Исповедь

                   

      Поезд приближался к Ленинграду. Откуда это ощущение чего-то нового и только хорошего? Вокзал. Толпы приезжающих и отъезжающих. Наконец, трамвай. Поплыли разбомбленные дома. Огромный дом на углу Лиговки и Разъезжей, занимающий, наверно, целый квартал, эти безмолвные стены, внутри огромная куча мусора.
      Их шестиэтажный дом на Боровой, что был почти рядом с Лиговкой, назывался в народе Михайловским, но был цел и, казалось, невредим.
Его бабка по отцу потом рассказала, что бомба прошла 3 верхних этажа и застряла где- то внутри (он всё время думал, что эта бабка врёт), не принесла особых разрушений.
      Да, она всю блокаду работала на Карбюраторном заводе и тушила на крыше его песком фугасы.  Потом много чего рассказывала. На их кухне была огромная плита, занимавшая чуть ли не половину кухни. Я всё время представлял, как она одна сидела у этой огромной плиты, голодная, замёрзшая, иногда спускающаяся в подвал соседнего дома при обстреле, иногда нет. И это четыре года. И всё же выжила! Да, сундук, наполненный до краёв добром до войны, был пуст. Всё было или сожжено, или продано. Ну, так и что ж! В сорок пятом году она прислала нам вызов в деревню Кишкино Вологодской области, и мы сразу с матерью приехали к ней обратно в мой родной город.
     Я помню этот подвал соседнего дома. Просторный, не то, что забитый сараями с дровами в нашем доме. В этом подвале сидели (с трудом помню) иногда целыми семьями. У каждого было своё место со своими кружками и ещё с чем-то. Сигнал воздушной тревоги звучал неумолимо и в первые дни бомбёжек непривычно строго. Потом к нему стали привыкать.
     Я помню тот двор, который выходил одним концом на железную дорогу от Витебского вокзала. Там всё время сновали поезда. Потом уже взрослому мне они всё время снились, но я в них ездил во сне уже в других направлениях.
Малышня нашего двора всё время во что-то играла. Я смутно помню это время, но шрам на подбородке остался от острого, как бритва, колеса, пущенного в мою сторону одним из заводил того довоенного двора неким Бомбочкой. После войны я снова встретился там же с ним. Время, казалось, не изменило его. Правда, прежней удали не было. Наверно, война обломала. Вообще, все эти ребята были шпанистыми, рядом шла небезизвестная Лиговка. Все они потом куда-то исчезли. Некоторые пошли по тюрьмам, некоторые погибли…
     За железной дорогой хорошо было видно грузное здание газового завода с его трубами. Если идти по рельсам мимо него к Витебскому вокзалу (что некоторые и я часто делали), хорошо чувствовался запах газа. Завод находился на Обводном канале. Как жили с этим запахом близлежащие здания на Обводном и около, я не представляю.
     Итак, я снова оказался на Боровой в этом Михайловском доме с недалёкой от него (за чередой дровяных сараев) железнодорожной поликлиникой.
     Сначала меня не выпускали во двор. Мать устроилась на работу швеёй. Она же отводила младшего брата в ясли от швейной фабрики. Бабка тоже работала, как и раньше, на Карбюраторном заводе за Волковым кладбищем. Я оставался в маленькой квартирке совершенно один. Два огромных окна в двух комнатах выходили на ту же Боровую. В эти окна на первом этаже часто заглядывали прохожие иногда с живым интересом. Я сидел полдня у этих окон. Некоторые из этих прохожих уже знали меня. Мои родители так и познакомились. Отец сидел у этого окна, мать сидела у окна сотого дома, что напротив, но уже на четвёртом этаже. Они знакомились зайчиками от маленьких зеркал в их руках. Это было в тридцатых годах прошлого века.
      Из довоенного детства иногда всплывают редкие картины: мы с матерью довольно голодные ждём возвращения отца с работы, у него получка и он задерживается. Но вот он пришёл, наедаемся, всё мирно, хорошо. Помню ёлку, где я четырёхлетний перед самой войной выступаю с чтением каких-то стихов, кажется, о голубой тарелке. И всё. Потом ещё помню первый звук сирены и подвал в доме напротив.
      В эвакуации была деревенская школа с четырьмя рядами учащихся по классам, т.е. каждый ряд был первый, второй, третий и четвёртый классы. Я там пошёл в первый. Помню какие-то споры и угрозы между учительницей и родителями учеников. Летом я с бабкой по матери пас телят на небольшой речке, которую иногда можно было спокойно перейти, вода не доходила до колен. В жару телята, вдруг, дружно убегали в лес в тень. Я с бабкой иногда долго искал их, находил где-то в прохладных кустах. Вдвоём, а иногда и один выгонял их обратно на пастбище у реки. Иногда ходил с деревенскими в лес за грибами. Мать работала на развозке навоза в колхозе на телеге. Грузила вилами, сгружала – всё одна. Мужчин не хватало, да не всякие и шли на такую нечистую работу. Иногда она ходила на посиделки к кому-нибудь из местных. Иногда приглашали и меня на праздники в дома местных побогаче.
       Мы были эвакуированными и жили впятером в небольшой избе, т.е. я с матерью и братом и ещё двое -  моя маленькая двоюродная сестра и старая уже Марья Дмитриевна, мать моей матери. Всеми у нас командовала моя мать, она была в нашей группе единственно работающей. Её младшая родная сестра работала где-то в другом районе Вологодской области и ни разу не появлялась здесь, оставив мать и дочку на попечение старшей сестры.
       Когда пришёл вызов от бабки по отцу из Ленинграда, мы, не задерживаясь, поехали обратно.
       И вот теперь я сидел у одного из двух огромных окон в маленькой квартирке и думал, чем бы мне заняться до прихода взрослых?
       Радио работало. Постоянно шли репортажи о футболе Вадима Синявского. Он как-то притягивал к себе слушателей, заставляя их верить ему, переживать с ним, интересоваться футболом. Тогда уже я становился фанатом этой игры. Когда остаёшься надолго один, лучше думается.
       Всё это было летом. Ведь приехали мы сразу после 9 мая дня Победы. Но вот лето кончилось, я начал ходить во второй класс 376 школы, которая и сейчас на том же месте - между Воронежской и Лиговкой, окружённая домами, один из которых выходил на Расстанную.   Вокруг школы жили многие ученики, с которыми мне предстояло учиться ещё 6 лет. Школа была семилетняя. После её окончания кто-то переходил в другую – десятилетнюю, кто-то поступал в техникум, или шёл работать. Но эта десятилетка находилась довольно далеко от Боровой – у Обводного канала на Тамбовской. Там же вдоль канала долго существовал известный городской рынок, где всё продавалось с рук. Иногда всё это лежало на земле на каких-то газетах, тряпочках и т.д. Там я однажды купил приличные коньки – <<хокейки>>, и долго катался на них на катке общества <<Локомотив>>, что с другой стороны Обводного.
В школе я никогда не бывал <<двоечником>>, хотя иногда и получал эту нехорошую оценку по математике, но это редко. Эту школу я окончил между <<тройкой>> и <<четвёркой>>. Но следующую 367-ю окончил с двумя четвёрками и был представлен к серебряной медали, которую в РОНО отменили при обычной перепроверке (наша школа представляла с их точки зрения слишком много медалистов). Там, кажется, нашли, или не нашли в сочинении пару лишних запятых.
       Мне не хочется пересказывать всё, или почти всё, что происходило в этой школе. Ведь у меня есть напечатанная в нескольких альманахах, в интернете (в Прозе.ру, в издательстве Ridero и сборниках) повесть о моём послевоенном детстве. Называлась она по-разному. Одно из названий: <<Приключения Михаила в послевоенном городе>>. Печаталась, например, с продолжениями некоторое время в независимом альманахе <<Рог Борея>>, издаваемым Олегом Владимировичем Юрковым, или в альманахе <<Голоса Петербурга>>, издаваемым Алексеем Атлантовым, и тоже с продолжениями. Везде я потом издавал много прозы и стихов. Количество альманахов перечислить весьма трудно, количество сборников где-то 6, или 7. Но это так, как говорится, между прочим. Занимался во множестве ЛИТО. Ну, наверно, пальцев с трудом хватит при перечислении. У меня много было знакомых в этом литературном мире, многие уже ушли навсегда в <<миры иные>>, но много оставшихся. Как не всегда легко идти к ним и говорить: <<А вы помните?>> Мне это просто часто не хочется. Ну, не хочется и всё! Иногда всплывают какие-то легкие воспоминания. О них хочется рассказать, хотя о многих уже написано в других рассказах. Например, в издательстве Ridero вышла книга <<Новеллы о…>> Там есть рассказ <<С царём на яхте>> о моём деде по отцу, служившем в начале прошлого века на царской яхте <<Александрия>>, затем уволившемся и работавшем механиком на одном из петергофских предприятий. На яхте он в звании мичмана тоже отвечал за механизмы яхты.
      Красавица из пригородного посёлка Лигово Александра Мельникова не устояла перед бравым унтер-офицером. Мой отец Фуников Леонид Яковлевич родился в Петергофе, затем они переехали в Ленинград на Боровую улицу, где я и родился в 1937 году. Александра Мельникова когда-то выступала в Вологодском драматическом театре, где играла Любовь Яровую. В той же Вологде родился и Яков Иванович Фуников, мой дед и мичман на упомянутой яхте. Всё это изложено в рассказе, как и жизнь братьев Фуниковых до призыва их в гвардейский морской экипаж. В этой же книге есть и рассказы уже обо мне, о жизни в эвакуации в деревне Кишкино, о моём послевоенном детстве в Ленинграде. Это - <<Литр простокваши>>, <<Бег на длинные дистанции>>, <<Мои университеты>>, <<Воспоминания о мраморном зале>> и др.
В Технологический институт я поступил, набрав даже на один бал больше требуемого. Химико-физический факультет. Там готовили атомщиков. Вместо того, чтобы отлично учиться, как в школе, стал иногда прогуливать лекции и занятия. В столовой брал не обед на один рубль, выдаваемый родителями, а часто бутылку лимонада и три пирожка. В итоге получил две тройки по зимней сессии. Не хватило, наверно, конспектируемого материала, учебники были, но в них так много всего лишнего! После сессии, вдруг, решили всех троечников перевести на другой факультет, не атомный, как я хотел бы, а на химико-технологический. Опять эти прогулы, эта столовая! На весенней сессии оказалось, что у меня нет учебника по математике. Ничего в библиотеках не достать! Пришлось договариваться с неким Лялиным заниматься по его учебнику, но ему он тоже нужен. Пришлось идти к нему на всю ночь, затем невыспавшемуся идти на экзамен. Математичка  поставила двойку, но на мой протест передала меня профессору. Тот тоже спросил, но поставил тройку. В этой же сессии завалил теормех. Что-то он не шёл у меня, не дружил с ним. Попросил пересдать его, не дожидаясь осени. Отвечал другому преподавателю. Тот поставил тройку. Всё сдал, но летом не поехал, как хотели родители, отдыхать в садоводстве (отец взял 12 соток от производства, и там активно строил дом).
      Эти поездки на огород надоели ещё с весны.
      Стал жить на один рубль в день в городе. Именно столько давал отец. Да, пытался подработать! В порту на разгрузке баржи платили 3 рубля в день, но… в процессе работы все участники стали постепенно убывать: так огромная лопата со щебнем выматывала, буквально, за несколько часов. 
      Я ушёл последний, иначе пришлось бы одному доканчивать эту баржу, что грозило полным обездвиживанием. Пытался ещё где-то подработать. Разгружал вагон с негашёной известью. Всё это было в 1955 году. Никаких мер безопасности. Студенты поочерёдно забегали в вагон, им что-то давали или насыпали. Это <<что-то>> была сильно пылящая негашёная известь. Здесь опять народ постепенно выбывал, оставались только какие-то непробиваемые, которых хватало тоже ненадолго. Самой лёгкой из всех этих работ была погрузка бесчисленных коробок с яйцами на транспорт.
      Заработал тогда рублей 30, купил велосипед, всласть наездился на нём по городу. Потом забросил его до других времён, стал пропадать в библиотеке. До этого пытался заниматься пением в ДК им. Капранова и в ДК. им. Ильича. Ничего не получалось. Не было слуха. В последнем ДК рядом с классом хорового пения (в школе тоже участвовал в хоре) оказалась студия ЛИТО. Пришёл туда (судьба вела что-ли?) Как и все новенькие начал читать свои творения. Вёл это объединение некто Всеволод Рождественский. Это потом я узнал, что он был известным <<младшим акмеистом>>. До войны издавал сборники стихов, пользовался авторитетом. Работал во фронтовой газете. После войны часто печатался, опять выпускал сборники, написал либретто к опере Шапорина <<Декабристы>>. Вообще, вёл активную литературную работу.
       Тогда прочитал два стихотворения: <<Детство>> и <<У часов>>. Рождественский неожиданно для меня похвалил стихи.
       История со стихами началась ещё в школе. Всё это описано в очерке или рассказе, как называют это творение издатели:  <<Мои университеты>>, или <<О несостоявшихся>> (разные издания – разные названия).
       В последних классах под влиянием новой заслуженной учительницы РСФСР стал серьёзно заниматься русской и советской литературой. Пушкин потряс. В подражании ему написал большое стихотворение-эпиграмму на одного из учеников, Николаева, который знал наизусть почти всего Пушкина. Дал почитать это в классе одному из учеников. Класс был в восторге. Дальше эксплуатировать этого ученика было неудобно. Писал стихи на конкурс к какому-то празднику, но там перехватили инициативу и пошли не мои стихи, а этого перехватившего инициативу. Я стал писать ещё и ещё, но уже в стол. Но в школе стал отличником, был представлен к серебряной медали, которую РОНО отменил. Всё это описано в моих сборниках прозы.
Оставшись на лето в городе, писал стихи, а потом и прозу. Много читал. Много проводил времени на Набережной Лейтенанта Шмидта у одноимённого моста (сейчас это Благовещенский мост). Чуть вдали за Горным институтом высились краны судостроительного завода. На горизонте они смотрелись, как движущиеся чудовища из <<Затерянного мира>> Конан Дойля. Уже в своей опустевшей квартире на 12 линии я с удивлением восстанавливал эти картины. Начинали рождаться стихи. Целый стол таких стихов, которые потом сжёг в прекрасном камине, от пола до потолка отделанном белой плиткой. Дрова для этого камина я заготавливал обычно с отцом. Внизу в подвале дома были клетушки для дров всех квартир. Я не помню, как приобретались эти дрова, но точно с подробностями помню, как пилил их с отцом по выходным. Потом неделю ходили за ними, поднимали наверх, экономно расходовали.
Итак, на лето я остался в городе. Путешествия от 12 линии до читальных залов Публичной библиотеки на Фонтанке были почти ежедневны. Я вдыхал в себя этот летний город со всеми потрясающими домами, мостами, памятниками, что, конечно, не смог сделать раньше, опутанный кучами каких-то дел и обязанностей. Публичка граничила с дворцом Шереметьевых, кажется, через газетно-журнальный зал. Обычно я садился в другом зале перед этим и читал, сочинял… Там был написан рассказ о удивительном мальчике-садоводе, стихи об осеннем Питере:
         И листья странствовали в лужах,
         Метался капель ураган.
         День липкой сыростью простужен,
         Глядел в раздумье сквозь туман.
       В основном, читалась французская литература – Бальзак, Стендаль, Ромен Роллан и его Жан Кристоф (прочитан полностью).
       Американский Уолт Уитмен потряс. Исписал целую 12-ти листовую тетрадь с его цитатами. Из советских писателей – Юрий Трифонов, Нагибин. Будучи отличником в школе, перечитал раньше много всего из русской литературы.
И всё это вместо того, чтобы читать техническую литературу, как и положено всякому студенту химического вуза! Безоговорочное подражание Маяковскому, привело к тому, что летом постригся наголо, правда, была ещё одна очень важная причина – стали выпадать волосы. Это я заметил, находясь в библиотеке института ещё на первом курсе. Провёл рукой по пиджаку на плече – куча волос! 
Это привело к падению интереса ко мне у многих. Это подвигнуло меня ходить в различные кружки пения, в хор при полном отсутствии слуха, но с явным намерением как-то восстановить прежний престиж (очень маленький). Так я оказался, как уже было рассказано, в ЛИТО Всеволода Рождественского. Так во мне образовалось бурное желание уйти из института и заняться литературой, поступить на филфак ЛГУ. Заявление, поданное в деканат, произвело на всех странное впечатление. Там было написано: <<Прошу отчислить меня из института в связи с тем, что мне не нравится химия>>. Примерно так. Все поняли, что сначала химия нравилась (зачем же поступал тогда?), а потом, вдруг, разонравилась. Т.е. поступал я легко с перебором необходимых баллов и с хорошим аттестатом (четыре четвёрки и остальные пятёрки), но в процессе учебы что-то понял и решил уйти, пока не поздно. Устно, когда стали спрашивать, почему уходишь, выяснилось всё-таки, что решил заняться литературой, а не химией, решил стать писателем. Мальчик не знал, как и многие в таком случае, что такое <<стать писателем>>. Когда я сообщил об этом литконсультанту Владимиру Заводчикову в журнале <<Нева>>, куда последнее время регулярно раз в неделю ходил со своими стихами, тот чуть не упал и почти закричал: <<Зачем?>> Видимо, этот опытный консультант и отчасти известный поэт хорошо знал, чем обычно кончаются такие частые истории.  И вот это почти уже начинающий химик остался один на один со своим хорошим аттестатом и благим намерением поступить в ЛГУ на филфак.
         Шло время. Я думал, что поступлю на работу и начну в свободное время активно заниматься литературой. Занимался, но вот поступить… Начал пробовать. Сначала пошёл на <<Электросилу>>. Отсидел огромную очередь, потом приёмщица в кадрах куда-то ушла. Ждал, ждал, потом встал и ушёл. Картина <<Не ждали>>, тут – <<Не дождался!>> Родители особенно не настаивали на работе, я особенно и не хотел. Занимался своими делами. Много читал обо всём. Много писал стихов. Иногда ходил в кинотеатр. Так прошло полгода. Все решили, что готовлюсь к поступлению в ЛГУ, или в институт, но не готовился. Потом, ближе к лету, вдруг, решил поступать в Академию Художеств на теоретический факультет. Ходил по музеям, знакомился с живописью, альбомами. Но когда стал поступать, вдруг, оказалось, что собеседование пойдёт и по советским художникам. И это, буквально, накануне. В каком-то цейтноте знакомился и с советскими художниками. В билете оказался Машков.
       Нравится ли вам этот художник? – Спросил профессор.
       Чего-то не хватает. - Ответил я.
       Как будто недорисовано? – Продолжал профессор.
       Да, наверно.
        Получил <<четвёрку>>.
        Учитывая конкурс, решил, что не пройду, хотя, как оказалось потом, проходили и с 16-17 баллами из 20 (4 экзамена). Забрал документы и отнёс их в ЛГУ на географический на отделение океанологии, благо успел в последний день приёма. Поступать на филфак не решился, могли спросить, как ушёл из Технологического института. Боялся, что решат – отчислили. Хотя, мог бы и не говорить, что учился полтора года в Техноложке. Всё происходило именно в некоем цейтноте, не хватало продуманности и подготовленности. Ведь математику почти не готовил и получил <<3>>. В итоге именно этих двух баллов и не хватило.
        Не прошёл.
        Стал искать теперь уже уверенно работу.
        <<Скороход>>. Собеседование. Сборка, сшивка обуви на станке. Договорился уже о выходе на работу с документами. Отец нашёл Радиотехнический техникум №1, где по недобору собирали учащихся не поступивших в какие-то институты с положительными отметками по ряду необходимых для этого техникума предметов. День думал, согласился, отнёс документы в приёмную комиссию техникума. Пошли собеседования всех принимаемых с одним обязательным условием: первое время принятые учащиеся ехали учиться в Ивановский Индустриальный техникум, где были места и условия для учёбы, и где они должны были учиться около года или меньше, а потом уже вернуться в Питер и продолжить учёбу в Радиотехническом, где эти места появятся. Сказано – сделано. Поезд. Студенческая общага в Иванове. Сентябрь в подшефном колхозе. Всё это описано в моей книге <<Новеллы о…>> Там же описаны и годы учёбы уже в Питере. Для меня это были почти те же полгода до попыток летнего поступления в Академию и ЛГУ. Т.е. праздное существование, опять попытки что-то писать, но уже получая стипендию в 30 рублей. На дачный участок опять почти не ездил, но писать уже не писалось, как раньше. Какое-то бесцельное времяпровождение. Но экзамены всё же сдавались. Тройки, четвёрки. Производственная практика по слесарному и токарному делу. Потом объявили: вы будете конструкторами в радиотехническом производстве. Я выслушал это спокойно, вспомнил, что отец работал конструктором во время войны, строил и ремонтировал подводные лодки на реке Урал. Правда, на этой работе потом, уже вернувшись в Питер, он почти потерял глаз – стружка от токарного станка попала в глаз вызванного в цех конструктора. Операция в Медицинской академии прошла не совсем удачно и он всю жизнь косил, потеряв почти на половину процент зрения. Я интуитивно чувствовал, что с этим конструированием у меня будут проблемы. Так оно и вышло. На уроках черчения в Ивановском техникуме поспорил с очень уверенным в себе преподавателем, который не зачёл этот предмет. В Питере другой преподаватель сказал: <<Я пока зачту, но потом посмотрим.>> Всё было, вроде, нормально, но на дипломе меня не без согласия старосты группы поставили защищаться первым. О, это всегда опасно!   
        Учитывая то, что я очень свободно чувствовал себя при учёбе в питерском техникуме – пропускал занятия, не очень ответственно выполнял задания – защита диплома была провалена. Повторную защиту назначили через два месяца.   К этому времени я поругался с матерью отца, жившей в отдельной комнате в недавно полученной по обмену квартире. Все остальные – мать, отец и два сына – жили в другой проходной и большой комнате. Наверно, было тесно в этой комнате. Отец пытался менять эту квартиру, разделял эту комнату <<побольше>>, но… Я собрал в узел свои вещи и переехал в снятый <<угол>>. Затем переезжал ещё не раз в какие-то <<углы>> каких-то комнат.
        За это время с трудом защитил диплом, а ещё до защиты отец устроил меня к себе на работу в ЦНИИ Технологии Судостроения электриком в электронную лабораторию, которой руководил солидный профессор. В электрике я понимал мало, хотя и учился в Радиотехникуме. Практических навыков не было. Но отец устроил, как говорится <<по блату>>, будучи Главным технологом в большом конструкторском бюро этого института. В лаборатории было катастрофически мало места, меня выселили в цех, где стояла шумная установка, на которой я должен был ставить опыты и получать нужные результаты для кандидатской диссертации одного из работников КБ. Ко мне прикрепили нанятого откуда-то специалиста, который очень формально помогал получать какие-то обнадёживающие результаты, но развивать полученное я, увы, не мог, т.к. не хватало ни опыта, ни знаний.
        Через некоторое время пришло известие, что эту лабораторию сокращают на определённое количество сотрудников, которых переводят в конструкторы. Но я-то уже был конструктором по диплому техникума. Перейдя в огромный зал конструкторского бюро, я почувствовал себя в своей стихии. Кульманы, чертежи. Электрика тоже присутствовала. Разводка и укладка кабелей, спецификации… Обучил даже конструкторской работе переведённую сюда вместе со мной секретаршу упомянутой лаборатории. Правда, потом она стала, вдруг, считать себя очень независимой и сказала даже через несколько лет, что не помнит такого. А я помнил, как из цеха пришли её чертежи на электрошкаф с массой ошибок. Все эти ошибки я пересчитал, исправил, но особенно афишировать это не стал. Дальше она уже работала без моего руководства. Из этой же лаборатории перешёл и зам. начальника, который и организовал в этом КБ группу конструкторов по электрооборудованию (упомянутые шкафы и др.) Затем меня перевели в другую конструкторскую группу с другим молодым и очень независимым начальником, с которым было трудно, но… Жизнь продолжалась! Работа в этом НИИ тоже продолжалась. Как-то сладил я с этим начальником и его коллективом. Помощник этого начальника взял меня под свою опеку. Я стал выдавать <<на гора>> рулоны чертежей. Жизнь, действительно, продолжалась.
         Потом оказался в другой группе, где две молодые особы резко взялись за меня – обе незамужние. Что-то я делал, даже ездил в командировку в Москву, видимо, устроил отец. Гостиница <<Заря>> предназначалась именно для таких командировочных – недорого и сносно. Отметился, уехал обратно, посмотрел впервые столицу. Кремль тогда ещё был закрыт для общего входа. Посидел даже в каком-то ресторане – полный набор мероприятий для командировочного. Приехав обратно в своё КБ, с удивлением обнаружил, что командировка моя была в чём-то неуспешной. Один из начальников недоумевал, зачем я туда поехал? Вообще, на этой конструкторской работе я постоянно ощущал какое-то давление на себя – не только этих двух незамужних особ, но и других членов огромного КБ. Как бы меня всерьёз не принимали там – <<блатник>> и т.д.
         В августе 1959 года я решил поступить на заочное отделение филфака ЛГУ – моя давнейшая мечта! Сдавал документы в одной из бесчисленных аудиторий огромного университетского коридора (12 коллегий), где в своё время кто только не ходил в великих! Когда встал вопрос, на какое отделение филфака поступать, я, вдруг, выбрал отделение журналистики. Нужно было заполнить вопрос о печатных работах в этой области. Кроме опубликованных стихов, у меня печатных журналистских работ не было. Стихи – это не журналистика! Однако, я приложил эти напечатанные в <<Ленинских искрах>> и в ивановской областной газете стихи. Прошло. Меня приняли на заочное отделение журналистики филфака. Принятых заочников собирали, консультировали, проверяли. Что-то мне там не особо понравилось. Решил перевестись с заочного отделения на вечернее. Я понимал, что тут учатся люди как-то уже искушенные в журналистике. Но это меня не пугало. Ходил на лекции, бодро прогуливал их, как и в техникуме. Правда, перед экзаменом или зачетом приходилось у кого-то из студентов (в основном женского пола) выпрашивать конспекты лекций. Ну, ничего. Связался с многотиражной газетой <<Ленинградский университет>>. Дал туда свои стихи. Вдруг, их напечатали с огромной <<шапкой>> перед стихами -  <<Лев Фуников>>. Понравился корреспондентке и зам. редактору этой газеты. Через некоторое время она опять поместила там мои стихи рядом с известным ленинградским молодым поэтом Владиславом Шошиным и студентом-заочником Яковом Гординым, впоследствии известным петербургским литератором, руководителем журнала <<Звезда>> и другом Иосифа Бродского.
Я попросил у этой корреспондентки проходить журналистскую практику в её многотиражке. Она согласилась. Поместил там какие-то материалы по её наводке. Но дальше она сказала – ищи сам темы и факты для своих материалов. Я сдавал экзамены и зачёты, но как журналист в этой многотиражке не печатался. Где-то на третьем курсе решил напечатать там статью – о чём? Ничего умнее не мог придумать, как написать критический материал о своей группе, о неудачах в сессии, о неуспевающих студентах… Все в группе сначала удивились, стали относиться ко мне с некоей почтительностью и даже страхом, но потом, поняв, что я не представляю для них никакой опасности, как и мой материал, начали меня потихоньку травить.
          Экзамены и зачёты я сдавал успешно. После 4-го курса даже была напечатана на стенде благодарность нескольким студентам, успешно сдавшим все экзамены, в том числе и мне. Нужно было сдать ещё две практики по журналистике по направлению от факультета в областных газетах. Практику в областной вологодской газете <<Красный Север>> я не прошёл и меня <<попёрли>> с пятого курса. Это была обязательная практика. Если не прошёл, тебя отчисляют по профнепригодности.  Беседы с деканом факультета журналистики, две практики по его направлению уже в молодёжные комсомольские газеты Кировской и Псковской областях результатов не дали. Меня не восстановили. Мои жалобы на факультет ещё подлили масла в огонь. Особенно один из доцентов, у которого я учился на факультете 2 года по теории журналистики, ни в какую не хотел меня восстанавливать. Я махнул рукой на всё это и стал поступать в технические вузы. Сначала неудачи. Потом удачно. Так оказался уже в 33 года на вечернем отделении СЗПИ на факультете технической кибернетики (всё-таки ушёл от химии в неменее престижную и интересную область).
         Этот Северо-Западный Политехнический институт находился в центре города у Троицкого моста и Марсова поля.  На первом курсе занятия по общим техническим предметам проходили именно там, но потом пришлось ездить на завод <<Светлана>>. Там был филиал СЗПИ, учебные классы, вся электроника, специалистом по которой я становился. Там тогда в семидесятые годы были все электронные лампы, электронно-лучевые трубки, все специалисты по этой отрасли.
         Факультет журналистики дал мне то, что я стал работать в том же КБ уже не конструктором, а составителем и редактором справочников, информационно-технических листков по современной технологии судостроения от Центрального Научно-исследовательского института технологии судостроения. Совместно с коллективом технологов (в том числе и со своим отцом) и конструкторов я готовил материалы по новым разработкам института и рассылал их по всем городам СССР, имеющим отношение к судостроению. Списки таких организаций были огромны. В основном я оповещал их о новейших отечественных разработках в судостроении. К нам поступали заявки от организаций на чертежи, фото и образцы. На этой работе я стал карьерно расти – старший техник, и.о. инженера, инженер. Дальше застопорилось. Особых перспектив не было.
         В 1975 году я уже учился на 5 курсе СЗПИ. Перспективы в этом НИИ не чувствовалось. Отец по старости уволился, устроив пышный прощальный банкет. Выше оклада в 110 рублей с премией мне ничего не светило. Стал искать другую работу по специальности, получаемой в СЗПИ. Нашёл за 100 рублей в вакуумной технике. Началась новая жизнь инженера вакуумной техники. Это область электроники – молекулы, их состав, количество в откачиваемой вакуумными насосами среде. Вакуум, особенно высокий, был необходим в производстве электронных ламп и электронно-лучевых трубок в радиотехнике, телевидении. Там у меня начался бурный рост. Старший инженер – 140 рублей, работа на огромных вакуумных установках с современным вакуумным оборудованием – криогенными насосами. Пробовал писать диссертацию на кафедре Политехнического института <<Автоматы и полуавтоматы>> у профессора Розанова – не зашло, не получилось. Нужно было перейти к нему на кафедру младшим научным сотрудником на неизмеримо меньшую зарплату из ВНИИЭП (электронных приборов) и полностью оборудовать автоматический агрегат для откачки на обычном сорбционном насосе. У меня не было ещё такой подготовки по электронике. В этом ВНИИ я уже проработал 6лет, свободно чувствовал себя на всех вакуумных установках с любыми криогенными насосами, но… Опять было ясно, что мне тут хотят уже <<перекрыть кислород>>, не пускать дальше. Перешёл по знакомству в опять же в конструкторское бюро (конструирование не оставляло меня) киноаппаратуры с окладом в 200 рублей плюс премия 20%. Там никто особенно не понимал, что такое вакуум, вакуумная электронная установка. Там была оптика. Изготовляли объективы, киноаппаратуру. На оптику наносилось просветляющее покрытие для улучшения светотехнических свойств линзы. Я должен был заняться этим один. Оклад обязывал. Стояла установка, но никто не знал, как с ней работать, что с ней делать. Я с ходу во всём разобрался. Поднял нажатием кнопки огромный колпак с иллюминатором. Стал разбираться с электроникой (электронно-лучевая пушка) внутри. Всё пошло своим чередом. На мне повисла огромная по бюджету тема, от которой питались и другие подразделения в этом КБ. Нужно было писать отчёты по этапам этой темы, обосновывать. Я предложил начальству взять ещё одного ведущего по этой теме в основном для работы по этапам, ну, и неплохо разбирающегося в электронике (не хуже меня!) – это точно бы пригодилось!
Начальство нашло такого из лаборатории Ленинградского института киноинженеров на ул. Правды. Я стал заниматься только установкой, работой на ней. Ещё до появления этого сотрудника я провёл ряд необходимых работ по своей установке, электронно-лучевая пушка была в плачевном состоянии. После изучения её, я пришёл к выводу, что в ней не работала какая-то часть. Пришлось ехать в Калининград, где изготавливались эти установки, и доставать эту часть пушки.
         Посмотрел вблизи этот немецкий город с огромным портом и рядом хорошо сохранившихся старых немецких домов. Музей янтаря находился в мини-крепости. Янтарные изделия поражали. В центре города в гостиницах мест не было. Посоветовали проехать на автобусе пять остановок до небольшого отеля с прудом у входа, по которому величественно плавали лебеди.
        Установка начала нормально работать. Пробные напыления на расположенной на карусели оптике проходили вполне успешно, но явно не хватало человека, занимающегося составлением упомянутых отчётов по результатам этих напылений, преобразующим эти отчёты в этапы огромной темы, до закрытия которой ещё было далеко. Надо было наполнять эти этапы какими-то экспериментами, по которым и были отчёты. Надо было придумывать эти эксперименты, согласовывать их с начальством и, главное, постоянно ходить к этому начальству, живо интересующемуся ходом работ. Эксперименты должны были отражать поиски и находки, которых особенно и не было, но которые нужно было изобразить, придумать в отчётах по этапам. Этим и занялся нанятый сотрудник, оптик с опытом составления отчётов по разным темам. При институте киноинженеров была лаборатория, где он занимался всем этим и даже отчасти электроникой. То, что и нужно было. Ему дали место в КБ недалеко от начальства, и дело пошло. Я с установкой был этажом ниже, что хотел, то и делал. Но теперь этот сотрудник, получавший на 10 рублей больше (210 рублей), постепенно всё захватывал в свои руки и становился моим начальником в обществе других начальников. Как-то проходили защиты этапов. Выпускались какие-то отчёты. Мой напарник действовал наверху. Вакуум здесь был не высокий, далеко не космический. Для напыления оптики такой, с которой я работал раньше, был не нужен. Огромный течеискатель, купленный по моей рекомендации, для проверки вакуума установки, оказался особенно и не нужен. Если и были какие-то небольшие течи в установке, ухудшающие вакуум, на них не обращали внимания. Вакуум и так был приемлемым благодаря мощным вакуумным насосам. В этом отношении у меня был явный шаг назад. Ведь раньше с помощью такого течеискателя находились микротечи. Это было необходимо для получения сверхвакуума, причём, такого <<сверх>>, что не было даже таких вакууметров. Так я рос и рос в борьбе за высокий и нужный для изготовления сложных приборов вакуум. Здесь же как-то всё опустилось до уровня изготовления оптики с покрытиями, получаемыми при худшем вакууме. Теперь все мои усилия фокусировались на работоспособности установки, на её ремонтах, на загрузке её оптикой, на чистке и укладке самой оптики в откачиваемой вакуумным насосом объём.
         Работы было много, но это была уже не та кропотливая исследовательская работа, при которой получался сверхвысокий вакуум и при которой я был на переднем крае вакуумной науки. Теперь всё было просто и отработано, загрузил, напылил, получил оптику для киноаппаратуры, которая пока продавалась успешно и даже в Голливуде.
         Но перестройка пришла, начинало чувствоваться, что всё кончается и исчезает. Приходило время, когда на предприятиях вместо сложнейшего оборудования начинали делать кастрюли. Тему успели закрыть, но дальше пошли задержки зарплаты, которая не росла, а исчезала или уменьшалась. Из ведущего перевели в инженера первой категории. Брали на работу каких-то своих. Предложили другую работу – командировки по стране для установки в городах по совместному проекту Ельцина с немцами оптических ателье с немецким оборудованием (как будто своего не хватало!). В Новосибирске чуть не матом ругались, глядя на небольшие немецкие станочки в ателье для изготовления оптики для различных нужд, в основном очков. Целая линия от заготовки до стёкол очков.
         Целая эпопея. Ряд городов. Пенза, Тула, Новосибирск, Иркутск, Челябинск, Москва – где только не пришлось побывать! Настраивали и запускали не только станки, но и мебель для ателье – столы, витрины, шкафы. Появились компьютеры. Но вот прошли тяжёлые девяностые. Меня опять вернули на эти установки для нанесения оптических покрытий. Опять иллюминатор, через который наблюдаю за процессом распыления и нанесения в вакууме на вращающуюся оптику этих покрытий. Опять сотни и сотни стеклянных деталей, на которые наносится в этом вакууме распылённое из таблеток электрическим лучом вещество для получения нужной пропускной способности этого стекла. Опять ухудшение зрения правого глаза, который следит за этим напылением.
         И вот клиника Фёдорова. Отслоение сетчатки глаза. Две сложнейших операции по 5 часов каждая с общим наркозом. Глаз перестаёт видеть. В конце концов из него, вообще, удаляется хрусталик. Убирается катаракта из здорового глаза. Начинаю активно заниматься литературным творчеством. Целый год работаю один на просветлении. Сам ремонтник. Сам оператор. Все технологии известны. Но теперь уже я попросил перевести меня из инженеров в вакуумные операторы 6 разряда. Зачем? Зарплата не увеличилась. Несколько лет была мизерной. Стал писать критические стихи на Генерального директора и его ОО <<Оптика-Элит>>.  Успешно читал их на всяких вечерах и днях рождения. Заимел, в основном, врагов, хотя, были и сочувствующие. В 74 с половиной года уволился. Перешёл на работу, как пенсионер. Но, получив трудовую книжку, никогда не появлялся больше на работе. Достали! Слава богу, не звонили. Нельзя было оставаться на такой работе с одним глазом. Выгуливал лабрадора в течении 12-13 лет. Занимался литературой.