Вторники

По вторникам девочки из читального зала по очереди ходят в центральный корпус в библиотеку помогать обрабатывать новые поступления. С одной стороны, работа скучная — приклеивать бумажные кармашки, надписывать и вкладывать в них формуляр, ставить на уголок книги шифр, а на титульный лист, на семнадцатую и тридцать третью страницы печать библиотеки - и начальство тут же рядом. А с другой — хочется повидать всех коллег, поболтать, узнать новости, на следующий день рассказать их своим в читальном зале. Так что, девчонки, хоть и ворчат для порядка — мол, своей работы хватает! - но договариваются между собой и ходят с удовольствием.


Сегодня пошла Надя. Её попросила Идка, у неё был план, который Надя пообещала помочь осуществить. Вообще-то, её зовут Аида, так назвали единственную дочку и внучку мама — музыкальный критик и бабушка — оперная певица. Но Аидой её почти никто не зовёт, говорят просто: Ида, Идка.

Мама и бабушка - тонкие, изысканные женщины необыкновенной красоты, чистокровные литовки. Идка показывала фотографии. Люди искусства, богема. При этом Аида у них уродилась очень смуглая, кареглазая, откровенно некрасивая, с растущими вкривь и вкось зубами, кривоногая, с плохой фигурой. Но умная. По всей видимости — в папу. А папа у неё — узбек, профессор, преподаёт в московском вузе, занимается почвоведением. И его фото Идка показывала — и любительское, и в газете, где была статья про папин факультет. Очень приятной внешности восточный мужчина.

Где могли встретиться эти люди, чем смогли друг друга заинтересовать, как вообще мог сложиться такой странный союз — Идка не рассказывала. Но просуществовал этот брак ожидаемо недолго, родители развелись, когда Аида ещё не пошла в школу. Она оказалась неудачным результатом слияния двух несоединяющихся в единое целое начал. Как, например, вода и масло. Но, несомненно, пошла в породу отца, с материной стороны ей не досталось ничего.

Она хорошо училась и была самостоятельна и приспособлена к жизни, потому что росла сама по себе. Бабушка блистала на сцене, пусть и во втором составе, пела, ездила на гастроли, у неё постоянно были разные мероприятия, поклонники, насыщенная интригами закулисная жизнь. Мама носилась по театрам, премьерам, общалась с артистами, режиссёрами, композиторами, писала статьи, как рыба в воде ориентировалась в мире кулис и так же, как и бабушка, имела поклонников, спала чуть не до обеда, домой часто возвращалась после полуночи. Как в эту жизнь вписывался муж, живущий и работающий по чёткому расписанию, занимающийся наукой и преподающий, трудно даже представить.

После развода отец исправно платил хорошие алименты, и время от времени они с Аидой встречались и перезванивались. Самостоятельно, не вовлекая в свои отношения маму. Отец вскоре женился, у него родились двое детей, сын и дочь, очень симпатичные. Аида бывала у них в доме, отец был для неё самым близким человеком. И сейчас, когда она совсем уже взрослая женщина, он ей помогает — советом, своими связями, деньгами. Но Идка не злоупотребляет, обращается только в крайних случаях.

Год назад она купила кооперативную квартиру. В кооператив её, понятно, «вступил» папа, он же оплатил первый взнос. Дальше Идка сама. Работала секретарём на кафедре, ещё на полставки в библиотеке и брала подработку — редактировала, оформляла, перепечатывала курсовые, дипломы, диссертации иностранным студентам, коих в институте было большинство. Папа давно ещё отдал ей списанную, но действующую пишущую машинку, и она всё свободное время печатала на кухне. В своей комнате не могла — днём ей мешал сын, а ночью - она ему. Но стук клавиш, треск и щёлканье каретки, а также занятый обеденный стол раздражали маму и бабушку, мешали и сосредоточиться, и отдыхать. Идка кочевала с кухни к себе в комнату, перетаскивая тяжёлую машинку, бумажные листы и сложенное старое одеяло, которое подстилала под машинку.

Сейчас она находилась в стадии переезда и обустройства. Купила кухонный гарнитур, оформила в рассрочку холодильник, на обеденный стол и табуретки взяла деньги в кассе взаимопомощи. Теперь ей нужна люстра в комнату, и она уже присмотрела в магазине, но денег нет. И она попросила Надю вступить в кассу взаимопомощи и взять для неё нужную сумму. А она будет выплачивать прямо в кассу. Председатель в курсе. Надя понятия не имела, как это работает.

Перед обеденным перерывом пошли. Там их ждали, расторопная Идка всех знала, со  всеми обо всём договорилась. Надя просто написала заявление, расписалась, где показали, сделала взнос (нужную сумму заранее дала Идка), получила на руки кругленькую сумму и, выйдя в коридор, отдала её Идке. Примерно через полгода Аида сказала, что она всё выплатила, и что Надя теперь может сама воспользоваться кассой, раз уж является её членом. Но Надя так ни разу и не обратилась туда за помощью.

Зашли в буфет. В центральном корпусе буфет славился очень вкусными булочками с маком, облитыми шоколадом. Надя взяла десять штук домой и два пирожка — с капустой и яблоками, чтобы сейчас попить чаю. С собой у неё ещё были бутерброды, яблоко и огурец. Можно было тут же и пообедать, буфет был при столовой, но хотелось вместе со всеми на рабочем месте. Поесть в обществе коллег, с которыми не часто видишься, душевно попить чаю, поболтать.

Ида взяла две булочки, две котлеты, две порции тушёной капусты — на вынос. Домой на ужин. Ей стоять у плиты, рубить капусту и крутить котлеты некогда, лучше она это время потратит на работу. В своей квартире, без мамы и бабушки, печатай — не хочу. Сын будет спать в комнате, в дальнем углу, с кухни ничего не слышно.
Чтобы поесть сейчас, берёт две половинки крутого яйца с майонезом и свекольный салат. Знакомая раздатчица, сыну которой Идка помогает с курсовыми, от себя шлёпает ей в тарелку ложку картофельного пюре и сверху кусок селёдки. Некоторым сотрудникам разрешают уносить посуду с собой из столовой, знают, что вернут без напоминаний.

«Отдел комплектования и обработки» - самая большая комната, в которой, помимо персональных рабочих, есть один общий длинный стол. Именно здесь отмечаются все праздники и проводятся застолья. Читателям сюда доступа нет, заперлись изнутри, и никто не потревожит. Начальство по телефону позвонит или постучит условным стуком.

В столовую бегают только молодые девчонки с абонемента, остальные собираются здесь. Едят каждая своё, но радушно  угощают друг друга, и часто есть что-то общее — то у кого-то день рождения, то кто-то проставляется «с отпуском», то скинулись и что-то купили на всех, то перепадают угощения от благодарных выпускников, аспирантов, преподавателей.


Сегодня заведующая, старенькая Клавдия Степановна, принесла и поставила на середину стола торт «Ивушка». Кто-то ей его преподнёс. Клавдия Степановна работает в институте всю жизнь, имеет награды, человек всеми уважаемый и любимый. Сам ректор, мужчина солидный и в чинах, при встрече целует ей руку и приобнимает за плечи. Она давно уже перешагнула пенсионный рубеж, но работает, и представить себе библиотеку института без неё просто невозможно.

Но вот недавно кому-то на самом верху библиотека без Клавдии Степановны представилась очень даже привлекательной, и старую заведующую попросили на пенсию. И велели передать дела и ввести в курс дела новую начальницу — молодую, лет под сорок, энергичную, разбитную и громогласную Нинель Георгиевну. В паспорте, правда, стоит «Нина Гавриловна», а в коллективе к ней с первого дня намертво прилипло пренебрежительное прозвище «Нинелька».

Весь немаленький штат библиотеки лихорадит. Уж очень все привыкли работать с Клавдией Степановной, она была «человек на своём месте», и очень уж инородной выглядит Нинелька. Откуда она взялась? Никто, конечно, не думал, что Клавдия Степановна будет работать вечно, все прекрасно понимали: возраст, но были убеждены, что с уходом заведующей на её место назначат заместительницу, Зою Ивановну, с которой они проработали бок о бок, в полном взаимопонимании тридцать лет и которая досконально знает всю работу от и до. Вот уж кого не надо было бы вводить в курс дела. Работа шла бы себе и шла, как хорошо отлаженный механизм, как бывало всегда, когда Клавдия Степановна уходила в отпуск или на больничный. Правда, она и тогда была постоянно на связи.

Поговаривали, что Нинельку пропихнул в заведующие какой-то чиновник из министерства, родственник, а может, любовник. В любом случае, по блату, и естественно, это сразу вызвало неуважение и неприятие всех сотрудников. И, как всегда бывает, сильно сплотило и без того сплочённый коллектив в оппозиции к «новой метле».

На улице прохладно, ветрено, идёт дождь. В большой комнате тепло — включены два обогревателя, на столике в углу у окна кипит чайник. Лариса Леонидовна, крупная красивая женщина, режет торт. «Ивушка». Что-то новенькое, никогда такой раньше никому не попадался. Попробуем. Торт оказывается очень высоким, мягким, состоящим из множества тоненьких слоёв бисквитного теста с нежным, не сильно сладким кремом. Очень вкусный.

Надя вспомнила, как лет пять назад она пришла «с улицы», постучалась в кабинет заведующей и, всунув голову в приоткрытую дверь, выпалила:
- Здравствуйте!  А вам библиотекари не нужны?

Пожилая женщина, сидящая за массивным двухтумбовым столом, покрытым зелёным сукном и сверху стеклом, под которым пестрели разные бумажки, приветливо поздоровалась, предложила присесть, стала расспрашивать. На краю длинного стола, перпендикулярного к письменному, стояла коробка с тортом, на подоконнике кипел чайник. Клавдия Степановна налила две чашки чаю, сняла крышку с порезанного торта, и они душевно, как старые знакомые, поговорили.

Надя пришла в этот институт не случайно. Когда-то, ещё в девятом-десятом классах, она училась в Школе юных журналистов при журфаке МГУ и проходила здесь практику в многотиражной газете, редакция которой находилась как раз под библиотекой, на первом этаже.

Конечно, Клавдия Степановна прекрасно знала редактора, который в своё время отнёсся к Наде по-отечески и не как к ребёнку, а как к начинающему журналисту - всему учил, посылал на задания в разные корпуса, на разные факультеты, в клуб, правил материалы, всё объяснял, печатал её заметки, репортажи и даже дал под конец серьёзное задание — написать большой очерк о новой постановке институтского самодеятельного театра. Напечатал его и был доволен не меньше самого юного автора. И написал потом очень хороший отзыв о практике.

Ещё Надя несколько лет работала в детской библиотеке, самой лучшей в районе, находящейся недалеко от института, и Клавдия Степановна была знакома с её заведующей и кое с кем из сотрудников. После чашки крепко заваренного чая с куском торта Наде было велено завтра явиться с документами и приступить к работе, а в течение дня всё оформим.

Клавдия Степановна тут же представила Надю сотрудникам и попросила одну молоденькую девушку проводить её в читальный зал, который находился в новом корпусе за две автобусные остановки от центрального, и сама позвонила туда с сообщением, что направляет к ним нового работника.

Лариса Леонидовна кладёт кусок торта на тарелочку, ставит рядом чашку.
- Клавдия Степановна, садитесь, я вам, как всегда, покрепче…
- Нет-нет, Лариса, голубушка, я побегу. Обещала с Ниной Гавриловной в столовую академии сходить. Мы ведь каждый день с ней в разные места ходим, она просит, пока я здесь, всё ей показать. Ладно, мне не трудно. Знаете, девочки, - с лёгким недоумением говорит Клавдия Степановна, - её очень интересуют мужчины. Всё время спрашивает: это кто? А это кто? Где работает? И улыбается всем, чуть что не заигрывает. Не знаю, куда деваться от стыда. А ведь она замужем…
Клавдия Степановна твёрдо называет новую заведующую так, как написано в паспорте. Сотрудницы переглядываются. Молодец наша бабушка, не ведётся на всяких «Нинелек».

Их институт и все соседние — технические, сельскохозяйственные, там преимущественно работают и учатся мужчины. Эта Нинелька, видно, та ещё штучка! Ох, неосторожно поступил предполагаемый покровитель, устроив её сюда.

И она очень напористо старается влиться в коллектив. Ведёт себя при этом беспардонно. Живо интересуется сплетнями, высказывает мнение о людях, с которыми только что познакомилась, тем, кто этих людей знает долгие годы. В самый неподходящий момент, когда все заняты, врывается, бросает на заваленный работой стол коробку конфет:
- Давайте чаю попьем! Поболтаем, познакомимся поближе.
Старается показать всем, что она такая вся своя в доску.

- Всё, девочки, пошла я, пока она меня здесь не нашла. А то вам спокойно поесть и поговорить не даст. Ну, закрывайтесь!
Библиотекарши с благодарностью запирают за Клавдией Степановной дверь, садятся к столу. Делают себе кто чай, кто кофе.


Галина Ивановна, примерно ровесница старой заведующей, достаёт термос с запаренным шиповником. Она маленькая, сухонькая, энергичная, ведёт здоровый образ жизни. Ест мало. Вот сейчас разворачивает намазанный сливочным маслом ломоть бородинского хлеба и две половинки крупного сладкого перца. Это весь её обед.
- Галина Ивановна, возьмите пирожок или вот, бутерброды, угощайтесь! - говорит Надя.
Они видятся редко, но старушка ей симпатизирует и сейчас предлагает попробовать её еду.
- Нет, спасибо, - отказывается Надя, - я бородинский не люблю, и перец ем только в салате.
- Ты попробуй, - настаивает Галина Ивановна и уже отрезает ножом половину хлеба и кладёт на него сверху половинку перца.
- Ну, тогда и вы хоть что-нибудь возьмите, - сдаётся Надя и кусает угощение.

Неожиданно это оказывается очень вкусно. Интересное сочетание. Галина Ивановна берёт у Нади половинку бутерброда с сыром, долечку огурца и четвертинку яблока. Быстро всё съев и запив отваром шиповника, она уходит. Все знают, что до конца обеденного перерыва  она успеет пройтись быстрым шагом по аллее — туда и обратно, поделать какие-то упражнения, посидеть на лавочке возле клумбы или на крыльце под навесом, сделать дыхательную гимнастику.

В прошлый раз, когда Надя приходила во вторник, у неё болел зуб. К врачу она, конечно, не шла, ждала, когда сам успокоится. Галина Ивановна посмотрела на неё, сразу всё поняла и сказала:
- А ты на него подыши.
- Как это? - удивилась Надя.
- А вот так. Знаешь, где у тебя солнечное сплетение?
- Ну… да, - неуверенно ответила Надя, щупая свой живот.
- Вот смотри, где расходятся рёбра, - длинными сильными пальцами Галина Ивановна легонько нажимает на нужную точку.
Это Надя знает.
- Здесь энергетический центр всего организма, - говорит Галина Ивановна. - Теперь смотри: садись удобно, закрой глаза и делай вдох как будто из этой точки, а на выдохе представляй свой больной зуб и выдыхай на него. Попробуй.
Надя скептически относилась к подобным советам, но зуб болел нестерпимо. Ну, хуже от этого точно не будет, а посидеть удобно с закрытыми глазами прямо очень хотелось. Она начала дышать, старательно перемещая свой внутренний взор то на солнечное сплетение, то на больной зуб. Галина Ивановна постояла немножко рядом, потом тихонько отошла, потом вышла из комнаты. Когда вернулась, Надя уже чуть было не заснула сидя.
- Ну, как? - осторожно спросила она ритмично сопящую Надю, и та, встрепенувшись и открыв глаза, с удивлением поняла, что зуб утих, а по всему телу разливается блаженное тепло. А то от этого зуба прямо знобило.
- А к врачу всё-таки сходи, - сказала Галина Ивановна, - это так, временная мера, до стоматолога дожить.

Аида кладёт в кружку две полные ложки растворимого кофе, заливает кипятком. Без кофе она не может. И у неё всегда есть в столе банка дефицитного индийского. Сама никому не предлагает, но, если попросят, даст.

Чайник быстро пустеет, и Зоя Ивановна, налив воды из трёхлитровой банки, снова его включает. За запасом воды следит Галина Ивановна — сама наливает в две банки, ставит в тёмное место — в шкаф, накрывает марлечкой. Пить надо отстоянную воду, а не прямо из водопровода. Девочки не спорят. Кто знает, может, и правда. Хуже точно не будет.


Звонит телефон. Лариса Леонидовна берёт трубку.
- Да? Привет, дорогой. Хорошо. У тебя? Замечательно, ты молодец! Девочки обрадуются. Да, хорошо, картошки и морковки. Да, и ещё молока возьми и сахару, два килограмма. Да. Как всегда. Сразу в садик и домой. До встречи. Целую.
Каждый день в одно и то же время ей звонит муж.
- Говорит, взял в буфете курицу импортную и сосиски. После работы в магазин зайдёт. А мы с девочками из садика прямо домой.
- Молодец какой. А моего не допросишься. Быстрее самой сходить и купить.
- Красота! Придёшь с детьми домой, а муж уже дома, и продукты куплены. Тяжёлое тащить не надо.
- И в очереди с детьми стоять.
- Золото, а не муж!
- И звонит сам, такой внимательный!
Лариса Леонидовна только вчера вышла с больничного. Сидела три недели, дочки болели одна за другой.
- Ему так нравится, когда я дома сижу, говорит, увольняйся, чего за такую зарплату на целый день дом бросать. Любит, чтобы все были дома, он всё купит, принесёт, а я всего наготовлю, уберу, поглажу. Я когда в декрете была или на больничном, он звонил так же домой: всё в порядке? Что покушать есть? Ну, хорошо. Я скоро буду. Что купить?

Муж её работает на заводе, то ли токарь, то ли фрезеровщик высочайшего разряда, золотые руки. Смена у него с семи утра до четырёх дня. Бывает, просят выйти сверхурочно, он тогда предупреждает заранее. Но это так хорошо оплачивается, что Лариса Леонидовна, естественно, не возражает. Он приносит в дом в три раза больше денег, чем она, и многие не понимают: зачем ей ходить на работу, сидела бы дома, занималась детьми, хозяйством, раз муж обеспечивает.

Но она не хочет. Она любит свою работу, свой коллектив, ей нужно общение не только с подружками и другими мамочками. Она с удовольствием собирается утром, красиво одевается, красится, причёсывается, ведёт в садик двух ухоженных, нарядных девочек и едет на работу в институт — уверенная в себе, эффектная, безмятежно счастливая женщина. День проходит в общении - рабочие вопросы, общественные, разговоры с коллегами о личной жизни. Звонок мужа напоминает о жизни семейной. Она начинает нетерпеливо поглядывать на часы и ровно в пять часов прощается со всеми и первая уходит, предвкушая домашний вечер с детьми и мужем. И ещё приятно получать зарплату — вполне приличную для женщины и полностью остающуюся ей «на шпильки».

Некоторые новенькие ей завидуют. Работающие с ней давно просто радуются за неё. Это у Ларисы Леонидовны второй муж. И младшая дочка от него. С первым она жила совсем не так. Но ничего плохого про него никогда не говорит. Если заходит речь, пожимая плечами, чуть растерянно объясняет:
- Он был моряк. Всё время где-то плавал, плавал…


Алинка, работающая на художественном абонементе, сидит отрешённая, без аппетита ковыряет ложечкой кусок вкусного торта. Художественный отдел располагается на одном этаже со всей библиотекой, но в отдельном помещении, и работает там Алинка одна. Открытого доступа в этом отделе нет. Выбирай по каталогу или среди ещё не разобранных сданных другими читателями книг, или спрашивай у Алины. Но кое-кого из своих она пускает полазить по полкам, а совсем избранных — даже в хранилище. Фонд художественной литературы в техническом вузе неожиданно большой и очень хороший. Есть практически вся классика, много современной и советской, и зарубежной литературы, детективы, все толстые литературно-художественные журналы. На многие книги и журналы ведётся запись.

Алинке за тридцать, она не замужем и использует служебное положение в личных целях — даёт остро дефицитную литературу вне очереди тем мужчинам, которых рассматривает как возможных кандидатов в мужья. Или разрешает самим повыбирать и ходит рядом между стеллажами в пыльной уютной тишине, болтает, советует, предлагает. Но толку пока нет. С теми, кто ей неинтересен, не церемонится — разговаривает резко, дефицита не даёт, поблажек не делает.

Несколько дней назад она вышла из отпуска. До этого ездила на юг с компанией дикарями, но все начали обзаводиться семьями, и компания распалась. Потом стала брать путёвки в дома отдыха. Там у неё, правда, бывали курортные романы, но все заканчивались одновременно с путёвкой — её или  кавалера. Ни одни отношения не имели продолжения в Москве. В этом году она решила изменить формат проведения отпуска и пошла в поход.

Я стою у ресторана,
замуж поздно, сдохнуть рано.
Не пойти ли в турпоход,
может, кто и подберёт.

Записалась в группу, оказавшуюся разношёрстной по возрасту, роду занятий, месту жительства, причинам, по которой избрали такой вид отдыха, прошла инструктаж и отправилась с рюкзаком на Кавказ. В группе было десять женщин и девушек и девять мужчин, включая руководителя группы. Как в песне: на десять девчонок по статистике девять ребят. Ну, и конечно, пары не досталось именно Алинке. Хотя были и постарше неё, и пострашней. А вот поди ж ты…

Правда, ей оказывал некоторое внимание руководитель, сорокалетний Денис, но как-то небрежно, походя, с усмешкой. Алинка не знала, как реагировать. Потом оказалось, что некоторые ходят с Денисом каждое лето в течение нескольких лет и у них уже образовалась своя походная семья. Но и новеньких он не обделяет своим вниманием. Вообще, ведёт себя, как вожак стаи, и все ему в этом подыгрывают. Алинка никогда не общалась с такими людьми, как Денис, ей всё было в нём непонятно  и не всё приятно, и она никак не могла определиться, жалеет ли о том, что у них ничего получилось. И главное, хотела ли  она этого. Хотя, два раза у них всё-таки случилось — по-походному, быстро и весело. И все об этом знали и не скрывали.

Нравы в группе были простые. Денис неуклонно следил только за соблюдением техники безопасности. На всё остальное у него была коронная фраза: не вижу препятствий. Люди взрослые, вдали от цивилизации, на лоне природы. Вспыхивают и меняются симпатии, желания. Это нормально. К концу месяца Алинка начала уже задумываться — может, так и правильно? Сейчас, в Москве, это всё казалось таким странным и диким, хотя, чего скрывать, и привлекательным тоже. Но больше Алинке в поход не хочется.

И ещё одна коронная фраза была у Дениса: в горах всё стерильно. Почистить посуду песком и прополоскать в ручье, в нём же умываться, из него же пить, есть немытые ягоды немытыми руками, вылавливать из кружки с чаем мусор и насекомых, не помыв рук, которыми ловил юркую серо-коричневую ящерицу, резать хлеб - «в горах всё стерильно!».

Девчонки слушают, ахают, ужасаются, смотрят на Алинку кто с интересом, кто с брезгливостью, а кто и с завистью.


Аида быстро, не глядя, ест, просматривая какую-то рукопись.
- Идочка, да отложи ты работу, поешь нормально, чаю попей, торт вкусный какой! Хоть в перерыв отдохни, нельзя же постоянно только о работе. Себя пожалей.
Лариса Леонидовна пододвигает Идке блюдце с куском торта.
- Как сынок твой? К зубному попали вчера?
- Нет, - расстроенно говорит Ида, - не получилось. Я маму с бабушкой попросила его к моему приходу собрать, одеть, чтобы нам сразу выйти...
- Ну?
- Ну и пришла, а он под кровать забился, в самый угол, мать с бабушкой рядом суетятся, не знают, как его выманить. И по-хорошему, и по-плохому — никак. Орёт, рыдает, ругается. Пытались просто вытащить, хоть за руку, хоть за ногу, талончик за две недели брали, не попадём, опять начинай сначала. Нет, ни в какую. Мама с бабушкой говорят: не мучай ребёнка, не хочет, не надо силой тащить, в другой раз. А тут уже и время прошло.
- Так и не вылез?
- Вылез потом, к ужину. Бабушка ему шоколадку дала, за моральные страдания. Ведь и он, и она прекрасно знают, что ему нельзя, - нет, всё равно, одна дала, другой съел. Тут же пятнами покрылся. Вот что с ними делать? Теперь заново к врачу записываться. А как его туда затащить?

Сыну Аиды восемь лет. Зовут его Фалех.

Десять лет назад в аспирантуре учился выпускник их же института родом из Бангладеш, Ахмет. Был он маленький, сухой, жёлтый, как муравей, и такой же, как Идка, кривоногий и кривозубый. На восемь лет младше. Но на вид не скажешь. Видимо, Ахмет выглядел намного старше своего возраста, потому что смотрелись они ровесниками.

И случилась у них любовь. Весь коллектив, раздираемый противоречивыми мнениями, с пристрастием наблюдал за развитием поистине шекспировских страстей. Аиду коллеги любили и уважали, Ахмет тоже был на хорошем счету и как студент, и как аспирант - старательный, серьёзный, уважительный, не бабник, не фарцовщик, не пьяница. Но уж очень страшный. Хотя они с Идкой были даже чем-то похожи друг на друга и составляли вполне гармоничную пару.

Чуть больше года цвела эта любовь, во время которой оба даже похорошели  и выглядели счастливыми. Потом Ахмет закончил аспирантуру, защитился и должен был уехать на родину. Идка почернела лицом и всё искала какие-то возможности уехать с ним. Тем более, она к тому времени оказалась беременной. По каким-то причинам они не могли заключить брак, но договорились, что через два года Ахмет приедет снова, защищать докторскую и вот тогда они поженятся и уедут к нему. Идка без малейшего сомнения собиралась ехать насовсем в Бангладеш, её вообще привлекало всё восточное. Она готова была замотаться в чёрную тряпку и сидеть дома, рожать детей, вести хозяйство. Ахмет говорил, что его родители образованные люди, да и сам он, получив докторскую степень в Советском Союзе, должен иметь и хорошую должность, и зарплату, и уважение. Они договорились, как назвать ребёнка, приготовили два варианта имени, для сына и дочки, Ахмет оставил ей денег и уехал.

И пропал. Ни писем, ни звонков. Идка писала ему, но ответа ни разу не получила, хотя и обратно письма не возвращались. Она искала среди студентов и аспирантов его земляков, расспрашивала, но его никто не знал. Кое-кто, правда, обещал разузнать у других, навести справки, но ничего из этого не вышло. Ахмет как в воду канул. Идке все желали счастья, но многие считали, что у него на родине уже была семья и что за Идкой и ребёнком он не приедет. Насчёт семьи так и осталось неизвестным, но в Москву, в их институт он не вернулся. Идке очень сочувствовали. Ахмета вроде и хотелось ругать, но он был такой вежливый, приветливый, и казалось, что очень любил Аиду. Кто знает, какие там были обстоятельства - у него, в стране, мы же ничего не знаем.

Сама Аида ни на секунду не верила, что он её бросил или забыл, она была уверена, что с ним произошло несчастье, и считала себя почти вдовой. Всё-таки в ней теплилась надежда на то, что он приедет.

Аида, родившаяся и выросшая в Москве, закончившая английскую спецшколу и имеющая высшее образование, по менталитету была женщиной восточной. Папины узбекские гены в ней явно одерживали верх над генами женской прибалтийской линии.

Беременность она переносила очень тяжело. С самого начала была угроза выкидыша, и она почти весь срок провела в больнице на сохранении, лежала на специальной кровати с поднятыми вверх ногами.

Мать и бабушка, в ужасе от того, что Аида может родить внебрачного ребёнка от иностранца, требовали сделать аборт. Они опасались и за её здоровье — всё-таки, ей уже хорошо за тридцать, и не хотели нарушать свой комфорт появлением младенца в доме, и опасались, что факт его рождения плохо скажется на их карьере.

Но Аида твёрдо решила рожать, не принимая во внимание опасения ни матери, ни бабушки, ни врачей. Поддержали её только папа и его семья. Сказали: рожай, поможем. Выслушав врачей, заверив их, что осознаёт все риски, устроившись на неуютной металлической больничной кровати, она дала обет — если удастся выносить и родить ребёнка, сына Ахмета, она, Аида, атеистка и комсомолка, примет ислам.

И она его выносила, вернее, «вылежала», и родила, правда, сильно раньше срока — мелкого беспокойного мальчика, очень проблемного. Назвала, как решили с Ахметом — Фалех. И действительно, приняла ислам.

- А как сокращённо? - спрашивали знакомые, - уменьшительно-ласкательно как?
- Я его всегда называю полным именем, - отвечала Аида, - а в саду и в школе все сразу стали звать Филькой.

Долгожданный сын беспрерывно орал, не спал, плохо ел, не брал грудь, не терпел ничьих рук, не давался мыться, одеваться. У него была аллергия почти на все продукты, повышенная возбудимость, пупочная грыжа, фимоз, проблемы со зрением. Мама и бабушка трагически прикладывали ко лбу изящные, трепетные пальцы, унизанные кольцами, и закатывали глаза. Помощи от них не было никакой.

Полненькая Аида похудела до состояния сушёной тараньки.

Если Аида и Ахмет были хоть и страшненькими, но не лишёнными обаяния, то Фалех уродился кривозубой, кривоногой, волосатой обезьянкой, злобной, пакостливой и неуправляемой. Кожа у него была черновато-оливкового цвета, и дети дразнили его «грязный». Он дрался, кусался, царапался и виртуозно ругался  с младых ногтей. У Аиды была правильная, культурная речь, у мамы тоже, но вот бабушка, при всём своём аристократизме, в выражениях не стеснялась и могла загнуть не хуже водопроводчика — исключительно для придания речи образности и наиболее точного и яркого выражения своих чувств.

С ребёнком они никуда не выходили, ни погулять, ни к врачу — стеснялись и не скрывали этого, но дома иногда с ним играли, вернее, забавлялись. Аида уже даже не вникала, чем они занимаются, старалась по максимуму использовать недолгие свободные минуты, когда он был в другой комнате с бабулями.

Попытки отдать его в ясли в годик, потом в два не увенчались успехом. Он болел, а когда ходил, вёл себя так, что ей настоятельно советовали забрать его домой. Ребёнок несадовский. Бабушки сидеть с ним целый день не могли и не хотели. Аиде надо было выходить на работу. Она печатала, как и раньше, на дому, но этого было мало, да и Фалех не давал работать. Она нанимала нянь, но ни одна не продержалась и месяца.

В три года она всё-таки устроила его в детский сад. К этому времени он хорошо говорил, знал буквы, цифры, обрывки из опер, оперетт, стихов, умел играть в карты. Усидчивости у него не было никакой, ни рисованием, ни конструкторами, ни настольными играми увлечь его не удавалось, но вот карточные игры он понял и полюбил сразу. И моментально научился мухлевать. В карты он мог играть часами, яростно споря, когда его уличали в жульничестве или когда проигрывал. Мама с бабушкой любили и преферанс, и покер, и ещё какие-то игры, Аида не интересовалась и не разбиралась в них, к ним приходили гости и иногда засиживались за картами допоздна, и сами они ходили к кому-то «перекинуться в картишки». Сначала они сажали его играть с собой смеха ради, потом карты оказались единственным способом чем-то его занять, потом очень скоро он стал полноценным игроком, причём, опасным, с которым ухо нужно держать востро. Мама и бабушка смеялись, им было весело. Он быстро просёк, что взрослые играют «на интерес» и стал требовать играть с ним так же. Играли на спички, конфеты, фантики, пуговицы. К шести годам он уже уверенно играл на деньги.

Аида была против того, чтобы ребёнок играл в карты, но всё произошло так быстро, что бороться с этим оказалось уже поздно. Собственно, это было его единственное и очень сильное увлечение. Он ориентировался в картах, как рыба в воде, был азартен, и его уже сажали играть со взрослыми. Демонстрировали гостям, как экзотического домашнего питомца. Выигранные деньги он прятал, быстро научился их считать, и выманить у него хоть копейку было невозможно.

В садике поведение его было ужасным, на него жаловались дети, воспитатели, родители. Он срывал занятия, нагло разговаривал со взрослыми, обижал детей. Его дразнили, опасались и сторонились. Сколько Аида перетаскала в садик книжек, игрушек, конфет, цветов, подарков, денег — не сосчитать. Лишь бы хоть как терпели, не выгоняли. Ей же нужно как-то работать.

При этом Фалех был сообразителен, всё схватывал на лету, быстро и накрепко запоминал, но только то, что было ему интересно. Или обиды. Обиды он не забывал и, улучив удобный момент, делал пакость обидчику. Мстил. И не один раз, а сколько удавалось.

Аида записала его на гимнастику, на танцы — для общего развития. Но в раздевалке над ним смеялись мальчишки, обзывали и дразнили, в спортзале все смеялись над его неловкостью, в танцзале никто не хотел вставать с ним в пару. Он злился, лез в драку, кусался, грязно ругался. Но был хилым, слабым, с плохой координацией, махал беспорядочно руками и верещал противным голосом. Аида терялась, не знала, что делать — водить на занятия, чтобы он стал крепче, сильнее, развивать ловкость, координацию, невзирая на насмешки, или поберечь его психику, не подвергать ребёнка издевательствам и никуда не водить? Она разговаривала с тренерами, пыталась задобрить детей. Ей сочувствовали, пытались как-то включить его в занятия, встроить в коллектив, но дети его не принимали. И Аида понимала, что она бы тоже сторонилась такого неприятного мальчишки. Сам он не хотел ни заниматься, ни дружить с кем-то и очень скоро наотрез отказался ходить и на гимнастику, и на танцы. Аида записывала его ещё в несколько кружков и секций, но везде было одно и то же.

У него были явные склонности к языкам, он знал и охотно повторял слова, выражения, стишки, ругательства на литовском и английском языках — то, чему забавы ради научили его бабушка и прабабушка. Но не выговаривал много звуков, картавил, шепелявил, Аида водила его к логопедам — сначала в районную поликлинику, потом к платному.

Дело шло к школе. Аида присмотрела недалеко от новой квартиры английскую спецшколу, но туда его не взяли. Пришлось отдать в районную, по месту жительства. Там всё повторилось. Но школа — не кружок танцев, её не бросишь, в неё надо ходить. И в ней надо учиться. Фалех не мог высидеть урок, вставал, ходил по классу, что такое дисциплина, как вести себя с учителями — не понимал вообще. Но научился читать, дома, с бабушками. Аида покупала ему много интересных, познавательных книг,  их он с удовольствием рассматривал, читал, даже рассказывал о прочитанном. Но в классе выглядел так, как будто вообще не понимает, где находится. При этом кое-что он знал — из разных, самых неожиданных областей, какие-то обрывочные, несистематизированные сведения, никак не помогающие в школьной учёбе. И блистательно играл в карты.

Учителя недвусмысленно намекали на то, что он может остаться на второй год, и что лучше его перевести в спецшколу. Для УО. Для умственно отсталых. Конечно, Аида с этим согласиться не могла.

Она начала искать какое-то подходящее для него учебное заведение и узнала из десятых уст, что есть в Москве интернат, кажется, для детей дипломатических работников с изучением бенгальского языка. Она загорелась устроить Фалеха туда, хотя понимала, что шансы ничтожно малы. Если такой интернат действительно существует. Но она твёрдо решила любыми путями отправить сына в Бангладеш. В любом возрасте, как получится. Здесь он чужой.  И постараться уехать с ним.

Аида  женщина трезвомыслящая и практичная, она давно поняла, что Ахмет не приедет и что найти его ей вряд ли удастся. Если с ним тогда ничего не случилось и он жив-здоров, то наверняка у него семья, дети. Ей надеяться на совместную жизнь с ним не приходится. Но сыну своему он наверняка поможет. Значит, надо учить ребёнка бенгальскому и английскому языкам и каким-то образом переправлять на историческую родину, где все свои. Кстати, у Аиды, дочери узбека и литовки, в паспорте в графе «национальность» стояло: русская.

А сейчас она согласилась оставить Фалеха на второй год — чтобы не попасть в школу «для дураков» и выиграть время. Может, в прошлом году он ещё не созрел для школы. Может, со второй попытки, имея уже кое-какой опыт, он будет хоть как-то учиться.


- Надя, дочка-то твоя уже вернулась из лагеря? - спрашивает Лариса Леонидовна.
- Да, вчера как раз.
- Ну, и как? Довольная приехала? Понравилось?
- Понравилось! Рассказывает взахлёб! Грамоты привезла! И я смотрю, подросла, повзрослела, столько нового узнала, танцами там занималась, в кружке юннатов. С двумя девочками подружилась, телефонами обменялись. Одна недалеко от нас живёт.
- Ну, вот, а ты всё переживала. А кормили как?
- Говорит, вкусно. Поправилась на два килограмма. Раньше печёнку не ела, а вчера спрашивает: мам, а ты печёнку в сметане умеешь готовить? С картофельным пюре? Сейчас после работы зайду в магазин, посмотрю ей печёночки.
- Я же говорила тебе, что понравится и что кушать будет с аппетитом, - улыбается довольная Зоя Ивановна, - в лагере интереснее готовят, чем дома. Котлетки на пару, суфле мясное, супчик куриный с клёцками, подливочки. Ты же, небось, такое не готовишь?
- Нет, - смеётся Надя.
- Ну, вот, а детям нравится.
- Да, говорит, гречка и макароны с подливкой очень вкусно. Буду теперь готовить. Омлет там ещё какой-то необыкновенный. Высокий.
- Знаю, - обрадованно говорит Татьяна, недавно вышедшая из декрета после рождения второй дочки, - я тебе рецепт принесу. У меня мама повар, несколько лет ездила от своей работы в лагерь работать. Она и дома такой омлет делает.
- И мне, Тань, ладно?
- И мне!
Надина дочка на год младше Фалеха. Девочка пошла в школу в шесть лет, закончила первый класс с похвальным листом и две смены отдыхала в лагере от бабушкиной работы.
- Ид, а может, тебе Фалеха тоже в лагерь на следующий год отправить? Там ведь интересно как! И сама бы отдохнула.
- Ох, не знаю… Посмотрим через год.
В их институте своего лагеря нет, но им всегда выделяют достаточно путёвок в лагерь  академии, на базе которой ещё до войны был основан институт.


- Девочки, групповое обслуживание на носу, - напоминает Зоя Ивановна, - я договорилась, нам десять студентов выделят, тех, что в прошлом году были, хорошие ребята, помните? Надя, от вас достаточно будет одного человека. Хочешь, сама приходи, или как там решите.
- Хорошо. Поговорим, может, Нина или Ольга захотят. Олеся вряд ли.

Дело происходит во времена, когда слова «групповое обслуживание» не приобрели ещё похабного оттенка и обозначают просто обеспечение студентов учебной литературой на весь год, когда они в назначенное время приходят в самую большую аудиторию группами, а на столах их ожидают стопки тщательно подобранных учебников, методичек. Им остаётся только расписаться на формулярах и забрать.

Первокурсникам ещё рассказывают о правилах пользования институтской библиотекой.

Такое обслуживание позволяет избежать столпотворения на абонементе, суеты и путаницы. И студентам удобно — пришёл и получил без очереди полный комплект. Но для сотрудников это горячая пора — нужно поднять из хранилища огромное количество книг, всё пересчитать, оформить, перенести в аудиторию, разложить, завести читательские билеты на всех первокурсников, приготовить и заполнить билеты других курсов, чтобы им осталось только расписаться. Поэтому каждый год привлекаются помощники из числа студентов. Некоторые охотно помогают из года в год, становятся друзьями библиотеки и имеют некоторые преференции.


- Девочки, на факультете автоматизации препод новый, молодой, симпатичный. Голубоглазый.
- Да ты что? Женатый?
- Говорят, разведённый.
Алинка оживляется.

Аида остаётся равнодушной. Она хочет выйти замуж за мусульманина. Если нет возможности пожениться с Ахметом, то хоть за другого. Фалеху нужно мужское воспитание. А ей муж, глава семьи.

Два года назад, было дело, она сошлась с хорошим мужчиной, инженером Николаем. И они даже жили вместе, семьёй, у них дома. Все радовались за Иду, ждали, что они распишутся. Но нет, примерно через полгода они расстались.
- Почему? - пытались понять коллеги, - что было не так?
- Да всё вроде так, - досадливо отвечала Ида, - нет, наоборот, всё не так. Не так, как мне нужно. Вот, например, мои мама и бабушка, это же две королевы, привыкли к подчинению и повиновению. Они Колю не воспринимали как моего мужа, для них любой мужчина — их личный подданный. Слуга двух господ. Бабушка, например, говорит: купи сыр. Он приносит. Не тот. Купи другой, голландский. Он опять идёт в магазин, ищет и покупает голландский.
- Ну? И что плохого?
- Да не должен мужчина бегать, выполнять поручения вздорной бабки! Или сразу говори, какой сыр нужен, или ешь, какой принесли. А они его замучили: то купи, туда сходи, это почини, сиди слушай их рассказы, найди на антресолях какие-то афиши сорокалетней давности. И он ходит, делает, чинит, ищет, слушает. И всё с улыбкой, не понимает, что им помыкают. Говорит: бабушки твои — прелесть!
- Аид, но это же хорошо! А ты бы хотела, чтобы они ругались? Это просто удивительно, что он так воспринял твоих бабушек, очень непростых.
- Восточный мужчина не позволил бы так собой командовать. Он в доме хозяин. Он решает, что купить и куда идти. Вот не хотела я с ним сходиться, слишком мягкий, слишком уступчивый. Но он с Фалехом хорошо общался, гулять с ним ходил, на качелях научил раскачиваться, на турнике висеть. И мне, конечно, с ним легче было.
- Ну?..
- Нет, это не мой человек. Я не чувствую, что мужчина в доме. Не могу уважать. Мне нужен восточный муж. Больше никаких Николаев. Бабушки мои, конечно, сожалеют, что мы разошлись. Такого мальчика на побегушках потеряли!
- Аид, а ты знаешь, какие порядки в восточной семье? Ты готова их принять и по ним жить?
- Знаю. - Спокойно сказала Аида. - Готова.
- Слушай, - с интересом спросила Алинка, - а если представить: вот как-то ты приехала в Бангладеш, нашла своего Ахмета, а он женат, у него дети. Но он предлагает тебе быть его второй женой. Или даже третьей. Согласишься?
- Да. Соглашусь.
- Ну, ты даёшь!..
- А ещё он считал, что не надо тратить деньги на частного преподавателя английского, частного логопеда, не надо ориентировать Фалеха на жизнь на востоке, а надо учить его жить здесь. И не надо ему покупать так много дорогих книг, энциклопедий, а надо побольше заниматься с ним школьной программой. И записать не на танцы, а на борьбу или бокс. Вот не надо мне указывать, на что деньги тратить и как ребёнка воспитывать!
- Но он же мужчина, он решает. А жена должна слушаться. Ты же так хочешь?
- Так. Но от восточного мужа я бы это приняла, он имеет право, а Николай нет.  В общем, он как-то приходит с цветами, говорит: Аидочка, давай поженимся! А я говорю: нет, Коля, давай лучше расстанемся! Он так расстроился. Всё пытался выяснить, что же он не так делал. Ну, как ему объяснить? Просто он не тот человек. Хотя и хороший. Но не для меня. Фалех, правда, плакал, скучал…


- Девочки, помните, мы с вами говорили про курсы иностранных языков? Вот, я узнала: на Киевской, государственные курсы, двухгодичные, бесплатные, вечерние, по окончании выдают документ, дающий надбавку к зарплате в десять рублей. Надо съездить, узнать, когда набор.
- Вечером, после работы, с Киевской ехать далеко… Не знаю, может, через годик… сейчас с переездом и обстановкой закончу…
- Десять рублей? Маловато.
- Нормально. Считай, пять килограммов мяса.
- Сто двадцать рублей в год. На отпуск.
- Это да...
В институте сотрудникам доплачивали за знание языка, независимо от того, нужен он сотруднику в его работе или нет. Просто была предусмотрена такая надбавка, как, например, за учёную степень.
- Интересно, а бенгальский язык там есть?
- Вряд ли. Но можно позвонить, узнать. Или съездить. Кстати, может, они  знают, где есть, если у них нет.


Раздаётся стук в дверь.
- Девочки, откройте!
- Нинелька. Чш-ш-ш!..
- У нас обеденный перерыв, имеем право не открывать.
- Девочки, нехорошо, надо открыть, она наша начальница, - говорит Валя, - нам с ней работать.
- Ещё не начальница. Приказа ещё не было. Всё ещё может поменяться, - выражает общую надежду Алинка.

Валя осуждающе качает головой. Она работает в библиотеке меньше всех, аккуратная, исполнительная, перед любым начальством откровенно заискивает. Видно, что она уже распрощалась с Клавдией Степановной и торопится наладить отношения с Нинелькой. Она приветливая, улыбчивая, но какая-то скользкая.

Приехала откуда-то с Урала, училась в этом институте, вышла замуж за студента из Подмосковья, сразу родила двоих «деток», по специальности поработать не успела, после декрета устроилась в библиотеку. Живут они вместе со свекровью, и ей она тоже старается угодить.

Валя круглолицая, румяная, тёмные волосы заплетены в длинную косу, коса закручена в пучок. Валя выглядит старше своих лет, солиднее. У себя она жила в посёлке, в частном доме, родители держали большое хозяйство, скотину. Так что, к сельской работе она приучена с детства. У свекрови тоже свой дом, но с удобствами, огород большой, сад, но коровы, коз, свиней нету, только курочки. Валя, хоть и делает по дому и по хозяйству всё, ощущает себя, как на курорте.

Все разговоры у неё только о том, что вырастили, сварили, засолили, закрутили, что сшили, связали — себе и деткам. Рассказывает и приговаривает:
- Всё для деток… Это деткам… Чтобы детки кушали, носили…
- Слушай, ну что ты всё - «детки», «детки»? - не выдерживает Алинка, - детки бывают только у цветов, у фиалки или у декабриста, например. А у людей — дети.

Валя потупила ресницы, но ничего не ответила. С Алинкой лучше не связываться, она языкастая. Да и остальные её поддержат. Они все гуманитарии, вечно её, Валю, поправляют.

Но она не может скрыть своего женского превосходства перед той же Алинкой или Аидой, например. Она намного моложе обеих, но у неё крепкая семья, хороший муж, прекрасные дети, свёкры, которые во всём помогают, справное хозяйство. Она не покупает, как некоторые, готовые котлеты и тушёную капусту домой. Это позор!  И вообще, обе не замужем, одной попользовался какой-то похотливый инструктор в лесу, другой — иностранец, Валя даже такой страны не знает, точно не из соцлагеря, да за такое поведение… Да ещё ребёнком наградил, каким-то ненормальным…

Валя слушает рассказы Аиды, и у неё волосы на голове шевелятся. Как так можно жить? Вот у неё, у Вали, детки - мальчик и девочка, хорошенькие, умненькие, послушные, в садик ходят, их там хвалят, по дому уже помогают.

И ни в какую кассу взаимопомощи она никогда не обращается, и у коллег денег до получки не перехватывает. Им на всё хватает, ещё и на сберкнижку откладывают. И все шкафы, кладовка, погреб ломятся от припасов. Бочки, вёдра, банки, мешки, ящики…
- А куда вам столько? - иногда спрашивают у неё коллеги, - столько же и не съесть.
- Как куда? - не понимает Валя, - семья большая, надо, чтобы на весь год хватило, до нового урожая. Не  в магазине же картошку и яйца покупать, от своего-то хозяйства!
Девочки вежливо изображают понимание и поддержку. Действительно, не в магазине же покупать… Они все москвички, и, хотя у многих есть дача, таких понятий, как «от своего хозяйства», «до нового урожая» у них нет.
- Вот позавчера, в воскресенье, последнюю прошлогоднюю банку огурчиков маринованных открыли, - продолжает Валя. - Всё подчистую и подобралось. Уже новых заготовок полно закрутили. А с этими огурцами я три разных салата сделала.
И начинает рассказывать про салаты: все по рецептам из кулинарной книги и из журналов «Работница» и «Крестьянка».
- В выходные крыжовник последний собирали, поздний, варенье варили и компот.
- Принесла бы попробовать, - не в первый раз подначивает Алинка, которая варенье не ест вообще.
- Неудобно, девочки, - смущённо объясняет Валя, - дом свёкров, и хозяйство их, как я возьму?
Хотя варенья, которые приносят другие, пробует охотно, с видом знатока оценивает, и всегда получается, что её варенья вкуснее и «правильнее».

Даже Галина Ивановна, когда съездит на дачу к сестре и привезёт оттуда ягод или яблок, то сварит дома с малым количеством сахара, добавит туда листьев смородины, вишни, мяты и сразу несёт свеженькое на работу.

Этим летом Валя ездила с детьми в отпуск к своим родителям и там заболела страшной болезнью — рожей.
- И в местной больнице лечили, и в районную ездила, ничего не помогает. В областную поехала, и там мне врач сказала: мы вас не вылечим. Ищите бабку, которая заговаривает. Я вернулась домой, сказала маме, она через знакомых узнала, где бабка такая живёт. А у меня нога уже, как бревно, распухла и горит огнём. Я перепугалась, думаю, вдруг ампутируют? Повезли меня к знахарке. Та посмотрела, какие-то примочки делала, шептала, дала травки заваривать. Потом я к ней ещё раз ездила. И что вы думаете? Прошло всё! Я в больницу потом поехала, врачу показать. Правда, прошло.
Девочки не знают, что это за болезнь, многие слышат про неё первый раз, поэтому опасаются — вдруг заразная?


- Аида! - спохватывается Лариса Леонидовна и негромко говорит: - не забудь вечером взять, я там Фалеху приготовила… - и показывает в холодильнике пакет с четырьмя румяными яблоками и несколькими крупными оранжевыми морковками. - В воскресенье привезла. Пусть мальчик погрызёт с удовольствием!
- Спасибо! - от души благодарит Аида, - я ему на рынке покупаю, но ваши ему больше всех нравятся. Я всё стараюсь ему еду тщательно подбирать, у него же аллергия на многие продукты и желудок не в порядке, а мама с бабушкой ему подсовывают сладости, орехи, масло шоколадное, сухомятку разную. И ведь взрослые люди, и его вроде любят, а как будто не понимают, что ему этого ничего нельзя. Я ему супчик варю, овощи на пару готовлю, время специально выкраиваю, а он съест две ложки: не хочу больше! - и бежит к бабушке. Моей. А она, сколько я себя помню, питается отдельно. У неё в комнате свой холодильник стоит, чайник электрический. И в двери замок. Такая у меня бабуля. Нет, она может и с нами поесть что я или мама приготовим, но на свою пенсию покупает себе шоколад, апельсины, конфеты в коробках, сырокопчёную колбасу, сыр швейцарский, кофе и наслаждается этим в одиночестве. Поставит пластинку с какой-нибудь опереттой и лакомится. А в серванте у неё и коньяк, и ликёры, и вино. Она себе и рюмочку перед сном позволяет. А теперь Фалех подрос и повадился к ней ходить.  Сидят, классику слушают, едят недозволенное, в карты режутся. Я боюсь, как бы она и ему не дала вина попробовать. Но он единственный, кого она угощает. А он потом весь чешется и поносится.
- Ну, не должна. Она же взрослый человек, а он ребёнок, она же понимает, что ему нельзя. Не хочет же она ему навредить.
- Сознательно наверняка не хочет. Но вот дать ему тайком от меня что-то, вместе маму перехитрить, ребёнка подкупить, на свою сторону перетянуть - это она может.


- Девочки, а слышали, Элка с педагогического, которая на абонементе на полставки подрабатывает, травилась? От несчастной любви.
- И как, успешно?
- Чем на этот раз?
- Йодом. Вылила пузырёк йода в стакан, долила водой и выпила.  А перед этим подружке позвонила и дверь оставила открытой.
- А из-за кого?
- Да какой-то Алик.
- А, в прошлый раз, помню, Саид был. Из-за него она таблетками травилась.
- Ага. От кашля.
- Вот дурёха-то! И где она теперь?
- В больнице. Промывание желудка делали.
- Да уж, удовольствие так себе.

Элка хохлушка, пышная, сдобная, яркая, темпераментная, склонная к драматизму. У неё постоянно романы с какими-то неподходящими парнями, между ними вечно ссоры, выяснения отношений. Парням это быстро надоедает, и, несмотря на Элкину красоту и любвеобильность, они её бросают. Для неё настаёт конец света, и она в отчаянии накладывает на себя руки. Правда, предварительно предупредив подружек и открыв дверь.

Учится Элка еле-еле, ей отчаянно хочется замуж, родить детей и чтобы можно было уже не учиться. Но как-то пока ей не везёт.
- И что она здесь мается? Поехала бы домой, нашла себе там гарного хлопца, родила б троих и жила в своё удовольствие. У неё «хвосты» тянутся ещё с прошлого года, всё равно отчислят. А она всё находит себе какую-то экзотику, для жизни непригодную.

Вообще, Элка весёлая, добрая, смешная, даже наивная. Надя вспомнила, как однажды зашла на работу с дочкой, и они с девочками, в том числе с Элкой, прогуливались по своему зелёному студенческому городку, ели мороженое, пили газировку, болтали.

Элка восхищалась девочкой, поднимала на руки, кружила, бегала с ней, играла, болтала о платьях, куклах, книжках, мультиках и выглядела совершенно счастливой.
- Своих тебе пора заводить, - смеялись коллеги.
У автомата с газировкой ей не хватило стакана.
- Подожди, сейчас я попью, помою и тебе отдам, - сказал кто-то.
- Не надо, - отказалась Элка, - не торопись. Сейчас Иришка своё мороженое доест, я с её кружечки попью.
Надя прямо очаровалась этим певучим «я с её кружечки попью», сказанным о картонном стаканчике из-под фруктового мороженого, которое её дочка аккуратно ела деревянной палочкой. И Элка действительно напилась, не споласкивая, «с её кружечки», осталась очень довольна и ловко подсунула в прорезь автомата две трёхкопеечные монетки, когда Надя наливала воду для дочки.
- Пусть дивчине послаже будет, - объяснила она, подмигивая ребёнку.
Хорошая девчонка Элка. Жалко только, что дурочка.


- Надя, - спросила, Зоя Ивановна, - как там Кира наша? На работу собирается выходить? Сыночку-то уже скоро два года будет.
- Ой, Зоя Ивановна, а вы не знаете? Она третьего ждёт. Из этого декрета, не выходя, сразу в другой пойдёт.
- Что ты говоришь? Не знала. Ну, что ж, дай Бог. С мужем-то они хорошо живут?
- Говорит, хорошо.
- Ну, ладно. Подождём ещё. Вы там справляетесь?
- Справляемся.
- Вы молодцы, девочки.
- Смелая Кирка, - говорит Татьяна, - меня вот хоть озолоти, ни за что ещё одного рожать не стану. Я, как вспомню, как с младшей ходила… Токсикоз страшный, запахи все противные. Мама готовит, а мне из дома убежать хочется. Да ладно это, старшую не могла ни на руки взять, ни обнять — не выносила запаха её волос. Прямо мутит, и всё. От родного ребёнка! Муж говорит: да от неё шампунем пахнет. А мне кажется, как будто маслом подсолнечным и мышами. Дочка ко мне ласкается, а я как ехидна какая. Но я ей объяснила, говорю, потерпи немножко, милая, это пройдёт.
- А сейчас?
- Нормально. Как родила, всё и прошло. И целую, и обнимаю, и в макушку носом уткнусь, надышаться не могу.
- А я, когда вторую ждала, не переносила запаха ничего жареного с луком. Так муж сказал: и не надо, и не готовь ничего такого, я потерплю. И я всё отваривала или на пару. Без лука. А он даже на работе в столовой жареного не ел, чтобы от него не пахло. Очень ребёнка хотел, - улыбаясь, вспомнила Лариса Леонидовна.


В дверь стучат условным стуком. Входит Галина Ивановна. Она бодрая, разрумянившаяся, приносит с собой запах свежести, дождя, скошенной травы. В руках держит ветку лиственницы с нежными изумрудными иголочками и бархатными бордовыми шишечками.
- Ветер сломал, - расстроенно говорит она и ставит ветку в высокую узкую вазу. - Какая красавица!

- Всё, девочки, - поднимается Зоя Ивановна, - перерыв кончается, давайте сворачиваться.
Все начинают убирать остатки еды, посуду. Татьяна составляет в стопку блюдца, чашки, идёт мыть. В «отделе комплектования и обработки» в углу есть раковина. Неизвестно, для каких надобностей её там в своё время устроили, но она очень выручает библиотечных девушек. Не надо ходить с посудой по коридору в туалет, чтобы помыть чашки или налить чайник.

- Алин, давай, - протягивает руку Татьяна, - заодно помою.
Алинка мрачно вытирает свою чашку изнутри бумажной салфеткой, собирая чаинки, и меланхолично говорит:
- Не надо, спасибо. В горах всё стерильно.

               
                17.02.2025