не паленая, меня Федя там в прошлый раз выгуливал. Так что, вечер обещает быть томным. Пойдем в кабак – выпей там нормально, чтобы расслабиться, тебе, как я погляжу, это не помешает. И я тебя умоляю – будь с ними попроще, не замыкайся, не молчи. Больше улыбайся и болтай, болтай и улыбайся. Ладно, думаю, в кабаке оживешь немного. А вот мы и пришли.
    Вращающиеся стеклянные двери вели в просторный сверкающий холл. Справа от дверей за крохотным столиком едва умещался охранник – огромный детина в строгом черном костюме.
    - Добрый вечер, - с ленивой вальяжностью произнесла Светка. – Мы гости в 2815. Нас ждут.
    Охранник окинул девушек равнодушным взглядом, чуть склонился над лежащим на столике толстым журналом, перевернул пару разлинованных и исписанных страниц, вероятно, отыскивая нужную запись. На его невозмутимом лице не промелькнуло и тени каких-либо эмоций, но Юлька вновь почувствовала предательский жар на щеках. Охранник медленно водил по странице журнала пальцем, а ей казалось, что все девушки за ярко освещенной стойкой ресепшен,  гости, расположившиеся на широких кожаных дивана, бармены и посетители бара, конечно, не сводят сейчас понимающе-насмешливых глаз с этих двух, застывших у входа девиц.
    - 2815, два человека, - наконец произнес охранник и поставил в журнале короткую отметку. – К лифтам - прямо и направо.
    В лифтовом холле толпилась шумная группа англоязычной молодежи. Двери одного из лифтов разошлись, и молодые иностранцы, отчаянно галдя и толкаясь, стали заполнять кабину.
    - Погоди, пусть уедут, - притормозила Светка ускорившуюся было Юльку. – Следующего дождемся.
    В ярко освещенной, с зеркальными стенами кабиной Светка уверенно ткнула пальцем в кнопку с цифрами 28, с понимающей улыбкой посмотрела на напряженное лицо подруги.
    - Не робей, девочка, - весело подбодрила она Юльку. – Напомни потом, расскажу, как у меня первый съем прошел. История вышла – обхохочешься. 
    Юлька ее не слушала, она завороженно наблюдала за загорающимися друг за другом маленькими квадратиками с номерами этажей, и, как всегда в моменты волнения, крутила на пальце обручальное кольцо. Кольцо!
    - Блин, чуть не забыла, - нервно выдохнула она, сорвала с пальца кольцо и раскрыла сумочку, выбирая, в какой бы кармашек его запихнуть, чтобы не потерялось.
    - Дура, ты чего? Надень. Надень, говорю, - тут же вмешалась Светка. – Ты ничего не понимаешь, замужние – это же самый цимус, некоторые клиенты за это даже доплачивают.
    Номер 2815 находился в самом конце длинного коридора, пол которого покрывал мягкий, глушащий шаги ковер. Федор оказался невысоким жизнерадостным толстячком с рано обозначившейся лысиной и вечно прищуренными, смеющимися глазами. С восторженным возгласом «Светик, душа моя!» он прямо на пороге крепко обнял Светку и, чуть приподнявшись на носках, смачно чмокнул ее в губы. Оценивающе, с ног до головы оглядев Юльку, он весело подмигнул Светке, не особо скрываясь, показал ей большой палец и, повернув голову, прокричал в глубину номера:
    - Аркаша, ты посмотри, какие девчонки нас посетили!
    Посторонившись, Федор пропустил девушек в номер, при этом довольно грубо, что никак не вязалось с его добродушным поведением, ухватил за задницу проходившую мимо Светку. 
    Аркадий оказался почти полной противоположностью своему приятелю, - навстречу вошедшим с кровати поднялся высокий крепкий мужик лет сорока с окладистой седеющей бородой, не очень убедительно изобразил приветливую улыбку, бросил короткое «Привет. Я Аркадий» и точно также как Федя несколько секунд назад, окинул девушек оценивающим взглядом. Это был взгляд покупателя, выбирающего товар, и Юлька, всегда любившая самые откровенные купальники и тихо млевшая от удовольствия, когда мужчины на пляже не могли оторвать глаз от ее фигуры, сейчас почувствовала легкий неприятный озноб. Стоявший перед ней мужик явно остался доволен увиденным, но ее это впервые не обрадовало.
    - Ну что, мальчики-девочки, время еще детское, полагаю, было бы неплохо вспрыснуть, так сказать, встречу и знакомство, - Федя вкатился в комнату, как колобок, потирая пухлые ладошки и не спуская со Светки плотоядного взгляда. – Вечер предстоит томный, для создания романтического настроя предлагаю отужинать, так сказать, при свечах.
    - Да уж, неплохо бы, - капризно протянула Светка. – От бокала хорошего вина не отказалась бы.
    Когда Федя оказался рядом со своим приятелем, разница в росте стала выглядеть так комично, что Юлька не сдержала улыбку. «Тарапунька и Штепсель», - невольно подумала она, вспомнив двух телеперсонажей, виденных еще в раннем детстве.
    - Минуточку, - торжественно, словно готовясь сделать важное сообщение, провозгласил Федор, укатился в коридор, порылся в карманах висящего на вешалке пиджака и вернулся, держа в каждой руке по белому, почтовому конверту.
    - Как учит мой незабвенный друг Аркадий, все деловые вопросы нужно решать до начала, так сказать, неофициальной части мероприятия. Прошу вас, мадемуазель, - он галантно поклонился Юльке, подавая конверт, и тут же поправился, увидев на пальце протянутой руки кольцо: - О, прошу прощения - мадам.
    Юлька, ни на кого не глядя, взяла конверт, раскрыла опухшую от Стендаля сумочку - проклятый француз тут же вылез на всеобщее обозрение, - суетливыми движениями, сложила конверт пополам и запихнула прямо между страниц.
    - Ну, и вас прошу, дамочка.
    Федя развязной походкой подошел к Светке и, игнорируя уже протянутую руку, вдруг стал пихать конверт за глубокий вырез платья.
    - Мужчина, что вы себе позволяете!? – с деланным возмущением, она отбросила его руку, выхватила конверт и деловита запихнула в сумочку. – Хам!
    Федя, казалось, был очень доволен ее реакцией, вновь потер ладошки и, похабно хихикая, заговорщески подмигнул Юльке.
    Аркадий, не обращая никакого внимания на кривляния друга – видно, давно привык, - сидел на диване, откинувшись на спинку, и Юльке казалось, что все это время он смотрел только на нее. С его лица не сходило выражение расслабленности и добродушия, но во взгляде сквозило что-то смутно знакомое, что Юлька не смогла бы объяснить словами, и это что-то заставляло ее нервно теребить ремешок сумочки, натянуто улыбаться, пряча глаза, в общем, ощущать еще больший мандраж, чем на подходе к гостинице. Она вдруг представила себе, как выглядит в глазах этих двух мужиков: проститутка пришла к клиенту, мало того, что с напяленным на пальце обручальным кольцом, так еще и с толстенной книгой, - интересно, когда она собралась ее читать?
    - Светик, а чего это твоя милая подружка такая грустная? – с невинным видом поинтересовался Федя. – Может, ты ей что-то нехорошего про нас наговорила?
    - Чего-чего, охренела от твоей активности, - добродушно проворчала Светка. – Не успели войти, сразу руки распускать, кабель такой. Что приличная девушка должна подумать? А вообще, по-моему, пора накатить, обещали ужин при свечах – ведите.
    Свечей в ресторане не имелось, зато имелась живая музыка – молодой парень восточной внешности за электронными клавишами негромко напевал попсовые шлягеры, - но за столом ее почти не было слышно, - здесь солировали Федя и активно подыгрывающая ему Светка. Федя, то и дело требуя от Аркадия подтверждения своих слов, рассказывал какие-то фантастические истории, в которых он неизменно демонстрировал свою находчивость, знание людей и способность «сходу просечь фишку». Удивительная особенность всех этих рассказов, как быстро подметила Юлька, заключалась в том, что по каждому из них в отдельности и по всем, вместе взятым, было совершенно невозможно определить, чем же все-таки занимается в этой жизни ушлый мужик Федор. Светка оказалась благодарной слушательницей, - заливисто хохотала над смешными моментами, трагично охала в моменты напряженные и восхищенно таращила глаза, слушая благополучную развязку.
    Аркадий говорил мало, Федины истории выслушивал с доброжелательным терпением, как человек, знающий наперед все, что скажет оратор, но не мешающий ему получать удовольствие от реакции слушателей. Вообще, он производил довольно благоприятное впечатление - солидный бородатый дядька, уже начавший седеть, но видно, что сохраняющий хорошую форму; неторопливый в словах и движениях, явно знающий себе цену и презирающий бессмысленную суету. Его вполне можно было бы принять за добившегося серьезных результатов ученого из Валеркиного института в лучшие времена этого учреждения, если бы не глаза… Юлька никак не могла понять, что же такое неуловимо знакомое и пугающее прячется в его взгляде. Она как будто пыталась вспомнить недавно приснившийся и мгновенно забытый ночной кошмар.
    -…а вообще, мы с Аркашей еще и не такие проблемы разруливали. Скажи, Аркаша, - обратился к другу уже порядком захмелевший Федя.
    - А то, - привычно подтвердил Аркадий, едва заметно улыбнувшись.
    Увидев эту, даже не улыбку, а ее неуловимый след, Юлька наконец поняла, кого ей напоминает Аркадий. Зубилу. Бандита, так напугавшего ее дней десять назад, когда она, находясь дома с Максом и услышав звонок в дверь, почему-то не спросила - кто и даже не посмотрела в глазок, а сразу доверчиво распахнула дверь, в которую тут же по-хозяйски, как к себе домой, ввалился, будто сошедший с телеэкрана типичный персонаж бандитского сериала. Гость деловито обошел обе комнаты, коротко осмотрел кухню, заглянул в санузел и только потом обратил, наконец, внимание на Юльку, таскающуюся за ним и механически повторяющую дрожащим голосом: «А вы кто? А в чем дело?»
    - Ништяк, - удовлетворенно произнес он, вернувшись к входной двери, и посмотрев на Юльку, нравоучительно, словно разговаривая с ребенком, проговорил: - Скажешь своему лошаре, что приходил Зубила, он знает, кто я. Еще скажешь, что хата у вас – ништяк, так что, если бабки в срок не вернет, давать отсрочку и включать счетчик ему никто не станет, лучше сразу собирайте барахло и сваливайте с хаты по-тихому. Усекла, куколка?
    - Куда сваливать? Это наша квартира.
    - Ой, какая непонятливая, - развеселился Зубила. – Я бы тебе ща растолковал все доходчиво вон на том диванчике, да только это беспредел будет, а я беспределом не занимаюсь, у нас все по понятиям, усекла?
    Он вдруг протянул руку и слегка похлопал ее по щеке, причем Юлька было так ошарашена услышанным, что даже не попыталась увернуться.
    - А по понятиям так: не хочешь отдавать долг баблом – отдашь тем, что есть.
    …Аркадий, на первый взгляд являясь полной противоположностью отмороженному бандюку, на какой-то неуловимый момент показался Юльке цивилизованной, приукрашенной и окультуренной версией Зубилы.
    - Аркадий, а вы вообще, чем занимаетесь? – прервала Юлька свое явно затянувшееся молчание. – У вас бизнес какой-то?
    - Бизнес? – задумчиво переспросил Аркадий и ответил, слегка улыбнувшись: - Да, пожалуй, бизнес.
    - Бизнес, бизнес, да еще какой, - тут же затарахтел Федя. – Это, можно сказать, самый благородный на свете бизнес. Аркаша, Юленька, людям помогает, вот так. Хорошие люди приходят к нему со своими проблемами – а к кому им еще идти? Вот, Аркаша им и помогает, а чего хорошему человеку не помочь? О, у меня тост! Давайте, так сказать, поднимем бокалы за Аркашин бизнес, чтобы, так сказать, не иссякал поток хороших людей.
    - И мне коньяку налейте, пожалуйста, - вдруг попросила Юлька.
    С самого начала мужики взяли себе бутылку коньяка, девушки же развлекались тем, что заказывали различные коктейли с хитроумными и смешными названиями, Светка даже заявила, что, пока не перепробует всю карту, отсюда не уйдет, а потом «можете нести меня в номер и делать со мной, что хотите». После трех порций разноцветного пойла голова у Юльки слегка кружилась, но обещанное подругой расслабление так и не наступило.
    Аркадий вновь понимающе улыбнулся – Юлька отметила, что эти чуть заметные улыбки, выражающие самые разные эмоции, с успехом заменяют ему многие слова, отчего он, в противоположность своему другу, и выглядел таким молчаливым и замкнутым – взял чистый фужер и щедро плеснул туда коньяка почти до половины. Все чокнулись, и Юлька, не раздумывая, осушила свой фужер тремя большими глотками. Торопливо схватила дольку лимона, прожевала, почти не чувствуя вкуса, стремясь погасить огонь в горле и вернуть перехваченное дыхание, и слепо ткнула вилкой в остатки остывшего гарнира на своей тарелке.
    - Во дает чувиха, - восхищенно произнесла Светка.
    - Наш человек, - удовлетворенно буркнул Федя. 
    Сейчас Юльке хотелось только одного: чтобы все, что должно сегодня произойти, поскорее произошло. Стал ли причиной алкоголь, принятый сегодня в небывалых для нее количествах, и, к тому же, после полуторалетнего перерыва, или начало сбываться Светкино предсказание о том, что все не так страшно и после первого раза начинаешь относиться к этому совсем по-другому, но Валеркин взгляд, которым он провожал жену приглядеть за Маринкиной матерью, больше ее не преследовал, а перспектива лечь в постель с мужчиной, которого она впервые увидела пару часов назад, со вторым после Валерки мужчиной в своей жизни, уже не казалась такой пугающей.    
    По настоянию прилично окосевшей Светки, громко заявившей о желании продолжить праздник, с собой в номер взяли бутылку шампанского. Войдя в номер, Светка намеревалась не прерывать начавшуюся в ресторане пьяную гульбу, - сбросив туфли, запрыгнула на диван, подняла в вытянутой руке бутылку и торжественно провозгласила:
    - Шампанское пьют только дамы! Эй, где тут в вас бокалы, желаю выпить с лучшей подругой.
    Однако поведение мужчин, особенно весельчака Федора, вдруг резко изменилось. Глядя снизу вверх на возвышавшуюся над ним Светку, Федя, со своей обычной простодушной ехидцей скомандовал:
    - Слышь, дама, ну-ка в душ бегом. Одна нога тут, так сказать… Короче, чтобы через пять минут была готова.   
    Из просторной гостиной две двери вели в расположенные по бокам спальни. Аркадий, скинув на ходу пиджак и расстегивая рубашку, направился к одной из них, на пороге остановился, посмотрел на присевшую в кресло Юльку, коротко бросил:
    - Давай, сразу после нее.
    Светка слезла с дивана, с притворной горечью пробормотала: «Эх, мужики… никакой романтики» и поплелась к двери ванной. Федя скрылся в своей комнате, и Юлька осталась в гостиной одна. Из душа доносился звук льющейся воды, Федя за полуприкрытой дверью что-то фальшиво напевал, Юлька сидела в глубоком кожаном кресле, держа на коленях сумочку, и молча ждала. Впервые за весь вечер ее не терзали никакие мысли и не ощущались никакие эмоции – ни сомнения, ни преждевременное раскаяние, ни робость, - она просто знала, что нужно дождаться возвращения Светки, а потом пойти в душ. Что может быть страшного в такой домашней, приятной и обыденной процедуре принятия душа?
    - А ты чего тут?
    Федя застыл на пороге своей комнаты. Покрытый седыми волосами живот нависал над резинкой широкий семейных трусов, почти до колен прикрывавших кривоватые, обутые в домашние шлепанцы ноги.
    - Тебе туда, - он указал пальцем на дверь спальни Аркадия и с ухмылкой добавил: – Пока туда, а там, глядишь, и поменяемся. У нас с Аркашей, знаешь ли, все общее.
    - Да-да, я сейчас, - Юлька сама поразилась своему суетливо-угодническому тону, - только в ванну вот…
    Она выскочила в коридор, чтобы поскорее скрыться от этого насмешливо-оценивающего взгляд, рванула дверь ванной. Светка стояла голая напротив зеркала, придирчиво вглядываясь в свое отражение и аккуратно подводила брови. Она вытащила все заколки, с помощью которых сооружала на голове замысловатую прическу, и ее русые, чуть выцветшие от частого перекрашивания волосы свободно раскинулись по плечам.
    - Заходи, давай, - глядя на Юльку в зеркало, деловито пригласила она. – Быстренько ополоснись, потом халатик накинь, вон, на вешалке висит. Какие, однако, эротичные халатики тут в номерах.
    Самое удивительное, что в голосе Светки не осталось и следа той пьяной бесшабашности, которой она козыряла еще несколько минут назад, сейчас она выглядела абсолютно трезвой и деловито сосредоточенной.
    - Ладно, надо идти, - сказала Светка с тяжелым вздохом, сдергивая с вешалки и накидывая на голое тело один из двух висящих там халатов. – Эх, блин, Юлька, если б ты знала, Федя этот… Но – клиентов не выбирают, это ты тоже уясни на будущее, нам капризничать не приходится. Давай, не задерживайся тут.
    Она торопливо запихнула в сумочку косметическую мелочь и собралась выходить, но Юлька по-прежнему стояла у двери, загораживая дорогу.
    - Ты чего?.. – спросила Светка, застегивая молнию сумочки, потом подняла глаза и встретилась с подругой взглядом. – Э-э, Юлек, я смотрю, коньяк тебе на пользу не пошел - никакого расслабона. Короче, Юлька, мне сейчас некогда с тобой возиться, возьми себя в руки, чего, девочка что ли? Замужняя баба, ничего нового не испытаешь, уверяю тебя. Заднюю врубать по любому поздно, приехала работать – работай.
    Мягко отодвинув Юльку в сторону и уже взявшись за ручку двери, она вдруг спохватилась:
    - Блин, чуть не забыла спросить. Ты гандоны-то взяла? Ага, вижу, что не взяла. Чего бы ты вообще без меня делала? На вот, держи, - она протянула Юльке пеструю коробочку. – Опять же, на будущее тебе: о гандонах должна заботиться девушка, половина мужиков вообще на это забивает. Бери, ну.
    Несколько томительных секунд Юлька смотрела на протянутую ей пачку, потом подняла глаза на подругу.
    - Не могу я, - тихо, но решительно произнесла она. – Прости, Свет. 
    Юлька резко развернулась и выскочила в тесную прихожую. Ключ в замке – повезло. Уже захлопывая за собой дверь, она услышала Федино «Э, ты куда?», донесшееся из гостиной. Она бежит по длинному, очень длинному коридору, тяжелая сумка болтается, мешает бежать и бьет по ребрам при каждом шаге. Хорошо, что на полу мягкий ковер, почти заглушающий стук каблуков. Лифтовый холл. Над каждым лифтом горит окошечко с цифрой «один», ждать – немыслимо. Она бросается к двери на лестницу. Боясь оступиться, Юлька бежит вниз, скользя ладонью по периллам. Двадцать седьмой, двадцать шестой, двадцать пятый… Здесь нет ковра, и цокот ее туфель разносится, наверно, на десяток этажей вниз. На каждом этаже за стеклом она мельком видит одинаковые холлы, от которых тянуться одинаковые, тускло освещенные коридоры с одинаковыми дверьми номеров. Меняются только номера этажей на белых табличках, и дыхание становится все более частым, в нем уже пробиваются судорожные хрипы. Третий, второй… Наконец-то. Юлька резко сбавила ход, нужно хоть чуть-чуть отдышаться, чтобы не привлекать дополнительного внимания своим заполошным видом.
    В огромном вестибюле на первый взгляд ни души, огни в баре потушены, охранника за столиком нет, его игривый голос звучит от стойки ресепшен, в ответ раздаются кокетливые хихиканья девушек-администраторов. «Спокойно, ты никуда не торопишься, ты просто идешь… да мало ли, куда ты можешь идти в два часа ночи, это никого не должно касаться. Блин, ну на кой я напялила эти туфли? Мало того, что натирают, так и грохот от этих каблуков, как от товарняка». Вот и широкие вращающиеся двери.
    - Эй, девушка, одну минуточку, - донеслось со стороны ресепшена.
    «Вряд ли он станет покидать свой пост, чтобы ловить на улице идущую от клиента проститутку. Хотя, черт его знает, что он заподозрит».
    - Извините, мне некогда. 
    «По-моему, прозвучало достаточно высокомерно – то, что надо. Типа, знай свое место. И вообще, я девушка приличная, в гостиницах не знакомлюсь, с администраторшами вон развлекайся». Юлька ощутила прилив какого-то веселого азарта, она вдруг поверила, что стоит  только покинуть это огромное неуютное здание, оказаться на свежем воздухе, и все сегодняшние нелепые события превратятся в маленькое, глупое приключение, которое легко забываешь уже через пару дней. Она испытывала радость от того, что все позади, что больше не надо натужно улыбаться, изображать фальшивый восторг от лживых рассказов самоуверенных самцов, не надо «показывать товар лицом и быть хорошей девочкой».
    Однако, об опасности потенциальной погони она не забывала, поэтому, выскочив из дверей гостиницы, предпочла перейти на бег, насколько это позволяли неудобные каблуки неразношенных туфель. Массивное, светло-серое здание – станция метро «Измайловский парк». Небольшая, абсолютно пустынная площадь с конечными остановками автобусов. Дальше, дальше – к зеленой стене парка, куда вела широкая заасфальтированная аллея, уже уставленная по бокам новомодными торговыми ларьками, надежно защищенными от ночных взломщиков толстыми железными ставнями.
    Оказавшись на аллее, она перешла на шаг, - чувство опасности заметно притупилось, к тому же очень хотелось, наконец, отдышаться. Юлька обернулась, бросила опасливый взгляд на массив гостиничных корпусов, где тускло светилось лишь несколько окон, и решительно направилась к ближайшей скамейке. Скинула осточертевшие туфли, с наслаждением опустила босые ступни на еще не отдавший дневной жар асфальт.
    «Блин, со Светкой нехорошо получилось, - пришла вдруг запоздалая мысль. – Она меня привела, чего теперь ей скажут? А, ладно. Уж кто-кто, а Светка-то не пропадет, сама говорила, что ей не впервой за двоих отрабатывать. В любом случае, конверт этот ей отдам завтра же. Вернее, уже сегодня».
    Подул легкий ветерок – не холодный, но показавшийся довольно свежим после недавнего забега, - Юлька поежилась и впервые подумала о том, как она, собственно, собирается добираться до дома. Общественный транспорт давно не ходит, правда, у каждого корпуса гостиницы дежурят по несколько бомбил-барыг, терпеливо ожидающих ночных клиентов, чтобы домчать их быстрее ветра по нужному адресу за космические деньги, но, во-первых, денег на бомбил, тем более, гостиничных барыг, у нее не бывает уже очень давно (не предлагать же водиле разменять вытащенные из конверта стодолларовые купюры), а во-вторых, сама мысль о том, чтобы возвращаться к гостинице, где пухлый весельчак Федя привык меняться всем, включая проституток, с лучшим другом Аркадием – благообразным на вид мужиком с глазами хищника – вызывала безотчетный ужас.
    - Да-а, не далеко убежала. Стоило ли напрягаться, вон, до сих пор отдышаться не можешь.
    Аркадий постоял перед скамейкой, несмешливо глядя сверху вниз на сжавшуюся от растерянности Юльку, потом сел рядом, небрежно забросив ногу на ногу.
    - Ну что, пришла в себя, отдохнула? Тогда давай-ка, надевай туфли, да пошли.
    - Послушайте, - Юлька суетливо полезла в сумочку. – Я, конечно, виновата, вы извините меня, я понимаю – нельзя так, но просто я… просто… вот, возьмите, - она протянула ему сложенный вдвое конверт. – Возьмите, я его даже не открывала. И еще раз: извините, пожалуйста.
    - Да оставь себе, - сказал он скучающим голосом, даже не взглянув на конверт. – В качестве моральной компенсации.
    - Компенсации? – растерялась Юлька. – Мне? За что?
    - Как за что? Тебе теперь предстоит работа явно не на триста баксов. Я не хочу устраивать тебе то, что на вашем языке называется «субботник», поэтому деньги оставь себе – хоть что-то заработаешь.
    - Субботник? – Юлька изо всех сих сдерживала подступающую панику. – Что это?
    Аркадий помолчал, потом тяжело вздохнул, тихо и укоризненно произнес: «Эх, Светка», и заговорил нравоучительным тоном, словно втолковывая нерадивому ученику прописные истины:
    - Ты приехала, взяла деньги и свалила, так?
    - Послушайте…
    - Нет, теперь ты слушай, - жестко перебил Аркадий, но эта жесткость тут же пропала, и он продолжал спокойным, даже нудным тоном: – По всему получается – ты меня кинула. Меня. Кинула. На глазах моего делового партнера, на глазах другой девки. Я должен тебя наказать – это факт, по-другому нельзя. Изобретать наказание не нужно, для таких как ты оно известно. Сейчас мы с тобой поедем в одну квартирку, там у меня мальчики знакомые тусуются, не знаю, сколько их сейчас там, может, четверо, но точно не больше пяти. Они с тобой поупражняются до утра – так ты ответишь за свое «динамо».
    С минуту они сидели молча, - Аркадий в расслабленной позе праздного отдыхающего – нога на ногу, рука вытянута на спинке скамейки – и Юлька – слегка сгорбившись, и до боли в пальцах сжимая лежащую на коленях сумочку.
    - Я же возвращаю вам деньги.
    Она произнесла это тихо, почти шепотом, чтобы не выдать голосом подступающих слез.
    - Это ничего не значит, - тут же откликнулся он. – Ты отдаешь, потому что я тебя догнал. Попытка кидалова мало чем отличается от самого кидалова. Наказание – то же самое. Только ты не подумай, что мне будет очень приятно тебя туда везти. Просто моя работа не оставляет мне другого выбора, я должен поступать в соответствии со своим положением. Это как этикет, понимаешь? Если облажаюсь, если кто-то скажет про меня: «Ему шлюха динамо включила, а он ее отпустил», я могу легко потерять все, чего добивался последние годы. В моем деле так лохануться нельзя. В общем, девочка, не повезло тебе сегодня, не от того ты ноги сделать решила. Ну чего, пойдем что ли, пока таксисты не разъехались?
    В последней фразе Юльке действительно послышалось сожаление, возможно, еще дающее ей хоть какую-то призрачную надежду. Она вдруг вышла из молчаливого ступора, в который ее погрузила перспектива ночного «субботника», и заговорила, почти не задумываясь о словах, захлебываясь и сбиваясь, просто выговаривая все, что накопилось в душе за долгие месяцы нудной борьбы за выживание:
    - Послушайте, у меня сегодня первый раз это… в смысле, я никогда еще… Светка позвала… Денег нет совсем, сына одеть не во что, у меня сыну полгода, мы себе и так во всем отказываем, а тут еще муж в аварию попал, бандиту какому-то «шестисотый» помял сильно… я уже три года… не покупала себе ничего… а теперь, говорят, с квартиры съезжайте, квартиру заберут из-за этой аварии…
    «Только не разреветься, только бы не разреветься». Юлька почему-то решила, что плачущую ее точно никто не пожалеет, и она продолжала свою быструю, становившуюся все более бессвязной речь, словно отгораживаясь потоком слов от подступающих слез.
    - Думаете, легко это?.. Я говорила Валерке, сколько раз говорила… ничего… каждый день – одно и тоже… думаете, я просто так? думаете, за Cветкой побежала?.. Да я вообще – филолог, понятно вам? Я, что б вы знали, МГУ окончила, - этот аргумент показался ей сейчас даже более убедительным, чем наличие ребенка. В самом деле, разве можно отправить на «субботник» филолога с университетским дипломом? - Я не знала, что все будет так… так…
    Она запнулась, не зная, с чем сравнить свое сегодняшнее приключение, окончательно сбилась с мысли и погрузилась в подавленное молчание. Запал кончился так же быстро, как и появился, Юлька сидела, сгорбившись и глядя на асфальт у своих ног. Она сделала все, что могла, слов больше не было и оставалось только молча ждать решения своей судьбы.
    - Вечером на Тверской улице бывала? Или по Ленинградке из Москвы выезжала? - безучастно поинтересовался Аркадий. - Там девочки стоят шеренгами, возьми любую и ее судьба окажется ничуть не краше твоей, а у большинства – намного печальней, потому что ни мужа, ни московской квартиры, ни машины у них никогда не было и не будет. И у каждой из них когда-то был первый выход. Только не каждая при этом делала ноги с деньгами клиента.
    Юлька могла бы возразить, что скоро и у нее не будет квартиры, да и с мужем после сегодняшнего как-то не все ясно, но она молчала, она просто ждала, когда он повторит свое небрежное «Ну чего, пойдем что ли?». И тогда она побежит. Побежит в сторону метро, громко крича, в слабой надежде, что хоть кто-нибудь услышит ее крик – загулявшая компания, поздний прохожий, водитель отправляющегося в парк автобуса, - и, может быть, этот спокойный, обходительный и страшный человек не станет тащить ее к стоянке такси на глазах заинтересованных свидетелей. 
    - И чем же, интересно, занимается муж, если жена ночами по гостиницам шляется? – спросил Аркадий, нарушив затянувшееся молчание.
    - Звездами, - буркнула Юлька.
    - Не понял, - искренне удивился он. – Звездами? Эстрадными, что ли? А ты тогда чего тут? 
    - Какими еще эстрадными?
    Сначала Юлька удивилась не меньше своего собеседника, а когда поняла вопрос, ей даже стало на секунду весело, - этому неглупому, «решающему проблемы» мужику, очевидно, было трудно представить, как можно заниматься какими-то еще звездами, кроме эстрадных.
    - Этими, - слегка улыбнувшись, ткнула она пальцем вверх, в сторону чистого, но почти беззвездного из-за городской засветки неба. – Астрофизик он.
    - А-а, - понимающе протянул Аркадий. – Тогда понятно. Дело по нашим временам, конечно, полезное.
    Он опять замолчал, о чем-то размышляя, и Юлька почти физически ощущала, как испаряется мимолетная, вызванная звездной темой, разрядка в разговоре.
    - И чего же это у тебя такое пухлое в сумке? Клиенту на ночь почитать собиралась?
    - Стендаль.
    Аркадий презрительно фыркнул.
    - Я чего-то подобного и ожидал. Про Жульена, небось. Ох, и любите же вы, девки, такое чтиво.
    - Скажите, пожалуйста, какие познания, - Юлька не удержалась от сарказма, хоть и понимала всю его неуместность. – И что вы, собственно, имеете против Стендаля?
    - Да ничего не имею, - легко ответил он. – Про Жульена этого – вообще, история правильная, пацанам бы молодым почитать, как надо из говна подниматься, себе дорогу пробивать, и баб сторониться, поскольку все, чего добьешься, они обнулят за раз. Да только не будут пацаны это читать – слезы, сопли, монологи, мексиканщина одна, короче. Федор Михайлович вон тоже слезливыми монологами увлекался, но ему можно, он – Федор Михайлович.
    Ощущение сюрреализма происходящего даже потеснило в душе страх перед обещанным наказанием. Несостоявшаяся проститутка в два часа ночи сидит на парковой скамейке со своим несостоявшимся клиентом, который собрался отдать ее на растерзание пяти мужикам, но сначала решил провести сравнительный анализ творчества Достоевского и Стендаля.
    - Диплом-то по какой теме писала? – спросил Аркадий, и Юлька, обрадованная этим вопросом, подумала, что, возможно, ей сегодня еще удастся выкрутиться. 
    - По Блоку, - охотно ответила она. – С его творчеством вы тоже знакомы?
    - Ну-у, да, - протянул он без особого энтузиазма. – Как там?..
                Вы предназначены не мне.
                Зачем я видел вас во сне?
                Бывает сон – всю ночь один…»
и так далее. Нет, если уж говорить о тех временах, лучше Сережи никто не умел:
                Дождик мокрыми метлами чистит
                Ивняковый помет по лугам.
                Плюйся, ветер, охапками листьев, -
                Я такой же, как ты, хулиган. 
    А вообще-то, я со стихами не очень… Надумано это все, да и в жизни что-то поэзии маловато – одна проза голимая. 
    Боясь, прервать спасительный разговор, Юлька выдала первое, что пришло в голову:
    - Ну, хорошо, а как вы относитесь, например, к современной российской прозе?
    - К чему-у?   
    Похоже, он удивился не меньше, чем когда решил, что Юлькин муж работает с эстрадными звездами.
    - Ну, к современным писателям.
    - Где ж ты их нашла, писателей современных?
    - Как же? Вот взять, к примеру…
    …Парковые дорожки были погружены в предрассветную серость, когда верхние этажи гостиничного комплекса окрасились ярко-розовым сиянием, первыми встречая лучи еще невидимого солнца. Многоголосые птичьи трели радостно приветствовали наступающее утро; по Измайловскому шоссе проехали выстроившиеся в ряд поливальные машины; к еще пустой конечной остановке автобусов у метро сонно потянулись первые пассажиры. Новый день обещал быть жарким, но пока в воздухе еще чувствовалась ночная прохлада и временами налетали порывы довольно свежего ветерка.
    Юлька не ощущала холода, и не слышала пения птиц, она вообще не замечала всей этой утренней благодати вокруг. Юлька говорила. Если бы на аллее парка сейчас появился случайный свидетель – собачник, выгуливающий питомца, или любитель ранних пробежек, - он бы сильно удивился представшей перед ним картине: молодая девица в вызывающе коротком, полупрозрачном сарафане, эмоционально жестикулируя, ходила взад-вперед перед парковой скамейкой, на которой вольготно расселся прилично одетый бородатый мужчина, слушающий девицу со снисходительной полуулыбкой и лишь временами вставляя негромкие реплики.
    - Нет, мне это нравится! – кипятилась Юлька и взмахивала руками, будто приглашая разделить ее негодование мягко шелестящие на ветру кроны деревьев. – Теперь и Лев Николаевич ему не угодил! Да поймите вы, «решающий проблемы», роман «Воскресенье» - вершина творчества великого писателя, жемчужина русской литературы. Преображение Нехлюдова, путь, пройденный им, фактическое перерождение человеческой души – это, может быть, лучшее, что создала мировая культура.
    - И ты в него поверила? – поинтересовался Аркадий, у которого, в отличие от Юльки, спор не вызывал особых эмоций, лишь какое-то добродушное любопытство.
    - В кого? – спросила сбитая с мысли и поэтому слегка растерявшаяся Юлька.
    - В перерождение Нехлюдова.
    - А вы значит, не поверили? Ну, знаете, тогда я вообще не понимаю, зачем было читать столько книг, да еще разыгрывать из себя знатока литературы, если даже…
    - Единственное, что там правда – это суд, - вдруг жестко перебил он. - Сейчас внешне все по-другому, а по сути – то же самое. Остальное – вранье, вместе с этим перерождением и воскресением. Не было такого никогда и никогда не будет. И главное – зачем он Церковь обгадил? Хорошо так обгадил, талантливо, большой писатель - не спорю. Только, что он сам-то предложил взамен? Кого-то зарезали – вы все виноваты, вырастили убийцу в своем обществе. Бред. Я, девочка, на себя чужих грехов не возьму, у меня самого их – никакой Патриарх не отмолит.
    - А, так вы, значит, за Церковь обиделись? Ну надо же, какая ранимость. Может, вы еще и на службу ходите?
    Юлька понимала, что ее несет, что надо сейчас же остановиться, но нервное напряжение этой безумной ночи, казалось, сняло все предохранители, и слова вылетали быстрее, чем она могла обдумать их последствия.
    - А когда проституток вызываете, наверно, на следующий день к батюшке идете, чтобы епитимью наложил?
    Она осеклась и, наконец, замолчала. Она вернулась на эту парковую аллею, как возвращаются к безрадостной реальности после пробуждения от приятного сна. Все события последних часов – ее идиотское, вызванное сиюминутной обидой, согласие на Светкино предложение, растерянный, понимающий взгляд Валерки, ресторан и гостиничный номер, ее спонтанный побег, жуткая перспектива «субботника» - вдруг навалились на нее страшной тяжестью.
    Юлька сразу почувствовала утреннюю прохладу, поняла, что замерзла, хочет спать и очень, очень устала. «Он просто с тобой играл, забавлялся, как забавляется кошка с пойманной мышью перед тем, как показать, кто тут настоящий хищник. Ты распиналась про поэтов и писателей, а он смотрел на тебя, ухмыляясь, даже поспорил чуток, чтобы раззадорить и усыпить бдительность, и представлял, как обрадуются пятеро его «знакомых мальчиков» такому нежданному подарку – «Смотрите, пацаны, кого я вам привел. Хотела с бабками слинять. Все при ней, а главное – книжек всяких прочитала уйму, так что вы тут с ней побеседуйте про книжки». А теперь все кончилось, она сама своей последней фразой как бы напомнила ему, что завязка этой пьесы явно затянулась, зрители устали и ждут кульминации.
    Юлька не знала, сколько продлилось это тягостное молчание, она стояла, боясь поднять глаза, и понимала, что у нее уже нет сил, чтобы бежать и кричать, как она собиралась еще недавно, хотя сейчас для этого был куда более подходящий момент – у метро появились люди.
    Аркадий встал со скамейки, с наслаждением потянулся, разминая затекшее от долгого сидения тело, сделал пару шагов, подойдя к Юльке почти вплотную, несколько секунд изучающе смотрел на нее сверху вниз, слегка покачиваясь на носках.
    - Пойду-ка я спать, - произнес он, подавив зевок. – И ты двигай, давай, метро через десять минут откроется. И не ищи больше приключений на свою… сама-знаешь-чего. Не твое это.
    Засунув руки в карманы, он неторопливо побрел в сторону гостиницы. Сделав несколько шагов, замер и обернулся.
    - Да, чуть не забыл. Чего там с аварией?
    - А чего с аварией? – не поняла Юлька.
    - Ну, машина какая, номер ваш помнишь? Где, когда?
    - Номера не помню, - медленно проговорила Юлька. – Желтая «копейка» у нас. Где – не знаю, я не спрашивала. А число – пятое, вечер. Да, точно, в ночь на шестое. А вам зачем это?
    Ничего не ответив, он развернулся и продолжил свой неторопливый путь к гостиничным корпусам. 

***
    - Алло, Валера? Алло, это я, Зубила. Ну, Зубила с шестисотого. Узнал?
    Валерка действительно не сразу узнал звонившего, и не потому, что голос на том конце провода сильно изменился, просто сейчас в этом голосе звучали какие-то совершенно несвойственные ему интонации. Сейчас в нем явно слышалась заискивающая растерянность, что, в сочетании с обращением по имени вместо привычного «лошара» и «чмошник» в первые мгновения даже вызвало у Валерки какой-то безотчетный страх.
    Он не стал ничего отвечать, предпочтя выжидательное молчание.
    - Слышь, Валер, тогда, в натуре, косяк вышел. Слышь, я это… рамсы попутал маленько. Ты, в натуре не обозвался, не сказал, кто за тебя подпишется, ну я и решил предъяву тебе кинуть, как лоху какому. Слышь, Валер, я, в натуре, фишку не сек тогда, лох я – базара нет, но мы же нормальные пацаны, давай порешаем все, братан, разойдемся по-честноку. Я сейчас чувака к тебе отправлю, он права привезет, ну и лаве, ясен хрен. Там по лаве ништяк будет, новую тачку возьмешь, как два пальца. А ты, я гляжу, крученый пацан, - мерзкое, подобострастное хихиканье. – На помойке ржавой катаешься, типа, фраер голимый, чтобы, типа, не доперли, кто за тобой стоит. Ну чего, Валер, братан, закроем базар, а?

***
    Монастырь располагался в пяти километрах от трассы, на вершине невысокого холма; узкая дорога с побитым асфальтом, пропетляв между деревянными заборами частной застройки, уперлась в почти пустую в будний день гостевую парковку.
    Белый «Ленд Ровер», вырвавшись из тесных улиц деревни, вальяжно выкатился на середину открытой площадки и замер почти напротив главных ворот.
    - Валер, может, тоже с нами сходишь? – обратилась Юлька к мужу, открывая пассажирскую дверь.
    Валера театрально закатил глаза и сделал скучающее лицо.
    - Ты же знаешь, не люблю я этого – бесцельно бродить, благоговейно глазеть, паломника из себя строить.
    - Ну, смотри. Мы пошли, не скучай тут, мы быстро. Макс, канистру в багажнике не забудь.
    - Хотелось бы, чтобы быстро, - недовольно буркнул Валера, всегда относившийся к посещению монастырей, как к необъяснимой женской блажи. – До дома два часа пилить, а мне еще к завтрашнему Совету готовиться.
    Макс, ловко выскочив из задней двери, помог выбраться из машины Надежде, неуклюжей и медлительной из-за огромного живота, на котором уже с трудом сходились пуговицы кофты, достал из багажника большую пластиковую канистру.
    Они возвращались с дачи одного из Валериных сослуживцев, устроившего грандиозные, двухдневные гуляния по случаю получения докторской степени, а этот находящийся по дороге монастырь Юля обнаружила в Интернете и отметила, как обязательное место посещения еще до поездки.
    Войдя в широкую арку центральных ворот, они разделились: Юля отправила сына к короткой очереди у деревянной часовенки с источником, а сама медленно, чтобы не отставала Надя, двинулась в сторону главного храма. Служба давно закончилась; Юля написала привычные записки, поставила свечку и замерла, разглядывая огромный, богато расписанный иконостас. Не будучи глубоко верующим человеком, на зная толком ни одной молитвы, она любила бывать в храмах именно в такие минуты – когда нет службы и торжественную тишину нарушает лишь отраженный высоким сводом сдержанный шорох от перемещений редких посетителей.
    Однако сегодня разглядывание икон и богатого убранства огромного храма пришлось сильно сократить, - Наде, которую безуспешно пытались отговорить от лишних хождений, наверняка было тяжело долго стоять. Да, совсем скоро Юля станет бабушкой, и этот, казалось бы, вполне очевидный факт пока никак не помещался в сознании и еще требовал осмысления.
    Выйдя из храма, Юля заметила в глубине обширного двора, у самой стены, небольшое, обнесенное кованой чугунной решеткой кладбище, могилы которого были так не похожи на обычные захоронения монахов, что она предложила Наде, если та не сильно устала, сделать небольшой крюк. Могил было не больше десятка, на всех – массивные мраморные памятники с изображением совсем еще не старых мужчин. Могильные плиты отличались размерами, формами, длинной и содержанием выграненных эпитафий, а также стилем изображения усопших, их объединяло лишь одно: все они хранили память о мужчинах, никто из которых не дожил и до пятидесяти.
    - Ой, Юлия Сергеевна, смотрите, одни мужики, - сказала Надежда. – И рожи все какие-то… Чего это они тут? На монахов не похожи. Слушайте, а может это бандиты, - засияла она от собственной догадливости. – Ну, деньги, наверно, на монастырь давали, вот их тут и похоронили.
    Юля не ответила, она смотрела на вторую от ограды могилу. Лучше всего художнику удались глаза, - взгляд жесткого хищника, как и тогда, почти тридцать лет назад, сразу приковывал внимание, поскольку никак не вязался с внешностью добродушного интеллигента. 
    - О, эти, как там их у вас называли, новые русские?
    Макс поставил на землю полную канистру, заботливо приобнял Надежду за плечи.
    - Считали, что с Богом можно договариваться, как с ментами или судьями: дал денег – и все грехи списаны, билет в рай обеспечен. Ну, наверно, хорошо вложились, я тут прочитал, что от этого монастыря при Союзе почти ничего не осталось, руины одни, а теперь вон, какую красоту навели. Слышь, мам, пойдем, чего на них смотреть, там академик наш уже, небось, извелся весь. Ты же знаешь, перед Ученым Советом он сам не свой – все речи репетирует.
    - Идите, вы все равно медленно, я догоню.
    Одной рукой Макс поднял канистру, другую согнул, чтобы жене было удобно держаться, и, уже разворачиваясь, бросил еще один презрительный взгляд на могилы.
    - Интересно, кто-нибудь из них сделал в жизни хоть что-то по-настоящему стоящее?
    Они неторопливо направились к выходу, а Юля все смотрела в эти глаза, которые когда-то показались ей такими страшными. Она взглянула на дату смерти – недели через две после той ночи в Измайловском парке. 
    - Хоть что-то сделал, - тихо произнесла она, как бы отвечая сыну, потом повернулась и пошла к воротам, постепенно ускоряясь, чтобы не заставлять нервничать своего сварливого мужа.