Недолгое лето

Лето июля 1941 года выдалось на редкость жарким и засушливым. Вот и в этот день стояла адская жара. Солнце стояло в зените и нещадно пекло. На небе не было ни одного облачка. Воздух нагрелся до такого состояния, что казалось, всё вокруг искажается. Ни ветерка. В наспех выкопанном одиночном окопе лежал солдат в насквозь мокрой гимнастёрке. Через призму расплавленного от жары воздуха солдат напряжённо вглядывался вперёд. Там вдалеке, через ровное, словно футбольное поле, покрывало из луговой травы и очень редких маленьких кустарников, поднимались клубы пыли. Пот из-под пилотки лился градом и застилал глаза, приходилось их периодически протирать засаленным платком, который был уже мокрый и не впитывал ничего, а только размазывал пот, вперемежку с серой пылью по лицу. Клубы пыли на горизонте и пот не давали толком рассмотреть, что там движется впереди. Только перед самыми глазами едва уловимым потоком прожаренного воздуха колыхался полевой цветок, каким - то чудом уцелевший во время копки окопа и не попавший под сотни солдатских ног, прошагавших через это поле.

   Единственный оставшийся белый лепесток полевого цветка из всех сил старался удержаться на чашечке растения. Солдат устало улыбнулся.

   - Экий ты живучий, однако, - тихонько прошептал солдат и продолжил вглядываться в тревожную даль.

   Тревога нарастала, предательски сосало под ложечкой, но солдат, в довоенной жизни, Владимир Игнатьевич, простой колхозный счетовод, старался не подавать виду. Мандраж, конечно, был, и страх был, была и дрожь. Не мудрено! Человек ни разу в жизни не державший оружия, готовится принять первый в жизни бой. Владимир Игнатьевич был ещё достаточно молод, не безусый юнец уже, а  женатый человек и отец двоих детей. Он привык, чтобы именно так его называли по имени отчеству, хотя отроду ему было чуть больше тридцати годков, должность просто обязывала, как - никак в колхозе и деревне уважаемым человеком был. Владимир Игнатьевич, лежал на голой земле, мелкие камни и комки земли впивались в кожу, тонкая гимнастёрка нисколько не спасала.  Минуты тянулись целую вечность. Казалось там вдалеке, на горизонте, где клубилась пыль высотой до неба, всё замерло, и движения почти не было.  На самом деле это только казалось. Через час с небольшим, оттуда, из тревожного далека, уже стали доноситься лязгающие звуки. Ещё через томительных полчаса к лязгающим и скрежещущим металлическим звукам, рычащим звукам моторов, добавились голоса и прерывающиеся звуки губных гармошек.

   - Идут, - сказал сам себе Владимир Игнатьевич и попытался ещё сильнее вжаться в пыльную пересушенную землю.
 
   Цветок по-прежнему боролся за жизнь и упорно мельтешил перед глазами солдата одним единственным лепестком.

   - Ничего, ничего, - шептал Владимир Игнатьевич, - сейчас мы вам, фрицам, дадим прикурить.

   В клубах пыли по ровной полевой глади двигалась колонна немцев. Впереди несколько танков и бронемашин серого шарового цвета, позади множество грузовиков с пехотой. Колонна, не спеша, на марше, двигалась в сторону Пскова.
 
   Вот именно эту колонну и предстояло остановить очень сильно прореженной цепочке красноармейцев, залёгших в перекопанной и пересушенной земле. Солдаты приготовились к бою, и Владимир Игнатьевич тоже приготовился, прижав к плечу приклад ружья и со всей силы стиснув потные пальцы на цевье. Напряжение нарастало. Лязганье неумолимо надвигалось. Кто из наших солдат выстрелил первым неизвестно, правда осталась там, на поле в далёком июльском жарком дне сорок первого. Звук выстрела мосинской винтовки, словно пастуший бич, прозвучал неожиданно и для нас и для фрицев. Немецкая колонна остановилась, бравурные звуки  губных гармошек вмиг прекратились, раздались резкие лающие команды офицеров. Немцы спрыгнули с брони танков, повыскакивали из бронетранспортёров и из грузовиков, рассыпались по полю в боевой порядок и открыли шквальный огонь. Пулемёт гитлеровцев резал воздух плотным огнём и визжал как циркулярная пила. Огонь был таким плотным, что не давал поднять головы. Сколько красноармейцы не пытались глубже вжаться в землю, немецкие пули доставали всюду. То тут, то там слышались вскрики наших солдат, но они тонули в этой стрекотне.
 
   Владимир Игнатьевич стрелял наугад, прицеливаться не было никакой возможности, стрелял туда, в серую пыльную массу, изрыгающую сотни убийственных выстрелов. Всё расплывалось. От жары, от пыли; что, кто там впереди не имело значения. Там был враг и солдат всаживал туда выстрел за выстрелом. Попадал он в кого – то или не попадал, Владимир Игнатьевич не знал. Вражеские пули  с противным шлёпающим звуком впивались в землю перед лицом Владимира Игнатьевича, вздымая по одному или сразу несколько столбиков пыли, а то и больно рикошетя мелкими камнями, да комками пересушенной земли. Боли и страха не было, но бешено колотящееся сердце, дрожащие руки от прилива адреналина, выдавали волнение. Владимир Игнатьевич перезаряжал и стрелял, справа, слева тоже раздавались хлёсткие выстрелы, но со временем всё реже и реже. Секунды, минуты замерли, сколько прошло времени, никто не знал. Владимир Игнатьевич загнал патрон в патронник и в секундное затишье прицелился. На мушке далеко, расплывчато, серо - зелёным пятном появился немецкий солдат. Лица его не было видно, всё плыло, времени его, рассматривать не было, Владимир Игнатьевич приготовился, немного приподнялся с земли и замер, оставались доли секунды до нажатия на спусковой крючок. Тупой удар в грудь. Немецкая пуля угодила прямо в сердце. Открытые глаза Владимира Игнатьевича смотрели вперёд, откуда серо - зелёными пятнами набегали немцы, что – то крича на своём, немецком. Вдали на горизонте поля сияло прозрачное небо без единого облачка и в это же мгновение лепесток полевого цветка, так отважно сражавшийся за свою жизнь, оторвался и вспорхнул в эту самую прозрачную синеву неба. Взлетел, словно душа солдата, на самую высь, откуда, не спеша и кружа, опустился и замер рядом с Владимиром Игнатьевичем, простым советским солдатом, не пережившим этого лета.
 
   В суматохе и неразберихе отступления никто и не вспомнил про горстку красноармейцев, вчерашних счетоводов, трактористов и школьников, сложивших головы в пятиминутном бою с колонной немцев, с винтовками против танков и бронемашин, которым был дан приказ остановить любой ценой. Они их не остановили и погибли, все до одного. Вскоре погибли и тот, кто отдавал приказ остановить, и те, кто отдавали ему этот же приказ. Тот погибший взвод просто посчитали без вести пропавшим. Шла жестокая, кровавая битва, никто не считал смертей, считали только живых и способных взять оружие в руки. Суровая и беспощадная правда первых дней войны.
 
   Владимир Игнатьевич уже никогда не узнает, что он пропал без вести, в том скоротечном бою, не погиб смертью храбрых, а пропал без вести. Его супруга, Екатерина Федоровна с двумя малолетними детьми фактически останется без средств к существованию, и не будет получать положенную пенсию по потери кормильца. Его дети вплоть до конца войны будут бегать в обносках и с босыми ногами, причём круглый год. Его дом, построенный собственными руками, будет дотла сожжён эсэсовцами, как и все дома в деревне, а его семья будет скрываться в лесу и жить в землянке до тех пор, пока наша армия не погонит немчуру обратно.
 
   Всего этого уже никогда не узнает Владимир Игнатьевич, колхозный счетовод, призванный в ряды Красной Армии в первые дни войны, взявший в первый и последний раз в жизни в руки винтовку и проживший очень недолго летом 1941 года.

   Вечная память солдату!
 
   Уважаемые подписчики, читатели, пишите свои истории в комментариях.
 
   Подписывайтесь, до новых встреч!

   Все другие истории вот тут:https://dzen.ru/id/64f67ded57f4d46624768de0.