Родословье - 7

Родословье-7

Возвращаясь домой, в поезде встретил друга. Он был на год старше меня, раньше мы жили на соседних улицах, и в школе пересекались на соревнованиях по шахматам. У нас в семье все с детства играли в шахматы, и я считал себя знатоком, но в этот раз проиграл ему вчистую.
Купив на остановке бутылочку «портвейна» мы разговорились. Оказалось, что после восьми классов он поступил в местное педучилище, и нынче начал преподавать в пятом классе математику.
 - Здорово, - порадовался я за него, - а я в математике ничего не понимаю. Хочу вот поступать в строительный технарь, но боюсь математику не вытяну.
 - А чего там понимать-то, она проста, как тетрадка в клеточку. Это ж не биология. У той в каждой клетке тысячи разных эементов, а в математической клетке одна формула, одно правило и три элемента – икс, игрек, зэт.  Постой-ка, я тебе книжку дам.
Он достал из чемодана книжонку, небольшого формата.
 - Вот, справочник Выгодского. Прочитаешь, и всё поймёшь. Но надо будет ещё задачи прорешать. Без задач не запомнишь. Придёшь ко мне с «портвёхой» я тебе пару задачников дам, да в шахматишки перекинемся. Могу и по шахматам литературку подкинуть.
 - Шахматы мне пока не в тему, а задачники возьму. 

Я устроился в местный «мебельный комбинат», а вечерами штудировал математику, и удивлялся – почему я в ней тупил. Осенью поступил в Читинский техникум на очное отделение, но смог проучиться только два месяца. Оказалось, что разговоры о том, что можно учиться и подрабатывать на разгрузке вагонов, это туфта. Кругом был блат, одни разгружали арбузы и хорошо зарабатывали, другим доставалась разгрузка угля и копеечные заработки. То же самое было и со строй-отрядами. Мне, с отцом-детдомовцем и матерью домохозяйкой, надеяться было не на что. 

Вернулся домой. Наш первый предпрениматель Колька-серотоп, посоветовал мне заняться серой, и научил её топить. Я наделал две трёхлитровые банки, и чтобы не создавать конкуренцию Кольке, поехал в Читу, где на рынке произвёл фурор. Видя, как хорошо идёт сера, торгующие рядом армяне хотели у меня её купить, но я не продал. Через несколько минут ко мне подошёл сотрудник ОБХСС и запретил торговать. Продавать армянам я её не стал, увёз обратно и отдал Кольке.
Весной забрали в армию, где я два года отслужил связистом.

Желание учиться не пропало. В последнее время меня интересовала медицина, но там заочно не учили. Я поехал в Иркутск, навестил сослуживца, и поступил на второй курс в техникум лесного хозяйства, для чего в местной вечерней школе, за неделю сдал экстерном экзамены за 10-11 классы.
Сразу после «установки» завербовался на север «на комсомольскую ударную стройку» в посёлок Полярный. 

Здесь деньги платили хорошие, 200-400, а два раза получили по 600, но жили «от получки до получки». И хотя снабжение было ленинградское, но всё самолётом – ни вина, ни водки, только спирт, томатный сок, и консервы. А когда живёшь в комнате по 4-8 человек, то единственное развлечение вечером – пьянка. Там я научился пить «кровавую мэри», но почему-то так и не научился ловить от пьянки кайф. 

Дома я привык к тому, что даже после двухдневного голодания (бывало на охоте) меня всегда ждала, как минимум, картошка с мясом, квашеной капустой и груздочками. А здесь, даже трёхразовое столовское питание, не восполняло чего-то там в организме, и начали побаливать желудок, сердце и почки. Для меня это было новым, потому что на всё это я никогда не жаловался.
Надо было срочно жениться, но всех девочек я сравнивал с Ольгой  или Валюшкой, и всё было не то.

«С горем пополам» я ещё сделал контрольные работы и отправил их в техникум, но поездка на сессию не состоялась. Сначала напирали на то, что образование не по специальности, потом оказалось, что возврат денег будет только после возвращения, при сдачи экзаменов, и только 75%. А у меня не наскребалось даже в один конец. А до отпуска я ещё не доработал.

Дальше здесь работать не имело смысла, и я написал заявление на увольнение. Но уволиться с комсомольской стройки тоже было не просто, я разругался с кадровиком на матах, это случайно услышал директор, и приказал уволить меня по статье. Уже не помню номера.
Я вернулся в Читу, и устроился плотником на Домостроительный комбинат, в надежде когда-нибудь получить квартиру. Но так и не получил.

К этому времени воровство и блат в СС стало абсолютной нормой. На стройке, у нас «работал» мастером молодой парень после технаря, у которого мать работала в стройбанке, финансирующем работу комбината. Он приезжал на мотоцикле (красно-никелированная Ява) тщательно его мыл, отмечался у прораба и уезжал. За всё время ни разу не зашёл даже на первый этаж, а пожилой дедок-мастер весь день мотался по этажам.
 
А в моём родном Светинске, первую Жигульку купил начальник солдатской столовой, когда из всех офицеров танковой дивизии, только один имел запорожец.
Мы с Витькой Попцовым всю жизнь мечтали накопить на Запорожец или на мотоцикл с коляской (800 рублей), чтобы осенью возить овощи с совхозного поля, где убирать их до снега не успевали.  Но он так всю жизнь и проездил на маленьком ковровце. 

Привыкший больше верить написанному, а не реальному, я так и не научился воровать, разве что иногда набирал горсть гвоздей. Гвозди, замки, ручки и прочее на стройке стояли ящиками и их никто не считал. И утащить домой баночку краски было нормой.

И оказался я самым беспутным в нашей семье. Мои младшие, брат и сестра, закончили техникумы, брат всю жизнь в нефтеразведке, а сестра, Наталья, в строительной оганизации «перебирает бумажки». При этом, виноват в своей беспутности только я сам, и моя увлечённость книжками и бумагомаранием. В какой-то момент, с реализма я скатился на идеализм, и наделал много ошибок, которые уже невозможно исправить.

Писать я начинал с песен. У нас была гитара, и я маленько на ней тренькал, и писал песни про любовь. Но быстро перегорел, и начал писать прозу. Но мои первые рассказы, которые я привёз в Читу, забраковали без объяснений. Ничего особого там не было, просто в одном рассказе была сцена, где красные изрубили казака на глазах у детей. Возможно белые поступали так же, но у меня выделилось именно это. Слова литературного мэтра, которые мне потом передали, звучали примерно так: «Какой-то недобитый белогвардеец писал». Но другой мэтр Михаил Вишняков, напутствовал:
 - Писать ты можешь, и писать ты будешь. А про специальную учёбу забудь. У тебя уже начал вырисовываться свой стиль, и не надо его портить. Официально писателем тебя никто не признает, да тебе, по-моему, это и не надо.

Потом я понял, что писать надо не для других, а для себя, и стремиться к писательству нет никакого смысла. Читатель сам выберет, что ему читать. Быть властителем дум,  можно только работая на какую-то идеологию. Платное советское писательство поддержало, конечно, несколько талантов, но основная масса была просто чиновниками. Во время перестройки мне предлагали заняться коммерческим писательством, но это было не моё – выдумывать чернушное чтиво я не мог, хотя других авторов читал с удовольствием.  Читателем я был  больше, чем писателем, а потом ещё начал рассуждать над политикой, на которую мы в принципе не можем влиять.

Я ничего не имею против чиновничества и против блата – во всех других странах живут точно так же. Да, с точки зрения генетической наследственности, это бессмысленно, хотя это стало ясно только в последние годы.  Но есть другой смысл – воспитательная культурно-традиционная наследственность, которая не так крепка, как генетическая, но тем более требующая к себе бережного отношения. Поэтому, да, я за чиновничий блат, являющийся основой любого государства. Но ещё я за национализм, являющийся основой культуры (не политики) любого народа. 
И на этом я заканчиваю своё Родословье.