Гипс

Часть 1. Ужин

        Май. На небе розовеют рябые полоски – еле заметные облака. Медленно движется трамвай, словно отстукивая вальяжный ритм начинающегося субботнего вечера. Всё кругом неторопливо и размеренно. Лужи и витрины наливаются коралловым светом заката.

        В одном из окон первого этажа виднеется силуэт пары. Красивый белокурый юноша в костюме оттенка топлённого молока томно уставился на свою спутницу, легонько подперев скулу двумя пальцами правой руки. Девушка, сидевшая напротив, улыбаясь смотрела в просторную барную карту, где числа цен только и стремились разрастись вширь. Она была в прекрасном чёрном платье с открытыми плечами; густые черные локоны свободно падали на её оголённые плечи. Тонкие ключицы в мягком свете заката выглядели изящной резьбой по слоновой кости. В ней, подобной мраморной статуе с идеальными пропорциями всего и вся, жизнь выдавалась лишь в подвижных, тёмно-окрашенных губах.

        – Валентин, – сказала она вдруг тихо, – я посмотрела, теперь ты.

        Валентин улыбнулся и медленно протянул руку за барной картой, после чего предложил свой вариант. В результате они заказали одну бутылку красного полусладкого и начали лёгкий, непринуждённый разговор… Свет фонарей дрожал на гладкой поверхности бокалов, отбрасывая хрупкие отблески на тонкие запястья девушки. Валентин, лениво покачивая ножкой бокала, скользнул взглядом по её лицу.

        – Знаешь, София, – он улыбнулся, – есть нечто очаровательное в этом вечере. Вся эта тихая, усталая роскошь… как будто город создан лишь для нас.

        – Город создан для всех, – ответила София, на мгновение отрываясь от изучения кольца на своём пальце, – но вот кто умеет им наслаждаться – вопрос другой.

        – Прекрасное наблюдение! – Валентин чуть прищурился. – Но скажи, отчего же одни находят счастье в красоте момента, а другие – лишь в количестве нулей на бумаге?

        – Ах, Валентин, ты неисправим! – засмеялась она. – Но разве красота момента способна обеспечить завтрашний день?

        – Ты ставишь его на торги? – он наклонился ближе, – Не боишься, что тот, кто предложит больше, сможет купить не только твой завтрашний день, но и тебя саму?

        – Валентин, ну что за пафос, – она покачала головой. – Разве не каждый ищет лучшего для себя? Почему любовь должна быть исключением?

        – Потому что тогда она перестаёт быть любовью, – тихо произнёс он. – Ты когда-нибудь замечала, что самые прекрасные вещи – они вне цены?

        – Например? – София приподняла бровь.

        – Например, взгляд человека, который видит в тебе не возможность, а чудо.

        – Глупости, – усмехнулась она, – люди видят лишь то, что хотят увидеть.

        – Возможно, но тот, кто любит, хочет видеть тебя, а не то, что ты можешь дать.

        Они сидели и говорили. Шли секунды, минуты, часы… Вот уже и время работы ресторана на сегодня подходило к концу. Кровь с вином ударила им в виски, и их неспешный разговор о любви постепенно двигался к чему-то подвижному, бурному. Словно с трамвая они пересели на спорткар. Уходя к гардеробу, Валентин спешно коснулся крутой поясницы Софии, медленно проведя рукой до самого её затылка. София прикусила губу и искоса посмотрела на своего спутника.

        Затем, накинув лёгкий плащ, она подошла к большому настенному зеркалу и что-то прошептала на ухо подошедшему к ней Валентину. Он улыбнулся и снова коснулся ладонью её спины.

Часть 2. Утро

        Утро. На полу небрежно валяется мужская белая сорочка. Одна запонка, по-видимому, выбитая из рукава в порыве ночной страсти, лежит в углу комнаты. В окно через гардины хлещет тёплое майское солнце. Еле прикрытые лёгким монотонно-белым одеяльцем, им согреты тонкая спина и насыщенные женские бедра. Скрытая одеялом нога девушки запрокинута на тихо дремлющего юношу.

        Беззаботное, идиллическое солнце освещало и полку, висевшую высоко над кроватью. На ней не было ничего, кроме целого стада гипсовых слоников: от мала до велика они выстроились в строгий ряд и как будто застыли под этим тёплым майским светом. Словно некогда живые, они шли куда-то вдаль, но были застигнуты врасплох начавшимся рассветом. Они, сделанные из гипса, выглядели такими хрупкими, что казалось, будто легкое дуновение ветра из приоткрытого окна вот-вот и обратит их в горстки серой пыли.

        Майское утро медленно растекалось по городу, смывая ночные отсветы витрин и лёгкий хмель вчерашних разговоров. Воздух был свеж и прозрачен, словно только-только оторвался от сна.

        На остановке, чуть в стороне от ресторанов и баров, стоял мужчина в тёмно-сером пальто. Он ждал автобус, опершись на здоровую руку, а другая – закованная в аккуратно наложенный гипс – покоилась на перевязи. Гипс был свежий, белый, ещё без надписей и детских рисунков, которыми маленькие пациенты так любят украшать полотно чужих травм. Мужчина смотрел на дорогу спокойным взглядом, не торопил время, не переминался с ноги на ногу. В ожидании было что-то твёрдое, укоренённое.

        Его звали Виктор. Он был врачом в детской поликлинике.

        Автобус запаздывал. Виктор посмотрел на часы – семь утра. Город пробуждался медленно, словно нехотя. Где-то высоко, за рядами одинаковых окон, в мягкой тени штор ещё спали двое.

        На полу у кровати валялась белая сорочка. В окно косо падал солнечный свет, наталкиваясь на длинную полку. Там, выстроенные в идеальный ряд, застыли гипсовые слоники. Комната дышала тишиной. София и Валентин спали, едва заметно дыша. Их сон был безмятежен, словно майское небо – просторный, глубокий, безоблачный. Они не слышали ни звука трамвая, ни скрипа дверей утренних подъездов, ни осторожных шагов первых прохожих.

        А Виктор слышал.

        Ветер донёс запахи свежего хлеба, мокрого асфальта, утреннего кофе. В нескольких окнах мелькнули силуэты – кто-то спешил на работу, кто-то лениво потягивался, щурясь от солнца. Город медленно входил в привычный ритм.

        Автобус подошёл со скрипом, выпуская тёплую волну выхлопного газа. Виктор поднялся по ступенькам, аккуратно удерживая гипс на весу. Двери лязгнули, разрезая утреннюю тишину.

        Внутри пахло крепким кофе, влажными плащами и чем-то неуловимо будничным – тем, что прилипает к людям, привыкшим вставать рано. Пассажиры молчали, уткнувшись в телефоны или глядя в окно. Кто-то дремал, прижавшись лбом к стеклу. Виктор сел у прохода, привычно проверил карман – там лежал пропуск в поликлинику. Ещё одно обычное утро.

        За окнами проплывали улицы: пекарни, киоски, студенческие общежития. Город просыпался, но не весь – в верхних этажах дорогих домов шторы всё ещё оставались плотно задёрнутыми, как веки после долгой ночи.

        В одной из таких квартир, в залитой утренним солнцем комнате, гипсовые слоники продолжали свой бесконечный, неподвижный марш. Они смотрели вперёд, туда, где не было дороги. Их замерший шаг был так же бессмыслен, как сны тех, кто ещё спал под лёгким одеялом.

        Валентин слабо пошевелился во сне, не открывая глаз. София вздохнула, но не проснулась. Им было тепло, спокойно, никуда не нужно было спешить.

        А автобус, в котором ехал Виктор, уже сворачивал к поликлинике. Здесь его ждали. Кто-то придёт с расшибленным лбом, кто-то с неожиданной майской простудой… Всё это – каждый бинт, каждый градусник, каждое касание к детской ладони – было чем-то большим, чем привычный круговорот дней. Это была работа, да, но не только.

        Виктор вышел на остановке, легко ступая по асфальту. Гипс на руке казался тяжёлым, но не тянул его вниз. Он шёл вперёд, к дверям поликлиники, туда, где можно было сделать хоть что-то полезное, хоть немного исправить этот несовершенный мир.

        А где-то далеко, на высокой полке, гипсовые слоники продолжали шагать в пустоту.