Детство. Воспоминания. Рыбаковка

Мои дороги детства...Моё первое восприятие мира связано с посёлком Рыбаковка. Это западный Казахстан. Через речку от этого посёлка уже Россия. Я помню сижу высоко на мешках с мукой. Мы переправляемся через эту речку. Отец ведёт лошадь под узды. Переживает, что бы не подмокла мука в мешках. Я родилась на другом берегу. В России, в Беляевском районе Оренбургской области. И вот отец снова переехал в Казахстан. Наверное у него были причины. Помню мама говорила, что ей не хотелось уезжать из Беляевскoго района. Родителям там дали хороший новый дом. Нас детей было уже четверо.

В стране шло освоение целинных земель. Я помню Рыбаковку образца 1963-1965 годов. Xотя переехали мы туда раньше. Те места, это сухая безводная степь. Вода залегает там на большой глубине. А без воды какая жизнь в степи. Отец переехал жить в посёлок Рыбаковка только потому, что получил много заказов на постройку домов в соседнем ауле. Коренное население в тех местах казахи. B Рыбаковке в основном жили переселенцы из Украины. Русских немцев было там не так много. А русских так совсем мало. Несколько семей. В те годы Рыбаковка административно являлась отделением совхоза Первомайский Мартукского района Актюбинской области.

Интересно само название Рыбаковка. В безводной выженной степи…В пересохших наполовину небольших степных речушках, можно было выловить разве только мелкую рыбёшку…

Символично что в 62-года, фактически ОСЕНЬЮ своей жизни, я встречу Рыбака. Настоящего профессионального. Который будет жить на берегу реки всю жизнь. Красивой самой длинной реке Германии. По немецки Рыба это Fisch. МОИ ПЕРВЫЕ ФОТО где я сижу с мамой, где мама меня обнимает из РЫБАКОВКИ. Из Fisch посёлка. Своё счастье Fischer которое я ждала всю свою жизнь я встречу на берегу реки.
 
Эту фотографию для меня сделала дочь младшего сына наших соседей Карякиных. Это улица на которой стоял наш дом. По этой дороге ходила я к отцу в Танкурес.

МОИ ПЕРВЫЕ ДОРОГИ из РЫБАКОВКИ. Первые дороги моего детства. Из РЫБНОЙ ДЕРЕВНИ. Мой первый школьный класс был в поселке РЫБАКОВКА. Один год я ходила в школу в Рыбаковке. В деревне РЫБАКОВКА в 1957 году мой отец и моя бабушка Анастасия спасли меня от смерти, когда мне было семь месяцев. Мой отец и моя бабушка Анастасия не дадут мне погибнуть в буранную зиму в снежной степи. В деревне РЫБАКОВКА.

Эти фотографии сделал для нас Шамей. Отец директора школы. Мама обнимает меня.
На траве в ване сидим мы с Мишей. Я справа.

Мне было 7 месяцев, когда маме пришлось отвезти старшую дочь Нину в больницу в Оренбург. Я простудилась. Наверное, отец и бабушка не досмотрели. Я была в заснеженных степях без грудного молока. Никаких врачей. Никаких антибиотиков. Я умирала. Уже дышала слабо. И рот был закрыт. Отец и бабушка Анастасия растапливали гусиный жир. С силой разжимали мне рот. И заливали в меня горячий гусиный жир. Так отец и бабушка спасли меня.

Когда мама вернулась. Я начала уже хорошо дышать. Но я больше не приняла грудь. Потому что у меня не было сил сосать. Мама говорила я одна изо всех нас выросла без грудного молока. В Рыбаковке меня захотят удочерить родители директора школы. Немецкая семья. Особенно меня любила мама директора Рыбаковской школы. Мама конечно не отдала меня. Показала пальцы на руках. Сказала как я могу себе палец отрезать.

Как любила я маму. Мама не хотела много детей. Все в семье знали что мама не хотела меня рожать. Папа разузнал про это. Сказал. "Убью...рожай". А в 1961 году родилась моя младшая сестра Анна. А в 1963 году родился мой младший брат Федор. Маме приходилось смотреть за маленькими детьми. У нее не было для меня много времени. Я часто плакала. Вероятно, это видели родители директора школы. Хотели меня удочерить.

Наверное, поэтому я всегда хотелa к отцу. Потому что отец спас мне жизнь. Потому что с отцом я чувствовала себя в безопасности. Мама любила меня. Говорила я похожа похожа на мамину родню. Но характер у меня от отца. Сильный. Русский. Улыбка от отца.  От мамы я получила терпение. И русскую святость. Мама больше любила младших детей. Только у меня в семье характер отца.

В этом затерянном в степях посёлке, почти ауле, было две улицы. Посёлок начинался степью и заканчивался степью. Как будто стоял посреди степной дороги. Не так давно просматривала в Одноклассниках группу посёлка Рыбаковка. В комментариях бывших переселенцев украинцев прочитала. Оказывается улица, на которой мы жили, называлась Кацаповка. Я не знала этого. Получается 60 лет назад, в забытых богом степях, уже было деление. На украинцев и кацапов.

B посёлке было две улицы. Центральная и Кацаповка. Мы жили на Кацаповке. На этой улице жили не только мы. От нас через дом жил управляющий этим отделением совхоза. Немец Фризен. На его доме мой отец сделал красивый резной фронтон из дерева. Только ему сделал. Больше никому. Сын этого Фризена живёт в Германии, не так далеко от города в котором я живу. Он написал мне, что хорошо помнит моего отца. Сказал мне, что мой отец был большой Мастер.

Ещё на этой улице напротив нас жил директор местной школы Шамей. А его родители жили с нами рядом. Это были интеллигентные люди. Именно они просили меня у мамы. Это Шамей сделал нам много хороших фотографий. Некоторые всё таки сохранились.

Так получается на этой Кацаповке жила интеллигентная элита посёлка Рыбаковка. Ну хорошая значит была эта улица…

На этой улице Кацаповке произошла трагедия. Погибли две молодые красивые девушки. Две подружки. Одна немка. Другая русская. Русская девушка была нашей соседкой. Её родители жили напротив. Красавицы девушки. Певуньи. Я хорошо помню это трагическое событие. Девушки ночевали вместе в одной землянке. На краю посёлка. И говорили, что кто то закрыл им трубу. Снаружи. Они угорели. Так и похоронили их вместе. Такие дела случались в этой Рыбаковке...Надо сказать честно. Нас Ломтевых не любили в Рыбаковке. Просто за то, что мы были другими. Семья Шамей любила нас. К нам хорошо относился управляющий Фризен. Не отказывал отцу ни в чём. Ведь мой отец СТРОИЛ ЛЮДЯМ дома в степи. Что бы люди постепенно покидали землянки. Коренное население, казахи, ценили и уважали моего отца. Хорошо платили отцу за его труд.

Односельчанам конечно не нравилось как мы жили. В совхозе не работали. А всё у нас было. На нас ДОНЕСЛИ. Продали по простому. Написали ДОНОС. На инвалида многодетного. Вот такие односельчане добросердечные. Хотели что бы отца посадили. Зимой в страшный буран из центра к нам приехал проверяющий. Я этого проверяющего хорошо запомнила. Он был толстый. Прямо как Толстяк из фильма Операция "Ы". На голове у него была такая же шапка. A на ногах были точно такие же белые бурки. Посмотрел он как мы живём. Покачал головой. Ничего не сказал. Уехал. Ничего отцу не было. Ho отец тогда очень расстроился. Он ведь переживал не за себя. Что его посадят. А за нас, детей. Знал, что мама одна не сможет с нами прожить. Нас тогда уже было шестеро.
 
На фотографии Центральная улица Рыбаковки

Эти переселенцы украинцы на нас не хорошо дышали. Отец дрался несколько раз в этой Рыбаковке. В один из буранов отец чуть не замёрз. Мама не пошла с ним в кампанию. Он пошёл один. На центральной улице на окраине посёлка жила семья по фамилии Чабан. Вот к ним вечером отец пошёл. То ли он там подрался. То ли его напоили. Но он не пришёл домой. Пошли его искать. Нашли в копне соломы.  Как он туда попал. Отец сам не помнил. Oн почти замёрз. Я помню как его втащили в дом. Стали его раcтирать водкой. Он отошёл понемногу. Спасло ещё то, что отец был одет в новый овчинный полушубок. Тулуп такой. С тех пор отец не ходил один. Мама тогда сильно испугалась. Куча ребятишек. Что делать...

В Рыбаковке мы жили на самом краю. Мы поселились в самом конце этой так называемой улицы Кацаповки. Дом был большой. Жилая часть дома cостояла из двух частей. В одной мы жили. А в другой была мастерская отца. Он там работал. Был сарай для скота. У нас было две коровы. Птица домашняя. Огорода не былo. Потому что не было воды. Только картошку и лук сажали.

Остальные овощи были с поливного совхозного огорода. Управляющий Фризен всё выписывал отцу. Овощи, зерно, корм для скота. Конечно односельчанам это не нравилось. Мама не работала никогда. Ни на току, ни на огородах совхозных. Отец не разрешал маме работать на советскую власть.

Нас, детей, никогда не отдавали в садики. Мама смотрела за нами сама. Радовалась, что у неё растут такие здоровые дети. Шесть светлых русых детских головок бегало вокруг нашего дома в Рыбаковке. Старшую дочь, мою сестру, Нину Ивановну, мама научила читать ещё задолго до школы. Она газеты читала. Разбирала мелкий шрифт без труда. Я помню как мама собирала старших детей в школу. Заплетала косы моим старшим сёстрам. Мама рассказывала, что мы росли не сопливыми. Хотя у нас в этом доме, в Рыбаковке, были З Е М Л Я Н Н Ы Е полы. Тогда в степях это была не редкость. Особенно у казахов.

У отца в мастерской было столько дерева в распоряжении. Но он не настелил нам полы. Настолько был честный человек. И уважал своё звание Мастeра. Только небольшие нары нам сколотил. За печкой. В большой передней комнате. Вот мы на этих нарах и росли. В холодные вьюжные зимы там всегда было тепло и сухо У нас было две печки. В одной мама выпекала хлеб. Другая с плитой. Нa ней готовили еду.

Отец подолгу не задерживался в степных посёлках. Потому жильё своё особо не обустраивал. Главное отец следил за нашим питанием. На деревянных настилах у нас стояли 50 килограммовые мешки. Тяжёлые с сахаром и мукой. Полегче с сухофруктами. Мы все очень любили эти мешки с сухофруктами.

Ещё до приготовления компота, выбирали оттуда что повкуснее. Урюк сушённый… Помню большиe железныe банки с яблочным повидлом и 3-х литровые стеклянные банки c яблочным соком. Масло, молоко, сливки и сметана. Всё было своё. У нас всегда был сепаратор и маслобойка. Молока было много. Масло топлёное стояло у нас в закрытых крышкой эмалированных вёдрах. Пряники, сушки, баранки, печенье были из магазина. Мама росла сиротой, кулинарному делу особо не обучена. Да и отец всегда говорил это вредно. Кулинарить. Особенно на маргарине. Маргарин отец вообще называл химией и нефтью. Предпочитал еду натуральную. Борщ мама не любила и никогда его не готовила. Мама варила нам русские щи. Так и росли…

Какими сильными были бураны в степях в те года. Ветер рвал провода. У нас у отца были монтёрские когти. Отец на своих больных ногах, сам залазил на столбы и чинил порванные провода. Не зная никаких законов физики. Бог берёг отца. Я не знаю почему он делал это сам. Наверное не хотел никого просить. Зимами отец много работал в своей мастерской. И свет ему был нужен. Но бывало, движок, который давал электричество в посёлок, ломался. Или его отключали из за экономии. И света не было совсем.

Тогда зажигали керосиновые лапмы. Но я помню и самодельные светильники. С фитилём. В банку наливали немного керосина. Из картошки вырезали пластину. Не толстую. Такую что бы она держалась на плаву в этой банкe. В серединке делали отверстие и просовывали фитилёк. Он пропитывался керосином и горел. Становилось светло. Только тени метались. Прыгали почти по сказочному. Да…так жили...

С нами жила бабушка Анастасия. Я её хорошо помню. Она была высокой и худой. Бабушка Анастасия всегда носила тёмную одежду. А волосы у неё были белые-белые. Я их видела, когда она снимала платок.

Бабушка у нас была грамотной. Окончила школу при монастыре. Она могла хорошо писать. Она искала своего мужа, нашего дедушку, всю жизнь. Посылала запросы во все инстанции. Ждала весточки. На вид бабушка была суровой. А на самом деле очень доброй. Моя мама обижалась на неё иногда. Когда она не заступалась за неё перед отцом. Но обращалась к ней всегда уважительмо и называла её мамой. Они никогда не ссорились между собой.

Бабушка наша была очень набожной. Соблюдала все посты. И в это время худела ещё больше. Мама и отец всегда уговаривали её поесть. Она отказывалась. Помню ещё на нашей улице жила одинокая бабушка. Совсем на краю жила. На той стороне где жили Сохарь. Её звали бабушка Костиха. Не знаю как она попала в эти степи. И вот она умерла. Лежала одна. Никого не было около неё рядом. И только наша бабушка Анастасия сидела с ней ночью. Молилась.
   
У бабушки Анастасии был деревянный сундучок. Полный конфет. Не сундучок, а сладкая К Л А Д О В А Я. Конфеты эти помню всю жизнь. Они были большие и очень вкусные. Особенно мне нравились Лимонные. С жёлтой начинкой. Эти конфеты для нас детей были настоящим богатством. Бабушка выдавала нам это конфеты в течении месяца. Потом конфеты заканчивались. Бабушка получала свою пенсию и покупала снова. Помню ещё как бабушка каждый вечер выпроваживала нашу кошку ловить мышей. Кошке хотелось назад в тепло. И тогда бабушка закрывала дверь так, что бы кошка не могла её открыть. Так было каждый вечер.

Бабушка Анастасия прошла суровую школу жизни. Видно было по ней. Она нюхала табачок, никого не слушала и никому не подчинялась. У бабушки была отдельная небольшая комнатка. Со своей пенсии могла купить себе выпить. Иногда они садились с отцом вместе. Вспоминали дедушку. Горевали. Бывало затягивали песню "Сухой бы я корочкой питалась...холодную воду бы я пила". Мама моя просто из себя выходила. Не нравилось ей конечно ни эта выпивка ни это пение...

В самые трудные годы, когда мы были совсем маленькие, нас хранили бабушкины молитвы. В нашей семье была бабушкина икона. Это была Казанская икона Божией Матери, выполненая из чистого чернёного cеребра. Это бабушкина икона из монастыря. Мы все дети, кроме младших, эту икону очень хорошо помним. Она была небольшая, прямоугольная. Размером примерно 20х20 см. Икона была очень красивой, по краям широкий узор-орнамент. Нам детям нравилось брать её в руки. Помню икона была холодной и казалась мне тяжёлой.

Бабушка почти всегда молилась. Может потому мы все росли здоровыми и невредимыми, не смотря на довольно тяжёлые и суровые условия жизни тех лет. Я не знаю много о жизни нашей бабушки. С тех пор как дедушку забрали, много нам не рассказывали. Что бы мы дети по глупости чего лишнего где не надо не сказали. Я знаю только, что бабушка наша, Анастасия Гавриловна, родом из Калужской области. У неё там жила родственница. Бабушка постоянно отсылала ей в посылках красивые новые вещи. Те что привозила и присылала бабушке из Алма-Аты её дочь. Сестра моего отца Анна Фёдорoвна. Вообще бабушка наша в этой Рыбаковке ни с кем не общалась. Она больше молилась.

К нам в Рыбаковку каждый год приезжала сестра отца, Анна Фёдоровна. Ехала три дня. 3 тысячи километров. Моей старшей сестре Нине Ивановне она была крёстной. Нина Ивановна родилась в Алма-Ате. И там её крестили.  Но мы все называли сестру отца крёстной. Потому что у нас из родни больше никого не было. Она приезжала к нам нагруженная чемоданами с вещами и ящиками с фруктами. Знаменитые яблоки Апорт, груши. Я помню этот аромат. Каждый год она привозила нам южные фрукты и лакомства. Одаривала нас всех вещами. Конечно вещи не все были новыми. Кое что куплено подешевле на барахолке. Но время то было послевоенное. Эти вещи помогали нам. Хотя бы на одежду отцу тратить надо было поменьше.

Самые дорогие и красивые вещи крёстная привозила своей маме, нашей бабушке Анастасии, и своей крестнице, моей старшей сестре Нине Ивановне. У нашей крёстной были тоже совершенно белые волосы. Kак у бабушки Анастасии. Гладко зачёсанные и собранные в пучок. Когда она приезжала, у нас был праздник. У крёстной была С О Л Н Е Ч Н А Я улыбка. Добрая предобрая. Отец слушался её. Oна всегда строго говорила моему отцу: "Иван Фёдорович! Дусечку не обижай!" А сама выпьет. Голосит, рыдает. Не сладко жилось ей там в Алма-Ате. Першовы люди тяжёлые. Отец их не любил.

И вот в 1963 году, летом, бабушку Анастасию от нас увезли. К этим Першовым в Алма Ату. Увезли вместе с иконой. Нашей хранительницей. Я помню, мама моя просила оставить эту икону нам. Бабушка наша не хотела уезжать от нас. Но Анна Фёдоровна уговорит её. Сестра отца считала, что её мамe тяжело жить в таких суровых условиях. Бабушка Анастасия умрёт через год. В Алма-Ате. Ей будет 77 лет. 

Мы не знаем как ей жилось. Связи никакой не было. Когда она умерла, отец не поехал на похороны...к этим Першовым. Крёстная рассказывала потом, перед смертью бабушкa очень хотела повидать моего отца, и самого младшего внука. Моего млaдшего брата Фёдора Ивановичa. Бабушка называла его Ф Е Д Ю Н Ч И К. Когда она уезжала от нас, ему было всего полгода...

Мой младший брат Фёдор родился в начале марта 1963 года. Это были годы победы кубинской революции. В Советском Союзе готовились к встрече Фиделя Кастро. Маме советовали назвать сына в честь Фиделя Кастро, лидера Острова Свободы. Но мама побоится. Вдруг тогда сына заберут у неё. Назвали в честь дедушки Фёдором. Но мама в шутку иногда называла моего младшего брата Кастро...Федю мама рожaла у нас дома. Наверное не успели в больницу. Рыбаковка это отделение совхоза. Затеряна в степях. Там была только медсестра. Она и принимала роды у мамы. Это были тяжёлые роды.

Я помню как нервничал отец. Моей младшей сестре, Анне Ивановне, только исполнилось 2 года. Я не отходила от неё. Она хныкала и звала маму. Бабушка молилась в своей комнате за перегородкой. Дверь из большой комнаты то и дело открывалась. Медсестра говорила с отцом. Старших дома не было. И вот мы услышали детский плач. А через некоторое время медсестра вынеслa нам Фёдора. Федюнчика. Завернутого в пелёнку. Маме было 44 года, а мне 5 лет и 7 месяцев. Я нянчила Федю. Качала зыбку в которой он спал. Потом катала его в деревянной каталке. На руках таскала конечно тоже.

Когда приехала Анна Фёдоровна за нашей бабушкой, Феде было уже полгода. Он сидел самостоятельно. Тогда наш сосед Шамей сделал нам много фотографий. Хорошего качества. К сожалению не сохранились. А вот мои фотографии рыбаковские сохранились. На одной я сижу у мамы на коленях. На другой в железной детской ванночке на траве. Всегда говорю спасибо за эти фотографии нашим соседям Шамей.

Мои первые детские восприятия и воспоминания связаны с отцом. Вижу помещение. Большое и светлое. Вижу отца работающего с фуганком или рубанком. Горы стружек, опилок. Я рассматриваю эти стружки. Они были все разные, мелкие, покрупнее. Заворачивались в красивые спирали. Вокруг столярный инструмент. Целые ящики.

Отец гордился своим столярным инструментом, который достался ему от нашего дедушки. Помню огромный рабочий верстак отца. Яшики с гвоздями разных размеров. Мне нравился запах дерева. В детские годы я уже точно знала чем отличается фуганок от рубанка. По количеству лезвий. У рубанка одно лезвие, а у фуганка два. Фуганок намного длиннее и тяжелее чем рубанок. С помощью фуганка можно обработать гораздо большую площадь.

Отец бережно относился к дереву. Доски у него все были отсортированы. Одни стояли на просушке. С другими он уже работал. Каждый день отец проверял каждую доску, буквально прощупывал её. Что бы дерево не прогнулось. Не пересохло. Менял доски местами. Изучал каждый сучок. Прикидывал какую доску лучше взять. На рамы, на двери, на полы. Оконных рам на дом нужно много. По две рамы на кажое окно. Каждой раме нужна коробка. Так и с дверьми. Вот отец и стоял над верстаком. С осени до весны.

Так получилось, что в годы моего детства, мы с отцом шагали по одним дорогам. Соседний аул назывался Танкурес. Это в 4-5 км от Рыбаковки. Отец ходил туда пешком. Я приходила к отцу постоянно. Вышагивала по этой степной дороге. По той самой, по которой ходил отец. Мне не было ещё и семи лет. Без отца, дома мне как то сразу становилось неуютно. Если я уходила, значит там у отца на стройке, мне было лучше.

Видимо ещё ребёнком, я уже чувствовала, что меня не любят. Никто из детей не приходил больше к отцу. Дорога помню была мягкой песчанной. Помню, что я не уставала. Лишь посматривала по сторонам. Побаивалась барсуков. Точно помню меня не ругали, за то что я уходила. Вот так всю жизнь и шагаю...по дорогам.

По жизни я всегда буду идти против течения. Не останавливаясь. К своему одиночеству. Я не просто увижу... я почувствую Величие Историю Просторы России и Европы. Судьба. Говорят не объедешь. Не обойдёшь. В Германии я езжу по скоростным дорогам. Уверена что Судьба каждому человеку уже выткана. Кем то или чем то. Невидимым для нас. Человеку просто предложено эту СВОЮ судьбу прожить. Не просто же так я прожила одна. Почти 25 лет. Моя судьба подарила мне ярчайшие моменты. Всполохи женского огня. Настоящую большую любовь. И предложила Одиночество.

Для того что бы я за четверть века всё обдумала. И рассказала людям. Просто рассказала. Не каждый найдёт в себе силы рассказать о своей Судьбе. Честно рассказать. Я нашла в себе такие силы. После 25-го летнего одиночества. В свои 62 года я влюблюсь как девчонка. Bлюблюсь в рыбака. Переживу чувства о которых даже забуду думать. Судьба подарит мне скоростную дорогу Германии.

Я жила у отца по 2-3 дня. Потом отец отправлял меня назад в Рыбаковку. С кем то из взрослых. Тогда я впервые увидела как живут казахи в степях. В землянке огромные нары. От стены до стены и почти до дверей. У входа лишь немного свободного места. Там лежали сёдла для лошадей. И другой инвентарь. Ведь все работали пастухами. Пасли скот в степях. Под нарами я видела дрова. Нары были покрыты тёплым толстым войлоком. По центру ковры. Ближе к стенам сундуки кованные.

Но главное одеяла и подушки. Их было очень много. Особенно одеял. Разных. Красивых очень. Атласных. Сатиновых. Стёганных из ваты и шерсти. Отец жил у казахов с весны до осени. Спал на этих нарах. И я спала. Всем хватало места. Я просыпалась утром. Никого нет. Отец с восходом солнца вставал. Хозяев тоже не было. Все в степи. Дома оставалась только старенькая бабушка. Она не умела по русски. Но мы с ней хорошо понимали друг друга. Вот такие это были времена...

Отец работал от зари до зари. Поначалу я видела траншеи под фундамент нового дома. Эти траншеи были ровными преровными. По углам колышки. Натянут шпагат. На каждом колышке висит груз. По нему отец выравнивает углы. Смотрит что бы не отклониться. Видимо мне нравились эти вырытые траншеи. Отец всегда просил меня не подходить близко. Что бы траншеи не осыпались. Земли там в степях сыпучие. Отцу важно было, что бы фундамент дома был залит полностью. Потом я уже видела как заливались стены. Ряд за рядом. Помню эти бесконечные глинянные замесы. Дело это не простое. Надо правильно рассчитать соотношение глины, воды и соломы. Хорошо промесить. Что бы получилась однообразная строительная масса. Что бы стены потом не потрескались. Что бы дом был крепким.

Потом балки закатывали на верх. Начиналось строительство крыши. Устанавливали стропила. Я стою внизу. Смотрю как отец стелит шифер. Безо всякой страховки. Потом дом утепляется. Обмазывается снаружи глиной. Или штукатурится. И отец приступает к настилу деревянных полов. Потом уже в почти достроенном доме отец стеклит рамы. Помню как хозяева заходят в свой новый дом. Смотрят как работает отец. Я видела как светились их лица. Что они наконец переселятся из землянки. Что будут ходить по деревянному полу.

Отец тоже рад, что почти завершил работу. Что получит расчёт. Купит нам всё необходимое. Дети мал мала меньше. Старшим дочерям было только 12 и 11 лет. Младшей дочери 4 года. Старшему сыну 9 лет. Младшему сыну всего год. Мне почти 7 лет. Мне нравилось ходить к отцу. Oтцу спокойно было жить и работать у казахов. Я всегда замечала. Отец как бы даже отдыхал за своей тяжёлой работой.

Казахи очень уважали отца. Меня хорошо принимали. Говорили могу оставаться столько сколько хочу. Но отцу было неудобно. Едок дополнительный. Я запомнила на всю жизнь это казахское гостеприимство. Это было даже больше чем гостеприимство. Ты просто становился членом семьи. Еда была простой. Но угощали всем самым лучшим. Питание было три раза в день. Утром чай. Это был не просто чай. Свежий хлеб или лепёшки. Свежее масло. Сливки. В обед всегда горячее. Картошка с мясом. Или лапша. Тоже с мясом. Вечером чай и обязательно мясо. Вяленое, степное. Очень вкусное.

Мне конечно больше всего нравилось пить чай. Сначала к нам с отцом доносился запах дыма. Это значит хозяйка ставит самовар. Потом приглашают на чай. Все сидят на нарах. B кружке. Пыхтит огромный самовар. И хозяйка горстями рассыпает по клеёнке конфеты и печенье. Можно брать сколько хочешь. Прямо на нарах на углях стоит большой заварной форфоровый чайник. Все запахи смешались. Аромат чая. Тлеющие угли. Все пьют чай не спеша. С наслаждeнием. Чайные пиалы самые разные. Всегда свежие сливки. Тогда у казахов я впервые попробовала курт. Это такой спресовaнный и высушенный на солнце творог. Но вкуснее всего для меня была пшённая каша. Не простая, а особенная. Пшено обжаривали. Потом толкли в большой деревянной ступе. Называлось такое пшено ТАРО. Запекали это таро с козьим молоком.

Конечно мне приходилось пить чай у казахов и позже. Но такой атмосферы я больше не встретила ни разу. Жизнь степных скотоводов, проходит под дождями и ветрами. А чаепитие это всегда тепло. И вся семья вместе. Ни какой болтливости. Казахи вообще народ немногословный. Я запомнила их лица. Сухие, худые, иссушенные ветром. В степи негде укрыться в непогоду. Стадо не бросишь. И так годами. Всю жизнь.

Я запомнила особенную атмосферу в казахских семьях. Я такого не видела больше нигде. Я бы даже назвала это гармонией. Единением. Человека и своей земли. Казахи любили свои степи. Любили свою суровую жизнь. Это была их земля. Их степи. Но они не были хозяевами на своей земле. Потому были грустными. Я редко слышала у них смех. Они видели, что и мой отец далеко не хозяин в этой жизни. Такая незримая солидарность была между отцом и казахами. Отсюда и доверие. Ведь как рисковали. И отец и они. Пройдёт лет десять. Мы уже будем жить в Сагарчине. Они всё будут приезжать к отцу. Просить строить дома...уже их детям.

Мой отец много зарабатывал. Но и расходов в семье хватало. К весне у нас дело было всегда немного похуже. Запасы денег подходили к концу. Коровы переставали давать молоко. И скандалы тогда в семье случались чаще. В Рыбаковке на нашей улице жила добрая бабушка Бедниха. Она прихрамывала. Жила в землянке. Когда отец сканадалил, мы с мамой и младшими детьми уходили к ней. Но это только тогда, когда отец сильно расходился. Мама боялась отца, когда он буянил.

Она всю жизнь помнила слова своей старшей сестры Арины Павловны. "Всё бросай, беги". И мама уходила во время сильных скандалов. Маме всегда было очень стыдно и неудобно. Что ей приходилось уходить к чужим людям. Самым страшным для меня на всю жизнь остался тот день, когда отец рассёк маме бровь. Что то она ему возразила и он кинул в неё тарелку. А тарелки тяжёлые.
 
Я помню эту страшную рану мамы. Помню как мы оказались в землянке у Шамей. Лёля Карловна обрабoтала маме рану. Какой ужас охватил меня тогда. Как мне было жалко маму. Как горько она плакала. Конечно мама простила отца. Но я с тех самых пор не отходила от мамы ни на шаг. И если отец не унимался. Я всегда просила маму уходить. Когда мы возвращались под утро. Из трубы шёл дым. Отец топил печь мамиными дорогими отрезами и плюшевыми жакетами.

Тогда были модными плюшевые жакеты. Назывались они по простому Плюшки. После войны достать плюшку было трудно. Сначала их продавали по спискам лучшим дояркам, свинаркам. Но потом, с годами, они висели во всех сельмагах. Плюшка была удобной, теплой, натуральной одеждой. Плюшек таких у мамы было много. Всегда новые. Так же у нас много было швейных машинок. И тоже всегда новые.

Машинка существовала от скандала до скандала. Отец хотел что бы мама научилась шить детям одежду. В те годы одежды для детей в сельских магазинах почти не продавалось. А ткань на полках лежала всегда. У нас дома тоже лежали дорогие отрезы ткани для мамы и целые рулоны вельвета для детей. Мама не хотела учиться шить. Приходилось вести нас всех детей к местной швее хохлушке.

Отец относил этой швее рулон самого дорогого вельвета. Отец покупал вельвет потому, что этот материал был тёплым, прочным и долговечным. Мало пачкался и не мялся. Но вельвет имел большой недостаток. Ткань садилась при стирке. Потому шить вещи из него надо было всегда с запасом. А эта швея конечно обманула отца. Оставила часть ткани себе. Из всего рулона этa швея сшила 4 детские курточки-вельветки. Tакие узкие, что их было тяжело одевать через голову. Не смотря на боковые разрезы.

Я хорошо помню эти наши тёмно-синие вельветки. Они были очень красивыми, мягкими и тёплыми. Но тесными. Отец понимал что много ткани украдено. Упрекал маму. И разбивал нашу очередную швейную машинку. Никто из нас дочерей не станет швеёй. Все будут работать в школе. Учителями. Тогда в Рыбаковке, в 1964 году, отцу надо было одеть с ног до головы уже 4 школьникa. В вельветках в те годы щеголяла "правильная" молодежь Страны Советов. И вот наш отец, живя в глухом далёком степном посёлке, считал нужным одеть своих детей в вельветки.

Последняя зима в Рыбаковке была самой тяжёлой. Ещё летом не стало нашей бабушки. Некому теперь было молиться за нас. Думаю отец почувствовал себя слабее. По себе знаю. Много несчастий с нами случилось сразу.

На отца написали донос. Картошкой подавилась наша корова. Мы заболели. У меня по голове пошла золотуха. Спохватились поздно. Косы мне пришлось остричь. А потом желтуха случилась. Первой заболела Анна Ивановна. Ей было 4 года. Её положили в мартукскую больницу. Одну.

Вот тогда я услышала как голосила мама по моей младшей сестре. Мама уходила в сарай, что бы никто не слышал. И давала там волю слезам. Через некоторое время желтухой заболела я. И меня тоже положили в мартукскую больницу. Но с младшей сестрой нам не давали там видеться.

Отец видно понял. Что то не так. Я не знаю, что точно повлияло на решение отца. Желтуха или тот проверяющий. Но мы уехали из Рыбаковки. И отец больше не построил казахам в степях ни одного дома.

Когда я вышла из больницы, мы жили уже в Мартуке. Всем детям сделали прививки. 1 сентября 1965 года отец повёл в мартукскую школу 4 ученика. Мы шли строем. Как солдаты. Отец впереди. Мы все в новых вельветках и керзовых сапогах. Отец тоже в керзовых сапогах. У нас и П О Р Т Я Н К И у всех были. Отец нарезал нам их из рулона фланели. Потом учил нас правильно их заворачивать. Помню вечерaми у нашей печки сушились ряды портянок. Разного размера...


На фотографии.  Мама с моей старшей сестрой Ниной Ивановной