Три тополя на Плющихе

Все трое, сыновья и дочь, родились с разницей 1,5-2 года. За ребятишками чаще доглядывала свекровь. В первые годы семейной жизни Вера крутилась, как белка в колесе. Павел работал на угольном разрезе шахтерского городка, поэтому особой помощи от него на подворье не было. Но на гордость свекрови и мужа со всеми делами она управлялась, как песню пела, а петь Вера была мастерица.
– Береги себя, Верушка! – говорил муж, когда в очередной раз необъятный живот выгибал дугой стройную, как тростинку, фигурку жены.
Вера в ответ  только улыбалась  за свойскими  хлопотами:  ставила  опару на тесто, или, склонившись  над корытом, отстирывала от угольной пыли  мужнины  рубашки,  полоскала исподнее бельё заболевшей свекрови. Надежда сначала смущалась, но потом смирилась со своей временной беспомощностью и ещё больше зауважала невестку - Бог не дал ей дочерей.
У старой слёзы наворачивались, когда после баньки брала из ровной стопки отглаженного белья своё, пахнущее  жарким  летним солнышком  или морозной хвоей. Счастью сына не могла нарадоваться. Домой спешил к жене и к детям, тянулся с лаской.
Первым-то Ромка родился, Павел и спросил у матери:
– Какое лучше дерево на рождение первенца посадить у дома?
– Можно и берёзу, а Вера-то согласна?
– Велела вас спросить.
– Уж больно двор маловат. Тесно будет, ребятишек-то сколь Бог даст.
 Мать посмотрела по сторонам и добавила:
– Пруд-то деревенский почти  под окном горницы плещет. Старый дедов плетень подпирает бережком. Полянка на нём ягодная. Вот и посади подле. Детишки летом в тени играть будут, качели им смастеришь.
Внуков и внучку встречала  Надежда со слезами радости на глазах. Дождалась, когда поскрёбыш Семён пойдёт в первый класс.  В ту же осень три  деревца у пруда осыпали жёлтыми листьями скорбную процессию – не стало Надежды.
***
Недалеко от берёзок  до позднего вечера звякала колодезная цепь.  Деревенские, набрав воды в баклажки и фляги, катили тележки с поклажей к лавочке под берёзами, поставленной заботливыми руками Павла. Передохнуть, поделиться новостями, а когда и посплетничать  – не без этого. После просмотра полюбившегося фильма полянку иначе как «три тополя на Плющихе» не называли.
Перестройка-то, она дел наворотила.  Народ советский был очень доверчивым,  сначала с одобрением ждал положительных реформ в стране, но оказалось, делая  ремонт стен, дом разнесли в щепки.
Оставшись без работы, Павел не стушевался: корову с телушкой  и десяток овец пустил на свободный выпас в бывшие колхозные поля, заросшие  сочными травами.  Бычок, оставленный на откорм, бегал за ним, как собачонка, когда все ближние и дальние луговины окашивал. Стайка  гусей, потревоженная перелётной птицей, гоготала возле пруда. Теперь Павел крутился, как заводной. Умудрялся привозить к холодам откуда-то фураж. Добротный погреб не пустовал: на задах, как и в прежние  времена, сажал картошку, Осенью спускал в пахнущий квашеной капустой  и яблоками  погреб, где  ровной поленницей  уложены ядрёные кабачки, а над  коробами со  свеклой и морковью ступеньками поднимались полки солений и варенья. В аккурат перед ноябрьскими приезжали питерцы и  москвичи – уже семейные дети. На радостях прибегал из соседней Ольховки дядька ¬– брат Веры. Павел на мотороллере привозил из Каменки Петровича. По первому снежку с лёгким морозцем да в приподнятом настроении от  предстоящей выпивки под хорошую закуску,  Петрович колол свиней. Мужики еле  поспешая за ним, работали паяльными лампами, смолили, пластали  туши свиней. Жареную свежину Петрович запивал двумя бутылками ядрёного первача, а пил он, что воду глотал. Уплетал миску квашеной капусты и такую же миску картошки с луком, обжаренным с большими ломтями гусятины. За работу Петрович брал внушительный кус мяса с парой бутылок самогона.
После праздничных дней  Павел с Верой провожали детей, гружённых почти неподъёмной кладью. Вера наводила в доме порядок, а потом с Павлом ждали весны – дети приедут помогать копать и сажать  огород на задворках. Но однажды  тёмной осенней ночью кто-то увёз  стог сена с полянки на «Плющихе». На бескормице овечек порезали, а коров продали почти за копейки. Павел, и без того поджарый, высох, от переживаний заболел, и вскоре «сгорел» от онкологии.
***
В последнее время девяностые годы стали забываться, жизнь потихоньку пошла на лад. Сыновья, дочь и уже взрослые внуки отдыхать летают в Турцию и Египет.  Вторую  половину отпуска живут в отчем доме, матери помогают. Со временем Вера  привыкла к новой повседневной размеренности.
А не так давно молодая семья купила по соседству дом под дачу. Выйдет Вера на детские голоса, малинкой, яблоком порадует. Молодой картошки к обеду принесёт, хрустящими огурчиками угостит. Детишки гоняют на велосипедах, в мяч играют на «Плющихе», а у Веры душа радуется, словно своему потомству. Ходит за  ними знакомыми тропинками, следом два хвостика - Шарик с Васькой.
Знает старая, что родным в городе будет в тягость. Вот и держится за  деревушку, да и родные места не отпускают. Жизнь-то  стала  хорошей, да некому жить – деревня годами опустошалась, молодые уезжали поближе к работе, старики  на погост.
Похоронив Веру,  дети и внуки  несколько лет приезжали в родительский дом, окашивали  подворье и огород.  Собирали  оставшихся  немногочисленных  пожилых соседей  помянуть родителей, допоздна жарили шашлыки, ночевали в обихоженном по случаю  доме. На крошечной кухне  столик у окна был завален гостинцами. Почувствовав себя нужным  домик  прихорашивался, весело оглядывал свои владения  чистыми окнами. И уже бодрячком вслушивался в родные и знакомые голоса, наполнялся жилым духом. Сквознячок  протискивался в сенцы среди снующих туда-сюда гостей.  Его свежее дыхание обдувало на самодельной вешалке платок и вязаную безрукавку, вещи, ещё помнящие  заботливую хозяйку. А из валенок, заправленных в галоши,  потревоженная внезапным светом  выползала в люди  ошалелая  спросонья   моль.
***
 Накануне следующего прибытия дорогих гостей,  дядька из Ольховки  с пропитым  мужичком, «стрельнув» курево по соседям, выкашивали непроходимые заросли перед домом и  уборной.
 Горница  пропахла  затяжными  осенними дождями, стылой зимой и мышиными гнёздами.   Посидев   немного   на сопревшем от сырости диване  с растроганным встречей  дядькой, племянники ночевали уже в машинах под берёзками.
 В последний приезд  прибрали  только «Плющиху», застолье  на скорую руку было на багажниках  машин, в дом не заходили. После отъезда в кустах за осиротевшим домом, у пакетов с остатками пищи, пару ночей пировали ежи и прочая живность.
Забытый  дом,   без тепла человеческой души,  в холодном одиночестве   доживая  своё, начал потихоньку рушиться. Завалился штакетник вокруг неухоженного палисадника,  в травянистом переплетении злющей  крапивы, и одичавших кустах шиповника. В заброшенном  саду перестали падать яблоки.
Деревенские, набрав воды из колодца,  по негласной традиции,  отдыхали  у «трёх тополей на Плющихе». На давно некрашеной лавочке  упоминали в разговорах  и детей Павла и Веры, не пожелавших  вступать в родительское наследство. Деревенька-то на отшибе, автобус и тот не ходит. До ближайшей остановки топать надо, она чуть ближе, чем соседнее бывшее село, а теперь такая же неказистая деревенька, куда  раз в неделю приезжает автолавка. Удобств никаких, кроме света. Газ  в перспективе. Так что дом вряд ли удастся продать.
А минувшей осенью  штормовой ветер, потревожив осевшие сараюшки  и худые крыши домов,  сломал «три тополя на Плющихе». Все три берёзы рухнули  маковками в сторону дома, и у каждой серёдка была с гнильцой…
Немногочисленные  деревенские жители, постаревшие  и не очень здоровые, распилили  берёзы на поленья, поделили поровну между собой, но в суете ненароком сломали скамейку, сокрушаясь и винясь перед Павлом, кто-то из них забрал обломки  на растопку.