Сказки Леса. Трава под снегом

Трава под снегом (пробуждение памяти)

И первым проснулся Каян. В нем уже чувствовалось дыхание весны, хотя лежал еще глубокий снег. Весна жила в тех неуловимых токах, что пронзают каждое дерево, каждую почку со спящим зародышем- листком. Весна чувствовалась в едва заметных темных солнечных пролежнях на снегу, хотя их то и дело выравнивали вьюги. Чуткому уху уже слышался звон ручьев под толстой снеговой шубой. И если разгрести снег, то можно увидеть молодую зеленую траву... Задолго до того, как деревья распускают листья, трава растет, прихорашиваются, готовясь распуститься, первые нежные цветы... А толстое одеяло снега лишь бережно укрывает их до времени от холода.

Асхад родился в то время, когда в их поселок пришли люди с морских побережий. Может быть, они устали от своих рыбачьих лодок, может, их манили более обжитые, мягкие земли в глубине континента... Асхад не знал. Его отец был человеком суровым, крепким. Морская соль, казалось, навсегда впиталась в его кожу, глаза до сих пор смотрели сквозь прищур век. У него были жесткие натруженные руки, устойчивая походка рыбака. Он и сейчас любил уплывать по озерам на своей лодке, которую любовно, добротно просмолил и оснастил. Нередко он брал с собой и Асхада — мальчик любил путешествовать. За время путешествий открываешь для себя много нового, даже если все время вроде бы занято работой. Отец был скуп на слова, зато не давал сидеть без дела.
Другое дело мать! Ее нежность, ее ласка сразу согревали. Кроме Асхада в семье росли еще двое братьев и любимица-дочь, сереброкосая Иванна. Сердце матери согревало всех. Каждому находила она нужное слово, а любовь ее казалась безграничной. Она была и учителем, и другом. Это она научила Асхада читать по табличкам и писать тонкой палочкой на бересте знаки-символы, она рассказывала им по вечерам сказки. Голос ее лился, как серебряный ручей — напевный, мягкий. Думалось, что сейчас она вот-вот запоет... Но ни одной песни не слышал от нее Асхад, только красивые напевы без слов...
А вот сестричка Иванна ткала вместе с матерью узорные пояса, вышивала ярким орнаментом рубашки братьям и пела. Складно у нее выходило! Все было в ее песнях — деревья и река, песок и трава, камни и плес. Порой, заслушаешься. Асхад и сам бы с удовольствием запел, да отец говорил, что "не мужское это занятие, пусть бабы себе резвятся — у тебя другая забота должна быть."
И все время сохранялась в облике матери, ясном, как нежаркий осенний полдень, глубокая печаль. Она была спрятана так далеко, что Асхад, еще мальчишкой шести-семи лет, чувствовал ее, как могут чувствовать только дети. Однажды он спросил ее об этом... Вопрос его прозвучал так, что и сам Асхад удивился — словно говорил его устами зрелый мужчина, а не ребенок. Мать вздрогнула, что-то проснулось в ней и в глазах заблестели слезы. Она долго смотрела на Асхада, потом горячо прижала к себе, провела рукой по светлой головке и сказала очень тихо:
—Расти, мой соколенок...
Как ни мал был Асхад, он запомнил ее слова. Сохранилось и другое воспоминание. Уже появилась сестричка Иванна, но еще лежала в колыбели, а он, совсем малец, лежал за цветным пологом в своей постельке и не спал, преступно подслушивая разговор взрослых. Они говорили то совсем тихо, то голоса их срывались почти на крик.
—...Ты верная жена и любящая мать, — говорил отец резко и сурово, — до сих пор я не жалел, что пришел сюда. Но если ты не послушаешься меня — ты знаешь, как я поступлю!
—Я дала тебе клятву и не нарушу ее...
—Помни всегда об этом... Я хочу видеть своих сыновей настоящими мужчинами. Им ни к чему бредни твоего народа. Помни всегда об этом, женщина!
Но это было давно — почти десять лет назад. Ныне Асхаду исполнилось четырнадцать. Отец, порой, бросал скупую похвалу его сноровке, силе и умению. Тогда Асхад весь сиял от счастья. Минуты отдыха выдавались редко.
Поселение их ближе всех остальных располагалось к морю. Если взобраться на какой-нибудь достаточно высокий холм — чувствовалась терпкая соль в воздухе. Асхад, как и все мальчишки, любил "изведывать новое". Он уже исходил все окрестности близ поселка и уходил в своих путешествиях все дальше на северо-восток, туда где чудилось ему дыхание моря.
Вот и теперь, едва отец "отпустил вожжи", как только выдался свободный день, Асхад ушел бродить. Ушел один. В таких прогулках мешает соседство товарища, болтовня отвлекает от главного. Асхад шел по Коридору Ветров, так он сам назвал это место, когда обнаружил. В этой полосе, тянувшейся на северо-восток, всегда был ветер, даже в безветренный день. Асхад взбирался на холмы и спускался бегом, чувствуя необъяснимую радость от силы и ловкости своего тела. Словно, ветер несет тебя, а не ноги. Лес здесь редел, постепенно переходил в небольшие корявые перелески. Только волны холмов, подернутые нежно-зеленой, молодой травой и завораживающий душу простор, где свободно гуляли ветра.
К полудню Асхад несколько притомился — слишком резво шел он все это время и отмахал уже порядочное расстояние. Он тяжело взобрался на ровную макушку одного из холмов. Внизу осталась тоненькая серебристая полоска реки, да густые заросли тальника. Наверху, из-под дерна проступала скальная порода. Каменистое лоно выходило на поверхность во многих местах. Трава затягивала желтовато-серые камни, но кое-где они образовывали обрывистые "складки", взгроможденные друг на друга. Ловко перебираясь с камня на камень, Асхад достиг самой высокой точки, встал во весь рост, оглядевшись. Ветер трепал его волосы, бросал в глаза пряди цвета соломы. Этот ветер был с моря! В его дыхании чувствовалась воля, размах, он свистел среди камней с гулом, словно, плескались внизу волны. Взгляду Асхада открылись светлые просторы разбегающихся холмов. Был полдень. Стояла весна. Томное марево полупрозрачных облаков скрыло солнце, но все равно от камней шел влажный жар, розоватая дымка пара поднималась от земли. И так далеко, так ясно все виделось окрест, что Асхад несколько минут стоял оцепенев.
Потом взгляд его перешел вниз, почти под ноги, и Асхад увидел нечто еще более удивительное. В морщине каменистой породы, защищенное от всех ветров, ютилось гнездо. Над ним то и дело склонялся от ветра непокорный куст, прочно уцепившийся корнями за голые камни. Четыре птенца высовывали головки и
разевали свои смешные и страшные клювы. Асхад хотел было спрыгнуть вниз, рассмотреть их поближе, но вовремя услышал грозное клекотание и крики рассерженной птицы сверху. Эти мелкие хищники были очень опасны — особенно, когда самка защищала свое гнездо. Асхад кубарем скатился вниз на другую сторону. Небольшая птица серо-крапчатого оперения пронеслась над его головой, взмыла выше и снова вознамерилась напасть. Асхад счел за лучшее убраться подальше. Скоро он увидел в воздухе силуэт второй птицы, вероятно, самца. Тот долго следил за Асхадом, — не вернется ли он к гнезду? Но Асхад зашагал обратно к дому.
С того дня у него появился свой секрет. Он куда-то исчезал из дома, иногда уносил с собой обрезки мяса или мелкую рыбу... Птенцы были очень прожорливыми и быстро росли. Асхад не подходил близко к гнезду, чтобы не спугнуть осторожных птиц, а свое угощение клал на камень и отходил в сторону, садился молча, скрестив ноги... Через некоторое время к нему привыкли, не боялись. Асхад старался не очень надоедать птицам и, посидев немного, уходил. Скоро соколята стали неуклюже выползать из гнезда и с жадным, еще не басовитым писком рвать угощение. Они совсем не боялись Асхада, словно, он был частью природы вокруг них, каким-нибудь камнем. Их было четверо — три самца и одна самочка. Самцы — темные, самка — более светлого оперения. Все же один из самцов был светлым. Асхад облюбовал его и с интересом за ним наблюдал. В его янтарных глазах Асхад читал что-то родственное себе... Но они пока что не слышали друг друга. Его пернатый товарищ был еще слишком мал.
Потом пришло время страды, время забот. Асхад никак не мог вырваться на полюбившееся место и тосковал по нему. Но он был наравне с отцом кормильцем семьи и не посмел бросить то, что приписывал ему долг. Уйти из дома он мог только осенью, после уборки урожая, после окончания всех работ. Асхад поднялся на знакомый холм... Гнездо было пустым. Только клонился над ним куст, ронял желтые листья. Асхад посидел немного на камнях, слушая осеннюю песню ветра. Казалось, сейчас кто-нибудь из них вернется. Но небо оставалось далеким, пустым... Асхад пошел домой.
В ноябре выпал первый, недолгий снег. Асхад не мог отвязаться от мыслей о своей россыпи камней и улетевших птенцах. Все верно — они ведь выросли...
Внимательная Иванна не пропустила в нем перемены. И не то, чтобы она спрашивала, — а так, как-то само собой получилось все ей рассказать. Ива задумалась.
—А знаешь, я бы хотела взглянуть на это место!
—Чего проще, — ответил Асхад, — только далеко ведь... Не устанешь?
—Ты меня еще плохо знаешь! — ответила сестра.
Рано утром они вышли из дома, бодро стуча башмаками по замерзшей земле. Конечно, Иванна больше бодрилась перед братом, чем была на самом деле вынослива. Но все же они дошли, поднялись наверх и сели передохнуть, облюбовав каждый свой камень. Иванна не стала забираться так высоко, как Асхад. Небо было ясным. Ветер стал холоднее, задул зло, проникая под одежду. Девочка собралась в комочек, дыша на замерзшие пальцы... Место казалось голым, пустынным. Но очаровывало какой-то особой прелестью.
Вдруг, девочка встала, подняв голову, сказала заворожено:
—Смотри...
Асхад обернулся... Низко над землей летели две птицы, будто искали кого-то. Когда они приблизились, закружились плавно над головами Асхада и Иванны.
—Они вернулись... — прошептал Асхад, спускаясь к сестре. Два сокола между тем спустились на камни, чуть поодаль. Асхад узнал серо-пятнистое оперение и быстрые янтарные глаза. Одна птица была изящнее и светлее, жемчужно-серая полоска венчала ее голову... Ветер слегка ерошил их перья. Как они выросли! Какие стали гордые и красивые! Какими величавыми были их движения! Не верилось, что это те самые неуклюжие птенцы. Асхад боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть их. Потом мальчик осторожно присел и, тихо призывно посвистывая, позвал молодого сокола:
—Иди ко мне, брат!..
И птица, взмахнув крыльями, перелетела короткое расстояние, оказавшись совсем рядом с Асхадом.
Сокол опустился на небольшое каменное возвышение и смотрел на мальчика. Асхад не отводил глаз...
Это была дикая, вольная птица, никто бы уже не смог приручить ее. В солнечном зрачке сокола отражалось небо. Он издал протяжный крик, словно отвечая Асхаду, повел головой...
Иванна не могла отвести глаз от изящного сокола — птицы с пепельно-серым оперением...
Сокол поднялся в небо, пролетел совсем рядом с Асхадом, едва не коснувшись его крылом. За ним последовала его сестра...
Ива очнулась, посмотрела на Асхада:
—Я видела... Небо... Небо! И часть его она подарила мне.
Асхад почувствовал, как дрожь пробежала у него по спине. Он крепко взял за руку сестру, и они стали медленно спускаться вниз. Всю дорогу они молчали.
Дома Ива, утомленная долгой непривычной дорогой, сразу уснула. А вот он еще долго вздыхал и ворочался. Закрывая глаза, он ясно видел все, что произошло на россыпи Белых Камней, и мальчишеским, беспокойным сердцем чуял что-то. Но ЧТО — не смог бы объяснить. Прислушиваясь к ровному дыханию сестры и матери, спавших вместе, думал: "Только бы ей не было от этого хуже... Ведь и она ПОЧУВСТВОВАЛА!" Странно все это было. Знал Асхад, что теперь не будет ему покоя, пока не узнает всего. Но вот только чего..., чего?..

Путь был долгим. Леса становились все гуще. Он никогда не видел таких ни на озерах, куда они ездили с отцом, ни в их просторном, холмистом крае. Последнее поселение три дня, как осталось за его спиной. Асхад шел неизвестно куда... Ему было страшно и не у кого спросить подсказки. Как и его мать, многие люди помнили лишь легенды о хранителях былых знаний, но где их искать? "Все забыто! Все ушло, — с горечью думал он. — Как они согласились забыть?!" Он не мог обвинять мать — она женщина. Это все равно, что потребовать от Ивы быть твердой, как сталь. Асхад улыбнулся, вспомнив сестру. Он сравнил бы ее разве что с веселым, светлым ручьем или маленькой речкой, но не со стальным клинком. И вновь вспомнились страх и слезы в глазах матери. В душе вскипела ненависть к отцу. Грубый, ЧУЖОЙ... Нет не повернет он назад! Пусть лучше сгинет где-нибудь в болоте, но не повернет!
Прошло еще два дня.
Места стали глухими, нехожеными. Пищи совсем не осталось. И Асхад начинал думать, что его гордость
сыграла с ним злую шутку. Промышлять охотой — да что толку без хлеба и соли! Сырость ночами пробирала до костей — сентябрь все же осень, а не лето. Он заблудился среди перелесков, лощин и оврагов, уже давно не разбирал, куда идет. Пожалуй, и рад бы вернуться, но дороги назад нет. Голодный, измотанный, больше всего он боялся наткнуться на какого-нибудь зверя. Мало ли...
Асхад вырос в краю, где не было обширных лесов. Он не знал, чего ожидать тут. Хуже всего были овраги. Вражины! Вот опять один у ног, веет в лицо сыростью, склоны почти вертикальные, деревья до половины в рдяно-рыжих мхах. В глубине их, наверное, и любит устраивать лежки крупное зверье. Пробовал один раз обойти — больше не захотелось. Придется все же спускаться. Вздохнув, Асхад крепко взялся за посох, пошел наискось. После дождя листья под ногами скользили. Становилось все темнее.
— Бездонный какой-то... — пробормотал Асхад.
Стоило только отвлечься, и нога зацепилась за корень. Падение было стремительным. Он скатился вниз, собирая на себя мокрую листву, с треском ломая ветки и ударился так, что искрами брызнуло в глаза. Услышав какой-то хруст, Асхад решил: "Мне конец..."

Когда он открыл глаза, он увидел над головой полоску чистого неба и звезды. Кругом было тихо. Где-то рядом звенел ручей. Асхад не решался шевельнуться. Если он не сломал себе шеи, это чудо...
Наконец, приподнялся... Шеи он себе не сломал, а вот с плечом было что-то неладно и голова гудела, как осиное гнездо. Асхад шипел от боли, нащупывая здоровой рукой мешок. Не потерялся-таки... Еще полежал и поднялся. "Ну и что мне теперь делать?.." — подумал Асхад, озираясь. Пятачок ровной земли был совсем крохотным — еще немного и он бы свалился в ручей. Они здесь глубокие, как реки. И никуда по ним не выйти. Темно, но надо спуститься к ручью — на самое дно оврага.
С трудом управляясь одной рукой, Асхад упрямо шел все ниже и ниже. Приходилось продираться сквозь густые сплетения сырых корявых ветвей. Асхад уцепился за тонкий ствол рябинки, повис, тяжело дыша. Рука болела и все больше его наполняло отчаянье. Куда идти? Легче упасть и умереть.
Он остановился передохнуть, огляделся и... Не обманывает ли зрение? Да нет... Впереди — огонь... Асхад оторвался от своей шаткой опоры и пошел на мерцающий огонек. Ему пришлось перейти ручей, выдержать пытку ледяной водой, и почти ползти по скользкому склону оврага.
Наконец, он наткнулся на ограждение — несколько поперечных жердин. Он пролез под ними. Это точно был дом — низкая рубленая избушка. Асхад припал к четырехстворчатому оконцу и долго стучал, пока не сполз наземь. Послышался ли, почудился ли ему голос... лай собаки...
—Так сколько ты, говоришь, шел? Семь дней с последнего поселения?
Асхад кивнул, стискивая зубы. Женщина перетягивала ему плечо и участливо смотрела из-под полуседых прядей.
—Потерпи, до свадьбы заживет.
Широкоскулое лицо ее обтягивала тонкая, как пергамент, загорелая кожа. Морщинки собрались вокруг глаз, суровых, тонких губ, углы рта горько опущены вниз.
—Долго же ты плутал. Дошел почти до Каяна и ни на кого не наткнулся. Мастер!
 Асхад не отвечал. Сутки он проспал, с тех пор, как попал в ее избушку.
—Что ж ты молчишь? Просто так сюда пришел, заблудился? Или уже забыл зачем шел?
—Ничего я не забыл, — буркнул Асхад, добавил с нажимом: — И не заблудился. Просто свалился в овраг, вот и худо мне было. Оклемаюсь немного и дальше пойду.
Женщина подала ему рубаху, вставая.
—Да уж не выгоню. Повезло тебе, парень, мог бы все кости переломать, а у тебя только вывих. Его мы быстро залечим. Ушибы, синяки да ссадины — не в счет.
—Много чего я мог бы... — проворчал Асхад и сказал запоздало: — Спасибо.
—Не за что... Хельда меня зовут.
—Меня Асхад.
На том и состоялось их знакомство. Была Хельда высокой, сильной и жилистой. По подсчетам Асхада и ее скупым ответам , не намного старше его матери. Только не время состарило ее раньше срока... Не время...
Лечила она мастерски, сразу видно , не первый раз, не первый год. Через день Асхад спокойно ходил, и рука, если не тревожить, не болела. Только разговора у них не получалось — оба были из породы молчунов, что себе на уме. На третий день Асхад уже мог помогать ей по хозяйству. Хозяйство было небольшое, но работы требовало много. Асхад справлялся со всем быстро, толково, чем вызывал ее скупую улыбку.
—Не надсажайся, хватит! — как-то урезонила она.
—Мне работа впрок, — всаживая топор в чурбан, сказал Асхад. — Так отец нас учил.
 И, вспомнив про отца, замолчал.
—Тебе сил набраться надо. Работа не убежит, всего не переделаешь. Асхад присел на чурбан, убирая рукой волосы со лба.
—Как же ты одна управляешься?
—Привыкла уж, — ответила Хельда строго, доброжелательность с нее как рукой сняло.
Еще через пару дней Асхаду удалось осмотреться получше. Они вместе пошли за дровами, и он, наконец, увидел куда выбрался. Избушка Хельды стояла на краю осинника.
Пока Асхад шел сюда, он мало обращал внимания на все вокруг — не до этого было. А теперь словно кто-то глаза ему открыл! Стояла золотая осень, солнечная и ясная. Осинник был весь желтый, от стволов исходил мягкий сыроватый запах. Как золото были листья, а высокие папоротники внизу — буро-коричневыми. От земли тянуло осенней прелью.
—Нравится здесь? — заметила Хельда.
—Я подобного еще не видел... У нас все другое.
—И мне нравится, поэтому и выбрала это место, не какое-нибудь... Душой отдыхаешь...
Он обернулся. На минуту он увидел Хельду совсем другой — молодой девушкой с рыжими волосами, глазами цвета янтаря с темно-коричневыми крапинками. Легкое, веселое, рыжее пламя... Огненная! Была...
—Что такое Каян? — спросил вдруг Асхад.
Женщина удивленно подняла брови :
—Ты этого не знаешь?
—Первый раз услышал от тебя. Ты сказала, что я почти дошел до Каяна. Это далеко?
—Отсюда — не очень. Ты туда шел?
—Может быть.
—Может быть, тебе лучше рассказать мне все? — напористо спросила женщина.
—Может быть! — усмехнулся Асхад.
—Каян... даже не знаю, как тебе объяснить. Обросшие мхом сосны и тонкая рябинка на дальнем взгорке — это Каян. Место, где рождались легенды и умирали люди — это тоже Каян. И сказочный лес, в котором деревья умеют говорить — тот же Каян. Нужно вдохнуть его воздух, чтобы понять. Ты, наверное, сможешь. Он помнит все. Потерянные легенды — ты прав, ищи их там. Только помни... у Каяна человеческие глаза, — закончила женщина, в голосе ее звучала глухая тоска, — я видела в них слезы...
Асхад сидел, задумавшись, низко опустив голову. Теперь все казалось ему не таким простым, как сначала.
—Так решил ты, чего хочешь?
—Я туда пойду. Потому что не могу иначе. Не знаю, кто в этом виноват.
—Твоя кровь, — медленно ответила Хельда.
Некоторое время они молчали. Потом она снова заговорила:
—Не зря, конечно, ты сюда пришел, Асхад. Но не мне учить тебя. Мы с тобой разные. Могу только сказать, что я, кажется, знаю, кто тебе нужен. Давно уже, так же как  я, ушел он... Ушел в самый Каян. Найти его еще можно. Обещаю, что помогу тебе.

Несколько дней они были в пути. Хельда вела его быстро — неведомыми тропами, затерянными путями. Когда они остановились, Асхад не сразу понял, куда они пришли. А потом зрение словно прояснилось и он увидел небольшой охотничий домик под навесом ветвей, жухлый мох торчал между бревен и сам дом врос в землю, словно пустил корни. Хельда мягко и неслышно (так ходила она всегда), пошла прямо к дому. Они не успели подойти и постучаться, как дверь лесного жилища распахнулась и на порог его, пригнув голову вышел сам хозяин. Асхад смотрел на него во все глаза, когда тот распрямился. Когда-то этот человек был могучего сложения. Время вытянуло из него соки молодости, высушило солнцем и ветрами. Но не смогло отнять всего. Теперь он был стар. Но глаза остались яркие и холодные, как всплеск весенней воды из-подо льда.
Увидев Хельду, он улыбнулся, по его загоревшему лицу разошлись морщины.
—А, Рыжая...
Асхаду послышалось, что Хельда недоброжелательно, колюче фыркнула.
—Привела тебе... не знаю кого, — помедлив, сказала она. — Сам пришел. Разбирайся вот. Прощай, некогда мне болтать.
Развернувшись, Хельда более ласково посмотрела на юношу.
—Поживи, посмотри... Может, что-нибудь выяснишь.
И быстро пошла прочь, спрятав руки в рукава своей парки. Проводив ее глазами, Асхад вновь взглянул на отшельника.
Чем-то более верным, чем ум, он почувствовал свою схожесть с этим человеком. В чем? Он не мог бы сказать. Почудилось ему на одно мгновение, что видит он себя на его месте, таким же — и мороз прошел по коже. Человек взглянул на него, как показалось Асхаду, недобро, показал рукой на дверь:
—Входи. Чего стоишь?
Асхад сделал несколько нерешительных шагов, неуклюже протиснулся в низкую дверь в полутемное жилище. Дверь оставили открытой, чтобы было светлее. Хозяин раздул угольки в небольшой жаровне, раскурил трубку, заполнив все едким дымом, смел с топчана в углу свитки:
—Садись и рассказывай, а я уж решу домой ли тебя отправить или оставить здесь, путешественник.
Асхад насупился, но все же заговорил. И постепенно рассказывал все охотнее и охотнее, сам не зная откуда находились у него слова и почему он все это ему рассказывает.
А хозяин слушал молча, внимательно, не сводя с него глаз. Горьковато-прелый осенний воздух смешался с дымом его трубки. Асхада вдруг охватила радость — та, что бывает со слезами на глазах, но он не мог еще понять почему.
Когда рассказ его был окончен, наступила долгая тишина.
—Древние знания... — хмыкнул отшельник иронично, но мягко. — Посмотрим, как они придутся тебе по вкусу... Устраивайся. Осматривайся. Здесь остаешься. Меня зови Халлан.
Асхад улыбнулся с облегчением. Только теперь он почувствовал, что пришел туда, куда так рвался. Все вдруг встало на свои места.

"То, что ты услышишь от меня — не байки, не веселые истории для развлечение. Потому что за развлечением не стоило бы, пожалуй, тащиться в такую даль. В мои слова могут закрасться неточности, что-то забыто, что-то я знаю с чужих слов... Но суть в том, что все это было, это случилось со мной и с другими... не так уж давно, если задуматься. Об ином я рад бы умолчать, но не стану. Хранители знаний не имеют права забывать. Я расскажу, а ты будешь решать, что тебе больше по сердцу. Может быть, твоя дорога лежит среди облаков и ветров, может быть, под сводами леса или по мощеным мостовым далеких городов. А может быть, ты просто останешься на земле, чтобы стать ее памятью. Решать тебе."


*"Сказки Леса" были написаны в соавторстве с девушкой, выбравшей себе псевдоним Хаги. Дальше в примечаниях я буду писать просто "в соавторстве с Хаги", или "Авторство - Хаги". "Сказки Леса" изначально обсуждались (сама идея произведения) с нею. Публикую "Сказки Леса" с её устного на это разрешения.