Двенадцатая жертва главы 1-2

Глава 1

– Скоро уж десять лет, – сказал граф. – Через два с небольшим месяца будет десять лет, как нет её! Моего ангела! Моей Сарочки! Для чего я живу, если её нет на этом свете? Господь, ты в полной мере наказал меня за мои грехи! Наказал ещё здесь, на этом свете! Может ли быть что-нибудь для меня страшнее, чем это наказание на том свете? Нет! Ничего хуже этого и быть не может! Горе, горе мне! Господи! Прибери меня уже! Пошли мне смерть! Пусть Чистилище, пусть Ад, пусть Геенна огненная! Это невыносимо!

Граф без сил опустился на кушетку. Он почувствовал, что задыхается. Где-то в области груди что-то сжалось, похолодело. Граф попробовал прилечь, но стало ещё хуже: он не мог дышать!

– Прасковьюшка! – прохрипел граф. – Доченька, кровинушка моя!

Вбежала Прасковья, стала хлопотать вокруг отца. Усадила его удобнее, положила под спину мягкие подушки.

– Почитай мне что-нибудь из тетради Сары, – прохрипел граф.

– Сейчас, батюшка, я мигом, принесу тетрадку, – ответила Прасковья и вышла из комнаты за тетрадью сестры.

– Где же она лежит? – спрашивала Прасковья, второпях перерывая в шкафу полку за полкой.

Книги падали на пол, Прасковья торопливо перебирала книги, но тетрадки нигде не было. Наконец, тетрадь нашлась.

– Нашлась! – крикнула она. – Иду! Несу!

С радостной улыбкой вошла она в комнату, где, окружённый подушками, сидел в кресле граф.

«Кажется, задремал? – подумала Прасковья. – Если так, пусть спит».

Она подошла, чтобы поправить плед на коленях графа. Аккуратно, стараясь не разбудить отца, она поправила плед, после чего взглянула в лицо отца. С ужасом она увидела, что граф словно бы смотрит на неё немигающим взглядом. И тут только она поняла, что он не смотрит на неё и не видит. Потому что граф умер.

Но, пожалуй, не следовало начинать нашу повесть с конца. Возвратимся же к началу этой истории, или, хотя бы к её середине.


Глава 2


Супруга графа, цыганка Авдотья, рожала ему детей исправно. Но все они умирали в младенчестве.

И вдруг в одночасье граф понял, что смерть каждого младенца – это Господня кара за тех, кого граф убил на дуэлях.

Сколько жертв, столько и будет смертей его детей!

– Господи, вижу волю Твою, вижу кару Твою! – прошептал он в ужасе. – Ты забираешь моих детей в уплату за те жизни, которые я отнял из озорства! Что ж, Ты в своём праве… Справедливая кара Твоя да свершится…

Своей ужасной догадкой поделился граф с супругой.

– Скольких ты убил, Федюша? – спросила Авдотья.

– Не спрашивай! – в страхе прокричал граф. – Это ужасно! Я не могу тебе сказать.

Авдотья обняла графа и нежно на ухо прошептала.

– Если это так, сколько бы их ни было, я буду рожать тебе до тех пор, пока твой грех не искупим мы с тобой совместно, и потом следующее наше дитя останется с нами.

– Милая, да в уме ли ты? – с ужасом прошептал граф. – Ведь их, жертв моих, было немало! Неужто столько же у меня детей Господь приберёт? Ведь их было… Нет! Не могу сказать!

– Признайся, Феденька, и покайся, легче станет, – прошептала Авдотья.

– Один…– проговорил граф и закашлялся, залился слезами.

– Один? – переспросила Авдотья. – Что ж уже четверо младенцев преставились?

– Одиннадцать душ я загубил, родная моя! – с трудом выговорил граф.

Авдотья вскликнула и в ужасе отшатнулась от супруга. Но вдруг опомнилась и горячо обняла его.

– Пусть так! – сказала она решительно. – Пусть одиннадцать! Буду рожать тебе, пока Господь не простит нас и не оставит нам наше дитя! Двенадцатое будет с нами! Рожать буду тебе и двенадцатое дитя, и тринадцатое, и если Бог даст, то и больше. Будет у нас счастливая семья, Феденька! Только уж больше не греши! Оставь это!

– Оставил, Авдотьюшка, давно оставил, как есть бросил это шутовство, да баловство! Веришь ли ты мне? – спросил граф и с надеждой, смешанной со страхом разочароваться, заглянул в глаза супруге.

– Верю, Феденька, и уж ты мне верь, – сказала Авдотья. – Как перед Господом говорю тебе со всей моей правдой. Буду рожать тебе. Рожу сколько надо. Надо одиннадцать – рожу одиннадцать. И дальше буду рожать. Если на двенадцатом нашем дите Господь простит тебя, будет нам счастье. Будут у нас дети. Живые. Только обещай мне, слышишь, обещай! Да ведь ты уже пообещал! Только сдержи своё слово! Не губи больше никогда ничью душу! Сдержишь ли?

– Сдержу, Авдотьюшка! – горячо ответил граф. – С этой минуты всё. Тих буду, ни с кем ссориться не стану. Хоть пусть кочергой меня по спине огреют, улыбнусь и пойду прочь!

– Ну так и я сдержу своё слово, но и ты сдержи! – сказала Авдотья.

И пятое детё прибрал Господь, и шестое, и седьмое.
 
Граф только шёпотом говорил: «Это мне за пятую загубленную душу», «Это шестая уж смерть будет», «Теперь седьмая».

У графа был в книжице список его жертв, и каждый раз со смертью очередного своего ребёнка он вычёркивал одно имя в этом списке, вписывал имя умершего младенца и, перекрестись, говорил странную фразу: «Ещё один долг уплачен».

Одиннадцатой была дочь по имени Пря. Она ещё была жива, когда Авдотья в 1818 году родила двенадцатого ребёнка, девочку, которую назвали Прасковьей.

Но вскоре в возрасте трёх лет умерла и Пря.

Граф вычеркнул в своей книжице последнее имя жертвы, написал «Пря» и сказал: «Долг уплачен сполна».

Возвратившись с похорон, граф с нежностью взглянул на Прасковью.
 
– Слава богу, хоть мой цыганёнок будет теперь жить, – проговорил граф Фёдор Иванович Толстой, которого звали Американец за то, что прожил он на острове близ берегов Америки, куда высадил его капитан Крузенштерн за буйный нрав, непослушание и за то, что подбивал команду к мятежу.

И правда, Прасковья Фёдоровна Толстая не умерла в младенчестве. По-видимому, к этому моменту долг и вправду был уплачен. Прасковье Господь отпустил ей срок жизни до 1887 года, хотя тогда ещё никто об этом не мог знать.

А в 1820 году родилась Сара, которая была столь мила, хороша, смышлёна и ласкова, что граф, наконец-то, решил, что Господь даровал ему полное отпущение за все его грехи на этой грешной Земле в этом бушующем мире.

Быть может, что и так. Но только за прошлые грехи. Господь отнюдь не отпустил ему грех будущий, грех чудовищный, тот смертный грех, который граф совершил уже после рождения Прасковьи и Сары.

А граф… Кажется, он успокоился настолько, что полностью забыл и о своих столь рано умерших одиннадцати отпрысках, и о своём обещании, данном им над кроватью усопшего третьего младенца.