Лесная панихида

«Волк не может нарушить традиций»
В.Высоцкий
ВОСЕМЬ раз уже всходило скудное солнце, чтобы нехотя осветить окрестные поля, опушки и чащи, русла рек, ручьёв и оврагов, покрытых рыхлым снегом с корочкой наста, заметаемых то позёмкой, то упругими метелями. Светило появлялось, чтобы постоять в небе и уйти, уступив место непроглядной тьме ночи. И всё это время ни Серый, ни его Подружка, ни трое их переярков ничего не ели.

Строго говоря, им удалось за это время перехватить кусок спёкшихся перемолотых злаков, которые выбросил на лесную дорогу тот человек, остановив на минуту своё движущееся убежище, испускающее резко пахнущий дым. Он увидел Серого, который стоял на дороге и готов был  рвануть в лес, если заметит в руках человека палку, плюющуюся огнём, но и в тайной надежде на милость человека. Ведь именно люди приносили время от времени далеко в чащу коровьи кожи, хвосты и кости и оставляли для волков. Волки по запаху знали, что это были люди. И это знание уменьшало страх перед человеком и перед его плюющейся огнём палкой.

 Надежда в тот раз не подвела, и человек поделился своей едой. Но что это была за еда! Ни вкуса, ни пользы, ни сытости. Один обман. Закинуть в нутро, чтобы голод не сводил с ума. Почти всё тогда отдали младшим.

В лесу не удавалось поймать даже зайца. Куда-то пропали все кабаны. Не попадались лоси. Да им впятером и не под силу было бы загнать и победить лося. Для этого должна быть большая стая, какую возглавляли когда-то отец и мать Серого. Тогда возможны были настоящие пиршества. Доставалась еда даже Деду и  Хромому, братишке Серого, потерявшему лапу в капкане в первый год жизни. Никто не засыпал голодным. Оставались припасы в тайниках. Но у отца тогда была большая стая. А их с Подружкой молодая семья ещё не обросла ни потомством, ни примкнувшими одиночками. Всё у них было впереди.

Последней едой, которую им удалось добыть, была собака. Большой пёс, одного роста с Серым. Пёс был привязан к будке на краю деревни возле старого заброшенного дома. Дом был давно безлюден, остатки забора торчали из-под снега кривым частоколом. Но псу кто-то регулярно приносил еду, в связи с чем тот оставался жив и целыми днями то лаял, то выл от скуки и страха. Большой пёс с белой шерстью. Он был намертво прикреплён к будке цепью. Возиться и терять время он не могли себе позволить. Пришлось вырвать будку из земли и волоком тащить в чащу месте с добычей. Той ночью они и поели в последний раз.

Видимо и эту еду (странную только, зачем-то к ней прилагалась будка) тоже оставил им человек. Видимо, они важнее были человеку, чем эта собака. И то сказать, эти существа, в чём-то близкие, но полностью зависимые от человека, вызывали у волков презрение. Страх перед людьми теперь слегка притупился.
Серый стал посреди полянки, освещённой звёздами, вытянул морду кверху и протяжно завыл. Издалека, из другого леса по ту сторону заледенелого болота до него донёсся глуховатый, но такой же протяжный вой. Где-то далеко появились лоси и собиралась команда для большой охоты. Надо было идти туда. Но есть хотелось уже сейчас. Ветра сегодня не было. Запах человеческого жилья предвещал опасность. И еду.
 
В НАЧАЛЕ ДЕСЯТОГО Наталья, заводчица алабаев и хозяйка небольшой фермы на краю деревни, досмотрела свой любимый сериал и собиралась уже ложиться спать. Однако тревожный лай Этны, Лаймы и Фархада чем-то привлёк её внимание. Они и раньше то и дело начинали подавать голос, реагируя   на сорок, прыгающих с ветки на ветку,   на пробегающих кошек,  на случайных прохожих, чьи шаги иногда слышались по ту сторону сплошного деревянного забора. Но сейчас в их лае было что-то необычное, настораживающее. Наталья накинула куртку, сунула ноги в валенки и вышла в сени. Среди трёх собачьих голосов, надрывавшихся во дворе, ей ясно послышался четвёртый, и это было рычание. Рука потянулась к выключателю дворового  прожектора, а затем к палке от швабры, попавшейся  на глаза в сенях. Она вышла на крыльцо и увидела их: матёрого большого волка и четырёх поменьше. Они стояли возле вольеров, где метались в ужасе собаки. И хотя вольеры были довольно крепкими и собакам ничего не грозило, увиденное потрясло её. Женщина стала бить палкой по перевёрнутой железной бочке для воды, которая была у крыльца. Волки метнулись тенями вдоль вольеров, легко перепрыгнули через забор и скрылись в темноте, начинавшейся сразу за участком.

 Женщина подошла к вольерам, успокоила собак ласковыми словами, просунув руку сквозь решётку, потрепала каждую по морде и загривку, где стояла дыбом шерсть, затем пошла в дом. Дома она схватила телефон и принялась названивать соседям, у кого собаки содержались во дворе в будках или отпускались на самовыгул, и тем, кто по-городскому держал их в доме и выгуливал вечером на поводке. Она старалась никого не забыть. Руки у неё дрожали, а голос прерывался.

ТОЙ ВЕСНОЙ, когда наступило время уходить от родителей он сразу почувствовал запах Подружки и понял, что именно она его судьба. Несколько раз, находя в лесу её метки и покрывая их своими, он терпеливо ждал встречи, и вот встреча состоялась. Её сияющие глаза цвета сосновой смолы и большой влажный нос были такими родными и знакомыми, он сразу почувствовал, что не ошибся в выборе. Облизывать её шерсть, прыгать вокруг неё и ласково покусывать, убегать и догонять – это были самые счастливые минуты его недолгой жизни. На охоте им достаточно было посмотреть друг другу в глаза, чтобы мгновенно догадаться, опасность ли грозит, добыча ли обещается впереди, и подтвердить свою готовность быть вместе, разделить и то, и другое. И без устали бежать след в след. А потом, когда под корягой на сухой траве появились шестеро щенков, сердце его, казалось, готово было разорваться от нежности. Он носился по лесу в поисках пищи для них, радовался их первому выходу на полянку перед логовом, поглядывая на Подружку, которая довольно щурила свои жёлтые глаза, в которых отражалось прибывающее с каждым днём весеннее солнце. И даже когда они одного за другим  потеряли троих щенков – двоих в лесном пожаре и одного от плюющихся огнём палок человека, всё ещё было у них впереди. Скоро, скоро у них будет большая стая и они весело и смело добудут себе много еды на долгие времена.

 В КОРОВНИКЕ монастыря, расположенного далеко на северо-востоке Ленинградской области был тяжёлый день. Матушка Ангелина испытывала сложные чувства. Сегодня забили корову Малышку, её любимицу, которую она лелеяла и баловала уже около десяти лет. Инокиня знала, что чувства к животному не должны быть чрезмерными, что животное дано Богом на пользу человеку, а не для всяких сентиментальностей. Чрезмерное чувство к животному – это грех, но ведь и сказано в Книге притчей Соломоновых «Блажен, иже и скоты милует». Это противоречие не давало ей покоя. И с самого утра владело её мыслями. Вместе с живущей при монастыре трудницей Валентиной, молчаливой, нездорово полной и услужливой женщиной они перетаскивали рулоны сена поближе к стойлам. Валентина пять лет назад сбежала из психоневрологического интерната, родственников у неё не было и монастырь стал ей домом.
Смятение и боль от потери любимицы Малышки не проходили. Поправляя натруженной рукой, обвитой чётками, старенький выцветший апостольник, опустив лицо вниз и делая повседневную работу, матушка Ангелина размышляла, что это – апофатизм веры или просто искушение от сил зла. Два высших образования, полученные в прошлой жизни, сейчас явно мешали ей. И она усердно молилась, чтобы Господь просветил её и отогнал сомнения.
 Когда-то давно, двадцать лет назад коровник помог монастырю выжить и стать на ноги. Коровник был существенной частью скромного на первых порах монастырского хозяйства. Животных забивали в крайне редких случаях – по глубокой старости, или по   неизлечимой болезни, или бычков. Иногда их продавали местным жителям, а однажды даже подарили хорошую дойную корову местной многодетной семье. Часть молока давали семейному детскому приюту, кормили трудников, которых всегда было много на территории обители. Хватало и бездомным кошкам. Всё изменилось в последнее время, когда мать настоятельница Досифея заболела раком и уехала на лечение, а вместо нее прислали молодую игуменью, до пострига преуспевшую в бизнесе, и она сразу же принялась наводить новые порядки.

 Игуменья сразу же велела убрать с территории монастыря всех бездомных кошек, которые портили вид и раздражали её. Кошки укрывались зимами на скотном дворе, там же подкармливаемые добросердечными инокинями и послушницами. Местные ветеринары помогали бесплатной стерилизацией и поголовье животных удерживалось в умеренных границах. Кроме того, зимами их часто таскали лисы, что так же существенно уменьшало численность. Но теперь и  уцелевшие кошки были запрещены.
 
Животных с большим трудом и суетой раздали по деревенским семьям. Кого не удалось пристроить, теперь просто прогоняли.

 Потом новая игуменья потребовала в ближайшее время убрать из обители всех бомжей и бездельников, а также больных и нетрудоспособных, передав их социальным службам и органам охраны правопорядка. Стало тревожно за Валентину и двух-трёх подобных ей людей.
И, наконец, мать игуменья объявила коровник нерентабельным, сказала, что очень много накладных расходов, что более выгодно будет теперь закупать молочные продукты на оптовых базах или получать в качестве дара у местных фермеров. Она говорила, что куда большую прибыль даёт паломническая служба и добровольные пожертвования. Поэтому выгодно теперь развивать паломническую службу, для чего будут строить странноприимный дом и трапезную. Она доказывала свою правоту, потрясая бумагами, где были собраны все подсчёты. Также, по её мнению, было выгодно торговать свечами и «святыньками» - как назывались всевозможные сувениры, охотно раскупаемые паломниками: иконки, ладанки, колокольчики. Ещё одной статьёй дохода виделось новой матери предоставлять качественный отдых с нотками духовности богатым жертвователям и благотворителям из числа вип-персон, поэтому в будущем планировались и комфортабельные домики вокруг монастыря, и сауна. Это принесёт больше денег, но потребует и вложений и территорий и напряжённого труда всех. Слышите меня: напряжённого труда всех. Без исключения. Не это вот шаляй-валяй, которое тут вижу на каждом шагу.

 Коров предстояло выгодно продать или пустить под нож. Инокини мяса не ели, но паломникам, трудникам и вип-гостям мясо готовилось и подавалось.

Матушка Ангелина то и дело смахивала слезу. Одновременно с жалостью к бессловесным тварям и беззащитным людям она испытывала вину и досаду на себя за то, что не могла быть по-настоящему бесстрастной, как того требовали писания святых отцов и повеления матери игуменьи, которая  теперь исполняла обязанности настоятельницы, то есть была властью, поставленной Богом. Однако что-то здесь опять не срасталось, противоречий становилось всё больше. Ведь жива была ещё прежняя настоятельница и формально её место пока оставалось незанятым.., но нет, эти мысли следовало гнать от себя как искусительные.

Матушка Ангелина старалась сейчас не смотреть в ту сторону двора, где на снегу было распростерто то, что ещё вчера было Малышкой, тёплой и доверчивой. Егерь Павел Иванович, крепкий мужчина в камуфляжном костюме и с красным обветренным лицом и в пёстрой бейсболке, закатав рукава, освежёвывал тушу. Он отделял между делом не самые востребованные части, и складывал их в сторонку чтобы завтра отнести  в глубь леса. Так егеря пытались отвадить голодающих хищников от человеческого жилья. В деревне только и обсуждали два последних происшествия: как у Ивановых от пустого дома, выставленного на продажу, унесли собаку вместе с будкой и как стая оказалась прямо во дворе у заводчицы Барабановой. Все боялись ходить по улицам в вечернее время. Нарастал страх.

В другом углу двора, покуривая, беседовали ещё двое; ветеринарный врач Иван Алексеевич, пожилой худощавый мужчина с седыми усами, и молодой егерь Тимофей, недавно демобилизованный из армии.

- Всё ведь дело в том, что сей год кабаны мигрировали на кукурузные поля к югу,- говорил Иван Алексеевич - раньше-то они всё больше здесь паслись, картофельные поля подкапывали. Им хватало. Сейчас садить стали меньше, всё ведь в магазине есть – пошёл да купил. И теперь все кабаны там, потому что там силосные ямы, им кормёжка на всю зиму, - Иван Алексеевич посмотрел вдаль, на позолоченные купола храма, нарядно сияющие на фоне голубого неба, помолчал немного и продолжил – потому и основные волчьи стаи там, у нас только отщепенцы. У лосей тоже нынче бескормица, да и мало их осталось после вырубки леса.  Раньше и волки питались кабанами да лосями тут у нас. И бобрами. Да нынче речушка высохла, как стали болото осушать, тут  и бобры перевелись. Волкам туго приходится, вот и нападают на собак.
 
- Вона ведь как в природе всё устроено, дядя Ваня,- сказал Тимофей, щурясь на февральское  солнце, готовое вот-вот перейти на мартовский свет. -  Всё взаимосвязано. Пищевые цепочки. Мы в школе проходили, по биологии.

- Точно, Тимоша, - кивнул Иван Алексеевич. – Все кого-то едят или кому-то являются едой.

- Выходит, всё правильно, дядя Ваня? Никого не надо жалеть? Жалость только ослабляет человека.Жизнь - борьба, так ведь?

- Да как сказать, Тимоша, - с виду правильно, да думать надо головой всегда. Вон в Америке в каком-то заповеднике порешили всех волков. Хотели так сберечь драгоценную породу оленей. Олени на радостях расплодились и  сожрали всю растительность, отчего сперва перевелись бобры и ондатры, потом ушли медведи, так как стало мало ягодников. Опять же, русла рек без кустарников  поменялись, эрозия ведь. Ну и без волков стало много койотов, и они сожрали зайцев и мышей. От этого стало нечего есть ястребам, хорькам и лисам. И пошло-поехало. Хотели как лучше, а получилось как всегда. Глуп человек, дальше одного шага не видит.

-Ничего себе, - Тимофей даже присвистнул. – И чем всё дело кончилось? Там теперь пустыня?

- Обошлось, - засмеялся Иван Алексеевич – запустили волков опять, и всё наладилось. Главное, вовремя заметили и одумались. Учёные всё же, им думать положено, за это им зарплату платят. Хуже, когда некому подумать. А от глупости человек сперва боится, а потом уже со страху становится жесток. Часто бессмысленно жесток.

Они помолчали. Вороны облепили высокую иву неподалёку и периодически, каркая, стая разлеталась в разные стороны, чтобы снова собраться на дереве. Птицы поджидали еду. Через минуту Иван Алексеевич спросил

- Ваши-то как? Собираются?

- Конечно. Куда денемся. Уж во дворы стали заходить. Чего ждать? Уж договариваемся в охотхозяйстве, разрешение получено, отмашку дали, значит, люди документы выправляют и ружья готовят. И то сказать, засиделись с этими запретами. Пора размяться.

С УТРА, собрав последние силы они направились к югу через болото. Туда, куда давеча созывалась большая стая для охоты и добычи. Впереди шли подростки, за ними мать. Серый замыкал шествие. Шли след в след. Тревогу они почувствовали одновременно с Подружкой, как это всегда бывало с ними. И тут же, вслед за тревогой ухо уловило чужие враждебные звуки: крики людей и лай собак. Подружка коротким рыком стала подгонять детей, но идти по мягкому снегу, проваливаясь, разбивая наст, было непросто. Да и ослабли все. Люди приближались. Уже мелькали между деревьями оранжевые жилеты егерей и охотников, всё ближе захлёбывались лаем собаки. Оглушительно прозвучали  первые выстрелы. Волки рванули от страха – и тут же оказались перед линией красных флажков. Все заметались. Выстрелы стали чаще и боковым зрением Серый видел, как один за другим подпрыгнули и перевернулись в воздухе двое переярков. Следующей была их мать. Он успел заметить, как жёлтые глаза Подружки перестали смотреть на него, и взгляд их устремился куда-то далеко, вглубь её распростёртого на снегу тела.

НА ПОЛЯНКЕ, где сегодня скопилось множество автомобилей и людей  с оружием, царило оживление. Люди снимали оранжевые жилеты, упаковывали ружья и обсуждали подробности прошедшей охоты. Работали телефоны и переносные рации. Слышалось: троих убили... двое ушли… волчицу и щенков… матёрый ушёл… Все готовились отметить вечерком неординарное событие.

СЕРЫЙ шёл вслед за переярком. Не останавливаясь, они преодолели лес и болото, пересекли поле и несколько оврагов, долго бежали по берегу ручья. И только когда появились звёзды, смогли остановиться и, подняв морды кверху, оплакали свою потерю.
2025, март