Есть только миг...

               Тяжёлая вращающаяся дверь минского супермаркета вздрогнула от чьего-то нетерпеливого толчка и стукнула не вовремя задумавшегося воробушка, выбросив его на тротуар перед магазином.
               Правду сказать, воробушек был худенький, седой и звали его, в зависимости от степени близости Галкой, Галчонком или Галиной Петровной. Только муж называл Галину Петровну воробушком, но уже три года, как его не стало, и о том, что Галка – воробушек, помнили лишь несколько бывших однокурсников, разбросанных ныне по всему свету. Если, конечно, они ещё вспоминали Галку Воробьёву, невысокого роста, черноглазую, с копной иссиня-чёрных вьющихся волос, которые она безуспешно пыталась закалывать…

               На секунду показалось, что холодный мокрый асфальт заглушил ощущение боли. Но, как только Галина Петровна попробовала приподняться, боль опять заполонила всё тело.
               — Потерпите, пожалуйста. Не надо шевелиться.
               Глаза незнакомой молодой женщины полны сочувствия:
               — Мы с мужем вызвали «Скорую», вот-вот подъедет.

               Галина Петровна попыталась пробормотать что-то вроде «спасибо», но потеряла сознание. Очнулась она от холода в длинном белом коридоре. Каталка, на которой везли маленького воробушка, непрестанно пытавшегося улететь в дальние страны, почему-то двигалась рывками и скрежетала.
               — Что ты тут стонешь? — рявкнул кто-то сверху.
               Глаза воробушка встретились с ледяным взором дородной санитарки:
               — К концу смены, хоть уши затыкай от ваших стонов… Вас семьдесят, а я – одна. Это ясно?
               Галина Петровна испуганно кивнула и попыталась стонать тише, хотя понимала, что получается у неё это плохо…


               — Это вы неизвестная без паспорта? Говорить можете?
               Над Галиной Петровной нависло лицо с полуприкрытыми глазами, крупным носом и блестящей лысиной.
               — Могу… Наверное…
               — Как вас угораздило к нам попасть?
               Галина Петровна хотела объяснить про дверь супермаркета, про чей-то толчок, но вдруг догадалась, что подошедшего человека это совершенно не интересует и промолчала.


                Очень хотелось закрыть глаза, и она даже не уловила момент, когда позволила себе это сделать. Зато почти сразу ощутила себя маленькой девочкой, сидящей на нагретой солнцем каменной плите во дворе дедушкиного дома.  Повсюду стояли или лежали кучей каменные плиты, на некоторых дедушка вырезал надписи, но девочка слишком мала, чтобы интересоваться буквами. Босые ноги её грелись в тёплой луже, из которой она ладонями доставала глину, пытаясь вылепить человечка.

               — Какая хорошая девочка.
               Мужчина в военной форме присел на корточки рядом с лужей, протянул конфету.
               — Скажи, к твоему дедушке приходили немцы? Может, этот? Или этот?
Фотографии он разложил на каменной плите, а сверху положил что-то завёрнутое в красивую бумажку. Девочка не знала, что это конфета: ей было всего три года, и ни разу в жизни такой красоты она ещё не видела.
               — Оставь ребёнка, ирод! — закричал дедушка. — Не видишь, что ли: не говорит она.
               — Сейчас заговорит, — ухмыльнулся человек в форме и потянул на себя маленькую, измазанную в грязи ладошку.
               Девочка вскрикнула.


               — У вас перелом руки, — мрачно констатировал склонившийся над Галиной Петровной мужчина в белом халате. — И перелом шейки бедра. Нужна операция, иначе ходить не будете. Но… в вашем возрасте, сами понимаете, никаких гарантий я дать не могу.
                Галина Петровна догадалась, что мужчина с полуприкрытыми глазами просто очень хочет спать. Так выглядел три года назад хирург, подошедший к ней после сделанной мужу операции…
               
               — Родственники есть?
               — Дочка в Америке.
               — Ей бы приехать… Ну, думайте пока, — врач не удержался и зевнул, прикрывая рот длинными тонкими пальцами. — И паспорт всё-таки нужен. Вы уже в том возрасте, когда, выходя из дома, надо класть паспорт в сумочку.
               — Конечно, — покорно согласилась Галина Петровна.

               Среди шести человек, лежащих в палате, нет ни одного ходячего. Санитарка привозит еду, ставит на тумбочку, потом забирает. Кормить она не обязана. Тем более, что больных в отделении травматологии семьдесят, а она одна.
               За всё, что выходит за пределы её обязанностей, надо сунуть в карманчик халата пять рублей.
               Вот только банкомат на первом этаже не даёт деньги пятёрками… Да и за водой, памперсами, без которых не обойтись, тоже надо спуститься на первый этаж, и все, как манну небесную, ждут чьих-нибудь родственников, которые позовут санитарку, сбегают вниз, а иной раз просто помогут сесть на кровати и донести ложку до рта.

               — Простите, вы не подскажете, где лежит…
               Молодая женщина в светлых узких брюках и тонкой чёрной блузе остановилась, пропуская вперёд санитарку со шваброй в руке.
               — Женщина такая… седая. На воробушка похожа. Её вчера вечером привезли…
               — Воробушек, как же!
               Печать важности, проступившая на лице санитарки, почти уровняла её с Елизаветой II, если представить, что, возродившись в новой ипостаси, Её Величество, Божией милостью Королева, стала бы старательно елозить половой тряпкой возле лаковых итальянских туфелек посетительницы.
               — Все они здесь сороки ненасытные, то галдят, то гадят без остановки… И постоянно что-то требуют, требуют…
               После того, как в карман санитарки перекочевала очередная «пятёрка», тон изменился:
               — В четвёртой палате твой воробушек. Да только не чирикает, всё больше молчит…


               Галка, Галочка… Она растворялась в своём забытье и опять становилась девочкой, почему-то возвращаясь именно в тот день….
               — Папа, кто там приставал к нашему Галчонку?
               Молодая женщина в длинном цветастом платье, подол которого она заткнула за пояс, обнажив сильные длинные ноги, вышла из бревенчатого сарая, выплеснула из ведра грязную воду.
               — Гэбист, чёрт его подери, всё никак не уймётся.
               Галочка не понимала слов, но дедушка говорил спокойно, даже весело, и девочку это успокаивало.
               — Говорит: «Если бы тебя повесили вместе со всеми, я бы знал, что ты герой, а раз не повесили, вполне можешь оказаться врагом и предателем», —всмотрелся в измождённое лицо дочки, покрасневшие глаза. — Люд, а ты чего в сарай забрела? Опять плакала?
               — Нет.
               — Врёшь.
               Очень похожие: статные, светловолосые, они так долго и внимательно смотрели друг на друга, что маленькая Галочка, переводившая взгляд с одного на другого, не выдержала. Подбежала к молодой женщине, обхватила её колени.
               — Уголёк ты мой.
               Женщина взяла Галочку на руки, и чёрные кудряшки смешались с волной русых волос. Кивнула:
               — Вру. Получила письмо из Питера. Пишут, что не могут восстановить меня в институте, так как я три года проживала на оккупированной территории.
               Она очень старалась сдерживаться, и всё же на последних словах голос дрогнул.
               — Не плачь, — вдруг очень чётко сказала девочка и провела пальчиком там, куда почти скатилась слеза.
               — Галчонок! — изумился старик.
               Забрал девочку из рук матери, радостно подбросил её, прижал к себе:
               — Она заговорила, Люда! Заговорила! Мы же её почти с самого рождения три года в подвале да сарае прятали, чтоб никто не увидел, не выдал, а как на солнышко вышла, так и заговорила. Умница моя…
               Дедушка целовал грязные детские ладошки, размазывая по лицу следы глины.
               — Ты тоже не плачь, — повторила девочка.
               — Ну уж нет! Мы теперь только смеяться будем. И немца прогнали, и Галчонок наш заговорил, чего же ещё?
               Посмотрел на дочку:
               — Люда! Ты только в институт писала? Не отцу?..
               Показал взглядом на девочку.
               — Пап! Я тебе уже всё объясняла…
               — Ну, и ладно! — обнял дочку за плечи. — Будем жить, девчонки. И плевать мы хотели на все институты, не пропадём. Ещё мой дед говорил: как бы ни сложилась жизнь, а хороший каменотёс на кладбище – что скульптор, дело прибыльное.
               Покосился на свои новые солдатские сапоги, в которые были заправлены застиранные, все на заплатках, брюки.
               — Хорошим людям будем памятники ставить, может, и ты мне, Люда, поможешь – эскиз там, или картинку нарисуешь... Про плохих и думать не будем. А ещё, Люда… Посмотри среди маминых вещей, что можно перешить Галчонку. Девочка должна быть красивой…



               — Здравствуйте, Галина Петровна. Меня зовут Юля. Это мы с мужем вызывали «Скорую помощь», когда вы упали. Что я могу сделать, чтобы  помочь?


Продолжение см. http://proza.ru/2025/03/28/1095