Поэт

…он слышал, что время утратило звук. как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось...
 Сретенье. 1972 г. Иосиф Бродский, в Отечестве - неуч и преступный тунеядец.


                Случаются у доброго обывателя мгновения просветления чувств, когда мирское отступает,

и человек,  ещё совсем недавно - в содружестве с такими же как он пожирателей времени -
уподобившись чипированному бродячему псу, добывшему у торговца мясом сахарную кость,
влачит по пустырям жизни имя и деяния создателя Слова, дотоле сокрытого в сферах небытия

-теперь же вдруг из общественного насекомого обыватель обращается в единственное и неповторимое существо, словно впервые прикоснувшееся к значению непостижимого.


                Вот же сегодня после десятилетий к нему подступа предстал и перед мною Поэт, в свои всего-то тридцать и два года многомудрым, многое на себе от нас претерпевшим старцем, явственно увидевшим как перед последним ему днём

... Сегодня, реченное некогда слово храня, Ты с миром, Господь, отпускаешь меня...

(этого старца прошедших тысячелетий).
       
                И вот уже и я способен чувствовать, как:

...Он шел.
И не в уличный гул он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось.

Светильник светил, и тропа расширялась...



                После этого озарения не важно, цветком ли благоуханным, кровоточащей ли костью в наших криводушиях трепыхается имя Поэта.
Ибо сказано же про таких:  он не приемлет ни хулы, ни похвалы.

Однако же вот:

-В1954 году посредине урока в восьмом классе Он встал из-за парты и вышел из школы — и больше не возвращался. Он не закончил школы, не учился где-либо ещё похожем и на университет. Он просто встал и вышел в пространство наших утех.

Последствия явились ожидаемо.


-В 1964 году газета «Вечерний Ленинград» публикует подборку писем читателей с требованиями наказать тунеядца.  И тунеядец  этот таки арестован.

Разумеется, был суд, где С(судья) и  П (подсудимый):

С: Чем вы занимаетесь?
П: Я писал стихи.
С: А вообще какая ваша специальность?
П: Поэт.
С: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
П: А кто причислил меня к роду человеческому?
С: А вы учились этому?
П: Я не думал, что это дается образованием.
С: А чем же?
П: Я думаю, это... (растерянно)... от Бога...


И суд приговаривает этого, именно так представленного нам тунеядца - за написание ущербных и упаднических  стихов. Но всего-то на каких-то там пять лет лишения свободы.

Вот такова она, наша Справедливость.


-Но, уже в 1972 году, Его, теперь уже только приглашают, на беседу в органы и ставят перед выбором:  или немедленная эмиграция или «горячие денёчки».

Такая метафора у нас всегда означает многое.


                Выбор вымучен и самолёт с Поэтом приземляется  в Вене.  Его спрашивают там: «Ну и куда ты хотел бы поехать?» И Он отвечает, прежде всего, себе самому: «О Господи, понятия не имею».

                Два десятилетия жизни там было даровано ему судьбой.


-И приходит ночь c 27 на 28 января 1996 года. Признанным миром нобелевским лауреатом, наученный самой жизнью среди людей, Поэт скоропостижно уходит туда, где есть нечто такое, о чём мы тщетно пытаемся себе и представить.


                Теперь сама память о нём, как и даже тело его, беззащитны перед нашими - равно как экстазами, так и порицаниями.


                Но что бы мы ни судачили - с цветком или костью в зубах - а:


Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.


                А ты, человече, если почувствовал и в себе зачатие поэта, то судьбы многих их тебя честно предупреждает о том, что приидет тот момент когда тебе предстоит сделать  свой выбор на всю оставшуюся жизнь - вне зависимости от   того тунеядец ли ты, или самый активный и верноподданнический участник наших возвышенных сумасбродств.


                Но о смерти ли эти стихи? Не спрашивайте об этом меня, равного среди вас. Ведь вот же чем удовлетворён уходящий старец:


...Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он — твое продолженье и света...

                Который ласковым  теплом

...на темя случайным лучом
… падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках…


                Таково уж и оно, это свойство слова. Или

... птицы, что в силах взлететь, но не в силах спуститься...


                Люди, ненасытно страждущие земных страстей, назначили этого младенца своим Спасителем.

                Затем ли чтобы отдать его в руки палачей из народа?


16.03.2025 7:56


Источник:
Сретенье. Иосиф Бродский.
Анне Ахматовой

Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
«Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он — твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
1972 г.