Нерассказанная история

Там, за окном, за толстым, неровно отлитым стеклом лил дождь. Порой казалось, что стоит не слишком всматриваться, просто мазнуть взглядом и отвернуться – и поверить, что там, за этим толстым стеклом никого нет. Только дождь, недальний лес и низкое, затянутое свинцовыми тучами небо. Но так только казалось.
Волей-неволей глаз цеплялся за размытую картину, останавливался и до рези, до слез всматривался в непроницаемую стену мелкой мороси. Всматривался, чтобы увидеть его, темный высокий силуэт, застывший в придорожных кустах. Тогда воображение услужливо дорисовывало все остальное: мерзкая вонь мокрой псины, толстый длинный хвост нетерпеливо обхлестывает волосатые мускулистые ляжки, с длинных черных когтей стекает вода, зубы скалятся в белоснежной влажной улыбке и взгляд… Пронзительный, мертвый взгляд равнодушных глаз. О, этого не забыть никогда.
Нуф-Нуфа передернуло, и он отвернулся от окна. Внутри было тепло, даже жарко, так что он снял свою легкую синюю куртку с вышитой на спине белой ромашкой. Ниф-Ниф сидел за добротным, сколоченным из толстых наструганных досок столом и потягивал горячий глинтвейн, до сих пор пытаясь согреться. Да, ему досталось больше всех: передние копыта, в которых он держал глиняную чашку с напитком, до сих пор мелко дрожали, маленькие темные глаза лихорадочно блестели, блуждая мутным взглядом по небольшой комнате – лишь малой части Дома Наф-Нафа.
Он всегда называл его так: Дом. И с придыханием в конце. Наверное, он его даже боготворил… И самому Нуф-Нуфу казалось, что Дом очень старый, и стоял здесь целую вечность, защищая бедных маленьких поросят от превратностей окружающего мира. Но так только казалось: Дом строился… Нет, даже возникал, рождался на его глазах, обрастая стенами из дикого камня, крышей из темно-красной черепицы и слепыми окнами-глазами из мутного толстого стекла… Хижина Нуф-Нуфа по сравнению с ним была всего лишь жалким шалашом. Интересно, что с ним сейчас? Неужели постигла судьба соломенного жилища Ниф-Нифа? Невыносимо хотелось узнать, но еще невыносимее был страх, липкий ужас, что испытывал Нуф-Нуф каждый раз, глядя в окно Дома.
Наф-Наф в старой заношенной камуфляжной куртке сидел у камина и точил внушительную коллекцию ножей, разложенных перед ним. Чего там только не было: и многофункциональные «швейцарские», ловко распятые умелым копытом, и здоровенные армейские тесаки с пилообразной кромкой, и тонкие, но страшные трехгранные «свинорезы». А от камина до сих пор тянуло горелой шерстью. Тихо шелестел оселок, в который раз правя и без того идеальное лезвие.
- Он не ушел. – Нуф-Нуф первым нарушил затянувшееся молчание. – Почему он не уходит?!
В голосе поросенка на последней фразе прорезались истерические нотки.
Ниф-Ниф судорожно пожал плечами – шлейка детских подтяжек сползла с одного, отчего он казался мягким, безвольным и трусливым. Таким же, каким был на самом деле – напускная веселость и бесшабашность слетела с него в один миг, как только рухнул его соломенный дом.
- А кто его знает! – прогнусавил тонким голосом Ниф-Ниф. – Я волков раньше никогда не видел. Не видел… - повторил он и, давясь, глотнул обжигающе горячего глинтвейна.
- Есть он хочет, - процедил Наф-Наф, водя точильным камнем – шших-шших! – по лезвию «свинореза». – Очень хочет. Волк не успокоится, пока не съест нас всех, с потрохами.
- А мне казалось, что мы его напугали, - уныло протянул Нуф-Нуф. – Он же трусливый и глупый волк… Обычный волк!
- Обычный?! – неестественно удивился Наф-Наф и впервые за вечер прекратил полировать ножи. – Обычный?!!
Он поднялся с небольшого стула и проковылял к окну. Властно оттеснил Нуф-Нуфа и всмотрелся в пейзаж за окном.
- Обычный… - Он простучал копытом по подоконнику. – Обычных волков изгнали из окрестных земель лет двадцать назад. Последнего закололи еще при Красной Шапочке… Это не просто волк. Это – Волк.
- А в чем разница? – простодушно осведомился Ниф-Ниф, робко улыбаясь.
- Разница? – Наф-Наф оскалился в плотоядной ухмылке. – Я расскажу в чем разница…
Он вернулся к камину и поворошил угли кривой чугунной кочергой. В комнате завоняло сильнее, огонь отбрасывал на блестящую от пота мордашку Наф-Нафа багровые блики, и видно было, что он корчит жуткие демонские лица.
- Мой дед был старым хряком и происходил не из этих земель. Кажется, он был откуда-то с севера, из Серых гор… Старый и большой, что лесной вепрь, свин. Страшный – я его боялся до дрожи. Однажды перед смертью он позвал меня. Как сейчас помню: кровать продавилась почти до пола, а ней разместилась огромная туша с пятаком, что седенье этого табурета. Тогда мне казалось, что ничего страшнее уже нет. Вот тогда он и рассказал мне историю, которую скрывал всю свою жизнь. Решил, старый свин, исповедоваться! Было это давно, в пору его молодости. Однажды, холодной и ранней зимой в его селение пришел Зверь. Волк – Великий Серый, как он его называл. Древний демон, проснувшийся от голода. И он его видел, как меня! Огромный, выше любого вепря, больше медведя. Он приходил каждую ночь и ел, ел, пока из всей деревни не остался только мой дед. И тогда Он пришел снова. – Наф-Наф замолчал, ворочая кочергой раскаленные угли, словно надеялся в них что-то отыскать. – В этом эпизоде у моего деда не было конкретных фактов: он мямлил и скулил. Но одно я понял точно: Великий Серый хотел, чтобы о нем знали и его помнили. И дед мой пронес эту память через всю жизнь, как и метку, которой наградил его Волк: три параллельных шрама на спине. Таких огромных, что ни один волк оставить не мог. Только – Великий Серый!
- Так ты думаешь, - Нуф-Нуф говорил медленно, словно подбирал слова, - что это и есть Великий Серый? – Он кивнул в сторону окна.
- Не знаю, - тяжко вздохнул Наф-Наф. – Ничего не знаю, но то, что этот волк не так прост, я уверен. Ладно.
Он поднялся и вышел. Однако, вскоре вернулся с парой соломенных тюфяков. Кинув их на пол, он сказал:
- Будете ночевать в этой комнате. Следите за огнем и по Дому особо не ходите – вы все-таки в гостях.
Нуф-Нуф, поддавшись порыву, остановил Наф-Нафа, положил ему свое копыто на плечо:
- Спасибо тебе. Мы у тебя в долгу.
Наф-Наф равнодушно пожал плечами.
- Сочтемся уж.

***

На столе – том самом столе из зеленого дерева, за которым бедняга Ниф-Ниф пил свой проклятый глинтвейн – лежал мешок овсянки, стоял небольшой жбан с маслом и валялось несколько сморщенных яблок.
- И это все?! – с испуганным удивлением пробормотал Ниф-Ниф. И тут же обиженно проныл: - Я овсянку не е-е-ем!
Он потянулся за одним из яблок, каждое из которых в лучшие времена не удостоилось и косого взгляда от разборчивого поросенка. И тут же схлопотал по копыту от Наф-Нафа.
- Это все! – угрюмо сказал он и положил продукты в плетеный туесок. – Хватит дня на три, если экономить – четыре-пять. Потом… Не знаю.
- Значит, будем экономить – глядишь, и волк уйдет. Ему тоже есть что-то надо, - веско заметил Нуф-Нуф.
- Уйдет?! Хе-хе! – с ухмылкой Наф-Наф покачал головой. – Посмотрим. Если экономить, то ладно – каждому поровну.
- Но я не ем овсянку! – вновь захныкал Ниф-Ниф. – Давайте, мне яблоки, а вам овсянку. А масла – пополам. С глинтвейном хорошо заходит…
- Будешь есть овсянку! – рыкнул Наф-Наф. Голос его резал, как непальский кукри, что торчал у него за поясом. – И яблоки твои паршивые, но как все. Понял?!
Ниф-Ниф скукожился, словно от удара, сдавленно что-то хмыкнул и кивнул, дрожа всем телом.
За последние дни Наф-Наф становился все резче и грубее, и Ниф-Нифу не раз доставалось от него. Однажды, Нуф-Нуф едва успел оттащить Наф-Нафа с кочергой, зажатой в копыте, которой он чуть не огрел сжавшегося Ниф-Нифа.
- Будем экономить, - кивнул Нуф-Нуф. – Подождем, не может же он ждать так долго…
- Не может, - эхом повторил Наф-Наф, выглядывая в окно.

***

За окном падал первый снег, оседал невесомым пока одеялом на замерзшую землю, скукожившиеся неопавшие листья яблони неподалеку от дома, на тонкие ветки аккуратно постриженных кустов, росших вдоль дороги ко входной двери… На высокую черную фигуру, застывшую у леса.
- Не уходит.
Ниф-Ниф вылизывал тарелку с овсянкой с таким энтузиазмом, словно от нее зависела его жизнь. Что, в общем-то, было недалеко от правды. Поросенок поканючил первые дни, но вскоре стал уплетать кашу за обе щеки активнее Нуф-Нуфа и Наф-Нафа вместе взятых.
Нуф-Нуф, глядя на объедающегося поросенка, невольно испытал что-то, похожее на отвращение и даже – презрение. Только чудом ему удалось сдержаться и не выбить тарелку из лап Ниф-Нифа. За те несколько дней, что им довелось провести вместе, он успел изрядно надоесть всем своим нытьем и воровством. Однажды, Наф-Наф все-таки побил Ниф-Нифа, после чего тот был тише воды, ниже травы пару дней, отсвечивал только синяком под правым глазом. Нуф-Нуфу было трудно признаться самому себе, но испытал нечто вроде злого удовлетворения, дав волю копытам Наф-Нафа.
Экзекуция не повторялась, однако, и Ниф-Ниф не спешил начинать свои подлости сначала. Может быть, от того, что все, что можно было съесть, было уже съедено.
- Я есть хочу! – прохныкал Ниф-Ниф, закончив с овсянкой, но тут же скуксился, взглянув на мрачного Наф-Нафа, правящего щербатый пчак из своей обширной коллекции.
- Не уходит, - безразличным тоном согласился Наф-Наф. И покосился откровенно злобным взглядом на Ниф-Нифа. Было в нем что-то эдакое, словно смотрел он не живого поросенка, а на… Нуф-Нуф сглотнул: нет, показалось.
Наф продолжил:
- Еда закончилась. Продержались мы шесть дней. Говорят, что без еды поросенок может продержаться месяц. А, Ниф-Ниф, продержимся мы месяц без еды?! – закончил он со злой ухмылкой.
Ниф-Ниф сморщился, на розовом пятачке повисла одинокая слеза.
- Я е-е-есть хо-о-очу! – прогнусавил он, затравленно озираясь на Наф-Нафа.
- Вот и я говорю, что нет! – почти весело закончил тот.
Наф-Наф поднялся со своего излюбленного стула, обитого овчиной. Нож в его лапе сверкал в свете керосинки, бликовал желтым зайчиком на стену. Скептически оглядев его, поросенок удовлетворенно засунул его за широкий кожаный ремень, рядом с тяжелым кукри.
- Не протянем мы месяц. Если не мы, так милый Ниф-Ниф съест нас всех. Овсянки для него явно было мало! А, Ниф-Ниф, чего молчишь?!
Ниф-Ниф что-то промычал в ответ. Что именно – Нуф-Нуф не понял, но явно что-то оправдательное.
Во всем был прав Наф-Наф. Так прав, что Нуф-Нуф его возненавидел. Всегда расчетливый поросенок был прав, что раньше, что сейчас… А сейчас, как никогда.
Страх со временем отошел, только ныл, словно гнилой зуб, где-то внутри. Но стоило посмотреть в окно, он возвращался во всей своей силой. Но теперь он не парализовал, а делал разум четче, каждую мысль ярче, словно картинку в детской книжке. И сейчас Нуф-Нуф соображал ясно, как никогда.
- Я знаю, что мы будем делать! – он хлопнул копытом по столу.
- Ну, - кивнул ему Наф-Наф, разглядывая его удивленно и чуточку пренебрежительно.
Ниф-Ниф глядел с такой детской надеждой, что Нуф-Нуф на мгновение смутился, но только на мгновение.
- В моем  доме остался тайник с сушеными овощами и фруктами – собирал его на зиму. Запас на черный день – мало ли…
- Уважаю, - хмыкнул, улыбаясь, Наф-Наф. – И что дальше? Дом-то твой хворостяной уже давно того… Как и тайник.
- Нет. – Теперь настал черед улыбаться Нуф-Нуфа. – Я закопал его под землю. Даже если дом разрушен, то это не значит, что тайник потерян.
- Ладно, - неожиданно легко согласился Наф-Наф. – Тогда другой вопрос: кто отправится наружу, за твоим тайником? Неужели наш общий друг, храбрейший из храбрых Ниф-Ниф?
Ниф-Ниф вздрогнул словно от удара и умоляюще посмотрел на Нуф-Нуфа.
Морда Нуф-Нуфа закаменела, только слегка подрагивал пятачок, да гуляли желваки на висках. Он поднялся, оправил изрядно перепачканную одежду, медленно и четко произнес:
- Я пойду сам.
Наф-Наф тоже встал и пристально посмотрел на Нуф-Нуфа. Хмыкнул уважительно.
Он снова выглянул в окно. Снаружи сгущались сумерки, но Волк все еще был там, у леса. Порой он, конечно, исчезал, но ненадолго, чтобы поросята успели расслабиться.
- Ладно, мой храбрый друг. Но позволь мне помочь тебе. Во-первых, лучше всего отправляться ночью: больше шансов проскользнуть незамеченным. Во-вторых, я предусмотрел и черный ход…

***

Нуф-Нуф перелез через невысокую ограду, окружавшую Дом Наф-Нафа, и замер, вслушиваясь в темноту. Казалось, было слышно, как шуршит снег, падая на землю. Шумел голыми кронами лес, словно тихо вздыхал в зимнем сне. И больше ничего: ни хрустнет ветка, ни донесется шумное хриплое дыхание. Может быть, и удалось проскользнуть незамеченным…
Хижина Нуф-Нуфа находилась совсем недалеко, но и этого расстояния хватало для полноценной паники: поросенок держался лишь на одной силе воли. Он каждую секунду он ожидал услышать тяжелые шаги за спиной и грозное рычание перед тем, как острые влажные клыки сомкнутся на его нежной шее.
Сомкнуться… Придёт же в голову такое! Нуф-Нуф тряхнул головой и припустил параллельно тропинке – по ней самой не советовал идти Наф-Наф. Что ж, после всего сделанного, к его мнению стоит прислушиваться.
Лес, холодный, темный и мертвый сомкнул свои густые кроны над ним, лишь сквозь скрюченные ветви просвечивал узкий серп молодой луны. Освещения немного, но вполне достаточно, чтобы сориентироваться в знакомом, как свои четыре копыта лесу. Вот и дом, почти не пострадал. Стоит себе, дожидается хозяина.
Нет, не дожидается. От дома остались лишь стены из прутьев и тонких веток. Крыша из жухлой листвы провалилась вовнутрь, засыпав все вокруг, дверь вынесли, а внутри царил страшный бардак. Нуф-Нуф немного постоял перед входом, со скорбным вздохом стянул со спины плетеный туесок и принялся за работу, разгребая хворост и наваленные листья, уже прикрытые знатным слоем свежего снега.
Работалось легко и споро, только передние лапы немели от холода, и, время от времени, Нуф-Нуф прятал их подмышками и нервозно приплясывал на месте, дожидаясь, когда отмерзнут его копыта. Согревшись, он снова принимался за работу.
Он и думать забыл про страх. Неожиданно для себя он даже начал напевать. Легкую, запоминающуюся мелодию и веселые, самодовольные слова:
- Нам не страшен серый волк,
Серый волк, серый волк!
Где ты ходишь, глупый волк,
Старый волк, страшный волк?..
Он так и не услышал тяжелые шаги позади себя, не почувствовал теплое гнилостное дыхание на своей шее. Нуф-Нуф продолжал работать. Работать до тех пор, пока толком не промерзшая земля не полетела в стороны комьями, открывая небольшую яму в углу дома.
Копыто стукнулось об что-то с металлическим звоном. Нуф-Нуф лихорадочно раскидал землю, и в свете луны показался жестяной сундук, в котором юный поросенок обычно складывал различные вещи. В последний раз он загрузил его сушеными яблоками и грушами, морковкой и свеклой, а также кинул пакет соли – Нуф-Нуф любил соль и не представлял себе зимовки без нее.
Он нащупал щеколду на боку и щелчком приоткрыл его, откинул крышку. И замер. Глупая улыбка медленно сползла с его мордашки, он опустил копыто вовнутрь и провел им по голой металлической поверхности, словно надеялся, что где-то завалялось хоть одно, самое маленькое яблоко. Хоть одно…
Тяжкий скрежет когтями по дереву заставил его забыть обо всем. Страх обрушился удушливой волной, но теперь это был иной страх – освобождающий, мобилизующий. Нуф-Нуф рванул с места, головой проломил хлипкую стену и бросился прочь, ломанувшись прямо сквозь подлесок. Позади ухало, грохотало и топало. Жуткий замогильный вой разорвал тишину ночи, и Нуф-Нуф заплакал. Он бежал и плакал. Слезы замерзали на его щеках, оставляя длинные блестящие дорожки, что трескались, крошили нежную кожу, и, казалось, Нуф-Нуф плакал кровью.
Очнулся он уже в объятиях Наф-Нафа. Тот гладил его по голове, а Нуф-Нуф всхлипывал у него на плече.
- Волк там! Он бежал за мной! Он хотел меня съесть! Он хотел…
- Все хорошо, успокойся, - успокаивал его Наф-Наф. – Он тебя не достанет, все хорошо.
Только когда Нуф-Нуф прекратил истерику, он усадил его на стул, дал воды.
Лапы у Нуф-Нуфа дрожали: только теперь он понимал, что пережил Ниф-Ниф.
Наф-Наф присел напротив и пристально заглянул в лицо поросенку.
- Ну что? – и все-таки уточнил: - Я про тайник.
Нуф-Нуф поднял заплаканные глаза.
- Ничего. Пусто. Волк забрал все, он словно ждал нас. Ждал меня…
Наф-Наф поднялся, зашагал по комнате. В углу тихо всхлипывал Ниф-Ниф: он опять хотел есть. Он уже все время хотел есть. Но последнюю овсянку они доели утром. Остановившись, Наф-Наф поправил сползающий кукри и сумрачным взглядом посмотрел в огонь.
- Делать нечего, подождем.
***

Через неделю голодовки все смотрели друг на друга волком, если не валялись на полу в беспамятстве. Как Ниф-Ниф. Он только и делал, что хныкал, прося кушать. Протяжно так, жалобно, за что не раз получал по ребрам от Наф-Нафа. Нуф-Нуф только сидел и смотрел – ни жалости, ни презрения, ничего. Только пустота внутри и вокруг. А проклятый Волк все еще был там, маячил за окном.
Снегу навалило немало: дорога, маленькие кусты и даже резная Наф-Нафа ограда скрылись под ослепительно белым одеялом. Иногда солнце, редкое, зимнее солнце проглядывало сквозь завесу туч и казалось, что все вокруг усыпано мелкими сверкающими бриллиантами. Было даже красиво, если бы до этой красоты было кому-то дело. Всех заботил только свой желудок, хотя со временем голод и приутих. В первый день Ниф-Нифа едва оттащили от двери – он все твердил, что там где-то есть еда. Бедняга почти лишился разума, а за неделю съехал практически в половину, одежда – милые детские штаны, рубашка из мягкого белого ситца висели на нем мешком. Нуф-Нуф выглядел, наверное, не лучше: по крайней мере, в обратном он убедиться не мог, ведь в Доме не было зеркал.
Наф-Наф же зарос дикой черной щетиной и порой пугал больше, чем Волк за окном. Особенно, когда точил свои ножи. Вот и сейчас он сидел у притухшего, отсвечивающего кровавым багрянцем тлеющих углей камином и водил по своему поясу из толстой шершавой кожи огромным тридцатисантиметровым боуи, монструозным в копытах поросенка, но, почему-то, он совершенно не казался смешным. А вот страшным – да. И мрачная сосредоточенная физиономия Наф-Нафа только способствовала этому…
- Не уходит… - в который раз сказал, а вернее просто выдохнул вместе с облаком пара Нуф-Нуф. Он уже устал повторять день изо дня одну и ту же фразу, однако, почему-то казалось, что он просто обязан это говорить.
Вжик-вжик! – скользил по коже огромный нож. Вжик-вжик! – хмурился Наф-Наф и иногда проверял копытом заточку. Вжик-вжик! – и каждый раз он оставался недовольным.
Нуф-Нуфа уже начинали порядком раздражать все эти ножи: кабары и финки, навахи и балисонги… Но он молчал, потому что в последнее время Наф-Наф пугал его, а то, как ловко он обращался со всем своим колюще-режущим арсеналом, внушало невольный, почти священный трепет.
- Не уходит, - с каким-то мрачным удовлетворением повторил Наф-Наф, продолжая полировать свой боуи. – Не уходит, а значит и у нас не останется выбора.
Он отложил нож и ремень в сторону и подошел к окну: худой, небритый и грозный. Даже Ниф-Ниф перестал хныкать, забившись в свой угол. Только настороженно блестели глаза с красной сеткой лопнувших капилляров.
- Что ты имеешь в виду? – сказал Нуф-Нуф, настороженно глядя на Наф-Нафа.
- Сколько мы продержимся, Нуф-Нуф, а? Неделю, две – потом будет только хуже. Волк никуда не уйдет: видать, решил нас взять измором. – Наф-Наф говорил, тяжело роняя слова.
- И что ты предлагаешь? – выдавил из себя мрачный Нуф-Нуф.
- Предлагаю? – Наф-Наф. – Скорее всего, тебе это совсем не понравится…
- Что, что?! – загнусавил Ниф-Ниф из своего угла. Сполз со своего насеста и мелкими шагами засеменил к Наф-Нафу. – Еда, да? Еда – это хорошо? Еда – это очень хорошо? Еще немного овсянки!..
- Нет, мой голодный друг. – Наф покачал головой. – Совсем не овсянки… Я слышал, как те, кто пытался выжить в заснеженном лесу, заблудившиеся бедняги пускались на крайности… Они жертвовали одним из них, жертвовали, чтобы остальные могли выжить, протянуть до оттепели. С теплом уйдет и Волк…
- О чем это ты? – все-таки выдавил из себя Нуф-Нуф, но уже догадывался, к чему ведет хозяин Дома.
Молчал и Ниф-Ниф, настороженно следя за движениями Наф-Нафа. Тот запустил руку в карман своей объемистой камуфлированной куртки и вытащил что-то, зажатое в кулаке.
- У меня в лапе ваш жребий. Решайте между собой, кто из вас кто.
- А ты? – напряженно выдохнул Нуф-Нуф.
- А я… - Наф-Наф улыбнулся, и в его вторую лапу птичкой взлетел страшный боуи. Сверкнул изогнутой «щукой». – А я хозяин Дома. И я устанавливаю правила. Берите жребий, я сказал.
Первым протянул дрожащее копыто Ниф-Ниф. Наф-Наф выронил в него нечто маленькое и круглое. Вторым – мрачный Нуф-Нуф. Он верил, что Наф-Наф не преминет воспользоваться своим клинком. Можно было попробовать оттолкнуть Наф-Нафа, дотянуться до узкого, хищно поблескивающего танто с черной вязью узоров на узком клинке, висящий на стене. Но можно только попробовать: Наф-Наф и раньше был сильнее Нуф-Нуфа, и с ножами обращался куда ловчее.
В лапу упал выбеленный деревянный кругляшок. Пустой. Нуф-Нуф судорожно выдохнул.
- О, - весело взвизгнул над ухом Ниф-Ниф, - у тебя пустой, а у меня крестик! Я выиграл, да?!
- Крест значит – мясо, - ласково улыбнулся Наф-Наф. – Да, мой вкусный друг, ты выиграл…
Ниф-Ниф страшно побледнел. Нуф-Нуф вскочил, выронил маленькую деревяшку.
- Так нельзя, Наф-Наф! Это дикость…
Последним, что он услышал, был истошный визг Ниф-Нифа. А затем ему на затылок опустилась тяжелая рукоять боуи.

***

Страшно болела голова. Перед взором плыли алые круги, отчего Нуф-Нуф не сразу разглядел беленый потолок и клок паутины, висящий в углу. А когда разглядел, то совсем не сразу сообразил, где находится.
Он сел на лавку, на которой лежал. Кто-то его укрыл шерстяным одеялом в красно-коричневую клетку, а на пульсирующий от боли затылок положил высохшую уже тряпку. Перед ним на столе в деревянной тарелке лежало ароматное белое и волокнистое, несколько крупных кусков. У камина виднелась пятнистая спина Наф-Нафа. Он, склонившись, подбрасывал в огонь маленькие паленья.
Наф-Наф обернулся на скрип лавки. Улыбнулся. Он был гладко выбрит, и пухлые щеки отливали фиолетовым.
- А, проснулся! Вот, хорошо. Покушай – это поможет.
Мозги работали со скрипом, но запаха рот мигом наполнился слюной. Пища разваливалась прямо во рту, наполняя его невиданным вкусом. Нуф-Нуф и не заметил, как в один миг опустошил тарелку. Он хотел еще, но решил пока остановиться: желудок, привыкший к вынужденной голодовке, начинал недовольно бурчать. Голод…
В голове словно что-то щелчком встало на место. Нуф-Нуф внимательно оглядел комнату: кроме него и Наф-Нафа в ней никого не было. А где…
- А где Ниф-Ниф?
Наф-Наф отряхнул руки от древесной пыли, выпрямился. Обернулся.
- Наш юный друг? Что ж, на него выпал жребий и теперь он – наше спасение. Волк-то до сих пор на месте.
Нуф-Нуф выглянул в окно. Снегу намело еще больше, за стеклом тонко подвывала пурга, и сквозь полупрозрачные струи снега, расшвыриваемого ветром, проглядывал край луны и высокий черный силуэт у леса. Волк все еще ждал. И тишина – не слышно было, как снег шуршит о деревянные ставни. Не слышно ничего.
И подвывала совсем не пурга. Звук доносился откуда-то изнутри Дома.
- Где Ниф-Ниф?! – твердо повторил Нуф-Нуф и поднялся. Голова закружилась, но он устоял, ухватившись за край стола.
- Не надо, Нуф-Нуф. – Наф-Наф покачал головой. – Я думаю, тебе не понравится.
- Где Ниф-Ниф? Что ты с ним сделал?!
- Я сделал?! – удивленно вытаращился Наф-Наф. – Спроси лучше, что ты с ним сделал! – Он ткнул в сторону Нуф-Нуфа непонятно откуда взявшейся навахой. – Ты только что съел кусочек своего милого Ниф-Нифа.
И тут Нуф-Нуфа с шумом вывернуло. Он сгорбился, и его рвало до тех пор, пока мясо не вышло полностью. От образовавшейся лужи несло кислятиной.
- Ну вот, - печально вздохнул Наф-Наф. – Испачкал. Будешь сам убирать! – он снова обвиняюще взмахнул уже раскрытой навахой. – Ой!
Наф-Наф словно впервые ее увидел. С щелчком вернув лезвие в исходное положение, он сунул нож во внутренний карман. На поясе у него висели кукри и пчак.
- Ладно, пойдем я тебя к нему провожу. А то ж не успокоишься…
- Он… он… - Нуф-Нуф начинал задыхаться, - жив?
- А то ж. Нам жить еще больше двух месяцев, а ледника у меня нету. Надо же как-то мясо сохранять, а то испортиться. В живом виде оно будет долго храниться…

***

Голый Ниф-Ниф лежал на широком столе, его лапы были привязаны к столешнице черными кожаными ремнями. Рот был заткнут круглым кляпом. Поросенок ворочался, закатывал глаза и тоненько постанывал. Правая нога его… Ниже колена у него ничего не было, только обрубок, аккуратно забинтованный. Наф-Наф погладил его по мокрому вспотевшему лбу. Рядом, на никелированном хирургическом столе лежали инструменты: скальпель, пила с мелкими зубьями, зажимы и щипцы.
А вокруг все было заставлено белыми медицинскими шкафами, забитыми лекарствами, книгами, какими-то склянками и банками. Стояли штативы для капельниц и свисали мотки резиновых жгутов и ремней. В углу, на письменном столе лежал большой шприц с металлическим поршнем, загнанным до упора, и висел на крючке медицинский халат и серый резиновый фартук.
- Я читал книги и учился. – Наф-Наф провел кончиком копыта по своему медицинскому инвентарю. – Все сделано аккуратно – наш милый, вкусный Ниф-Ниф протянет еще немало, даже если регулярно буду отрезать от него по кусочку. Мяса пока еще на нем много, до жизненно важных органов мы доберемся нескоро. Вот, до конца зимы протянем.
Нуф-Нуф глядел и молчал. Ему почему-то было стыдно. Стыдно за свое бездействие, за то, что ему понравилось мясо. Ему было стыдно, но он стоял и просто смотрел. Наконец, Нуф-Нуф выдавил из себя, единственное, что пришло в голову:
- Ему больно?
- Не думаю, - Наф-Наф мотнул головой. – Я накачал его морфием. Скорее ему даже приятно…
- Почему ты заткнул ему рот? Крика испугался? – Нуф-Нуфа охватило иррациональное стремление задеть Наф-Нафа, поймать на слабости.
Тот лишь коротко покачал головой.
- Нет. Под наркотиками он начал бредить, болтать что-то о Великом Сером… Ну, и прочий бред. Видать, припомнил мой рассказ. Всякое случается с теми, кто грезит под морфием…
Дрожащая лапа легла на судорожно вздымающуюся и опадающую грудь Ниф-Нифа, и тихий, едва слышный голос прошептал:
- Прости…
- Ему прощать тебя не за что, - качнул головой Наф-Наф, вытирая проспиртованной ваткой скальпели и пилы. – Он – необходимая жертва. Хоть раз в жизни стал на что-то полезен. Он должен радоваться, что поможет спастись своим товарищем. Ведь так, Ниф-Ниф?
Ниф-Ниф что-то промычал сквозь кляп, замотал головой, словно в припадке. Наф-Наф улыбнулся и похлопал его по щеке.
- Да-да, я вижу, что ты рад. – Он натянул латексные перчатки, взял в руки скальпель и примерился к толстому бедру Ниф-Нифа. Обернулся, словно впервые увидел Нуф-Нуфа. – Ты будешь мне ассистировать? Если нет, так иди отсюда, не мешай!

***

Нуф-Нуф сидел у окна вот уже второй день, молчал и доедал жареный окорок, бывший когда-то частью Ниф-Нифа. Он думал – мысль его приобрела отточенность и остроту стилета, да и само занятие «думать» было приятным. Хотя бы это отвлекало от того, что подавал на обед веселый Наф-Наф.
Он сам опять ковырялся у камина, пытаясь его разжечь. За ночь навалило снегу, да так, что дымоход забился, а Наф-Наф пытался длинным железным прутом расковырять ледяную пробку. Получалось не очень хорошо. Наф-Наф отложил прут, присел и утер вспотевшую мордочку.
- Все смотришь?
Нуф-Нуф кивнул.
- Смотрю.
- Не уходит?
- Нет.
И все, весь обмен словами. Но, видимо, Наф-Нафу недоставало общения, поэтому он продолжил:
- Я вот что думаю: почему мы боимся волков?
Нуф-Нуф пожал плечами: он просто боялся, и все – особых объяснений ему не требовалось.
- Я вот тоже не знаю. Конечно, я понимаю: клыки там, когти… Но чем мы плохи? Клыки у нас тоже есть, по крайней мере, зубы не уступают волчьим по крепкости. Когти?.. Так наши копыта крепче всяких когтей. Что еще?
- Волки нас едят, - проронил Нуф-Нуф, не поворачиваясь.
- Вот именно! Ты невероятно прав, мой догадливый друг! – Наф-Наф возбужденно заходил по комнате. – Они хищники, они едят мясо! Они едят нас! И поэтому забирают нашу силу, оставляя нам всего лишь страх. А чем мы хуже, а? Ведь мы тоже можем – есть. И мы едим! Думаешь, ты должен горевать о Ниф-Нифе? Нет! Он дает нам силу, чтобы мы выжили и победили свой страх! И тогда ничто не помешает нам выйти против Волка, против Великого Серого, против своего страха! Мы принимаем свой страх и пожираем его. Мы – вепри! Да-да, мы могучие лесные вепри, которых страшатся все звери!
Нуф-Нуф повернулся к нему. На его лицо было написано полнейшее безразличие, но он все-таки произнес:
- Думаешь, ты один из них? Из вепрей?
- Почему бы и нет. – Наф-Наф самодовольно улыбнулся и пожал плечами.
Повисло молчание. Наф-Наф смущенно кашлянул. Поднялся со стула, вытер руки об штанины. Звякнули, столкнувшись, многочисленные ножи на его поясе.
Он подошел к Нуф-Нуфу.
- Ты тоже, парень, не так прост. Не из робких, раз решился тогда выйти навстречу Волку. Я уважаю храбрость. Может быть, когда-нибудь… и ты станешь одним из нас. А пока держи, тренируйся – я покажу пару приемов. – Наф-Наф вытащил из кармана наваху и щелкнуло узкое чуть изогнутое лезвие. – Открывается вот так. Дарю.
Нуф-Нуф с тяжелым сердцем принял подарок. Блестящий клинок, изогнутая рукоятка из мореного дуба, украшенная витым узором из бронзы. Ручная работа…
К удивлению, тяжесть стали в лапе придала уверенности.
- Спасибо, - вымолвил он.
- Ладно, - важно кивнул Наф-Наф. – Пойду поищу что-нибудь получше этого дурацкого дрына, а то холодно, что в могиле. Хотя, мясо лучше сохранится…
Нуф-Нуф дождался, пока Наф-Наф уйдет, и снова смотрел в окно, до боли в глазах вглядываясь в заснеженный силуэт.
Он уже выделил некоторые закономерности и странности, которые раньше не замечал: страх больше не застил глаза – наверное, сработал какой-то внутренний выключатель, который просто выключил лишние эмоции, когда те достигли предела. А такого предела Нуф-Нуф достиг, когда увидел первый раз Ниф-Нифа на разделочном столе…
Так или иначе, но кое-что в Волке было странным: один день он чуть ли не пояс уходил в снег, а в следующий – снег был тщательно убран, а широкие плечи, наверняка поросшие жестким серым мехом, очищены от смерзшейся белой шубы. И всегда это случалось тогда, когда Нуф-Нуф этого не видел. Никогда, за все это время Волк не пошевелился на глазах у него. А когда глаза смыкались от усталости и Нуф-Нуф без сил валился на валку, случилась странная метаморфоза, словно Волк видел, когда за ним наблюдают. Или не видел? Окно-то было небольшое и стекло мутное – снаружи ничего не разглядишь, что творится внутри, особенно издалека. Здесь было что-то не так, но головоломка, которую собирал Нуф-Нуф, все никак не желала собираться в единое целое.
И тут что-то привлекло внимание поросенка – так сильно, что он буквально прилип к окну, упершись пятачком в стекло. Вроде бы и ничего важного, ничего особенного – все, как всегда, но только сейчас до него дошло! Ветвь. Еловая лапа, обвисшая под давлением тяжелого снега, опустившаяся прямо перед мордой Волка… И она полностью закрывала ему обзор: там, где у всех нормальных волков должны были находится глаза, была ветка, усыпанная иголками и снегом. И из-за него ничего нельзя было разглядеть. Нормальный волк уже давно бы пошевелился, отмахнулся рукой или же попросту шагнул вперед, но этот стоял неподвижным истуканом.
Ноги сами по себе понесли Нуф-Нуфа к двери, к разгадке его страшной тайны. Вполне возможно, что он больше не вернется, что в последний раз открывает тяжелую дверь на массивных бронзовых петлях, блестящих и отлично смазанных – хозяйственный Наф-Наф постарался. Но иначе поросенок не мог: невыносимо было нести в себе загадку, ответ которой был так близко…
Снаружи задувал ледяной ветер, забирался зябкими пальцами под тонкую куртку, гладил кожу, мигом покрывшуюся гусиными пупырками, но Нуф-Нуф ничего этого не замечал. Он шагал все быстрее и быстрее, несся вприпрыжку, что увидеть, уложить последнюю деталь своей головоломки.
Никакого Волка не было. А был только грубый каркас из палок и досок, к которой прибили потрепанную волчью шкуру, зиявшую сквозными дырами. Сверху насадили неумело вырезанную из чурбачка волчью голову с глазами из цветного бутылочного стекла. К голове был привязан пучок жухлой травы, смерзшейся в плотный колтун. И у пугала были когти – жестяные, темные, но длинные и совершенно бесполезные. Ветер задувал под шкуру и немного раскачивал каркас, отчего тот протяжно и грустно поскрипывал.
- Обман, - слово вырвалось белесым облаком и растаяло в воздухе. – Обман. Обман! Обман!!!
Нуф-Нуфа мутило и качало, но он шел. Он возвращался в Дом Наф-Нафа, возвращался, чтобы попытаться исправить все те страшные ошибки, что он успел совершить. Возвращался, чтобы искупить вину. Страшную вину перед Ниф-Нифом, а главное, перед собой.
В комнате было все еще пусто – Наф-Наф ругался и шумел где-то внизу. На миг он заглянул к Нуф-Нуфу. Хмыкнул:
- Я заходил, а тебя не было…
Нуф-Нуф как можно более равнодушно пожал плечами:
- Ходил в туалет.
- Ну, тогда ладно. Сейчас буду…
И снова пропал. Нуф-Нуф понял, что медлить нельзя. Его до сих пор знобило, то ли от холода внешнего мира, то ли от возбуждения. Он спустился к Ниф-Нифу. Сейчас наступал самый опасный этап его плана, и Нуф-Нуф делал все с лихорадочной быстротой: скатился по лестнице, распахнул дверь в каморку с Ниф-Нифом, погодя чуть не снеся стол с хирургическими инструментами.
Ниф-Ниф все еще продолжал стонать сквозь кляп – ноги у него не было по самый пояс. Нуф-Нуф отвязал его, вынул кляп – Ниф-Ниф тут же захрипел, хватаясь за Нуф-Нуфа куртку:
- Великий Серый… Великий Серый грядет. – Он булькал, пуская слюни, и отчаянно цеплялся за Нуф-Нуфа.
- Да-да, Ниф-Ниф! Вставай, вставай! – Нуф-Нуф стащил поросенка с разделочного стола, подогнал стойку с капельницей и помог ему опереться. Ниф-Ниф тонко, с присвистом застонал, как опустился одной ногой на пол. Он опустил глаза и уставился на то место, где когда-то была его правая нога.
- Великий Серый… - выдохнул он удивленно, все еще не избавившись от наркотического дурмана.
Нуф-Нуф так и не заметил, как Ниф-Ниф провел лапой по столу с инструментами и жутковатого вида пилы и щипцы не досчитались одного своего невероятно острого родственника…
Грохотала стойка, Ниф-Нифа качало из стороны в сторону, а Нуф-Нуф едва успевал его удержать, его и самого сильно штормило. А Ниф-Ниф все бормотал: «Великий Серый… Великий Серый…»
- Черт! Сколько же он тебе дал?! – Нуф-Нуф тащил Ниф-Нифа, а тот и не думал ему помогать. То и дело приходилось прислоняться к стене, чтобы отдохнуть и поправить сползающего с плеча друга.
А как только Ниф-Ниф глядел вниз, то тут же замирал, удивленно распахивая свои затуманенные глаза, словно и не чувствовал, как ему аккуратно и последовательно укорачивали ногу до этого. И тогда приходилось помогать поросенку отлепляться от стены и шептать, похлопывая его по плечу:
- Ничего, Ниф-Ниф, все будет в порядке. Не грусти по своей ноге – Папа Карло сделает тебе деревянную, лучше прежней будет! Давай, только поднажми немного…
«Поднажимать» Ниф-Ниф упорно не желал, всячески замедляясь и цепляясь за стены, двери и прочие предметы интерьера. Нуф-Нуф злился: и теперь Ниф-Ниф упорно мешал ему, хотя он мог уже давно бросить одноногого поросенка, как бесполезную обузу, но он продолжал тянуть его, несмотря ни на что. Проклятая «совесть» проснулась так не кстати…
Ниф-Ниф вырвался, опрокинулся на стену и чудом удержался, расставив в стороны лапы. Лицо его покрывала блестящая пленка пота, нижняя челюсть мелко дрожала, а на ней повисла тонкая нитка слюны – еще никогда Ниф-Ниф не вызывал подобного отвращения. Нуф-Нуф шагнул ближе.
- Ты чего? – шепнул он, пытаясь поднять его на руки. – Давай я помогу…
Ниф-Ниф отстранился. Его черные, залитые слезами глаза лихорадочно блестели. Он облизнул пересохшие губы.
- Скажи, Нуф-Нуф, - промолвил он, трясясь всем телом. И Нуф-Нуф понял: у него самая настоящая ломка. Сейчас и нога напомнит о себе. Ниф-Ниф скривился: - Скажи, Нуф-Нуф, я вкусный? Вкусный?! – визгливо выплюнул он.
- Ты о чем?.. Я… Я… не виноват! – попытался оправдаться Нуф-Нуф. И совершил ошибку.
С удивительной скоростью Ниф-Ниф выбросил свою лапу вперед, целясь в мордашку Нуф-Нуфу. Из грязного рукава ситцевой рубашки – некогда белой, но теперь от крови, грязи и пота ее цвет совершенно нельзя было различить – скользнул острейший скальпель, недлинное лезвие, с одинаковой легкостью разрезающее и кожу, и мясо, и сухожилия. Нуф-Нуф только и успел, что опустить голову, пытаясь закрыть шею.
Щеку и пятачок обожгло резкой болью – поросенок отшатнулся и пытался выбить скальпель из лап Ниф-Нифа.
- Дурак! Я же спасти тебя хочу…
Но не тут-то было. Ниф-Ниф попытался ударить снизу, вогнать тонкий скальпель в бок Нуф-Нуфу. Он отпрыгнул от спятившего поросенка. Ниф-Ниф верещал во весь голос:
- Вкусный?! Вкусный, да?!! Возьми и откуси!!! – Он отлепился от стены и опасно забалансировал на одной ноге, полосуя воздух скальпелем. – А вкусный теперь?!
- Бух!
Нуф-Нуф и Ниф-Ниф разом обернулись: в проходе стоял Наф-Наф и с усмешкой за ними наблюдал. В руках у него покачивалась двустволка.
- А-а-а! – истошно заверещал Ниф-Ниф и бросился к нему, смешно подпрыгивая на одной ноге.
В следующий же момент бухнуло по-настоящему. Ниф-Нифа отшвырнуло назад. Он шлепнулся об стенку и медленно сполз на пол, оставляя за собой широкую алую полосу. В животе у него зияла огромная – два копыта можно засунуть! – дыра и он сосредоточенно пытался засунуть вовнутрь выпадающие внутренности. Нуф-Нуфу они напомнили клубок огромных сизых червяков, шевелящихся между окровавленными пальцами.
Нуф-Нуф чувствовал на своей мордашке кровь, она стекала по щеке, подбородку, пятнала воротник куртки, расплываясь большим черным пятном. Но он ничего это не чувствовал, он смотрел, как умирает, булькая кровью, Ниф-Ниф. Над ними стоял Наф-Наф и ухмылялся.
Горло как будто перехватило железным обручем, то ли от боли, то ли от ненависти горела мордашка. Нуф-Нуф утерся – на рукаве осталась кровь.
- Ты обманул нас…
- Ага, - легко согласился Наф-Наф. – Как вижу, ты все-таки сходил – храбрец, ничего не скажешь. Ну а так, да – я обманул тебя, но поверь: ради твоего же блага, ради того, чтобы понять, чего ты стоишь.
- Ниф-Ниф уже не в счет?
- Он – мясо. Я сразу это понял, в первый же день. И он должен быть рад, иначе умирать ему пришлось долго… Но ты… Ты из другого теста. Ты похож на меня! Только тебе не хватает совсем чуть-чуть, капельку решимости, чтобы сделать шаг.
- Нет никакого Волка… - упрямо качнул головой Нуф-Нуф. – И никогда не было. И ты… Только ты мог знать про мой тайник! Ты заставил нас голодать. Заставил есть друг друга!
- Ты так ничего и не понял, - сокрушенно покачал головой Наф-Наф. – Я хотел сделать тебя… себя сильнее, заставил победить свой страх. Сделать вепрем!.. Да-да, никакого Волка не было, но обязательно будет! Обязательно! Когда-нибудь самой холодной зимой он придет за своей жертвой, за мясом, и мы должны быть готовы. В нас не должно быть страха. А раз нет страха, нет и слабости. Великий Серый потерпит свое поражение, потому что мы будем вепрями. Чудовищами, страшнее Его самого!
- Нет никакого Великого Серого. – Нуф-Нуф смотрел исподлобья, сжимая-разжимая копыта. – Ты просто больной дурак.
- Я? – искренне удивился Наф-Наф. – Я?! А ты, Нуф-Нуф? А ты – нет?! Ты ел Ниф-Нифа вместе со мной и ничего не сделал, чтобы его освободить, защитить от меня, когда за окном маячил Волк, хоть только и в твоем воображении. А когда Его не стало, у тебя проснулась совесть, а? И после всего этого ты не такой же, как я?!
- Нет, - упрямо отмахнулся Нуф-Нуф. – Нет! Нет!!! У меня не было выбора…
- Выбор есть всегда! – мрачно закончил вместо него Наф-Наф. – Ладно, он скоро умрет, а у меня есть, что тебе показать, Нуф-Нуф. – Он качнул двустволку в сторону поросенка. – Иди вниз, и смотри – не обделай штаны. На держи, быстро надевай мешок, а то у меня хватит патронов и на тебя.

***

Там, внизу, в огромном подземном зале с отсыревшими земляными стенами, с которых капала вода и свисали бурые плети корней, в свете чадящих факелов на каменном троне восседал Он, Волк, Великий Серый, потому что никем иным он быть не мог.
Кость и сталь, плоть и дерево – все пошло на Его создание. Серые окаменевшие кости были скреплены железными болтами и деревянными распорками, утыканы толстыми гвоздями, остриями наружу. На плечах Волка лежал рябой плащ, пошитый из десятков волчьих шкур. В глазницах огромного оскалившегося черепа горели масляные плошки, отчего казалось, что изваяние внимательно следит за каждым входящим в подземелье. Когти же и клыки кто-то заменил ножами: огромные тесаки и волнистые крисы скалились из раззявленной пасти, подвязанной толстой проволокой, широкие боуи и острые шила стилетов скребли подлокотники каменного кресла, прибитые широкими медными заклепками к толстым костяшкам. А на костлявой шее висело ожерелье из свиных вываренных черепов. Чудилось: еще немного, и дрогнут старые кости, заскрежещет металл по камню и встанет Великий Серый в поисках жертв. В идоле чувствовалась жизнь, чуждая, злая, но жизнь – жизнь, которой необходимо мясо.
При виде Волка Нуф-Нуфу захотелось упасть на колени, бухнуться лбом в пыль и заныть, запросить прощения у Бога-волка. Но он сдержался, только ноги задрожали, когда взгляд поросенка опустился ниже: между колен, ощетинившихся ятаганами и ассагаями, стоял огромный закопченный вертел, возвышался из кучи обгоревших волчьих костей – ведь только волкам могли принадлежать черные зубастые черепа, валявшиеся в кучи. А на них, как и на остальных костях, было одно и то же: следы зубов, словно их ожесточенно грызли, крошили сильными зубами.
Догадка обожгла мозг поросенку: тот, кто поклонялся Волку, тот, кто сшил этот жуткий плащ, где белый, черный и серый цвета сплетались в замысловатый, не лишенный красоты узор, питался волками. Пожирал хищников, превратил их в мясо.
Ружье в лапках Наф-Нафа дрожало, а у него самого в глазах застыл священный трепет.
- История моего деда не так проста, как я рассказал. Однажды, он нашел скелет – окаменевший остов огромного волка, - голос у Наф-Нафа охрип, и он постоянно облизывал пересохшие губы. – И он вспомнил все, что так долго старался забыть: резню, устроенную Великим Серым, кровавую бойню. И только тогда он понял, что никуда ему не деться от того страха, что поселился в нем в тот роковой день. Никуда. И всю жизнь он потратил на то, чтобы побороть его, пересилить, задавить, как гадкое насекомое. Но страх не уходил – он просто перерос в нечто большее. В увлеченность, в одержимость – в безумие. Но и он стал героем среди своего народа, героем, которого постарались быстро забыть. Он уходил в лес и выслеживал волков, пытаясь найти того единственного, Великого Серого, познать его хищную сущность, но тот ускользал, таился в лесной чащобе… И тогда дед решил создать своего Великого Серого, еще страшнее, еще сильнее! И у него получилось: здесь, в этих подземельях поселился настоящий ужас, вскормленный на крови и смерти. Дед приносил Серому жертвы: сотни волков, которых он готовил на этом вертеле, между коленей идола и пожирал их плоть, стараясь самому стать хищником, забрать их силу и оставить страх. Страх перед могучим вепрем…
Наф-Наф замолчал. Подошел к Серому и запустил носок ботинка в обгоревшие волчьи останки, поворошил их и вытащил череп с пробитым сводом. Лишенная нижней челюсти зубастая пасть проскребла по каменному полу, вздыбив облачко праха и золы. Поросенок поднял череп и внимательно вгляделся в пустые глазницы, в которых дрожали изменчивые тени. Ухмыльнувшись, он подбросил его в лапке и зашвырнул обратно в кучу, породив маленький костепад.
- Но он ошибался, жестоко ошибался. И до самой смерти страх пожирал его изнутри. Мой дед забыл одно: нельзя заменить мясом жалких падальщиков плоть Бога. Ведь своей силы у волков нет – она заемная, и исчезает в смерти и страхе! Хищников можно превратить в мясо, но от того не станешь сильнее, нет! Только, когда ты почувствуешь во рту сладкий вкус божественного ихора, когда вкусишь священной плоти, и уйдет страх, а не его месте возникнет сила. Или же… Или взять силу и тех, у кого она есть изначально, кто легко его отдает, подчиняясь страху. У тех, кому суждено стать мясом. У Ниф-Нифа и подобным ему. Вот только тогда явятся вепри! Тогда возвышаемся мы, побеждаем страх и наполняемся силой. – Наф-Наф вещал, воздев руки вверх, мордашка его как будто светилась изнутри, наливался пунцовым пятачок, и поросенок вовсе не казался смешным.
Нуф-Нуф не чуял под собой ног – они стали словно ватные и не держали вес тела. Медленно, но он опустился на колени, пристально вглядываясь в глаза-плошки Великого Серого, в мерцающий огонь силы.
- Да… да! Я понял тебя! – голос подводил его, сипел и хрипел, но слова ползли одно за другим, цепляяся за предыдущее и изливаясь покаянным потоком: - Я понял тебя! Страх делает слабым, превращает в мясо, и только тот, кто готов возвыситься и отведать запретной плоти станет выше. Станет вепрем!
- О! – Глаза у Наф-Нафа сверкали. – Я знал, что ты такой же, как и я! О, друг мой, брат мой! Будь со мной! Будь сильным! Будь вепрем!
Наф-Наф шагнул к Нуф-Нуфу и обнял его, отбросив ненужное ныне ружье. Зачем же брату бояться брата? Зачем…
- Буду! – прошептал Нуф-Нуф на ухо Наф-Нафу, и узкое лезвие навахи глубоко вошло в живот поросенку.
- Буду! – повторял раз за разом Нуф-Нуф, вгоняя нож в тело «вепря», превращая его в мясо. Раз за разом, вспарывая кожу и мышцы, сухожилия и внутрености.
Нуф-Нуф бил до тех пор, пока рукоятка навахи – красивая рукоятка с бронзовым узором – не стала скользкой, пока кровь, бьющая из многочисленных ран Наф-Нафа, не залила грудь и живот, не начала стекать по ногам. Пока разорванные внутренности не стали выпадать ему под ноги.
Пока лапка не устала наносить удары.
Нуф-Нуф отошел от окровавленного куска мяса и утер лицо. Копыта его дрожали, а на щеке остался длинный кровавый след. А Наф-Наф был еще жив, подергивался, сучил ножками и булькал что-то окровавленным ртом.
- Чего? – Нуф-Нуф подполз ближе, держа наваху наготове: мало ли какие еще сюрпризы есть у почти мертвого мяса. – Чего?
Наф-Наф улыбнулся и просипел, пуская кровавые пузыри:
- Молодец, Нуф-Нуф… Я знал, ты – вепрь… Все во имя Великого Серого – теперь ты останешься с ним навсегда!
И Нуф-Нуф вспомнил, что спустился сюда с мешком на голове и совершенно не помнил дороги назад. Он вскочил и бросил к единственному выходу из зала. Через несколько шагов он раздваивался, и Нуф-Нуф, подчиняясь какому-то внутреннему чутью. Он бежал, сворачивал и снова бежал, а всюду было одно и то же: земляные коридоры, черная паутина корней и железные факелы, глубоко вогнанные в стены. И никаких намеков на выход. Ничего – только лабиринт бесконечных коридоров.
После череды блужданий он опять вернулся в подземный зал с идолом, где до сих пор никак не мог умереть Наф-Наф. И так несколько раз: из подземелья будто и не было выхода…
Рукоять навахи так привычно снова легла в лапу. Нуф-Нуф опустился на колени перед Наф-Нафом и приставил лезвие к дрожащему кадыку поросенка.
- Говори, как отсюда выбраться?
Наф-Наф рассмеялся, брызгая кровью.
- Великий Серый не выпустит тебя… Никогда… Ты останешься со мной, вепрь. Со мной…
Злость и ярость наполнили Нуф-Нуфа до краев и перехлестнули наружу. Молча, он перерезал горло Наф-Нафу, и шея раскрылась алой блестящей улыбкой от уха до уха. В голове проскользнула непривычная мысль, что если в рану вытащить язык, то это будет называться сицилийским галстуком.
Это было, возможно, последнее, чем Нуф-Нуф мог отомстить Наф-Нафу. Последнее и совершенно бесполезное: мертвецам даже сицилийский галстук не развязывает языки. Забавный каламбур. Поросенок горько улыбнулся и сел рядом с Наф-Нафом, поджал ноги под себя и спрятал лицо в окровавленных лапах. Может быть, стоило заплакать, но не хотелось. Хорошо было вот так просто сидеть и думать, что все вокруг всего лишь кошмар, затянувшийся сон, который никак не желает выпускать свою жертву.
Но стоило раскрыть глаза, увидеть мертвого Наф-Нафа и становилось ясно: это не сон. Это реальность, которую ему навязали. Реальность, что установила свои правила игры. И этим правилам необходимо следовать…
В следующий момент Нуф-Нуф уже знал, как стоит поступить и кто сможет ему помочь. Раз здесь все решает Великий Серый, то, может быть, если принести соответствующую жертву, то он и поможет, поделиться своей силой…
- Не-е-ет! – вслух сказал Нуф-Нуф. – У таких, как ты, не просят. У таких, как ты, берут. Что там говорил Наф-Наф: вкусить плоти Бога, или взять у того, у кого есть сила.
Услужливая наваха удобно легла в лапку, с щелчком освободилось лезвие и Нуф-Нуф склонился над Наф-Нафом: мясо не любит ожидания – оно портится.
Нож глубоко вошел в мягкую податливую плоть. Пару длинных надрезов и упругий влажный шмат мяса лег в копыта. Нуф-Нуф улыбнулся и впился в него зубами.
Сначала его чуть не вырвало от вкуса сырого мяса, но затем дело пошло лучше. Чем больше Нуф-Нуф ел, тем больше ему нравилось, и он уже не мог остановиться. Мрачно взирал на него багряными глазами Великий Серый, и чувствовались в его взгляде одобрение и уважение.
В один из тех моментов, когда Нуф-Нуф кромсал мясо, он случайно перевернул Наф-Нафа, чуть было не впился в аппетитный окорок, но замер, удивленно вытаращив глаза. Там, под Наф-Нафом расплывалась карминная лужа, но не она заинтересовала его: кровь пропитала многолетнюю пыль, набившуюся в глубокие черточки на полу, и теперь та набухла пунцовыми шнурами, сложившимися в замысловатый рисунок. Он не мог быть ничем иным, кроме как картой, где были указаны выход, центральный зал с идолом и лабиринт коридоров вокруг, путь через который казался запутанным лишь поначалу.
Великий Серый явил свою волю.

***

Ниф-Ниф лежал на том же месте, где и умер. И все также сжимал в лапке скальпель, покрытый коркой смерзшийся крови. Мордашка и раскрытые глаза поросенка покрылись изморозью, и от него практически не пахло – в Доме знатно похолодало за то время, пока Нуф-Нуф был в подземелье.
Ну и черт с ним! Нуф-Нуфу было все равно: Дому и так недолго осталось. Он поправил сползающую с плеч волчью шкуру – от нее пахло гнилью и псиной, но было тепло – и принялся разливать керосин из ламп, что он нашел в комнатах. Добротно так поливал, не жалея ни капли. Особенно постарался он над Ниф-Нифом: не должно остаться никаких следов. А значит, и Дом он не пожалеет…
Нуф-Нуф уходил не оборачиваясь. За его спиной с громким треском обрушилась крыша, когда прогорели деревянные стропила. За ней рассыпались стены, когда от жара растрескался раствор, держащий камни. Дом умирал, а вместе с ним умирала и страшная тайна, которую поросенок оставил за спиной.
Конечно, кое-что он прихватил с собой: на поясе у него покачивались здоровенный боуи и пчак с небольшой щербинкой на лезвии, от которой так и не удалось избавиться точильным камнем, а за спиной в ножнах из черного лакированного дерева притаился острейший танто. Но это так – для самообороны. Мало ли, вдруг встретятся все-таки волки, но теперь Нуф-Нуфу будет, чем им ответить. Но главное осталось там, сгорало в жарком пламени, ведь он никому не расскажет, чем закончилась история о трех поросятах.
И никто никогда не узнает, что случилось на самом деле и в какие глубины может пасть благовоспитанный поросенок. Никто.
Вот только уже два дня ноет нижняя челюсть, а пару часов назад воспаленные десна с гноем и болью прорвали кончики двух тоненьких клыков. Совсем-совсем маленьких, но в будущем они грозили вырасти в большие и острые клыки матерого вепря. В будущем. А пока…
А пока он расскажет историю, веселую и добрую историю, о том, как Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф построили свои дома и с позором прогнали злого, но трусливого Волка.