Судьбы дарованной миг. Глава четвёртая

          А мы без дома, без гроша –
          Шатья беспризорная.
          Эх, судьба, моя судьба!
          Ты как кошка чёрная!

   По-разному судьба-злодейка расписалась в жизни наших персонажей во время военного  лихолетья  и  дальнейших  событий  гражданской  мясорубки.

   Прокопия  Шалайкина,  так  и  не  успевшего  обзавестись  семьёй,  с  начала  войны забрали  в  солдаты.  Обладая  от  природы  крепким  атлетическим  сложением,  он  был определён  в  пушкари  и  длительное  время  воевал  без  единой  царапины.  Но,  по иронии  судьбы,  во  время  одного  из  боёв  был  раздавлен  своей  пушкой, перевернувшейся  от  взорвавшегося  рядом  вражеского  снаряда.  Стальная  махина, упавшая  на  Прокопия,  раздробила  ему  всю  нижнюю  часть  туловища  так,  что  весь кишечник  оказался  смещённым  в  грудную  клетку,  не  оставив  ни  малейшего  шанса на  выживание.

   Меланья,  получив  страшное  известие  о  смерти  своего  младшенького,  не  смогла  пережить  горе  горькое.  Хоть  и  говорят,  что  в  родном  доме  и  стены  помогают,  но, видимо,  не  в  этом  случае  –  она  быстро  иссохла  почти  до  невесомости  и  тихо умерла  на  руках  своей  работницы  Степаниды.  Свой  дом  –  не  чужой:  из  него  не уйдёшь.  Но  случилось  так,  что  хранительница  очага  ушла  в  голубые  дали  небесного  пространства. Осталось обширное подворье без хозяйского присмотра – в нём расположилась  государева  медицинская  служба*.

   Степаниду оставили при лазарете, куда привозили бесчисленное множество покалеченных  бойцов  с  полей  кровавой  бойни,  и  она  ещё  долго  в  последующие годы  выхаживала  раненых  солдатушек  и  других  пациентов.

   Многодетного Григория Денискова судьба надолго оторвала от дома. Он добросовестно выполнял свою работу, служил машинистом, водил военные поезда, практически  не  вылезая  из  паровозной  будки.  Пережил  все  режимы  быстро меняющейся  власти:   
   - при  царском  –  несколько  раз  находился  в  тюрьме  за  саботаж; 
   - один  раз  при  немцах  чуть  не  попал  под  расстрел  –  но,  немецкие  расчётливые хозяйственники  нуждались  в  квалифицированных  работниках;
   - при  разгуле  анархиста  батьки  Махно  его  жёстко  пороли  плетьми.
   Однако  профессия  машиниста  паровоза,  так  необходимая  для  развития  промышленности  в  то  неспокойное  время,  была  для  него  всегда  палочкой-выручалочкой.

   Архип  Мисхалов,  занимавшийся  извозом  и  не  попавший  на  фронт  по  малолетству,  подпадал  под  депортацию  в  Германию.  Но  однажды  он  вёз  одного  очень  пьяного  молодого  немецкого  офицера,  который,  потрясая  красивым  бархатным  мешочком,  выкрикивал  бравурные  речи  о  непобедимости  Германии.  Архип  подождал  некоторое  время, отъезжая  подальше  с  глаз  долой,  и  на  спуске  в  овраг  разогнал  коня  в  надежде  на  то,  что  бричка  перевернётся  и  немчик  погибнет.  Так  оно  и  произошло.  Одного  не  учёл  малоопытный  Архип  –  офицер  был  сильно  пьян  и  в  момент  падения  находился  в  состоянии  крайней  невесомости  –  он  мертвецки  спал,  и  его размякшее  тело  не  восприняло  для  организма  сильной  угрозы  от  падения.
   Архип  снял  с  шеи  бесчувственного  немца  золотой  образок  и  забрал  бархатный мешочек,  в  котором  была  россыпь  бриллиантов. 

   Справка:  немецкий  офицер  остался  жив  и  через  некоторое  время,  проспавшись  на  ароматных  травах  дикой  природы,  объявился  в  местной  комендатуре  в  сильно потрёпанном  виде.

   Взбудораженный  Архип,  опасаясь  каждого  окрика,  ни  кем  не  замеченный,  крадучись  от куста  к  кусту,  забежал  домой  и  подошёл  к  матери.  Мария  бабьим  сердцем  почувствовала  неладное.
   - Што  стряслось  с  тобою,  сынка?   Што  ты  натворил?
   - Вот,  –  Архип  протянул  ей  кисет  и  образок.  Руки  его  сильно  тряслись,  побелевшее  лицо  было  перекошено  от  нервного  тика,  речь  была  невнятной,  зубы  выбивали  невероятную  дрожь  –  я  немецкого  офицера  убил.
   Захар,  услышав  признание  сына,  от  неожиданности  сперва  бешено  заметался  по  комнате,  но  при  виде  бриллиантов  его  глаза  загорелись  алчным  огнём.
   - За  немца  ты  не  беспокойся,  авось  не  сразу  отыщут,  а  там,  глядишь,  и  волки  обглодают,  –  проговорил,  расчётливый  во  всём,  Захар  –  туды  ему  и  дорога.  Где  это  случилось,  как  произошло,  тебя  видел  кто?
   - Нет,  меня  никто  не  видел,  –  сильно  заикаясь,  путаясь  и  часто  всхлипывая,  начал  рассказ  Архип   –  я  далеко  отъехал,  там  крутая  балка  в  лесу.  Он  хотел  прокатиться  в  Викторополь,  пьяный  сильно  был,  по  дороге  всё  кричал,  что  немцы  –  это  господа,  а  мы  все  их  батраки.  В  овражке  я  разогнал  коня,  сам спрыгнул,  а  он  вместе  с  бричкой  полетел  кувырком.  Потом  я  подошёл  к  нему,  при  виде  мертвяка  у  меня  душа  ушла  в  пятки,  но  образок  с  его  шеи  и  этот  кисет  я  всё  же  забрал,  нам  ведь  нужнее  будет.  Я  правильно  сделал,  бать?
   - Хорошо,  что  вас  никто  не  видел. 
   - Вот  что,  –  немного  подумав,  сказал  Захар  –  ты немца  не  убивал,  он  сам  упал,  потому  што  пьяный  был  –  так  и  будешь  всем  говорить.  Успокойся,  ты  не  его  убивал.  А  мы  теперича  заживём,   и  сладко  заживём –  яростно  потирал  руки  глава  семейства  –  война  вскорости  закончится  и  какая  бы  держава  ни  была,  наша  жизня  в  гору  попрёт  с  такими  то  каменьями.
   - Захарушка,  давай  бросим  здеся  всё  и  уедем  в  туретчину,  бо  ещё  куда  нэть.
   - Кому  мы  там,  голодранцы,  нужны  будемо?  Да  и  языка  чужого  мы  не  знаемо.  Нет  уж,  здеся,  в  родных   месьтях   подымемся.  Тама  и  своих  едоков  тьма  тьмущая  и  их  ни  в  жизнь  не  прокормить.  А  здеся,  глянь-ка  вон,  сколь  народишку  от  горя  мыкается  –  они  за  краюху  хлебушка,  да  понюшку  табака  ноги  целовать  нам  будут.  И  сделаемся  мы  тады  первостатейными  людями,  а  можа  ещё  и  титул  какой  дадуть.
   Захар  возбуждённо  ходил  туда-сюда  и  радостно  потирал  руки,  в  его  глазах блестел  лихорадочный  огонёк  сладострастных  мечтаний.
   - Надо  опосля  войны  подходящего  купца  найтить  на  эти  каменья,  да  штоб  зараз  всё  взял,  да  не  продешевить  бы.  Ты  представляешь,  какой  это  куш  будет  –  ух  и  заживём тады!
   - Бать,  –  заговорил  окрепшим  голосом,  уже  забывший  об  опасности,  Архип  –  а давай  я  щас  поспрашаю  насчёт  этого  у  господ  офицеров.
   - А  давай  –  жажда  быстрой  наживы  прозвучала  в  интонациях  Захара  –  только бери  самый  меньшой  камушек.  Остальные  я  заховаю  подальше  от  людского  глазу  до  лучших  времён.  Тениз,  айда  со  мною,  у  тебя  глаз  вострый,  будешь  примечать место  схрона.  Ты,  Архипушка,  ступай  по  господам,  да  смотри-посматривай  на  обличие  и  их  манеры  поведения,  к  скупым  не  подходи,  к  тверёзым  тожа.  Примечай  кутил  и  бабников.  Эти  сволочи  толстобрюхие  ради  бабьего  племени  готовы  мошной  трясти  налево  и  направо.  А  ты,  Стёпка,  ступай  с  Василисой  на  подворье,  тама  пригляд  за  работничками  нужон,  покамест  мене  нема.

   Вернулся  Захар  к  своим  домочадцам  поздно  вечером,  а  там  царит  сущий  бардак  и  абсолютный  погром.  Все  вещи  разбросаны  и  валяются  по  всему  полу  и  даже  во  дворе,  мебель  перевёрнута  вверх  дном,  мешки  с  зерном  и  крупами  располосованы  и  перемешаны  с  грязью.  Василиса  вся  в  слезах,  громко  ревёт  и  висит,  вцепившись  руками,  на  ногах  у  Стёпки,  не  пуская  его  во  двор.  Мария,  исполосованная  плетьми снизу  доверху,  сидит  на  полу  возле  входной  двери.
   - Засекли плетьми петлюровцы проклятые, изверги рода человеческого, холуи немецкие  –  со  слезами  на  глазах,  часто  всхлипывая  и  по-бабьи  привывая,  начала речь  избитая  Мария – нашего  Архипушку  за  тот  проклятый  камушек.  Едва  живого утащили  со  двора  в  немецкую  комендатуру,  даже  кровавые  потёки  вытереть  не  дали  и  водицы  не  разрешили  ему  испить.  К  нам  в  хату  приходили,  шукали  чегой-то, рылися  своими  погаными  лапами  везде,  образа  и  те  посымали.  Говорили,  што Архипушка  украл  тот  камушек  у  когой-то  вместя  с  другими  цацками.  Про  того немчика  не  упоминали.  Архипушка  им  ничего  не  сказывал,  сильно  его  секли. Басурмане  эти  всё  поворошили,  не  нашли  они  ничегошеньки.  Стёпка  с  Васькой домой  пришли  –  увидали  всё  это  –  Стёпка  за  топор  схватился,  насилу  удержали  – всё  рвался  кому-тось  бошку  проломить.  Ой,  пропадём  мы,  Захар,  за  те каменья.  Ой, пропадём.
   Уже  значительно  позже в  комендатуре  выживший  после  падения  с  брички немецкий офицер признал Архипку и тут же приказал расстрелять его прилюдно за нападение  на  собственную  персону.
   - Цыц,  баба,  хватя  выть.  Старшого  уже  не  вернёшь.  Жаль  пацана.  Он  хорошее дело  для  нас  сделал,  за  то  и  поплатился,   да   и   мы  пострадать   ещё   можем.   Ну,  хватя  –  слезьми  делу  не  поможешь.  Нам  теперя  надоть  о  себе  думку  думать.  И  прежде  всего  о  Стёпке  –  ховать  его  куда-нибудь  надо,  иначе  натворит  не  хороших  дел  со  своей  бездумной головой.
   В  хате  на  некоторое  время  воцарилась  тишина,  даже  Василиса  перестала  шмыгать мокрым  носом.  Все  уставились  на  Стёпку,  от  чего  его  воинственный  дух  сразу  же сник.  Он  стал  похож  на  ощипанного  курёнка  и  стоял  с  поникшей  головой.
   - Вот  што  я  удумал,  –  сказал  Захар  –  Степан,  ты  уже  взрослый  малый,  как-никак  шестнадцать,  голова  на  плечах  есть,  котелок  твой  шибко  варит,  на  лету  всё  хватаешь  и  идеи  разные  рожаешь  на  ходу.  Ты  где  так,  пострел,  малевать  сподобился?  Картинки  разные  хорошо  малюешь  и  даже  сеструху  очень  похожей  изобразил,  молодчина. А  лики  божьи  писать  не  пробовал?
   - Так  тож  Васька,  сеструха  –  хмыкнул  себе  под  нос  Стёпка  –  намалевал  и  всё  тут. А  здеся  святые  лики  –  боязно,  а  вдруг  не  выйдет,  осерчают  тады  небожители  на  мене.
   - А  ты,  перекрестясь,  спробуй.  Те  лики,  что  в  божнице,  тоже  ведь  кем-то  писаны. Ежели  выйдет  подобие,  можа  отдадим  тебя  в  богомазы.  Я  слыхал,  что  церковных бог  милует  от  наказанья,  да  и  депортация  в  неметчину  им  не  грозит.  Спробуй,  а  как  выйдет  удачно,  так  сразу  на  днях  и подадимся  к  святым  отцам.
   - Батька  дело  говорит,  Стёпушка,  ты  слухай  батьку.  Монастырские  живуть,  як  у Христа  за  пазухой.  Не  даром  народ  про  них  молвит:  у  честных  отцов  не  найдёшь концов,   монахи  и  черти  из  одной  шерсти.
   Под  натиском  матери  и  отца  Стёпка  выбрал  менее  размалёванный  образок,  долго его  рассматривал  и  изучал  все  мельчайшие  детали.
   - Таких  красок  у  мене  нема.
   - А  ты  возьми  теи,  которые  уже  у  тебя  имеются,  да  смешивай  их  друг  с  дружкой  в  разных  пропорциях,  добавь  меловой  пыли,  спробуй  развести  их  с  молоком,  со свекольным  соком,  с  чем  угодно,  да  хоть  с  конской  мочой,  наконец.  Ты  вон посмотри  какие  яркие  оттенки  осени  в  волосьях  твоей  матери,  а  всё  потому,  что  она  постоянно  моет  их  в  отваре  луковой  шелухи.  Да  смотри  на  результат  не  зараз,  а  опосля  полного  высыхания.
   - Стёпушка, спробуй, постарайся, а за хозяйством мы пока сами присмотрим. Захарушка,  пусть  он  без  отрыва  сидит  за  этой  работой  до  полной  готовности.  Мы будем  молиться  за  тебя,  сынок.  Постарайся,  може  тебе  свезёт.
   Шесть  дней  Степан  был  полностью  поглощён  новой  идеей  и  своими  руками творил  своё  будущее.  Уставший,  но  вдохновлённый  результатом,  он,  наконец, представил  своё  творчество  на  обозрение  домашним.  Мария,  Захар,  Тениз  и Василиса  долго  всматривались  в  картинку  и  сравнивали  с  оригиналом  –  придраться было не к чему. Захар с надеждой посмотрел на востроглазого Тениза, но тот отрицательно  замотал  головой.
   - А  давайте-ка  свежеиспечённый  лик  –  проговорил  Захар  –  поставим  на  полу  у печи  и  посмотрим  на  Акульку.  Когда  она  зайдёт  на  кухню  и  увидит  Степаново творение,  мы  поглядим  на  её  реакцию.
   Так  и  порешили.   Картинку  разместили  возле  лавки,  а  сами  разошлись  по  всей хате,  но  так,  чтобы  всё  было  видно  или  слышно.
   Акулина,  дородная баба,  лет  сорока  пяти  на  вид,  с  необхватной  талией,  зайдя  в дом  со  двора,  увидела  на  полу  лик  и  тут  же  грохнулась  на  колени,  неистово крестясь  и  причитая:
   - Оёё,  боженька  ты  мой,  шо  це,  да  как  же  це?  Господи  Исусе,  оёё,  да  как  же зараз  таке  зробылося?  Да  разе  можно  однему,  оёё,  да  без  пригляду,  да  в  таком, оёё,  непотребном для твоего святого лика месте быти? Господи, да як же ты тута оказався?
   Из  глаз  её  катились  такие  крупные  и  обильные  слёзы,  что  тут  же промочили  кружевные  нашивки  кофты  на  её  огромной  груди.  Акулина,  ещё  несколько  раз перекрестившись,  осторожно  взяла  в  белую  тряпицу  божий  лик  и  понесла  его  к божнице.  Там,  увидев  другого  такого  же,  снова  грохнулась  на  колени,  бережно поставила  в  иконостас  принесённую  иконку  и,  не  переставая  креститься  и  отбивать  бесчисленные  поклоны,  стала  на  коленях  отползать  назад.  За  ней  с  интересом наблюдали  из  разных  уголков  все  Мисхаловы.
   Каково  же  было  её  удивление,  когда  она  узнала,  что  это  Стёпушка  нарисовал список  в  домашних  условиях  своими  собственными  руками,  да  ещё  и  краски изготовил  на  основе  красящих  природных  компонентов.  Оказывается,  не  зря  Степан  с  раннего  детства  проявлял  интерес  к  разным  экспериментам,  его  пытливый  ум  впитывал  все  мельчайшие  детали  всего,  что  происходило  вокруг.
   Захар  забрал  у  Акулины  расписной  платок,  завернул  в  него  нарисованную  иконку  и  попросил  собрать  Степана  в  дорогу.
   Успенско-Николаевский монастырь, расположенный в глухом урочище, показался Захару  самым  надёжным  местом,  куда  Степана  можно  было  упрятать  от  завистливых глаз  людских  и  неминуемой  депортации,  да  и  строгая  монастырская  жизнь, лишённая  мирских  соблазнов,  пошла  бы  ему  на  пользу.


*В удачно расположенной усадьбе Шалайкина с начала боевых действий 1914 года и до 1922 года располагался лазарет для раненых солдат, затем постепенно в нём образовался приют для беспризорников, с 1930 года приют преобразован в школу-интернат для сирот, с 1939 года помещения переделаны под полноценную среднюю школу. Во время ВОВ там был госпиталь для немецких солдат. После освобождения остатки развалин усадьбы снесены. А на их месте отстроено здание школы, которое существует и поныне.