Из жизни Максима Михайловича

               

               

               
      
       «Что написано пером, не вырубишь топором», – изречение со страхом порки, выстраданное пишущей братией в былинные времена, когда слово письменное на дорогущем пергаменте стояло как вкопанное, не говоря уже о его значимости супротив простого разглагольствования. Вот и сейчас, напишешь нечто беллетристическое и связывают тебя сразу невидимые нити из того далекого прошлого, понукают – не моги вырубать меня бэкспейсом на клавиатуре, если даже написанное тебя не удовлетворяет. И приходиться относится к нему, как родитель к своему чаду, не встающему на крыло, но всё равно близкому и родному. Поэтому ты правишь текст снова и снова.  Однако момент письма, минуты, проведенные за письменным столом (считаю их для себя, очевидно, и для других) являются самыми счастливыми и умиротворенными.  Они с лихвой компенсируют возможные неудачи, о которых я упоминал ранее.
        Это вступление было необходимо, чтобы рассказать о хорошо мне знакомом человеке (назовем его Максимом Михайловичем), жизнь которого им самим была бы представлена не совсем точно или даже совсем не так, как было на самом деле. Но, наверное, окажись на его месте любой из нас, и как мы о себе бы написали? Мой же рассказ о нем при поверхностной характеристике другого человека тем более нуждался бы в бесконечных правках, но попытаемся ухватить главное.
      Родился Максимка за три года до начала последней войны на Пресненском валу в доме, окна которого выходили как на улицу, так и на заводской двор. Квартира была коммунальной, возможно, переделанной под жилье из бывшей заводской конторы. Большие панорамные окна служили порой не по своему прямому назначению, случалось иной раз, что жильцы верхних этажей выходили из них прямо на асфальт. Тогда собиралась большая толпа, к ней присоединялись зрители из соседнего ДК «Красный Октябрь»: шум, крики, приезжала милиция, скорая. В доме долго обсуждали случившееся.  Это единственное, что осталось в памяти маленького мальчика о раннем детстве. В годы войны они с матерью снимали еще угол в халупке в Голицыно, чтобы прокормиться с полученного там огорода. В 90-е Максим Михайлович навестил хозяина этого домика и удивился: лачуга в том же состоянии, как и была много лет назад, только немощному старику обрезали электричество за неуплату. Отец Максимки с фронта не вернулся; после долгих поисков уже в 70-е ему удалось найти место гибели отца и запечатлеть на кинокамеру мемориальную плиту с его фамилией на сельском кладбище в Белоруссии. Жил Максим с матерью и отчимом-инвалидом, учился хорошо, закончил МЭИ. По распределению работал в союзном министерстве, где как молодой специалист неплохо себя проявил и успешно продвигался по служебной лестнице. На закате советского времени он уже курировал в министерстве одну из закавказских республик и финансово был хорошо обеспечен.
      Историю его знакомства с будущей женой, а также хитрости и уловки иногородней студентки можно опустить. Обо всем этом Максим Михайлович рассказал уже после случившейся «семейной драмы», которая не могла не сказаться на тональности красок в истории. У них родились дети: девочка и мальчик, воспитанием которых всецело занимался папа. Он водил детей в садик, возил в спортивные секции, посещал родительские собрания. Как говорится, души в них не чаял. Альбомы с фотографиями   заполнены семейными снимками с Черного и Балтийского морей, с гор Кавказа и предгорий Карпат. Максим Михайлович был отличный семьянин: он стирал не только пеленки, но и нижнее белье супруги. Как человек хозяйственный, он умел практически все, чему его научили с детства: квасил капусту и варил варенье, делал соленья и мочил яблоки, пек пироги и строчил на машинке. Был домашним искусным парикмахером, фотографом, электриком и, конечно, водителем на собственном автомобиле. А также огородником, цветоводом, садоводом на даче, не курил и выпивал лишь по праздникам – возможно, хорошо: вышивал, выпиливал лобзиком, выжигал картины паяльником, о чем он вскользь касался, но не был занудой, понимал чувство меры и ценил дружбу. Внешностью его тоже Бог не обидел, снимался на «Мосфильме» в массовках, и операторы часто на фактурном типаже останавливали камеру. При мне одному серьезному человеку он даже дал автограф на своей киношной фотографии. Одним словом, руки у него росли из нужного места и был он мужчиной хоть куда!
       Однажды, возвращаясь вечером с работы, он, как человек наблюдательный и интересующийся многим, сорвал новое объявление недалеко от своего дома. В нем сообщалось о размене квартиры с указанием его адреса! Это случилось после двадцати лет семейной жизни. Жена, не вступая с ним ни в какие объяснения, лишь оповестила, что подала на развод и на размен квартиры. Дочь злорадно добавила, что «теперь ты будешь жить один».  У них была трехкомнатная квартира, где у дочери и сына были отдельные комнаты. Незадолго до этого утром из комнаты дочери вышел мужчина примерно возраста Максим Михайловича.  Для него, человека строгих нравственных правил это был шок, он потребовал объяснений и, короче, вытолкал своего ровесника за дверь. Дочь и жена, которая была в курсе отношений дочери с немолодым бойфрендом, вступились за ночного гостя, и это, очевидно, и послужило спусковым крючком для последующих событий.
         Вскоре он действительно остался один; правда, жива еще была мать, но об их отношениях мы поговорим позже. В это же время Максим Михайлович по сокращению штатов поменял место работы, вместо престижной должности ему пришлось возглавить группу пенсионерок в институтском бюро пропусков. Его новые сослуживцы шептались, что он сходит с ума. Предполагаю, что так и было, вот малюсенький пример, говорящий о многом. После нескольких лет брака жена Максима Михайловича предложила поменять их общую мужнину фамилию, вполне благозвучную, славянскую, на ее фамилию, тоже славянскую и более распространенную. Он согласился, случай неординарный, когда за этим не стоит какой-либо национальной подоплеки. Может быть, тут как раз если и не пробежала между ними черная кошка, то пробный камешек однозначно прошелестел. Он был готов поступиться всем ради жены, но на деле все оказалось наоборот. Потерял Максим Михайлович свою фамилию и стал уже выступать в какой-то другой роли. Вспоминается по этому случаю анекдот с бородой: «Мужчина неожиданно родил. Сенсация! У него спрашивают: – Как такое могло произойти? – Да начал мыть посуду, отсюда и пошло». Однако на первый взгляд он не выглядел подкаблучником. Тем не менее, в их развязке были отголоски пушкинской сказки о золотой рыбке.
       Ровесник Максима Михайловича женился на его дочери, и, разумеется, М. М. не был приглашен на свадьбу. Прошли годы: муж дочери, фигурировавший прежде как обычный коммерсант, вошел в число очень состоятельных людей страны. Он построил, помимо своего особняка на Рублевке, впечатляющий коттедж для тещи, бывшей жены М. М.  У них родился сын, внук Максима Михайловича. Но все попытки М. М. повидаться с внуком дочь отвергала; внук рос, а отношение дочери к отцу не менялось. Он не виделся как с внуком, так и с дочерью. Думаю, что не обида «ровесника» здесь имела место, не мог бы мужчина помешать женщине-дочери встретиться с родным отцом спустя годы и отказывать во встрече деда с внуком. Тем более его уровень не должен был опускаться до такой мелочной мести. Причина таилась только в самой дочери, в каких-то неизвестных нам обидах, таких непростительных и через много-много лет, что не исключено, подпитываемых ее матерью. Пусть меня простят читатели за такое нелитературное вторжение: в последнем выпуске сериала «Склифосовский» хорошо известная зрителям Нина долго шарахалась от встречи со своим отцом, воспитавшем ее и ничего плохого ей не сделавшим. Казалось, создатели фильма несколько не мотивированно, не жизненно приплели такой сюжет. А вот видим, что такое бывает! Однако в «Склифосовском» ничего не было случайным: в последней серии Нина назовет отца самым родным человеком на земле. В известных нам отношениях подобное не случилось.
       Дочь Максима Михайловича я не видел воочию, а с его сыном встречался. Тогда молодой человек интеллигентной внешности произвел приятное впечатление. Он был любителем автомобильных гонок, что нас немного сблизило. По молодости я сам этим грешил. Его отношения с отцом складывались по синусоиде с большими интервалами. Он разбивал машину, получал травму, и отец ему помогал, затем следовал перерыв до новых потрясений. Он женился на иногородней, свою квартиру к этому времени потерял и переехал в другой город.  Отношения с отцом, с которым накопились у них взаимные обиды, прервались. Молодая сноха также вносила свою лепту в эту неприязнь, несмотря на её шапочное знакомство с М. М.

      Мать Максима Михайловича, отличавшаяся завидным долголетием, была женщина властной и, невзирая на возраст, находила отдушину в плетении интриг и, по словам М. М., в нескончаемой грызне своего единственного сына. Она, сельская девчонка, приехавшая на заработки в Москву из глухой калужской деревни, родила его, будучи еще подростком. Никакого материнского инстинкта, как считал М. М., у неё не было. Только суеверия и причуды с лесного края, помноженные на хитрость и изворотливость работницы по кухне, царили в их доме. Её новый муж, инвалид войны – сапожник в КБО, отчим М. М., находился безропотно до самой кончины под ее железной пятой. Дослужившийся до высоких чинов Максим Михайлович, но допустивший, как последний школьник, такой промах в личной жизни, не мог не стать лакомым объектом для ее критики. Ведь все поучения матери, ее стоящие советы он отвергал – сами, мол, с усами, вот и получил результат. Она в его новых семейных обстоятельствах умело расширила поле воздействия своего беспощадного жала на больное место неразумного сына: неожиданно установила теплые отношения с бывшей невесткой, которую до этого терпеть не могла. Пообещала бывшей жене М. М. сделать дарственную на все имеющееся у нее имущество и как бы тем самым осчастливить внуков. «Нет у нее больше никого, кто достоин ее скромной старушечьей помощи». Та клюнула, повелась, внук стал изредка навещать бабушку, а, как мы понимаем, внучке это было совершенно не нужно. Со временем им станет ясно, что бабушка совсем не спешит расставаться со своим имуществом, движимым и недвижимым. «Внучек-то весь в маму, разве так заботятся о старом человеке!» Приезды Максима Михайловича к матери заканчивались всегда ссорами, если он оставался ночевать, то мать не выключала свет в их однокомнатной квартире, говорила, что так ей удобно вставать ночью. В его же отсутствие свет всегда гасила. Поход М. М. в магазин за продуктами был сопряжен уже с серьезным скандалом: все, что он покупал, было не так, и не учел он чего-то, что она просила. После несостоявшейся дарственной мать М. М. решила нанести более действенный укол всем – и сыну и неблагодарным внукам: «Она лучше выдаст дарственную социальной работнице, беженке из Баку, так заботившейся о ней – совершенно чужом для нее человеке». То есть в мозгах железной старушки начала разыгрываться новая партия, быстро переходившая в эндшпиль: приехавшему навестить мать М. М., она после легкой ссоры пожелала: «Разбиться по дороге, чтобы никогда его больше не видеть, а похоронить её у нее найдутся люди!». Все это происходило в присутствии любезной беженки, с укором и безмолвно наблюдавшей за очередной выходкой недостойного сына такой несчастной бабушки. Соцработница после изгнания М. М. стала уже у нее ночевать.
      Лукавые отношения матери М. М. со своей бывшей невесткой поспособствовали на почве имущественных треволнений некоторому сближению ее сына с бывшей женой, которое постепенно получило продолжение.  У неё, как хозяйки коттеджа, накопилось много дел, а труд сезонных рабочих нельзя было сравнить с мастерством Максима Михайловича, возраст которого уже, конечно, сказывался на его работоспособности. Мужчина, с которым она жила последние годы, откланялся, был он инструктором по вождению, во время ее обучения они и познакомились. Возможно, умыкнула его другая ученица с еще лучшими перспективами, если учесть, что старушки вождению не обучаются. Стоит лишь отметить, что в тот год, когда семейный союз у М.М. развалился, вождению его жена не обучалась. Обращает на себя внимание и двадцатилетний срок их семейной жизни, то есть дети к этому времени уже выросли.
      Максим Михайлович все время после развода пребывал в одиночестве, даже в отпуск не уходил, ссылался на свою незаменимость по месту работы. С приходом военизированной охраны он из отдела пропусков института переместился в кресло коменданта здания со скользящим – по его словам – рабочим графиком вместо отпуска. Можно сказать, что только на работе, где М. М. постоянно решал какие-то хозяйственные проблемы, находил он утешение в своем невеселом образе жизни. Было у него еще небольшое хобби, если так мягко выразиться, пристрастие собирать все, что относилось к использованной электромеханике, просто механике, начиная с шайб и винтиков, а также всего того, что можно было выудить подъемное из институтского контейнера для мусора, стоявшего во дворе.  Все это он складировал на чердаке института, в своем кабинете, в двух своих гаражах и квартире, где жил.
        С каким чувством он воспринял произошедшие перемены на личном фронте, мы можем лишь догадываться.  Он взял отпуск, якобы неиспользованный за несколько лет (о скользящем графике, когда он отсутствовал по несколько дней кряду, уже было забыто), и я долго его не видел. Вернувшись из отпуска, он мне поведал, что с женой они обвенчались в церкви, а брак церковный – нерушимый; зарегистрировались вновь и в ЗАГСе. Рассказал также о том объеме работы, который ему пришлось выполнить. Он никогда ничего не преувеличивал, сделанное им одним было по плечу бригаде рабочих.
       Тот груз, который он нес много лет, наконец-то спал, можно сказать, неожиданно, почти так же, как внезапно на него обрушился. Максим Михайлович стойко его выдерживал, даже никак его не подправлял, не находил «места» для отдыха, тащил его и тащил изо дня в день, из года в год. И вдруг его не стало. Была ли в этой связи большая радость, от которой забилось сильнее сердце, или проснулась, наоборот, обида за прошедшие годы, а, может быть, сказалась неумеренная работа в коттедже супруги или все вместе, но Максим Михайлович заболел и заболел серьезно. Проблемы с сердцем, одышка, головокружения…
          Если жизнь человека развивается по спирали, то у Максима Михайловича после известного события она пошла на новый круг. Началась его новая жизнь с больничной койки. Лечением он остался недоволен, выписали быстро, что-то рекомендовали хирургическое без какой-либо гарантии на успех, но М. М. категорически отказался. Провел он в больнице, может быть, неделю или чуть больше, однако этого времени оказалось достаточно, чтобы его жизненная спираль молниеносно закрутилась на другой, уже новый виток. Перед тем, как лечь в больницу и, не зная, чем закончится его лечение, он – как добропорядочный семьянин передал супруге ключи от своей квартиры и вместе с ними, как говорится, все пароли и явки. Новобрачная по не известной мне причине не нашла времени навестить больного, звонила ли она ему или нет, я не знаю. Их новый союз, просуществовавший считанные месяцы вновь рухнул. Инициатором развода на сей раз выступил Максим Михайлович, который пришпилил жену к позорному столбу, увидев в ее действиях коварство и злой умысел.
        На работе также произошли изменения – на его место незаменимого коменданта успели найти подходящую кандидатуру, и пенсионера М. М. уволили. Стали мы с ним реже встречаться. Как-то приехал он ко мне за город за паяльной лампой для ремонта крыши гаража. От порекомендованного мною строителя с усмешкой отказался, объяснив, что сам вполне справится. И если прежде М. М. по дороге в универсам искал лавочки для отдыха, то тут я заметил чуть ли не второе рождение. Максим Михайлович объяснил, что сосед по больничной палате посоветовал ему для излечения замечательный метод Шевченко, который и поставил его на ноги. Был ли этот метод чудодейственным или же плацебо всколыхнуло его внутренние ресурсы, освобожденные от тисков многолетнего стресса, но итог был хороший. Во время следующей встречи, которая также была у меня дома, он сообщил о смерти матери, которая завещала ему квартиру и приличную сумму денег.  Вспоминая о матери, Максим Михайлович с грустью сказал, что не было у него никогда и теперь уже не будет ближе и роднее человека, чем она. Позднее сыновье раскаяние. Но мне же почему-то сразу подумалось, что М. М. был ее воистину настоящий сын. Спустя некоторое время он поставил на кладбище памятник матери и заодно себе с указанием года рождения и без даты смерти. Для Максима Михайловича уже остро стоял вопрос о собственном погребении, следовательно, и человеке, кто бы мог это выполнить.  В этом качестве он видел меня на протяжении нескольких лет; с его женитьбой вопрос сам по себе отпал, а затем вновь возник. Я отшучивался – как бы ему не пришлось еще простудиться на моих похоронах – предлагал на эту роль его сына. Наследство из двух квартир, двух гаражей и прочего движимого было тяжелой проблемой для М. М., – как с ними распорядиться? «Сын неблагодарный, пляшет под дудку матери, ни разу не позвонил и не поздравил с днем рождения». По старым письменным конвертам в шкафу матери он искал адреса дальних родственников, пытался с ними установить контакт, понять, кто они, но все было безуспешно. Мое предложение частично пожертвовать вновь воссозданному монастырю в архангельских лесах, где мне был заочно знаком его настоятель, М. М. с ходу отверг как несерьезное.
        Один из его визитов ко мне был связан с просьбой одолжить у меня до времени завершения его банковского депозита энную сумму на покупку квартиры. Такой суммы в свободном доступе у меня, конечно, не было, а закрывать собственный депозит было бы нелепо. Продавалась «однушка» под квартирой его матери, где он жил. Но, спрашивается, зачем ему третья квартира?  В одной он жил, в другой был склад, точно такой же, как в двух его гаражах, а автомобиль, укрытый брезентом, стоял у дома. Когда его квартиру залили соседи сверху, то зафиксировать протечки не смогли, не было прохода. Некогда я ему посоветовал все вывезти на свалку, а квартиру и гараж сдать квартирантам, то он впервые на меня по-настоящему обиделся. В его квартире хранилась «мамина цигейковая шуба», которую я предложил повесить на почтовые ящики в подъезде и наблюдать за реакцией жильцов: кто из них первый отнесет этот инкубатор моли на мусорку, и вряд ли кто-то на нее позарится. Срочность покупки квартиры определялась ценой ниже рыночной и надежным продавцом, спешившим ее продать. Средства у Максима Михайловича для покупки имелись, но, как уже было сказано, на банковском депозите. Мы продолжили разговор на эту тему и дошли до такого варианта, что в эту квартиру въедет сын с женой и ребенком, а дедушка будет их навещать. Очевидно, это совпало с мыслями, подспудно имевшимися и у самого М. М. При мне он согласился позвонить сыну с тем, чтобы узнать его отношение к переезду. Сын с благодарностью воспринял новость и согласился. Мы с Максимом Михайловичем хорошо пообедали и попрощались.
   На каждый новогодний корпоратив я приглашал одинокого М. М. встретить праздник вместе с нами. Он неизменно приходил с лимоном в кармане, вынимал его из пакетика и сообщал, что это лучшая закусь к коньяку. Получал вместе со всеми сотрудниками и гостями фирмы подарки, выпив, хорошо закусив и устроившись тихо в уголке, кому-то длинно рассказывал о своей прошлой государственной службе. Обычно приходил  раньше всех гостей, и нам удавалось с ним побеседовать наедине. После покупки квартиры, в которую поселился сын, мы с М. М. не виделись. Отношения с сыном у него вновь не заладились, что конкретно произошло, Максим Михайлович не посчитал нужным сообщить, как будто все дело было в неуправляемой снохе. Он назвал, какими словами эта дурно воспитанная молодуха поносила его, отца её мужа, деда ее дочери и, наконец, хозяина квартиры, а сынок при этом ещё гнусавил о якобы запахе из его рта. Съехали они с квартиры, даже не распаковав некоторые свои вещи по приезду. Очень похоже на то, что не спустил М. М. приезжим в их новых условиях: «Профукал умник родительскую квартиру – виноват папа: не выручил.  А где была мама с богатой сестрой? Въехал и опять виноват отец, небольшая по площади.». Печальная история. Почему не хватило житейской мудрости найти ключи друг к другу, закрыть глаза на что-то, пропустить неприятное мимо ушей. … Легко советовать со стороны.
          Наступивший год был насыщен не совсем приятными событиями. С весны М. М. судился с продавцами автосалона, затем попался на удочку юристов-мошенников, терроризировавших звонками москвичей, и закончил обращением в прокуратуру. И вот очередной новогодний корпоратив, и я приглашаю его в офис. М. М. верен себе – выкладывает лимон на праздничный стол и всем видом показывает, что готов поделиться новостями. У меня от действий человека, высасывающего лимонный сок, сводит скулы, могу с долькой пить чай, но не более, а тут он опять со своим лимоном. Мы с ним были одни, и я у него спросил: «Не замечал ли он такой странный обычай, когда люди в новогодний праздник обмениваются подарками, любыми, начиная с шариковой ручки или щупа электрической фазы». Максим Михайлович машинально полез в боковой карман и достал шариковую ручку. Я отвел его руку: «Шутка!». Максим Михайлович чуть слышно произнес: «А если я такой…» Произнес он эти слова так чистосердечно, что я сильно пожалел о сказанном. Он, конечно, вспомнил, что один-единственный раз он был на дне моего рождения, прибыл на солидном американском автомобиле и во время вручения подарков протянул мне, к изумлению присутствующих, щуп для электрических розеток, висевший до этого в нагрудном кармане пиджака. Я засмеялся и превратил этот подарок в якобы заготовленный розыгрыш. Теперь же Максим Михайлович встал и сказал, что ненадолго отлучится. В коридоре у него спросили, куда он так быстро направляется.  Максим Михайлович ответил: «Он меня выгнал». Больше мы с ним не встречались. В день его рождения я ему позвонил, телефон не работал. Так мы потеряли друг друга.