***

               
                САИДА.

               
Было уже около трех часов пополудни, когда я подошел к дому моего двоюродного дяди  Успы, которого я называл - Вашали. Он сидел во дворе, прислонившись спиной к стволу кряжистого ореха. Если верить клятвенным заверениям Вашали, он был посажен еще его седьмым предком.
И вправду, увялому древу, с бугристой корой и иссохшим дуплом, на вид было не меньше века. Сколько раз Езира, жена Вашали, просила срубить его, не дожидаясь, пока сильный ветер свалит эту громадину на крышу дома или придавит кого –то. Но дядя терпеливо переносил бесконечный ропот жены.
-Орех будет стоять, пока я жив. Пусть не плодоносит. Пусть... Это память о предках. А еще весной и летом дает прохладную тень, под которой, между прочим, любишь сидеть и ты, - отвечал он каждый раз Езире.
Вашали не удивился моему появлению.
- Когда вернулся?  - спросил он меня, поднимаясь навстречу.
- Позавчера, - ответил я и обнял его.
-Тебя отпустили на похороны?
Вместо ответа на вопрос, попросил его прочитать дуа по умершей Езире.
- Да простит ее Всевышний! И пусть Бог даст тебе, Вашали, силу и терпение вынести скорбь.  Я только дома узнал о ее смерти.
- И то что Вахи не стало тоже не знал?
 - Мне писали, что он тяжело болен, но я и подумать не мог, что Ваха не справится с болезнью. Горестно, что не смог проводить и Езиру и Ваху в последний путь.
- Брат твоего отца был был настоящим къонахом. Не гонялся за земными благами. Будучи председателем богатого колхоза, жил заботами  простых людей, довольствуясь для себя малым. Не пресмыкался перед начальством, но уважал труженника. Не пошел на сговор с хакимами, решившим разграбить хозяйство, даже тогда, когда стало ясно, что хвост у районного начальства тянется до Москвы. Как мы ни пытались уговорить его отказаться от неравной борьбы, не нарушил своих жизненных принципов. Таких, как Ваха, можно сломать, но только не согнуть. Самое тяжелое для него, наверное, было - предательство друзей. Но и это держал в себе. Вот и сказалось на здоровье... Никогда не доводилось мне видеть такие проводы - люди  с соболезнованиями шли непрерывным потоком... 
Глаза Вашали стали влажными, голос прерывистым.
- Смерть настигала даже пророков, а  нам, простым смертным -спорить с ней... Каждый уйдет в назначенный час. Нас не спросят...Вот и Ваха с Езирой ушли, не разменяв шестой десяток. Им бы жить да жить. И мне казалось в юности, что пятьдесят лет - возраст стариков, а оказалось вкус жизни начинаешь чувствовать по – настоящему  только в зрелые годы. Рано ушли. Очень рано. Не с добрыми новостями мы встретили тебя. А телеграмму тебе разве не давали? Может, отпустили бы ?
- Я написал матери месяц назад, что собираю вещи перед дорогой. А потом было не до писем и телеграмм...
- Неужели такая длинная дорога?  Говорили же мне, что ты в Грузии охраняешь границу с Турцией.  А это же совсем рядом. Всего день пути. У кого ты, интересно, задержался?
С хитроватой усмешкой посмотрел на меня Вашали. В его красных от долгой бессонницы глазах едва тлела жизнь. Было видно, как тяжело ему переносить утрату. Какой бы сварливой  не стала  Езира под старость, отношения Вашали к ней не мянялось.
- Ни у кого я не останавливался, - слегка улыбнулся я в ответ. - В наш пограничный отряд забрел один таежный охотник из Сибири. Вот и пришлось почти месяц гоняться за ним по диким горным  лесам.
- А что, ему в Сибири мало было зверья и лесов для охоты? - удивился Вашали. 
- Хотел убежать в Турцию, - пояснил я.
- Зачем? - вскинул брови дядя.
- Красивой жизни захотел, как в кино, - ответил я с нарочитым равнодушием.
- Ну, тогда ему надо было в Индию, - заключил Вашали, слегка расстроенный судьбой неизвестного ему человека.
- Причем тут Индия, - удивился теперь я. – Она сибирякам хоть и ближе, чем Турция, но чтобы попасть туда, надо перевалить через самые высокие горы. Редко кто такое сможет, а в горах Аджарии почти до самой границы настоящие джунгли.
- Если верить кино, что нам крутят в клубе, в Индии живут самые счастливые люди на земле. Танцуют и поют по любому поводу, -невозмутимо пояснил Вашали. - Интересно, что он хотел найти в Турции? Насколько я наслышан, турки живут беднее даже нас.
- Видел я, как живут турки.
- И что? Я не прав?
- Прав, конечно. Нищеты там хватает.
- И вы задержали этого сибиряка? - спросил с досадой Вашали.
- Почти у самой границы.  Каких-то двадцать шагов оставалось ему добежать.
- Двадцать шагов... А зачем его задерживать? Не пойму я эту власть.  Раз человек хочет жить в другой стране, зачем ему это запрещать? Ну отпустили бы человека. Одним ртом здесь было бы меньше.  И что с ним будет теперь?
- Упрячут в тюрьму года на три.
- Всего три года?  Нас когда - то расстреливали, если выйдешь даже на шаг за край села, а тут человек из страны бежит ... Охотник этот - большой дурень. Подождал бы немного и спокойно уехал бы куда хочет.
Вашали призадумался. Человек, лишенный свободы, кем бы он ни был,  вызывал у него, познавшего весь ужас сталинской ссылки, сочувствие и сострадание, если тот  не совершил поступок, недостойный мужчины.
- Ты о чем? - спросил я, отвлекая дядю от мыслей.
- Наши эвлия давно предсказали, что власть коммунистов закончится за обыкновенным столом, без единого выстрела через три поколения со времени ее появления. Вот ты и есть у нас то самое третье поколение, при котором эти пророчества должны сбыться.
- Давай не будем об этом, Вашали. Меня за такие слова чуть не посадили. Бог уберег...
- И что же ты такого сказал?
- Один полковник из политодела спросил, чем закончится перестройка Горбачева? Ну я и ответил, что страна развалится на  части.
- И зачем тебе надо было говорить такое? Ты вроде бы не глупый.
- Так он сам потребовал, чтобы я ответитил "как настоящий комсомолец - пограничник". Ну,  я и ответил.
- И что потом?
- За мной приехали офицеры из штаба и повезли в Батуми на встречу с одним странным человеком. Этот ученый – историк, как он представился мне в начале нашего разговора, о чем – только меня не расспрашивал. Мне терять было нечего. Ответил на его вопросы так, как думаю.
- И что он?
- Прощаясь, пожал мне руку и сказал, чтобы берег себя, а офицеры по дороге обратно в часть посоветовали не раскрывать больше на эту тему рот.
- Правильный дали совет. Надо быть осторожным среди чужих людей. Ладно, потом все расскажешь. А теперь зайдем в дом. Перекусим.
 - Я не голоден, Вашали.
-  Не кормили вас в армии? Больно смотреть на тебя. Одна кожа да кости.
- Кормили. Иначе и кожи на мне не было бы.
- Не возражай. Наша сноха принесла перед обедом свежий хлеб и сметану с творогом.
-Я не голоден, - повторил я. - Пока не стемнело, давай лучше сходим на кладбище. Навестим Езиру  и Виситу.
Вашали встал, опираясь на лежащую у ног  кизиловую палку.
- Тяжело стало ходить? - спросил я с сочувствием.
- Езира была моим посохом. Теперь вот эта клюка, без души и тепла. Горек и холоден этот мир без нее. Если и в эту жару меня так леденит, как мне быть зимой?
- Не оставим тебя одного. Найдем, кто позаботится о тебе.
- Не нужно искать. Этот мир для меня потух...
На кладбище была тишина. Слышалось лишь переливчатое пение дрозда да трепетная дрожь осин за оградой.
 - Я и без тебя нашел бы могилу Езиры, - сказал я, опускаясь на колени перед темно – серым надмогильным плитняком. – Она прожила с тобой долгие годы, сносила все твои капризы, мечтала о большем, чем ты ей дал. Неужели она не заслужила хотя бы чурт как у людей?  Посмотри вокруг. У всех они высокие с жестяными козырьками.
- Она ушла в лучший мир. Ей нет никакой разницы, что будет с этой могильной насыпью и какой вышины будет ее чурт. Будь моя воля, поставил бы ей из мрамора и выше всех, если бы она могла его увидеть. Не пожалел бы никаких денег.  Но ты, клянусь пророком Нухом, прав. Она заслуживает доброй памяти. Но нельзя переступать через завещание умершей. Я сделал так, как она просила, а камень привез из Аргунского ущелья. В последние годы она мечтала посетить аул, где могилы отца и матери, где родилась сама и откуда круглой сиротой ее отправили в ссылку. Я бы мог заказать чурт у искусных каменотесов в Хасав - юрте. Но сердце подсказывало другое - раз я не смог повезти ее туда, то пусть надгробием ей станет камень с родины. Вот я и поехал в тот заброшенный далеко в шаройских горах аул. Где ты видел у нас такие камни? И потом, посмотри на эти чурты. Они из бетона. Осыпались, покрылись мхом. Никакой козырек не спасает от дождя и плесени. А камень Езиры – вечен. Я и для себя такой же припас.
В голосе Вашали проскальзывала легкая обида.
- Прости меня. Не знал, что ты стал так мягок сердцем, - признался я, с досадой на собственную бестактность.
- А кого волновало мое сердце? – прошептал в ответ Вашали с еле скрываемой грустью.
- Долго она мучилась? - прервал я неприятный диалог.
- Недолго.  Мы готовились к прополке. Я отбивал мотыги, она возилась во дворе. Неожиданно ей стало плохо. Заходя в дом, у порога тихо окликнула меня и промолвила: «Кажется, мое время пришло... Позови сыновей».
Я отшутился, мол, мне следует уйти раньше. Кто же будет ухаживать за моей могилой?
-  Позови сыновей и прочитай «Ясин» - сказала она с таким кротким спокойствием, что сердце мое заледенело.
- Ты о чем, Езира? Хочешь оставить меня одного в этом безжалостном мире? - ответил задрожавшим голосом.
- Не теряй времени.  Позови сыновей, - продолжала настаивать она. - Иначе не успею проститься с ними.
Я послал за сыновьями соседского мальчика и забежал в дом.
- Успа! – прошептала Езира. -  Одному Богу известно, как я старалась быть для тебя хорошей женой, а сыновьям заботливой матерью. Прости меня! И сыновьям нашим скажи, если не успеют до моей кончины, что просила у них прощения. Всевышний знает, как я любила их. Не держите по мне долго траур. И дай мне слово, что не станешь жить один. Не горюй по мне. Скоро я буду в праведном мире, а тебе в этом мире еще  нужен будет рядом достойный помощник.
- Никто после тебя не войдет в этот дом. Ты прекрасно это знаешь, - попытался я ее взбодрить.
- Знаю, Успа.Тем не менее завещаю тебе - не оставайся один. Только возьми в дом обязательно красивую и не такую привередливую, как я, и не молоденькую. И в зрелом возрасте женщины красивы, если чисты их души и мысли.  А меня прости. Я много мучила тебя своими склоками и бессмысленными ссорами. Бог свидетель, я корила себя за это всегда, но ничего не могла поделать собой.
- Тебе не за что просить прощенья!  Это я в неоплатном долгу перед тобой.
- Я простила. Прости и ты. И дай мне услышать перед смертью, как ты читаешь "Ясин". Ты, наверное, не замечал, как я завороженно слушала тебя каждый раз, бросив все свои дела.
Вот тогда я и почувствовал, что она уходит от нас и стал читать "Ясин", не отводя от нее повлажневшие глаза.
Бог был милостив к Езире - она успела проститься с сыновьями. Они молча просидели на корточках, пока я не дочитал "Ясин".
- Прости меня, Вашали. Я был неправ. Твои слова о Езире - лучшее свидетельство перед Богом, чем эти чурты.Ты иди сейчас домой, а я попрощаюсь с  Виситой.Только покажи, где его могила.
Вашали показал чурт, покрашенный в зеленый цвет.
- Ты же останешься ночевать? Позовем сыновей. Наверное и их захочешь видеть?  –  спросил он меня с надеждой.
- Да, переночую у тебя, а утром навещу нану в больнице.Дома никого нет, а у отца ночная смена.
- Как она? Ты еще не побывал у Элисы?
- Вчера весь день был у неё. Врачи говорят, что опасность позади. Но лечение продлится еще неделю.
- Добрая она женщина. Да хранит ее Бог! Берегите ее. Я твоему отцу то же самое сказал, когда возвращались с кладбища, оставив там нашу Езиру. Правда, пожалел потом.
- Почему, Вашали?
- Отчитал меня прилюдно. Сказал, что мне прежде следовало бы беречь свою жену, а потом уже давать советы другим.
- Он же не со зла. Мы все любили Езиру.
Вашали оборвал разговор.
-Не засиживайся долго у могилы Виситы. Знаю, что вы были друзьями, но не следует оставаться на кладбище ночью…
Утомленное за долгий летний день солнце заходило за горизонт, когда я вернулся во двор дяди. Вашали сидел на пороге, перебирая четки.
- Почему задержался так долго? Я начал думать, что ты ушел домой.
- Засиделся у могилы Виситы. Думал, приведу ее в порядок. Но она покрылась густой травой - и саженец яблони рядом...
- Слышал я от алимов,  пророк наш (мир ему и благославение) сказал, когда хоронят умершего, могила спросит, почему забывал, что она - последнее пристанище его. Почему не вспоминал о ней? Страшна участь грешника и неуверовавшего. Но если человек был добр к твореньям божьим, помогал людям и жил по заветам Бога, то за него кто – то другой будет держать ответ в могиле и засвидетельствует, что умерший нес людям добро и не совершал зла. Услышав это, могила превратится в благоухающий сад.
-Значит, наш Висита был праведником?
- Да, хороший был человек. Не обозлился на мир из-за своей  внешности, не замкнулся в себе, жил с открытой душой.
- Хоть и был горбатым, но вовсе не казался убогим.
- В день похорон прозвучало столько свидетельств о его праведности... Мне об таком только мечтать.
- Не переживай. Найдутся свидетели и твоих добрых дел.
- И кому же по-твоему я делал добро? Жил ради себя и семьи.
- Хватит одних молодоженов со всего района, которым ты помогал деньгами.
- Так в долг же давал, а не дарил.
- Но ты же не под проценты давал. Если кому - то покажется, что этого мало, пусть себя поставит на место отца, чей сын неожиданно женился, а в доме не наскрести и трех рублей. А про мясо, что ты раздаешь нуждающимся, я и не говорю.
- Да, проценты не брал. И не возьму никогда, даже если сам шариат разрешит. С людьми надо делиться. Нельзя забывать, через что мы прошли в Сибири.
 Ладно, успокоил ты меня. Была на тебя обида за разговор на кладбище. Вижу, научился в армии ладить с людьми. Заходи в дом. Сноха заботится обо мне. Вот принесла хингалш. Поужинай, а я положу свежую траву Тайше. Утром накосил немного на луговине.
- Так она же придет с пастбища.
- Езиры больше нет, а Тайша до сих пор меня не признает. Надо постараться, чтобы она привыкла ко мне. Да и чем ей кормиться на наших полях? Трава уже выгорела от этой несносной жары, а то что осталось, давно общипано.
- Так продай ее или забей. Не мучь себя и животное. Кто же ее тебе доить будет?
- Сам. А знаешь, почему она дожила до глубокой коровьей старости? Езира заботилась о ней больше, чем обо мне.
- Так она же немое невинное существо, а с такими  надо обходиться ласково. Я понимаю, почему Тайша не доверяет тебе. Она видела тебя только с длиннющим тесаком, а сам ты всегда был похож на резака. Думаешь, она забыла, как ты здесь же во дворе резал баранов и бычков. Коровы – они же не совсем глупые, чтобы не понимать, зачем у человека в руках метровый нож.
Успа тихо улыбнулся.
- Видимо мне надо было родиться немым, чтобы быть счастливым. Ладно. Иди лучше поешь.
- А ты не будешь?
- Я поел. Хотя хингалш могли остыть, но ничего - заварил нам калмыцкий чай. Подогреешь его на газовой плите. Можешь и хингалш разогреть, но они не меньше вкусны холодными, если запивать чаем.
Хоть я не был голоден, но отказаться было выше моих сил. Два года армейской пищи отбили чувство наслаждения едой.
- У Езиры хингалш получались вкуснее, - заверил я Вашали, присаживаясь на пороге с пиалой калмыцкого чая.
- Хочешь сделать мне приятное? - откликнулся он, прислонив вилы к стенке хлева.
- Да нет, просто у Езиры они получались настолько мягкие, что во рту таяли.
Вашали присел рядом.
- Не будет больше наша Езира крутиться перед печкой. Не отведать нам с тобой больше ее  хингалш и чепалгаш.
- Тоскуешь по ней?
- Наверное, в могиле легче, чем в доме, который покинула навсегда жена, прожившая с тобой всю свою жизнь.
-Тогда почему ты постоянно ссорился с ней? Неужели ты думаешь, что я был на твоей стороне, когда вы бранились?
- А ты думаешь, что меня это обижало? Наоборот, мне это было глубоко по душе. А в наших перебранках больше было ее вины.
- В чем?
- Ревность. Ее бессмысленная и беспричинная ревность к моему прошлому до нашей женитьбы.
Я удивленно посмотрел на Вашали.
- Какая ревность? Как - то не слышал, что ты любил поглядывать на других женщин. И насколько я помню, вы всегда ругались из – за домашних дел.
- Это был всего лишь повод для Езиры. А за поводом всегда стояла ее ревность. Если вначале нашей совместной жизни я принимал это как женскую дурь, но с годами ревность Езиры превратилась в болезнь. Она сама всё понимала, но не могла ничего с собой поделать.
- Развелся бы с ней, раз не сошлись характерами.
- Это вылечило бы ее?  Есть две болезни души, от которых невозможно излечиться - ревность женщины и зависть мужчины. Нельзя бросать больных людей.
- Почему Бог нас создал такими?
- Ну зачем мы все списываем на Бога? Кому могла ревновать Хава, если не было вокруг других женщин? Кто мог завидовать Адаму, если он был один? Все это козни Иблиса, будь он проклят.
- А кому Езира могла ревновать?
Вашали не ответил. Зашел в дом.
В долину Ясси спускались сумерки. Слышно было мычание коров и блеяние овец, погоняемых резкими криками пастухов. Потянуло прохладой, пробуждая во мне запах родной земли, подзабытый за два года пограничной службы в ущельях Аджарисцкали и ее притоков.
Вашали вкоре вернулся с сигаретами "Прима" и мундштуком светло -коричневого цвета. Сел рядом.
- Не хочется ворошить прошлое, но раз мы завели этот разговор, слушай меня внимательно. И пусть все останется между нами.
Я кивнул головой. Отложил в сторону пиалу с чаем.
- Это долгая история... и случилась она в Киргизии в те годы, когда Сталин отнял у нас родину и отправил в ссылку. Времена тогда были другие... И люди были другие... А как им не быть другими, если этот Иблис в обличье человека убийствами лучших людей вселил в сердце и голову каждого страх?  И этот страх, смешавшись с кровью и костным мозгом, стал царствовать над всеми. Страх быть расстрелянным в собственном доме на глазах жены и детей ... страх быть униженным перед ними, если посчастливилось быть просто арестованным... страх сгинуть в холодных лагерях в Сибири. И все это из-за двух тощих коров в подворье, трех мешков кукурузы в сапетке или же из-за неосторожного слова о власти и о Сталине, будь он трижды проклят. Страх... страх не одного дня - всей жизни.
Вашали умолк. По его сморщившемуся лицу чувствовалось, как память возвращает его в далекое прошлое, вскрывая незаживающие никак раны.
- Тебе будет трудно понять меня. Времена были другие. И люди сейчас стали другими,- неожиданно для меня повторно заключил  он - то ли с сомнением, то ли не желая пережить заново нечто такое, что оставляет после себя не излечимую даже временем рану.
- Я пойму. Мне о Сталине и его временах рассказывал Герман Петрович, мой учитель в институте. Это был мудрый и честный человек. И то, что было в жизни в действительности, никак не совпадало с тем, что пишут в наших книгах по истории.
Ладно, - согласился Вашали, вкладывая сигарету обратно в пачку. - Я расскажу тебе, но не торопись судить меня? Кто знает, что тебя самого ждет впереди? Не зарекайся в жизни ни от чего. По себе знаю, как легко судить стариков и их прошлое молодым, и как невыносимо тяжело судить самого себя в старости за свои ошибки, когда совесть просыпается по – настоящему. А что такое суд над собой без совести, когда ищешь оправдание всему, что ты не делал и не говорил? Одно лицемерие!
По придушенному голосу дяди чувствовалось, что память разбудила в его сердце полусонную боль. 
Это было на второй год, когда в нашем селе открыли школу. Отец Яхьи отвел от своего участка пару соток земли, и на ней наспех построили небольшой домик из саманного кирпича в три комнаты. Село наше тогда было небольшое. И нас, детей, было не так много, чтобы разделить по классам. Трудные были времена тогда. Каждому на уроке давали по листку бумаги и огрызку карандаша. После уроков карандаши и бумагу, если она была исписана не вся, забирали обратно Обучение давалось с трудом. Учителя были из местных. Если в арифметике они как-то были сильны, то другие уроки были обычным времяпрепровождением.
Однажды в наш класс зашел директор школы Виси вместе с незнакомой нам щупленькой девочкой.
- У нас новая ученица. Зовут ее Саида. Ее семья только вчера переселилась в наше село. Будьте с ней обходительны, не обижайте.
С этими словами он посадил ее на свободную последнюю парту.
В первое время она вела себя так тихо, что никто не замечал ее присутствия. Наверное,так и продолжалось бы, если бы однажды наш учитель русского языка Шерип не вызвал ее к доске и не предложил вывести буквы, которые он назовет.
Девочка старательно вывела все буквы. Так красиво, что учитель не стал скрывать удивление и немедленно пересадил нас.
- Тебе видно будет и с последней парты, а она у нас маленькая. Будет сидеть впереди.
Я не стал возражать.  Встал, уступая ей место.
Она чуть слышно поблагодарила меня.
 Покидая свое место, случайно поймал ее взгляд. Бледное, совершенно чистое, без единой крапинки худое лицо... 
...И глаза...
...Синие-синие... 
Как небо в морозные рассветы осени. Правда, какие - то холодные, но все равно красивые. Я никогда и нигде не видел больше таких глаз.
Саида оказалась очень умной и сметливой. Была лучше всех нас в счете и красиво читала стихи. Мы мало понимали, о чем они, но ее голос во время чтения завораживал не меня одного. Даже наш учитель в такие минуты просыпался от своей старческой лени и начинал задумчиво смотреть в окно.
Помню, как в один из майских дней, когда Саида читала стихи, к нам в класс залетел редкой красоты голубь - белее молока. С красной гривой. Сделав круг по комнате, он сел на форточку и уставился на Саиду. Ни один из нас не шевельнулся, не бросился ловить его, хотя у некоторых ребят были дома свои голубятни. Это была удивительная картина. Мы смотрели на него и слушали Саиду. Как только она закончила читать, голубь свистнул крыльями и выпорхнул на улицу...
Не знаю, голубь был тому причиной или завораживающий голос нашей тихони, но после этого случая она стала любимицей всего класса.
А потом случилась беда...
Никогда не забуду то холодное с моросью осеннее утро.
 Мы сидели в классе, когда заметили в окно всадников с винтовками, ведущих босого человека в изодранной рубашке с непокрытой головой и связанными за спиной руками. За ними плелась молодая женщина с распущенными волосами и что – то кричала, размахивая платком.
- Нана, отец - закричала Саида и выбежала из класса в одном платьице.
Мы тоже хотели выскочить за ней, но учитель одернул нас.
- Сидеть всем. Это – ГПУ...
Заметив на спинке парты пальто Саиды, я быстро схватил его и бросился к двери.
- Кому сказал?! - крикнул на меня учитель.
Я огрызнулся и выскочил на улицу.
Это была жуткая картина. Четыре всадника. Между ними Салавди, отец Саиды. Замыкал конвой человек в черной кожанке и коричневых брюках – галифе. На боку у него болтался маузер в деревянной кобуре. За ними семенили Саида с матерью.
Я догнал их. Протягивая Саиде пальто, поймал ее взгляд. Бледнее обычного худое лицо, скованное страхом и ужасом, и глаза залиты щемящей тревогой.
Сам не понимая зачем, последовал за ними.
На краю села нас остановили. Всадник в кожанке, достав из кабуры маузер, злобно фыркнул и навел дуло на Малику, мать Саиды.
- А ну назад! - рявкнул он на нас.
Мы остановились. Саида испуганно обхватила мать.
Раздался выстрел.
Саида от испуга закрыла уши руками и спряталась за мать.
- Ты выстрелил в мою сторону, - крикнул я стрелявшему.
- Молчи. Не говори ничего, - шепнула мне Малика и опустилась в эту холодную слякоть на колени.
-  Во имя Бога, отпустите отца этого ребенка. Чем он провинился перед вами и властью?  Неужели вы не люди?
- Теперь поздно. О ребенке ему надо было думать раньше, когда решил примкнуть этому имаму -самозванцу, что поднял глупых людей против советской власти.
- Мы погибнем без него, - взмолилась Малика.
- Не унижай меня перед ними, - промолвил сурово отец Саиды. - Перестань их просить и плакать. Если меня не отпустят домой, выходи замуж ради нашей дочери. Я даю тебе это право. Не оставляй ее сиротой.
Мать Саиды встала с колен. Стерев с колен липкую грязь, бросила его под ноги лошади человека в кожаной тужурке. Лошадь вздыбилась, едва не скинув с седла испуганного всадника.
- Масуд. Я проклинаю тебя и призываю Бога в свидетели, что буду проклинать тебя, пока не испустишь дух в собственных нечистотах.
Оказывается, это был Масуд, известный в наших краях душегуб. Никто из арестованных им не возвращался домой.
Масуд рассмеялся в ответ. Как же жалок смех трусливых людей! Не отличишь от воя шакала.
- На Бога надеешься? Ну – ну! Ты лучше проклинай тех, с кем собирался свергнуть советскую власть твой муж.
Масуд с ухмылкой выстрелил под ноги Малики.
- Если сделаешь еще шаг, пристрелю вместе с дочкой и этим щенком
Масуд зло посмотрел на меня. Я не отвел глаз. Наоборот, вспыхнуло желание кинуть в него камень, но сдержался, вспомнив просьбу Малики.
- Ты обозвал меня щенком. Клянусь пророком Нухом, я не знал тебя в лицо. Теперь знаю. Придет день, ты ответишь  за это оскорбление.
- Чей же ты, щенок? – насупился на меня Масуд
Я назвал имя отца.
- Отойди назад и не лезь не в свое дело, - стараясь придать голосу твердость проронил Масуд.
- Жена, - крикнул отец Саиды. – Не позорь меня . Идите домой. Если предписано Богом - вернусь. Если нет, то исполни мою последнюю волю ради нашей дочери. Не должна она расти без брата...
- Я буду ей братом, - крикнул я, не осознавая, что говорю, словно какая - то неведомая сила вложила эти слова в мои уста.
Салавди бросил на меня пристальный взгляд. 
- Пока ты не вернешься, - ответил я на его немой вопрос.
- Вашали, кто этот имам? Разве Шамиль не умер по пути в Мекку?
- Ты дашь мне покурить, наконец? - с поддельным упреком ответил Вашали, зажигая сигарету.
- Неужели воскрес? Мой предок Йошурка был же в числе тех, кто предал его земле?
- Разве мало было этих имамов после Шамиля? - продолжил Вашали после глубокой затяжки. -  Кого – только не заносило к нам и кого только мы не сажали себе на шею. Был такой бедолага. Жил себе без особых забот в своем хуторе, пока однажды не пришли к нему абреки и не склонили его поднять знамя газавата против Советской власти. Поверил их льстивым речам, возомнил себя избранником Бога. Понятное дело, был на голову немного болен, но больше него те, кто пошли за ним. Столько людей погубили ни за что.
- Это, наверное, тот, о котором рассказывал мой дед? Он рассказывал, как однажды ранним утром, когда пас баранов в пойме Ясси, мимо него проходил большой отряд вооруженных всадников с какими - то странными знаменами. Впереди на белой лошадке ехал неказистый человек в сыромятном тулупе из овечьей шкуры и шапке из белой овчины. Так вот, он предложил дедушке вступить  в свое воинство. Дед попытался отговорить их от бессмысленной затеи, но ему в ответ усмехнулись. Вечером тот же отряд возвращался откуда – то с награбленным. Увидев деда, все тот же нелепый всадник крикнул ему, что он так и будет до самой смерти пасти свою пару овец. Дед ответил, что не пройдет и неделя, как его, связанного по рукам и ногам, повезут на арбе по этой же дороге, но уже в Грозный.
- Тот самый... Так и случилось. Только вот везли его не связанным, а в мешке.
- Значит это тот, о котором дед говорил как о последнем имаме.
- Что значит последний? Судный День еще не наступил. Настанут еще лихие времена, объявятся новые. И так до тех пор, пока не станем прислушиваться к советам мудрых людей. Такой уж мы народ - готовы броситься в пекло за любым безродным, если тот пообещает справедливость в этом мире и райские сады  с гуриями в том. А на вопрос, а почему он взял на себя эту ношу, не сомневаясь ничуть в нашем невежестве, ответит, что видел вещий сон.
- Почему безродным?
- А какой мудрый народ отдаст своих лучших людей другому народу? Эта, казалось бы, простая истина, так и не стала для нас очевидной. Не любим мы слушаться своих мудрецов. От того и все наши беды.
 А Масуд оказался прав. Если бы только один имам пострадал. Сначала переловили всех его муридов, потом принялись за сочувствовавших, а затем совершенно безвинных. Одним из таких последних был, наверное, и отец Саиды. Не был он похож на врага власти, и тем более не мог быть абреком. А почему забрали – не знаю. Может кому – то чем - то не понравился и оклеветал Салавди.
Арест отца Саиды круто изменил жизнь его семьи. У них забрали лошадь и из трех коров -  двух лучших. Так и осталась Малика одна с Саидой и старой коровой, которая не протянула и полгода. Нашли в лесу мертвой. Околела от старости. Такие времена были. Мало кто осмеливался открыто поддержать оставшуюся без кормильца семью. Даже ребята, которые учились вместе с нами в одной школе, начали сторониться Саиды. Она ответила тем же.  Сколько я не пытался заговорить с ней, все без толку. Зайдет молча в класс, сядет за последнюю парту и молчит весь день. Со двора школы уходила последней и каждый раз прежде чем идти домой выходила на окраину села и долго смотрела на дорогу, по которой в безвестность увели отца.
Саида перестала ходить в школу. Каждый вечер перед закатом, ее можно было видеть все там же - на околице.  Я не выдержал больше и, когда она плелась обратно домой, вышел ей навстречу.
- Саида, почему не ходишь в школу?
- Зачем спрашиваешь об этом?
Не зная, что ответить, выпалил я.
- Уныло без тебя в классе.
- Но со мной же никто не разговаривает. Даже ты сторонишься меня. Ходишь за мной, наблюдаешь с далека.
- Я не чуждаюсь. Просто стесняюсь заговорить с тобой. Ты такая умная, а я читать толком не научился еще.
- А почему без меня скучно?
- Ты так красиво читаешь стихи. Да, я плохо понимаю русский язык, но твой голос всегда так завораживает.
- Ребята боятся разговаривать со мной, потому что арестовали моего отца, и теперь я дочь врага народа?
- Я не знаю, что такое враг народа.
- И я не знала, пока не забрали отца... Передай ребятам, я их понимаю и не обижаюсь на них. У пугливых - матери не плачут.
- Я никого не боюсь.
- Я знаю, Успа. Ты же был рядом с нами в тот страшный день, когда уводили отца. Мама часто вспоминает тебя и беспокоится.
- Передай своей матери, чтобы не говорила никому. Я тоже не сказал отцу, зная его крутой нрав. Придет время, сам отомщу.
- А почему ты тогда побежал за нами?
- Не знаю. Какая-то сила толкала в спину.
Саида улыбнулась. Я посмотрел на нее. В ее синих глазах вспыхнула молния, так ярко, что испепелила бы стену самого Зуль-Карнайна...
- Есть от него новости?
- Мама ходила в сельсовет. Ей сказали, что отец далеко на Севере в тюрьме на каком-то острове. И она должна радоваться, что он живой.
Я проводил ее до самой калитки и, только прощаясь, заметил, как из ее переношенной обуви выглядывают большие пальцы ног.
Вечером за ужином я поделился с матерью своим подозрением, почему Саида не ходит в школу. Мать, недолго думая,  ушла в свою комнату и вернулась с узелком.
- Отнеси ночью на порог Саиды. Тихо, так чтобы они не услышали и не увидели тебя. Я по походке этой девочки знаю, что она очень сильная характером и гордая. Она не примет наш подарок. А ты никоим образом не давай понять, что это ты их принес. Они, может, будут немного большие для ее ног, но девочки растут быстро. Платок забери с собой. Смотри, не оставляй его там.
Глубокой ночью я тихо пробрался во двор Саиды и положил у порога башмаки.
Но Саида не пришла в школу и на следующий день. Не пришла на второй, третий, четвертый...
Я попросил мать узнать в чем дело.
- Пойду к ним вечером в четверг с чепалгаш.  Проведаю Малику.  Давно ее не видела. Может, какие новости о Салавди?
Мать вернулась заплаканная. Оказалось, что когда Саида пришла к роднику за водой, ее забросали комьями грязи мальчики, а зачиншиком оказался наш одноклассник Булта.
В ту же ночь я отправился к нему домой.  Булта, хоть и был старше меня и здоровее, вышел не сразу. Пугливо озираясь по сторонам, застыл на пороге.
- Кто зовет?
- Ты хорошо знаешь кто. Подойди к калитке.
- Зачем ты меня вызвал? Время позднее. Можно было завтра поговорить.
- Завтра перед закатом я приду к роднику, и ты бросишь в меня комок грязи.
-  Зачем?
- Хочу посмотреть, какой ты храбрец. И позови туда всех, кто вчера был с тобой у родника. Пусть попробуют не прийти.
Перед закатом следующего дня я вышел к роднику, подождав, пока Саида придет за водой.
Извинившись перед девушками, столпившихся у родника, я взял из ручья комочек липкой глины, скатал ее в шарик и протянул Булте, стоявшему вместе с друзьями чуть поодаль. Булта молча взял у меня скатыш.
- Кинешь сейчас это в Саиду?- спросил я громко, чтобы слышали все.
- Как?
- Как в прошлый раз. С теми же словами.
Булта выронил глиняный комок себе под ноги. Я нарочно наклонился за ним. Булта испуганно отпрянул назад. Среди девушек раздался смех.
- Неужели ты подумал, что я стану тебя бить в присутствии девушек? - сказал я Булте с усмешкой. -  Кто – то из них сразу же бросит нам под ноги свой платок,  а завтра пойдут разговоры, что ты посмел  подраться со мной. Мне это надо?
Потом я обошел остальных. Те тоже отказались взять в руки скатыш.
- Такие мы герои? - едко заключил я, обводя взглядом всех.
 Саида, наполнив водой кувшин, молча прошла мимо нас.Я окликнул ее. Она не остановилась. Догнал ее у самой их калитки.
- Зачем ты заступаешься за меня?
- Я дал слово твоему отцу. И до того дня, пока он не вернется, я отвечаю за тебя перед Богом и людьми, если ты не против.
Саида испытующе посмотрела на меня, слегка наклонив голову.
- А когда он вернется? - спросила она меня.
- Тогда я свободен от своего слова, - ответил я.
- Значит, это ты принес мне башмаки! Заберешь их обратно!
- О каких башмаках ты говоришь? – ответил я с притворным удивлением.
- Те самые, что ты оставил ночью на веранде пять дней назад. Пробрался как вор в чужой двор, где живет одинокая женщина с дочерью, - твердо выговорила Саида. Но в ее словах не чувствовалось порицания.
Я растерянно пожал плечами, пытаясь делать вид, что не понимаю о чем речь.
- Посмотри мне в глаза, - сказала она, прищурившись. – Я же не маленькая, чтобы не понимать. Никому в нашем ауле нет до нас дела.
Я потупил голову, не зная, что ей ответить. Лгать я не умел, а если признаюсь, она сама  принесет башмаки обратно.
- Если не ты, то тогда почему боишься посмотреть мне в глаза?
Это избавляло меня от оправданий. Я взглянул на Саиду. Её прищурённые глаза вдруг открылись; откуда-то из их глубины вырвался молнией свет, обжигающий синим пламенем моё сердце.
- Хорошо. Поверю тебе. Будем считать, что их принес принц.
На следующее утро я подошел к дому Саиды. Навстречу вышла Малика.
- Позови Саиду, - сказал я.- Мы вместе пойдем в школу. Пусть она больше никого не боится. И ты не бойся, Малика.
Малика улыбнулась в ответ:
- Она ждет тебя с рассвета.
По дороге я спросил Саиду, кто это за парень со странным именем Принц. Она залилась звонким, с переливами, смехом. Это было первый раз с того дня, как арестовали отца.
- Есть такая сказка. Сын падишаха вернул бедной девушке туфельку, которую она уронила на балу. Хочешь - расскажу?
 Я с радостью согласился...
В класс мы зашли вместе. Наш учитель Шерип от удивления застыл с открытым ртом.
- Почему вы так опоздали? - спросил он нас строго.
- Саида рассказывала мне одну сказку.
Саида удивленно посмотрела на меня.
- Нельзя говорить неправду старшим, особенно человеку, который нас учит быть правильными, - ответил я на ее немой вопрос.
Учителю мой ответ понравился. Молча кивнул головой, чтобы мы расселись, но и пяти минут не прошло, как Саида неожиданно встала со своего места, прошла с поднятой головой между рядами парт и села рядом со мной.
Вашали вынул из мундштука окурок и вставил в него новую сигарету.
- Ты раньше курил самокрутку, - заметил я, - а теперь - английский лорд с мундштуком. Только мундштук они держат по - другому.
- А как это?
- Ты держишь его между указательным и средним пальцем, а лорды - правой рукой между большим и указательным.
- Это память о Вахе. Незадолго до своей болезни привез мне его из Москвы. Не нравилось ему, как я в его присутствии заворачиваю махорку в клочок газеты. Говорят, дорогая вещь, из чистого янтаря. Привез еще и костюм, но потребовал, чтобы не появлялся в его доме в обносках. Когда намекнул, что к костюму подошла бы и белая рубашка, сказал, купи сам. Мы съездили с Езирой на базар, купили именно ту рубашку, которую выбрала она.  Костюм висит в шкафу, а мундштук всегда ношу с собой. И держать его буду так, как мне удобно.
- Зря Ваха подарил его тебе. Теперь ты точно не бросишь курить. А пора бы.  Врачи говорят, что табак укорачивает жизнь.
- Дело не в табаке. Езира была моложе меня на двенадцать лет. Не курила, а видишь, как сложилось. Я сижу здесь с тобой, курю свой табак, а ее нет. Все мы умрем в назначенный час, и повод для этого давно определен.
- Может быть ты и прав. Я знал одну старушку в горном селе Аджарии. Ей было далеко за восемьдесят, а у нее всегда с собой  кисет с табаком и бумага для самокрутки. Правда, не газетная -специальная. А табак она выращивала дома, но только сорт не такой, как в нашем колхозе.
Вашали зажег сигарету. Сделав по привычке первую глубокую затяжку, снова погрузился в свои мысли. Мне нетерпелось узнать, что случилось дальше. Я слышал от отца о многих подвигах своего двоюродного брата, но те были истории из его взрослой жизни.
- А почему ты пошел разбираться Бултой и его компание один? - спросил я. - Что было бы, если они тебя побили перед девушками? Ведь ты же не справился бы со всеми?
Вашали ответил не сразу.
- Ты где слышал, что дворняжки напали на волка? Только самые жалкие трусы могут оскорбить беззащитную девушку, а разговор что с одним, что с сотней трусов не должен иметь для тебя разницы. Трусы больше думают о последствиях своих поступков. Запомни это навсегда.
- А что было дальше?
- Мы с Саидой вместе ходили в школу, а после уроков - к окраине села. Видя это, и наши ребята осмелели и начали с ней разговаривать. Даже Булта старался сгладить отношения.  Очень скоро Саида перестала чувствовать себя отчужденной. Она снова читала нам стихи.
А потом наступил тот самый проклятый день, когда нас посадили в товарные вагоны и увезли в Синюю Сибирь...
- Киргизия – это не Сибирь. Это Центральная Азия, - поправил я Вашали.
Он не обиделся.
-Все, что за Идал – рекой и делает человека несвободным, для нас и есть Сибирь. - уточнил он ровным голосом. - И если ты думаешь, что солнечная Киргизия и Казахстан для нас были раем,  ошибаешься. Голод и привыкание к новым местам дорого обошлись нашему народу. Людей косило тысячами. И не поддержи нас простые киргизы, казахи и узбеки, мало кто из нас выжил бы. Они и сами жили впроголодь, но делились с нами последним куском хлеба.
- Я видел, как однажды тетя Маржан во время прополки кукурузы растерла руками молодые ростки клевера и ела их, хотя были у нас хлеб и творог. Когда я спросил мать, зачем она это делает, объяснила, что это не отравит человека, если не переесть. А  научились этому там, в Киргизии...
- Да, люди в первые годы выживали, как могли. А есть клевер  было не так уж и отвратно, - подтвердил Вашали.
-  Я сам поискал потом в книгах и узнал, что есть и съедобный клевер. И из него можно делать даже салаты. Но когда увидел, как Маржан без единой гримасы на лице жует травяной шарик, моему удивлению не было границ.
 А что стало с Саидой и ее матерью?
-Нас посадили в разные эшелоны. Долгое время я ничего не знал  об их судьбе. Нам же в первые годы не разрешали выходить даже за пределы села. Кто нарушал запрет, того сразу отправляли на долгие годы в тюрьму. Случалось, расстреливали, если во время  комендантского часа человек оказывался за пределами аула. Но когда с войны начали возвращаться наши фронтовики, тяжелое ярмо власти стало слабеть. Последним вернулся Булта. Он быстро нашел общий язык с комендантом района. Люди потянулись к нему решать свои вопросы. И что удивительно, власть всегда шла ему навстречу. Больше всего людей волновали судьбы родственников и знакомых, разбросанных по разным уголкам Киргизии и Казахстана. Наши родственники и знакомые все были рядом. Многие - на кладбище. А просить Булту помочь разузнать судьбу Саиды и ее матери, мне не позволяло сердце.
 Когда запрет на передвижение сняли совсем, я в свободное от работы время стал пропадать на автобусной станции и железнодорожном вокзале, где расспрашивал у каждого чеченца и ингуша - не встречались ли они с одинокой женщиной с юной дочерью. Я обходил аулы, где, по их словам, могли быть Саида и Малика. Но каждый раз дорога приводила меня к незнакомым  людям. День за днем мои надежды таяли. Я было уже перестал надеяться на чудо. Меня все чаще навещала мысль, что они, наверное, умерли либо в дороге, либо от голода.
Но чудо все же случилось...
 Однажды моя мать вернулась из магазина и с радостью поведала мне, что видела на автобусной станции Саиду.
- Она узнала меня. Живут с матерью совсем рядом, в ауле Каррак, в доме киргиза Айтбека.  Он уступил им часть своего дома с отдельным входом, хотя у самого большая семья. Я сама не узнала бы её - выросла в такую красавицу. Спрашивала о тебе. Может, наведаешь их?
На следующий день я отправился в Каррак. Саиды не оказалось дома, а Малика узнала меня сразу.
- Она пошла с подругой Айсуль на колхозное поле собирать хлопок. Вернется только к закату. Подожди ее в доме.
 К чему скрывать, хотелось зайти, но не стал этого делать - не принято у нас, чеченцев и ингушей, заходить в дом одинокой женщины.
Толком не попрощавшись с Маликой, я направился домой, но какая - то сила развернула меня с полдороги обратно. Подходя к Каррак, спросил на ломанном киргизском языке встречную женщину, где найти Айсуль, дочь Айтбека. Она с трудом, но поняла меня и указала рукой куда идти.
Чем ближе я подходил к хлопковому полю, тем сильнее билось сердце, кружилась голова от мысли, что, наконец, увижу ту, о которой не переставал думать за все время нашей разлуки. Заметив женщин, собиравших вручную хлопок, окликнул Саиду по имени.
Прикрыв глаза одной рукой от солнца, держа другой фартук, набитый коробочками хлопка, Саида посмотрела в мою сторону и застыла как камень, разглядывая меня.
- Саида! - крикнул я.
- Вай, Дела! - отозвалась она, выпустив из рук фартук с хлопком. – Это ты?
- Да, это я, Саида!
Из глаз Саиды хлынули слезы. То ли от бессилия, то ли желая скрыть слезы, она медленно опустилась на колени и закрыла  ладонями лицо. Не понимая, что происходит, одна из девушек набросилась на меня.
- Кимге керек? Бул жерден кетт!!!  Что тебе надо? Уйди отсюда.
- Ал мени тепти, Айсуль. Ал мени тепти. (Он нашел меня, Айсуль. Он нашел меня) проговорила Саида сквозь плач.
Плакала она долго, обняв присевшую к ней подругу.
Растроганный слезами Саиды, я не знал, что делать, какими словами успокоить ее. Дав ей выплакаться, Айсуль предложила идти домой. Солнце клонилось к закату, и я должен был дотемна вернуться домой.
Айсуль, дочь Айтбека, оказалась доброй девушкой. Всю дорогу вперемешку на русском и киргизском старалась мне объяснить, как они с Саидой  по вечерам вязали шерстяные носки и раздавали их людям с надеждой, что Бог примет их садака и убережет ее отца и меня от смерти.
- У вас, киргизов, тоже такая примета? - спросил я Айсуль.
- Не слышала, но мне об этом рассказала Саида, когда попросила у меня достать овечью шерсть, - поделилась секретом она. - Я объяснила отцу просьбу Саиды. А растроганный Айтбек подарил нам целый тюк. Мы весь наш Каррак обули в вязаные носки. Аллах принял наш садака! - с улыбкой и гордостью заключила она.
А Саида всю дорогу молчала. Лишь только подойдя к калитке, тихо промолвила:
- Если ты вернулся, вернется и отец.
- Обязательно вернется! - подтвердил я…
Придя домой, узнал от матери, что родители Булты собираются послать к Малике сватов.
Я промолчал... Не верилось, что Саида согласится выйти замуж за Булту. Но не прошло много времени, как в наш двор залетела новость: Булта похитил Саиду. Если сказать, что земля разверзлась и небо раскололись, значит, ничего не сказать. Мне как - будто вырвали сердце...
- Распотрошу тебя, Булта, - выпалил я в ярости, выбегая на улицу.
Но резкий окрик матери вернул меня обратно в дом.
- Месть справедлива на холодную голову. Остудись. Ты не знаешь, как это произошло. Может быть, Саида сама предложила похитить ее.
На третий день во двор к нам зашла Айсуль. Она и рассказала, как мучили Саиду, добиваясь ее согласия через мать. В первый раз она поблагодарила сватов за проявленное уважение, но согласия не дала, попросив передать Булте, что не может позволить себе прийти в чужой дом в замызганном грязью платье. Услышав такое, сваты пожали плечами и ушли. Видимо, они подумали, что от долгого горя у девушки не все в порядке с головой - причем тут платье, когда ей предлагают такое родство!
 На второй день пришли новые люди. Эти в ярких красках описали, как Булта до сих пор раскаивается за свой глупый поступок в детстве. Настолько сильно, что даже на войне, как только вспомнит, начинал искать смерти: лез во весь рост на врага.  Саида и на этот раз заявила, что думать не стоит о замужестве, пока не вернется отец. В третий раз привели какого- то старика, объявившего себя дальним родственником Салавди. Он и уговорил Малику не противиться, так как по шариату и адату мать не имеет права принимать решение в таких случаях. Саида и в третий раз отказалась.
Но неожиданно объявившийся родственник стал упрекать мать, что они забыли своего отца, который томится в лагерях, и рассказал, как Булта лично поклялся в присутствии районного начальства, что добьется возвращения Салавди, а любой, кто помешает ему в этом, будет наказан.
Саида оставалась неумолимой. Она передала через мать, если он так раскаивается в нанесенной ей в детстве обиде и так уж жалеет их с матерью, что же ему мешает помочь нам без женитьбы?
На следующий день Булта на глазах Айсуль похитил Саиду, когда они возвращались с колхозного поля. Узнав о случившемся, Айтбек побежал к участковому и сообщил номер "Виллиса", в котором ее увезли. Участковый в ответ намекнул, что не нужно связываться с этими людьми, так как автомобиль принадлежит районному начальству.
Новость о том, что Саида стала женой Булты,  разлетелась по аулам района. Я молча сносил все домыслы и слухи, залетавшие в наш дом, пока в один из вечеров родственница матери не рассказала, как Булта на упреки людей, что разрушил счастье Саиды, чванливо заявил, что крепость принадлежит не тому, кто ее построил, а тому, кто ее завоюет.
Услышав это, я стал спешно одеваться, но мать одернула меня.
- Хочешь Саиду сделать вдовой? Поверь матери и наберись терпения. Никто не ушел и не уйдет от Божьего Суда.
- Я не собираюсь его убивать, - попытался я успокоить мать.
- Тогда тем более. Люди скажут, что ты подрался из - за чужой жены. Не забывай, что она законная жена Булты. Забудь Саиду навсегда. Теперь не ты отвечаешь за нее. Саида сама освободила тебя от твоего слова. И не порицай ее даже в мыслях. Какая же дочь не принесет себя в жертву ради отца?
Я не ослушался матери. Но не изведанная прежде странная горечь еще долгое время не покидала мое сердце.  Я старательно избегал встреч с Саидой, но и она не давала никому повода усомниться в ее благопристойности. Со временем, незаметно слабея, тяжелое чувство, мучавшее меня, прошло. В голове осталась только одна мысль - я был верен своему слову, данному ее отцу.
Прошло два года. Однажды погожим апрельским утром к нашему дому подъехал грузовик, из которой вылез пожилой человек в поношенном сером плаще.
- Зимаил в этом доме живет? - спросил он хриплым голосом.
- Он наш сосед.
- Проведи меня к ним, - попросил неожиданный гость.
 Зимаил не сразу, но все же узнал своего друга юности. Его можно было понять. Сгорбленная спина гостя, беззубый рот, костлявые мозолистые руки и глубокие шрамы на лбу и на щеках явно говорили о том, что почи вся его жизнь прошла в скитаниях по лагерям.
- Хелак, ты вернулся. Прости, не узнал сразу. Столько лет прошло... Глаза меня уже подводят, да и голос твой изменился.
Зимаил разрыдался, крепко обнимая друга.
- Заходим в дом.
Хелак, так звали гостя, наотрез отказался.
- Давай посидим на улице. Устал я от стен, а на улице тепло и дышится легко.
Дома, кроме Зимаила, не было никого.
- Сообрази нам покушать, - сказал он мне, усаживая Хелака на настил досок под большой развесистой грушей, росшей у самого дома.
Прежде чем сесть, Хелак попросил меня передать водителю грузовика, что задержится здесь, а он пусть спокойно закончит свои дела и заберет его на обратном пути домой.
Передав слова гостя, я зашел в наш дом.
- Куда ты? Мне тут помощник нужен. Видишь же, что у меня никого нет дома - крикнул мне вслед Зимаил.
- Скажу матери, чтобы приготовила покушать. Твоих же не будет до вечера - напомнил я в ответ.
- Не беспокой ее, я не голоден. Достаточно будет чая - отозвался Хелак все с таким же хриплым голосом.
Вернувшись во двор Зимаила, я присел поодаль на табуретку, чтобы не мешать их разговору, но быть готовым откликнуться на голос Зимаила.
- Я ищу Малику, жену Салавди. Она должна быть среди вас вместе с дочерью.  Если вам не трудно, пригласите их.
- Ты видел Салавди? - удивился Зимаил.
- Да. Мы были вместе.
- Ты слышал? - окликнул меня взволнованный неожиданной вестью Зимаил. - Пошли кого - нибудь за Саидой.
- Она замужем в нашем селе, а ее мать Малика живет в Карраке. Это недалеко от Аравана, - пояснил он гостю.
Отправив за Саидой подростка из дома напротив, я быстро вернулся на свою табуретку.
 - Я сидел в грозненской тюрьме и ожидал своей участи, когда Салавди завели в нашу камеру, - продолжил свой разговор Зимаил. -  Нас было много тогда, осужденных как политбандиты. Одних расстреляли, а меня, Салавди и еще двенадцать человек отправили  на остров Соловки в лагерь для политзаключенных. Хотя там было холодно и сыро, жить было не так тяжело. Меня с Салавди определили на ферму, где разводили кроликов на шкуры и мясо.  Через два года нас перекинули под Мурманск, в городок Медвежье, на строительство Беломорканала. Вскоре и там начались плановые расстрелы. Мы с Салавди ждали своей очереди. Но нас так же неожиданно вернули обратно на тот же остров.  За годы, пока мы отсутствовали, здесь изменилось многое. Бывший лагерь превратили в тюрьму особого назначения. Здесь уже не было прежних вольностей. Однажды нас погрузили на баржу. По окрикам солдат и начальства было понятно, что нас везут на расстрел. Но Бог опять спас нас. К причалу подъехал офицер и окликнул нас.
- Вы не на тот корабль сели. Ваш прибудет через восемь дней.
Восемь дней в ожидании корабля, на котором нас повезут на какой - то безлюдный остров и расстреляют, были самыми долгими для меня. Но я держался, видя спокойствие Салавди.
- Хелак, - успокаивал он меня каждый раз, когда я впадал в уныние. - Если нам было бы суждено сгинуть бесследно, мы бы сгинули еще там, в подвалах НКВД Грозного. Но Бог испытывает нас, чтобы мы узнали с тобой цену тех, кто дома молится за нас.
Салавди оказался прав. Нас посадили на пароход и с пересадками отправили в Воркуту. Был среди нас один русский политзек с запоминающей фамилией Васильков. Это потом мы узнали, что  своей жизнью обязаны ему.Его, как опытного инженера, переводили в Речлаг. Он убедил начальство, что мы будем ему нужны там как помощники. Был такой случай. Ночью к нам в барак запустили уголовников. Они попытались заколоть Василькова, но мы с Салавди заступились за него. Он отплатил за это - спас и нам жизни.
Салавди осталось сидеть еще три года. В последнее время ему сильно нездоровилось. Врачи определили силикоз. Эта шахтерская болезнь убивает человека не сразу,а очень долго и мучительно. Было бы хорошо, если его навестил  кто - то из родных. Больше всех он помнит свою дочь.
Вскоре прибежал подросток и сообщил, что Саиды и Булты нет дома. Будут только вечером.
- Говорят, при силикозе сильно помогает бараний курдюк и чеснок, а где их там, на Севере, достанешь? - сказал Хелак, прощаясь с нами. - Передайте это жене Салавди. Конечно, я хотел видеть их, но мне надо ехать. Слаб я еще здоровьем. Пусть меня найдут в Кесеке. Я объясню им, как добраться до Воркуты и найти Салавди. Если не найдется кому поехать, я отправлю кого – то из своих...
Весть о том, что нашелся отец Саиды, быстро разнеслась среди наших. Никто не остался равнодушным к выстраданному счастью Малики и ее дочери. Узнав, что Саида собирается в дорогу, люди приходили к ним не с пустыми руками. Кто - то принес мед, кто - то кукурузную муку и сущеное мясо.Услышав, что Саида ищет баранний жир для больного отца, Айтбек поехал в горы к знакому чабану и привез два больших курдюка. Айсуль же положила в мешок Саиды сушеные фрукты и дыню...
Как не просила Саида взять ее с собой, Булта остался непреклонным.
- Поеду один. Дорога дальняя. Мне, как фронтовику, власть не будет чинить препятствий. Ты не беспокойся, если меня долго не будет.
Вернулся Булта через месяц. Обрадовал Малику и Саиду, что с отцом все хорошо. Правда, приболел Салавди немного, поэтому пришлось задержаться, пока его не выпишут из больницы. С начальством лагеря поговорил, как надо. Обещали заботиться о нем. Осталось сидеть недолго.
Новость о том, что Булта проведал своего тестя, быстро разошлась среди одноаульцев. Особенно надрывались женщины.
-Вот каким должен быть зять! Не поленился и не побоялся отправиться в далекий путь. А Малика же оказалась умной: нашла для дочери достойного мужа. 
Меня эти слухи больше не приводили в ярость. После того, как я узнал, что Саида, согласилась на брак с Бултой, режущая боль в сердце немного стихла. Мы перестали видеться. Если случайно замечал ее на улице, заходил в ближайший двор.
Но в одно утро она окликнула меня, сворачивающего при виде ее на другую улицу. Я остановился. Подождал, пока подойдет.
- Мы нашли отца, - поделилась она своей радостью.
- Я слышал. Говорят, скоро вернется, - участливо ответил я.
- Да, три года осталось. Но после стольких лет это же не так много?
- Бог ответил на ваши молитвы. Главное он жив, - подчеркнул я, обрывая наш разговор.
- Я расскажу о тебе отцу, когда он вернется, - заверила она меня.
Я не хотел, чтобы нас увидели вместе. Сославшись на неотложные дела, быстро попрощался. Пройдя немного, посмотрел назад. Саида, ни разу не обернувшись, скрылась из виду. Вспомнились слова Булты: "Крепость принадлежит не тому, кто ее построил, а тому, кто ее завоевал."...
Но однажды, спустя много месяцев, как Булта вернулся из Воркуты, Саида неожиданно явилась к нам домой.
- Я собираюсь в дорогу. Айсуль конечно, присмотрит за моей матерью, но и ты наведывайся к Айтбек.  А если мне не суждено вернуться, не бросайте ее. Никого у нас с матерью нет, кроме вас.
Моя мать спросила ее, что случилось?
  Саида поведала, как днем раньше к ним приехал человек, который тоже сидел вместе с Салавди в тюрьме. Приезжий рассказал, что отец сильно расстроен, что жена с дочерью не отозвались на его просьбу приехать к нему.
- Но разве Булта не навестил его? - спросила мать.
- Нет, оказывается, его не пропустили. Эти места закрыты для простых людей, - сухо ответила Саида.
-Но он же не простой человек! С медалями ходит! - в сердцах воскликнул я.
Саида стыдливо промолчала в ответ.
- Но говорил же он, что навестил твоего отца? - напомнила мать с недоумением.
- Не хотел расстраивать нас, - все так же сухо ответила она, не желая продолжить разговор. - Не смог помочь и бывший его командир в Москве. Тогда генерал позвонил начальнику лагеря и разузнал через него все про моего отца.
- Но как ты, молодая женщина, сама выйдешь в такой далекий путь? И дадут ли тебе доехать, если героя войны не пустили? - не отставала мать.
- Приезжий объяснил мне, как добраться туда и к кому обратиться за помощью на месте.
- Поезжай с мужем. Не отправляйся в путь одна, - стала настаивать мать.
- Ради Аллаха, не говорите мне о нем больше, - выдавила из себя Саида.
Я посмотрел ей в глаза.В них не было света. Я понял, что она не верит ему.
Саида возвратилась домой через месяц, но не в дом Булты, а к матери.
Узнав об этом, Булта на третий день отправился к ним домой. Саида наотрез отказалась вернуться, требуя дать развод и навсегда забыть о ней.
Только вот Булта не унимался никак. Посылал одного за другим новых людей, но Саида оставалась непреклонной: в дом Булты она не вернется. Даже самые умильные увещевания объяснить хотя бы, в чем причина, оставались без ответа.
Тайна молчания Саиды вызывала у людей все новые и новые догадки, пока Булта однажды не объявил прилюдно, почему она отказывается вернуться в его дом. Он якобы разузнал, как его жена, возвращаясь домой, подсела в машину, и как эта машина потом по пути съехала с дороги.
Нашлись, кто поверил в это. От молодой женщины, отправившейся в далекий путь без мужчины рядом,можно было такое ожидать судачили они. Было невыносимо слышать эти сплетни. Я и нана не допускали , что Саида способна на бесчестье.
В один из вечеров, вернувшись домой с колхозного поля, я рассказал матери, как во время обеда в бригаде зашел разговор о ссоре Булты и Саиды.
- Я не стану больше этого терпеть. Найду Булту и заставлю его привести доказательства неверности Саиды.
- У тебя нет права лезть в чужую семью, - возразила мать. - Пройдет время, они сойдутся снова вместе, если, конечно, Булта не совершил подлость, которую нельзя простить.
- А ты сама веришь этим слухам? - спросил я мать.
- Конечно, нет. Бесчестная женщина ведет себя по – другому, не так, как Саида. Будь она такой, вернулась бы развеселая, наговорила бы кучу нежных слов мужу, - ответила мать.
 Когда откровения Булты дошли до Саиды, она, не долго думая, послала свою подругу Айсуль к Булте передать, что готова вернуться домой, пусть пришлет за ней старшего брата Хамада.
Хамад, с согласия Булты, отправился к Саиде. Она согласилась вернуться с условием, что переночует в доме Хамада, а к Булте зайдет вместе с ним и его женой утром. Хамад не возражал.
Утром они втроем зашли к Булте.
- Ваша, - обратилась Саида к Хамаду. - Ради бога прости меня за предстоящий разговор и разреши мне говорить с твоим братом начистоту.
Хамад насторожился.
- Саида, может быть вы сами между собой уладите? - предложил он примирительно.
- Без тебя разговор не получится , – спокойно ответила Саида.
Хамад молча присел на дощатые нары, предложив присесть и Саиде. Она отказалась. Булта же сел на табуретку боком к окну.
- Видят небеса, как я не хотела, чтобы мы оба стали предметом мерзких пересудов – обратилась Саида к Булте. - Когда ты пришел за мной в дом моей матери, я попросила тебя дать мне развод, не вдаваясь в причины моей просьбы. Тогда ты поинтересовался, добралась ли до отца?  Я не стала отвечать тебе и повторила свою просьбу не задавать мне вопросов. Знаешь почему? Я заметила тревогу в твоих глазах. Так бывает с теми, кто боится быть уличенным во лжи. А ты не унимался. Продолжал допытывать меня. Поняв, что ты не отстанешь, я ответила тебе, что и меня развернули с дороги. Только тогда ты успокоился. А теперь слушай внимательно в присутствии своего старшего брата. Я добралась до Воркуты. Никто меня по дороге не остановил, не расспрашивал, кто я, откуда и куда еду.
Хамад сначала удивленно посмотрел на брата, а потом спросил Саиду:
- Каким ты нашла Салавди?
- Не успела застать его в живых. Двух дней не хватило, - холодно ответила Саида.
- Как? Он умер? - воскликнул ошеломленный такой новостью Хамад.
- Долго и мучительно. От силикоза. 
- Тело нашла в морге?
- Нет там никаких моргов. Хоронят сразу на кладбище Юр – Шор.  С номерными табличками на деревянных колышках.
- Может, мы привезем тело домой?
- Я пыталась договориться. Не разрешили.
- Друг Булты попросит генерала из Москвы позвонить начальству лагеря.
- Нет там никаких телефонов. И генерала нет.
Хамад сурово уставился на брата.
- Что  скажешь?
Булта  стыдливо опустил голову.
 - Где ты был тогда больше месяца, если тебя, как ты говорил, не пропустили? - спросил Хамад своего брата.
Булта молчал.
- Я знаю, где ты был, - с досадой промолвил Хамад.
- И я знаю, - отрешенно проговорила в ответ Саида. – но, видит Бог, меня совсем не печалит, что это время он провел с другой женщиной. Ревность вселяется в пустые сердца, а мое было занято тоской по отцу с  того дня, как его увели, и не было ни одного дня, ни одной ночи, чтобы я не думала о нем, не ждала его возвращения все эти годы.
Одно только не понимаю, почему у тебя не хватило ума сначала навестить моего отца, а потом уже поехать спокойно к своей возлюбленной и пожить там, сколько пожелает твоя душа.  Я бы не стала ни о чем допытываться, простила бы, даже если признался бы в этом сам. 
Да, я солгала тебе и даже матери, что не смогла добраться до отца, что меня развернули с дороги обратно. Думала утаить от всех, как ты поступил с нами? Боялась, что мать не вынесет. Боялась людской молвы, ведь большей частью она жестока именно к невинным людям. Опозорилась бы сама, а ты слыл бы героем среди своих дружков. Я потому и попросила тебя по возвращению дать мне развод, чтобы не выставить тебя на посмешище.  У меня хватило бы терпения и сил, чтобы унести эту тайну в могилу.
Бог видит, Булта, что я также безмолвно была готова терпеть и твои сплетни о моей чести, пока они не дошли до моей матери. Ты не подумал, каково было ей слушать такое про единственную дочь, ради которой она отдала всю свою жизнь, лишив себя земного счастья?
 Ложь о бесчестии женщины нельзя опровергнуть одними отрицаниями поругаемой, если некому за него заступиться? Вот почему я решилась перешагнуть порог твоего дома. Не для того, чтобы смириться и забыть, что произошло. Нет! Я пришла спросить в присутствии свидетелей, почему ты так настойчиво присылал ко мне людей с просьбой вернуться, если я оказалась порочной? И что ты за мужчина, готовый простить мне измену, если я бы ее совершила? А я чиста перед Богом!
Булта растерянно заерзал на стуле.
- Я раскаиваюсь. Прости меня, - начал лепетать Булта.
- Не надо каяться и клясться, - оборвала его жестко Саида. - Нет в этом необходимости. Вижу, до тебя не доходит, что в этой истории есть не только мы с тобой. Ты поглумился и над моей матерью. Ведь она ждала своего мужа с такой преданностью... А вышло так, Булта, что мой отец ушел из жизни не почувствовав, что его тоска по жене и дочери была не напрасной, что мы его любили и ждали.
Я подала заявление в ЗАГС на развод. Не поленись зайти и подписать свое согласие, а брак наш по шариату ты расторг сам. Любой мулла тебе это объяснит. И еще. Ты женишься снова, но прежде подумай об одном. Любая девушка, выходя замуж, верит, что выходит замуж за мужчину!
- Будь ты проклят, - сказал Хамад своему брату. -  Уйди с моих глаз, пока я не убил тебя.
Булта понуро вышел из комнаты во двор.
- Саида, мне нечего тебе сказать, - сказал Хамад. -  Нет у меня после всего случившего права просить у тебя прощения. Свидетельствую перед тобой и Богом, что никогда не сомневался в тебе. Сегодня же я соберу людей и расскажу им всю правду, какая жестокая и горькая она не есть для нашей семьи.
- Да будет доволен тобой Всевышний, - ответила Саида. - Ты волен поступать так, как ты считаешь нужным. Мне же достаточно и нашего сегодняшнего разговора.
- Матери своей рассказала? - обреченно поинтересовался Хамад.
- Я не решалась, зная, что не выдержит, но твой брат не оставил выбора, - ответила Саида теперь уже бывшему своему деверю.
Вашали примолк, опять погружаясь в свои мысли.
- Ты рассказываешь как - будто сам присутствовал при этом разговоре, - заметил я Вашали.
- Нет. Я не был там. Жена Хамада Забурат была троюродной сестрой и подругой моей матери. Она и поведала ей всё.
-Теперь мне понятно, почему Александр Казбеги так высоко отзывался о чеченской женщине!
Вашали как – будто не расслышал меня. Ушел весь в себя. Видно было по его задумчивому взгляду, что прожитое и пережитое им, вновь просыпается болью в сердце. Я не стал торопить его продолжить свой рассказ.
- Кто это? – неожиданно спросил он меня. – И что он сказал о наших женщинах?
- Был такой грузинский писатель, Он написал в одном из своих рассказов, что чеченская женщина свободнее всех женщин и потому – честнее, и никогда не допустит непристойности, хотя имеет право свободно общаться с мужчинами...
На второй день пришла весть, что не стало Малики. Спустя несколько дней после ее похорон, я попросил мать приготовить комнату для Саиды.
- А что люди скажут?
- Добрые люди одобрят, а на пустозвонов нет управы. Пройдет время - все успокоятся. Найдут чем занять свои змеиные языки, а Саиду мой отец выдаст замуж. Она еще молода, красива. Кто не возьмет ее?!...
Подождав несколько дней, я с рассветом отправился в Каррак, чтобы успеть поговорить с Айтбеком, пока он не ушел на работу. Хотел поблагодарить его за заботу о Саиде и ее матери.
Айтбек рассказал, что Саида два дня назад попрощалась с ними и отправилась на вокзал.
- Куда именно? – спросил я Айтбека.
-Она не сказала. Поблагодарила нас. Сказала, что переезжает к родственнику в другой город.
Мир для меня продолжал рушиться. В слепой безысходности, забыв попрощаться с Айтбеком, я вышел на улицу.
Неожиданно Айсуль окликнула меня.
- Подожди. Она просила передать твоей матери узелок.
Я взял из рук Айсуль что – то мягкое, завернутое в бархат.
- Она и тебе ничего не сказала?
- Саида знала, что ты придешь за ней, и она не сможет отказать тебе. Попросила передать это твоей матери.
Придя домой рассказал, что произошло, и передал узелок.
- Что это? - удивленно спросила мать.
- Не знаю. Айсуль просила передать тебе.
Мать ножницами аккуратно перерезала шнур. В узелке были те самые башмаки, что в детстве я принес Саиде.
- Вай, Дела, - простонала мать и зарыдала, прижимая к груди башмаки.
Не выдержав ее плача, я вышел на улицу и до самого рассвета просидел на скамейке рядом с домом...
 
Когда мы вернулись из ссылки, я зашел во двор Салавди. Навстречу вышел седой старик. К моему удивлению, он хорошо говорил на чеченском языке. Пригласил меня в дом, но я не стал заходить.
- Это ваш дом? – спросил он меня.
Я промолчал в ответ.
 - Мы уже собрали свой скарб и ждем машину, но нам обещали ее выделить только через неделю. Если вы разрешите, мы стесним вас несколько дней. Нам хватит и одной комнаты.
Дом был ухожен. Гладкие глиняные стены были побелены, а чеченские узоры по углам выкрашены в красный цвет.
- Вы недавно его покрасили? - спросил я.
Да, - ответил старец. -  Как только узнали, что вы возвращаетесь домой, имам собрал глав семей и обязал дождаться вас и привести в порядок дома и сады. Мы не хотим, чтобы вы закрыли за нами двери. Мы уезжаем, но здесь остаются могилы наших отцов и матерей.
 - Но никто же не упрекнул бы вас.
- Я знаю вас, чеченцев, но есть Аллах, который не простит нам, пока не простите вы.
- Ты можешь не торопиться и даже остаться, - ответил я. - Хозяева этого дома не вернутся.
- Мой дом в Дагестане.  Нам разрешили вернуться в родной аул. А что стало с хозяевами этого дома?
- Отец умер в тюрьме, мать умерла в Киргизии. Что стало с дочерью, я не знаю. Никто не знает.
- Если ты пришел проведать этот дом, значит, они были для тебя не чужими.
- Мы выросли вместе с их дочерью. Она была мне названной сестрой.
-  Может, остались родственники?
- Зачем ты спрашиваешь?
- Я знал, что вы рано или поздно вернетесь на свои земли, и поэтому каждый год откладывал деньги за проживание в доме, пользование хлевом и землей в огороде, как полагается по шариату.  Я оставил бы деньги тебе. Вдруг дочь все - таки вернется.
- Стоит ли этого делать? Оставь их себе.
- Если бы у меня судьями были бы только люди, наверное, я так и поступил бы.
Я отказался взять деньги, и тогда аварец твердо заявил.
- Мне харам не нужен, и вижу, что ты тоже избегаешь его. Ты мне сказал, что отец с матерью умерли и неизвестно, что стало с дочерью. Будет лучше, если с твоего разрешения, раз ты назвал ее сестрой, мы сделаем садака по ним.
На следующий день мы купили на эти деньги у отъезжающих аварцев быков. На поляну, где мы разделывали туши для раздачи и варили в котлах мясо, пришли все: и наши, и чиркейцы. Никто не пришел с пустыми руками. Кто - то   принес хлеб, кто - то сахар. Помянули всех, кто умер на чужбине и похоронен здесь же на кладбище в наше отсутствие.
- Теперь я понимаю, почему каждый год к нам приезжает аварец из Чиркея, который жил в нашем доме...
 А Саиду ты так больше и не видел? - спросил я Вашали.
- Нет, не видел, - ответил он. - Но сердце мне подсказывает, что уехала навсегда в город, где похоронен ее отец.
-А почему ты не поехал за ней?
- Башмаки... Она вернула их моей матери, чтобы я не искал ее.
- Вашали. Ты же любил ее? Почему ты ее не умыкнул, когда Булта стал свататься к ней?
- Как я мог, если дал слово ее отцу, что буду ей братом, пока он не вернется?
- Ну а потом, когда Саида осталась без  отца и матери и развелась с Бултой? Почему ты хотел привести ее к себе домой как сестру? Ведь того, кому ты дал солово, уже не было в живых!
- Я никогда не был хозяином своего слова... Я был его рабом.
- А Езира знала Саиду?
- Нет. Не знала, но слышала о ней.
- А с чего у вас все началось?
- Как ты думаешь?
- Кто - то, наверное, сказал ей, что ты Саиду любил больше.
- Она сама так решила. Однажды, прибирая в доме, открыла сундук мой матери, чтобы проветрить на солнце ее вещи. Там она и нашла обернутые в бархат башмаки. Вот с них и началось все.
- А как после всего этого Булта собирался жить с вами в одном ауле.
- Они вскоре после этой истории куда – то уехали, но через пару лет приезжал Хамад. Продав на скорую руку свои дома, уехал обратно. По его словам, они неплохо устроились в Казахстане.
- Почему они не вернулись? Ты же не собирался  убивать Булту?
- Разве можно марать кинжал о крысу? Думаю, он испугался, что после развода с Саидой всплывет и другая его тайна. Оказывается, он не был на войне. Отсидел где – то в тылу у одной немолодой вдовушки, пока не кончилась война, а потом прибился к солдатам, возвращавшимся домой. Но об этом стало известно потом.
- А что стало с Масудом?
- Горит в аду. Где ему еще быть?
- Это понятно. Ты не отомстил ему?
- Не смог. Не подвернулся подходящий случай. Верю, что Бог приберег его от мести людей для своего Суда. Брошенный всеми, даже родственниками, сдох в постели, как и предрекла в тот жестокий день Малика.