Все события не вымышленные. Совпадения не случайны. Наслаждайтесь.
Глава 1.
Воображаемый сын.
— Здравствуйте, можно узнать информацию про
ребенка? Да, официальные усыновители. Номер
заключения продиктовать?
— Не надо, скажите номер анкеты ребенка.
Я продиктовала странный код, состоящий из случайных букв
и цифр. На том конце провода раздались равнодушные
звенящие щелчки клавиатуры.
Томительные секунды ожидания показались мне минутами…
— Да, ребенка можно усыновить, — равнодушно
сообщила оператор новость, которую я ждала сейчас
больше всего на свете.
Но внутреннее ликование продлилось буквально пару
секунд, до следующей фразы:
— И у него есть брат, на год младше. Детей делить
нельзя, усыновить можно только обоих сразу.
А дальше словно ушат ледяной воды:
— И они дети-инвалиды. Умственная отсталость
и эпилепсия. Если хотите — обыденно продолжила женщина
на том конце провода, — приезжайте в Новосибирск,
познакомитесь. Вот номер новосибирской госопеки,
запишите.
Она продиктовала цифры, которые тут же на бумаге
в буквальном смысле оказались залиты моими слезами.
— Записали?
— Да…
— Всего хорошего. До свидания.
— Спасибо, Вам тоже. До свидания.
Слезы независимо от моего желания текли ручьем
и падали крупными частыми каплями вниз. Как же так?
Неужели я не заберу еще ничего не знающего обо мне,
но уже каким-то непонятным образом ставшего мне
воображаемым сыном, детдомовского зеленоглазого
мальчика из казенных стен в теплый уют дома? Неужели
эти напуганные глаза, так призывно просящие помощи
с фотографии, не засияют радостью и счастьем?
Сил сдерживаться не было, и я начала громко,
со всхлипами рыдать.
Рядом игравшие дети-погодки Ася, Гоша и Сева испугались
и подбежали ко мне.
— Мамочка, что случилось? Почему ты плачешь? — три
пары испуганных вопросительных глаз замерли в ожидании
ответа. Дети окружили меня и притихли.
Я не могла говорить.
— Мамочка, почему ты плачешь? — спрашивали
по очереди Ася и Гоша с разными интонациями. Сева
в два годика говорил плохо, и решил на всякий случай
тоже заплакать. Тут же к нашему плачу присоединился
трехлетний Гоша, а потом, не дождавшись от меня ответа
о причине слез, заплакала и пятилетняя Ася.
И вот свежий летний день, теплое солнце пробивается
лучами сквозь высокие корабельные сосны
в окошко нашего деревянного стоящего в лесу дома
и все хорошо, все здоровы, дома тихо, чисто и уютно, а мы
сидим на низком деревянном подоконнике, я и трое детей,
и плачем. Все вместе. Без каких-либо видимых в нашей
жизни причин.
— Мама, а почему мы плачем? — Гоша сквозь слезы
попытался понять происходящее.
Я все еще не могла говорить. Гоша снова присоединился
к общему хору.
— Ася, а почему мы все плачем? — через какое-то
время спросил он уже у сестры.
— Не знаю, ыыыыыыыыы, — снова затянула в тон мне дочка.
Минут через пять я смогла говорить и сразу позвонила
мужу на работу:
— Дорогой, мы не сможем усыновить Матвея, —
и я снова зарыдала.
— Почему? — муж дал мне поплакать, и потом, когда
я немного успокоилась начал задавать вопросы.
— У него есть брат. Усыновить можно только обоих,
— я снова заплакала.
— Ну ничего, можем усыновить обоих, — Витя
неожиданно для меня проявил заинтересованность
и поддержку в этом все же не до конца принятом вопросе.
— У них умственная отсталость… — я продолжала
всхлипывать.
— Этот диагноз ставят многим детям из детдомов —
с ними же там не занимаются. Вообще не проблема.
— У них эпилепсия…
— Эпилепсия лечится, — в голосе мужа были такие
спокойствие и уверенность, что я воспряла духом. Что
угодно я ожидала услышать от него, в принципе прохладно
отнесшегося к идее усыновления даже одного здорового
ребенка, а тут двое, дети-инвалиды с умственной
отсталостью и эпилепсией — а муж спокоен и позитивно
настроен.
— Они в Новосибирске… — собственно это уже имело
мало значения, но все же.
— В Новосибирске? Полетели. Мне как раз нужно
туда слетать по работе. Я попрошу своего помощника
узнать, когда ближайший вылет.
— Алло, Виктория Сергеевна, рейс Пермь-Новосибирск
летает раз в неделю, вылет как раз завтра, остались
последние два билета. Выкупаем? — уже через пару
минут спрашивала меня по телефону помощник мужа.
— Да...
— Сейчас попрошу водителя заехать и купить билеты.
— Давайте я сама ему позвоню, он сейчас как раз
в городе.
— Алло, Алексей, добрый день, могли бы вы купить
билеты на самолет?
— Я как раз еду мимо, — это были еще те времена, когда
билеты покупались в кассах, а не через Интернет.
— Ой, так у вас же, наверное, нет денег!
— Я только что получил зарплату, есть. Я сейчас куплю
на свои, а вы потом отдадите.
Вот так буквально за несколько минут сложилась
наша поездка в детский дом Новосибирска.
И ровно на следующий день в это же время мы уже
разговаривали с женщиной из органов опеки, которая
выдавала разрешение на посещение детских домов.
Глава 2.
Какого цвета солнышко?
— Вы знаете, что это дети-инвалиды? — словно сообщая
нам о нашей ошибке, она подняла брови и посмотрела
на нас поверх очков. — С эпилепсией и умственной
отсталостью, — она снова выразительно посмотрела
и продолжила изучать папку. — Их уже два года назад
усыновляли, но когда поняли все диагнозы, привезли
в городскую больницу с вещами и документами и бросили
там. Второй раз дети такого не переживут. Подумайте.
Зачем вам инвалиды? — женщина с удивлением оглядывала
нас с мужем буквально с головы до ног, пытаясь понять
происходящее. — Знаете, — она заговорщически понизила
голос, — у нас есть чудесный здоровый мальчик, есть
две хорошие девочки, хотите фотографии посмотреть?
— как контрабанду предложила она. — Может быть,
познакомитесь с ними?
— Спасибо, но мы прилетели именно к этим детям.
Женщина отложила бумаги, и рассматривала нас уже
с нескрываемым любопытством.
— Это дети-инвалиды, — еще раз повторила она,
видимо думая, что мы чего-то не понимаем.
— Да, мы знаем.
— Вы хотите усыновить детей-инвалидов? — она словно
не верила происходящему.
— Да, но сначала мы все же хотели бы с ними
познакомиться...
— Хорошо, — удивляться и переспрашивать в пятый
раз было просто неприлично, но ей явно хотелось сделать
и то и другое. Приложив усилия, женщина взяла себя в руки
и написала нам адрес.
— Вот, покажете таксисту, он вас отвезет.
— Спасибо! — мы взяли заветные адрес
и сопроводительные бумаги и пошли к выходу.
— Туда ехать минут сорок! — уже вдогонку крикнула
она. Ей очень хотелось нас отговорить хоть чем-то от этой
странной, на ее взгляд, затеи.
Обещанные сорок минут пролетели незаметно.
С асфальтовой дороги машина съехала на грунтовую
и еще минут десять петляла по небольшим поселкам, пока
не подъехала к открытым настежь воротам. Из большого
грузовика выгружали и заносили в детский дом какие-то
ящики.
Сказать, что нас удивил коррекционный детский дом для
детей-инвалидов — значит, не сказать ничего.
— Знаешь, дорогой, — прошептала я на ухо мужу,
— если мы все-таки усыновим этих детей, у нас дома они
будут явно в более худших условиях, чем здесь!
Большое здание детского дома скорее напоминало
санаторий с зеленой прогулочной территорией, разными
игровыми площадками, был даже фруктовый сад и грядки.
Внутри — высокие потолки, сияющий свежестью ремонт,
занавески на окнах, цветы в горшках, дорогие деревянные
развивающие игрушки, модульные городки… Мы
и представить не могли, что детский дом может быть таким
красивым!
Заведующая также произвела приятное впечатление,
несмотря на то, что почти час отговаривала нас
от знакомства с детьми:
— Зачем вам дети-инвалиды? Хотите
усыновить — усыновите здоровых, — очень буднично
говорила она. — Вы даже не представляете, что вас
ждет с нашими детьми. Их ни на минуту, представляете,
ни на минуту нельзя оставлять одних — ни днем,
ни ночью. Эпилептические приступы случаются примерно
через день. Им нельзя бегать, прыгать, нельзя быть на
солнце, нельзя купаться. Вы не сможете брать их с собой
в общественные места, на отдых к морю. Их уже усыновляли
и вернули. Пожалуйста, возьмите здоровых детей — зачем
вам проблемы? У вас хорошая семья, свои здоровые дети.
Зачем вам дети-инвалиды? Это же на всю жизнь…
Конечно, заведующая все делала правильно. Лучше
предостеречь пылких усыновителей от необдуманных
поступков, чем ломать психику детям.
— Можно мы все же познакомимся? Мы, конечно,
все взвесим и подумаем, и если уже возьмем — то
возвращать не будем, — мы с мужем были серьезны.
— Пойдемте, — вздохнув, сдалась заведующая
и пригласила знакомиться с детьми.
Мы пришли в большой зал, наверное, спортивно-
развивающих занятий, сели на детские хохломские
стульчики. Вокруг была целая ярмарка детских игрушек:
деревянные пирамидки всевозможных вариаций,
смартборды с разного рода замками, шнурками
и липучками, кубики, музыкальные игрушечные инструменты,
кукольный театр, мягкие модули для игры и строительства
домиков, качели-балансиры, ортопедические ковровые
дорожки с имитацией камней, мячи, обручи и игрушечные
машинки-каталки. Все очень дорогое и качественное
— я знала некоторых производителей этого великолепия,
которое мы даже не успели толком рассмотреть. Ожидание
было коротким, и через пару минут к нам привели двух
детей в пестрой, немного застиранной, и от этого чуть
полинявшей одежде в катышках. От них сильно пахло
обедом, а точнее, пролитым на майки рыбным супом.
Мальчишки пришли на своих ногах и пока инвалидов
не напоминали.
— Привет, как тебя зовут? — я села на корточки
и улыбнулась.
— Матвей.
— А тебя? — спросила я второго «бонусного» ребенка.
— Кирилл. А где конфетка?
«А парень-то совсем не глуп», — пролетело в голове.
Воспитательница засмущалась, выдав авторство истории
про конфетку, и перевела тему:
— Может быть, хотите поиграть?
— С удовольствием, — я обрадовалась, потому что
играть, весело и интересно, я точно с детьми умела.
— Матвей, — позвала я старшего, — иди сюда. Давай
играть в репку. Смотри, посадил дед репку. Выросла репка
большая- пребольшая, — я взяла большую резиновую
репку с сочным зеленым хвостиком. — Какого цвета репка?
Дети молчали.
— Какого цвета репка? — я подняла ее со стола
и ободряюще закивала. — Ну?
«Наверное, слишком сложно, — подумала я. — Репка
желтая с изумрудной ботвой, а кончик вообще раскрашен
оранжевым. Мальчишки бояться ошибиться, цветов ведь
много».
— Солнышко какого цвета? — максимально облегчила
я задачу.
Дети молчали.
— Ну, солнышко? Матвей? Цыпленок тоже такого
цвета.
Дети молчали.
— Солнышко? Каким цветом рисуют солнышко?
— я растерялась и не могла поверить, что шестилетний
ребенок не знает, какого цвета солнышко. Наверное,
просто стесняется. Воспитатели как-то виновато спрятали
глаза.
«Хорошо, — подумала я, — расскажу им сказку про репку
в ролях с игрушками, чтобы они перестали смущаться,
не буду задавать вопросы». И ярко, интонациями
изображая то хриплого дедку, то бабку, то мяукающую
кошку, я разыграла кукольный театр с фигурками, задорно
рассказав им сказку про репку.
— …Прибежала мышка. Дедка за репку, бабка за дедку,
внучка за бабку, Жучка за внучку, кошка за Жучку, мышка
за кошку, тянут-потянут, вытянули репку! — я победно
подняла репку вверх. — Какого цвета репка?
Дети молчали.
— А это кто? — спросил Кирилл, показывая пальцем
на мышку.
— Это мышка, маленькая, серенькая, в лесу живет,
зернышки грызет, — я улыбнулась.
Дети не улыбались. Просто продолжали смотреть на меня.
Я растерялась полностью отсутствующей реакции на свою
сказку, от которой даже воспитателям стало весело.
— Давайте соберем пирамидку? — предложила
я и стряхнула разноцветные деревянные кольца на стол,
освободившийся после моего спектакля.
— А это кто? — снова показал Кирилл на мышку,
отложенную в сторону. Я напряглась.
— Мышка. Знаешь, мышка — такой лесной зверек.
Матвей, клади красное кольцо.
Матвей мочал.
— Кирилл, или ты клади красное, самое большое
кольцо.
Кирилл взял синее и надел на палочку.
— Матвей, теперь ты, — я сделала вид, что так и надо.
Какое хочешь положить следующее кольцо? Давай
голубое?
Матвей молча надел на пирамиду оранжевое.
— Кирилл, теперь ты, — я поняла, что с цветами
и размерами у ребят сложности, не знают совсем.
— А это кто? — в третий раз спросил Кирилл, показав
на мышку.
— Это? — я уже засомневалась сама. — Мышка,
Кирюшенька, это мышка. Мышка. Мыш-ка.
Дети грустно сидели рядом с неправильно собранной
пирамидкой.
— У ребят сейчас тихий час. Наверное, они хотят
спать, а я им сбиваю режим. Может быть, они поспят?
Потом проснутся бодрыми, веселыми, и мы поиграем?
— я пыталась как-то объяснить подобное поведение детей.
— Они не будут бодрыми и веселыми, — тихо сказала
воспитательница, и спать они не очень хотят. Они всегда
такие. И после тихого часа будут такими же.
Что делать? Материнский опыт подсказывал, что ребенок
до тихого часа и ребенок после тихого часа часто
совершенно разные дети. Я оптимистично списала все
на их усталость.
— Ребятки, вы идите, поспите, я вас подожду. Проснетесь
— мы с вами еще поиграем. Хорошо?
— А где конфетка? — еще раз спросил Кирилл.
Мне стало неловко — в конце концов, я принесла им себя
— маму! — а от меня просят какую-то конфетку!
— Я принесу. Потом. Ты поспишь, а я пока схожу
за конфеткой, хорошо?
Дети молча кивнули и ушли за воспитателем, оставив
за собой шлейф запаха столовской еды и чувство
растерянности.
— Дорогая, я тоже пойду. Мне нужно поработать,
встреча через час. Ты оставайся, потом встретимся сразу
в аэропорту вечером, — муж ушел вслед за детьми,
попрощавшись с заведующей.
Пока дети спали, я пообщалась с медсестрой, которая
напугала меня рассказами о ежедневных эпилептических
приступах:
— Главное, чтобы они не упали на лестнице.
А то могут и сломать что-нибудь, и голову разбить.
Таблетки от эпилепсии нужно давать дважды в день ровно
в одно и то же время, иначе будет приступ. На солнышко им
нельзя — будет приступ. Бегать, прыгать — нельзя. А почему
вы в коррекционный детдом пришли? Идите в обычный,
возьмете здорового ребенка, — завела она знакомую
песню. — Зачем вам проблемы?
Мы сидели в коридоре, заставленном на манер зимнего
сада множеством зеленых растений в разного калибра
горшках. Солнечный свет широкой полосой падал на эту
оранжерею, розовые шторы красиво спускались вдоль
открытых окон и чуть колыхались, ветер разносил летнюю
свежесть.
Из соседней двери в коридор вышла группа детей лет
восьми-девяти. Один мальчик, кудрявый, темноволосый
и кареглазый, довольно симпатичный, был с маленькой,
будто высохшей рукой. Правая совершенно обычная,
а левая как у младенца. Он весело смеялся и что-то
увлеченно рассказывал мужчине, один в один такому
же кудрявому, кареглазому и миловидному. Так хотелось
верить, что это отец пришел забрать домой своего сына.
Я вышла на улицу. Хотелось побыть одной и осмыслить
происходящее.
У меня прекрасная семья, муж, здоровые смышленые дети.
Несколько раз в год мы ездим отдыхать на море. Катаемся
на лыжах, велосипедах, ведем активный образ жизни.
Как впишутся в него два ребенка-инвалида, которых
ни на минуту нельзя оставить одних? Которым строго
по часам и минутам нужно давать таблетки. Которым нельзя
на солнце даже выходить — не то что ехать на море…
Я и подумать не могла тогда, что через пять лет Матвей
будет обгонять всю семью, рассекая по парку Горького
на двухколесном велосипеде, а Кирилл раньше других
детей научится делать сальто на батуте.
А тогда в голове нестройными голосами звучали слова
всех женщин из госопеки, с которыми я сегодня общалась.
Действительно, зачем нам это?
Ко мне подошла заведующая и пригласила в свой кабинет.
— Скажите, пожалуйста, а ведь если мы будем
заниматься с ними, вылечим эпилепсию, они станут
обычными детьми? Без умственной отсталости? — наконец
задала я мучавший меня все прибывание в детдоме вопрос.
— Честно? Нет, — холодно и грустно сказала
заведующая, но, посмотрев в мои полные надежды глаза,
смягчила. —Скорее всего, нет. Они, конечно, станут более
развитыми чем сейчас, но инвалидность по умственной
отсталости будет с ними всю жизнь. Вы должны это
понимать.
Я смотрела за ее спину, в приоткрытое окно. Солнце
перешло точку зенита и уже не ярким, а спокойным
прохладным светом изнутри подсвечивало все листья
большой раскидистой липы, которая словно пыталась
забраться ветками в кабинет.
— Я — усыновленный ребенок, — начала она тихо. — Моя
мама не могла родить, и они с папой усыновили меня. Мне
было шесть лет, а до этого времени я сама жила в детском
доме. И даже сейчас у меня нет людей ближе и роднее,
чем мои родители — язык не поворачивается назвать
их приемными. И я как никто, поверьте, знаю, насколько
тяжело детям в детских домах. Какие бы условия мы им ни
создавали, никто никогда не заменит семью. Домашнюю
обычную семью.
У меня тоже есть усыновленный ребенок, сын, ему сейчас
восемь. Чудесный мальчик. Я усыновила его, когда дочке
было семнадцать. Она одобрила мое желание усыновить
ребенка. Мама с папой тоже поддержали, конечно.
Знаете, я так благодарна своим маме и папе за то, что они
тогда взяли меня, воспитали и вырастили как абсолютно
родную дочь. Подарили мне счастливое детство, дали
образование, помогли стать хорошим человеком. Просто
дали мне путевку в этот мир. И я решила, что придет
время — сделаю такое же доброе дело. Поэтому я вас
понимаю. Если бы вы пришли усыновить обычного ребенка,
я была бы счастлива за вас — у вас бы появился ребенок,
и за ребенка — он бы приобрел родителей. И, конечно,
не стала бы отговаривать. Но тут… Скажите, зачем вам
дети-инвалиды? Я не могу понять. Почему вы прилетели
именно в наш коррекционный детский дом? У вас же там
есть детские дома в Перми, — заведующая пыталась найти
какие-то логические объяснения нашему поведению,
скрытые мотивы и выгоды. — У вас же есть свои дети.
Здоровые. Зачем вам это? Зачем вам дети-инвалиды?
Я вздохнула. Уже раз десятый за день я слышала этот
вопрос, так или иначе завуалированный.
— Знаете, — я решила ответить откровенностью
на откровенность. — Шесть лет назад у меня погиб сын
в два с половиной годика. Несчастный случай. Сейчас
уже отболело. Тогда я даже не думала об усыновлении.
Но сейчас, видимо, пришло время. Так вот. Его тоже
звали Матвей. И знаете, почему мы прилетели именно
к вам? Матвей, которого мы хотим усыновить, очень похож
на нашего Матвея. Зачем искать другого ребенка?
Заведующая с облегчением кивнула. И даже, мне
показалось, выдохнула. Наконец-то она нашла для себя
объяснение и перестала искать подвох.
— Будете чай? — она расслабилась и обрадовалась
одновременно, видимо решив, что мальчишек
действительно можно отпустить в нашу семью — мы
не продадим их на органы и скорее всего не будем
преследовать корыстных целей.
Аромат крепкого черного листового чая дымкой
поднимался из моей чашки прямо к лицу, кружка слегка
обжигала пальцы. Было очень уютно в этом детском доме.
И я знала теперь, почему.
Знала, почему здесь так чисто, так красиво. Почему
коридоры похожи на цветущие зимние сады, причем
по разнокалиберным горшкам было понятно, что это
не оптовая закупка — освоение выделенных детскому
дому денег. Это разведение-рассадка растений и уход
за ними — добровольная инициатива неравнодушных
людей. Также стало понятно, откуда столько по-настоящему
качественных дорогих и хороших игрушек. Почему
на территории двухэтажного небольшого детского
дома такое количество разнообразных детских игровых
площадок. И фруктово-ягодный сад с овощными грядками.
Теперь я знала, как выглядит детский дом, которым заведует
бывшая его воспитанница, хлебнувшая в своей жизни
часть сиротливого казенного детства. Женщина, которая
усыновила ребенка, чтобы повторить то добро, которое
когда-то сделали ей ее приемные родители. Женщина,
очевидно не воровавшая на откатах и закупках. Повезло
этим детям, хоть в чем-то.
После чая мы пошли к ребятам. Мальчики уже проснулись
и успели пополдничать.
— Что кушали? — поинтересовалась я у Матвея.
— Чай, два печенья, конфета, яблоко, — вместо Матвея
ответила воспитательница, словно отчитываясь.
— Ого, вам повезло больше, чем мне, — подмигнула
я детям. — У меня был просто чай. Кирилл, конфеты были
у тебя, может, ты угостишь конфеткой?
Не знаю, понял ли Кирилл шутку, но в ответ на мою улыбку
улыбнулся — это радовало.
— Пойдемте гулять? — предложила я.
Дети согласились, и под руководством медсестры
мы пошли на прогулку. К счастью, она больше не пугала
страшилками, а просто наблюдала за нами и не мешала
общаться.
— Дети, смотрите, какие яблоки спелые на дереве,
— я еще в первую свою одиночную прогулку заметила
небольшую яблоню, всю усыпанную красными яблоками,
и специально подошла к ней.
— Можно сорвать? — спросила я у медсестры.
— Да, конечно, — равнодушно ответила та.
Я сорвала три яблока и первое протянула Кириллу.
— Вы что! — вмиг подпрыгнула к нам медсестра.
— Им нельзя их есть!
Я удивилась: на полдник дети ели яблоки, значит, аллергии
нет точно. Сорвать она сама разрешила. В чем подвох?
Я вопросительно подняла брови и даже не успела задать
вопрос.
— Они же немытые!!! — это звучало так, как
если бы я достала их из мусорного бака, а не сорвала
с дерева в саду.
— У меня есть чистые салфетки, давайте протрем,
— я достала из сумки одноразовые платочки.
— Держи, — второй раз я протянула Кириллу блестящее
глянцем после полировки салфеткой красно-зеленое
яблоко.
— Нельзя, — уже тихо, с извиняющейся интонацией,
но по-прежнему непреклонно сказала женщина.
Им можно кушать только то, что дают в столовой.
Я вопросительно посмотрела ей в глаза. Абсурдность
ситуации, по-моему, даже не требовала дополнительных
вопросов.
— Вдруг микробы, отравление, а мне отвечать.
Не разрешено, — и она отошла в сторону, избегая
продолжения разговора.
Я положила яблоки в сумку. И поняла в этот момент, что
значит детский дом. Сердце сжалось.
— Покатаемся на качелях? — переключила я внимание
детей с яблок. Рядом стоял целый детский городок
с разного рода качелями и игровыми домиками.
— Им нельзя качаться, катание может спровоцировать
приступ, — равнодушным тоном предупредила медсестра.
Мы покорно поиграли в домиках, погуляли и немного
поговорили. Нормальные мальчишки. Немного грустные
и подавленные, но с учетом детдомовских правил для
инвалидов-эпилептиков это их состояние вполне объяснимо
и естественно.
— Я хочу какать, — Кирилл поведал нам об этом громко
и не стесняясь.
— Я провожу, — я знала, где здесь ближайший туалет,
и вызвалась помочь.
Медсестра на этот раз почему-то не была против.
— Я покакал! — также громко сказал он.
— Вытирать умеешь? — я, конечно, понимала, что
вероятность его умения стремится к нулю, и делать это
придется мне.
— Нет, — беспечно ответил мой предполагаемый
будущий сын.
Я вздохнула и помогла ему, заодно отметила про себя,
что это, и не только это, но и все остальные гигиенические
процедуры, включая борьбу с эпилептическими
приступами и ликвидации их последствий будут моими
прямыми обязанностями много лет в случае усыновления.
Перспектива так себе, конечно.
Глава 3.
Несостоявшаяся дочка.
Время подошло к вечеру, мне было пора ехать в аэропорт,
чтобы успеть на обратный рейс.
Сначала летели с мужем молча.
— Смотри, какое красивое, — я угостила Витю
сорванным в саду яблоком, заодно рассказала обо всем,
что видела и слышала.
— Нужно хорошо подумать. Это не шутки, это очень
серьезно.
— Если мы их усыновим, а с ними что-то случится, нас
посадят в тюрьму? — мне передался страх медсестры
сделать что-то не так.
— Вполне возможно. И еще отнимут наших детей, лишат
родительских прав, — Витя был настроен скептически
на этот раз.
— А как мы будем ездить отдыхать? Хотели полететь
в Египет в октябре…
— Нельзя будет лететь.
— Что, совсем никогда?
— Ну тогда оставлять детей дома с няней.
— Вариант.
И неспеша, под гул турбин самолета, мы обсудили все
аспекты появления в нашей семье двух детей-инвалидов
с умственной отсталостью и эпилепсией,
сопровождающейся частыми эпилептическими приступами.
Разум подсказывал отказаться от этой затеи и усыновить
одного обычного ребенка. Где-то в глубине души было
чувство — струсили. Не справились с вызовом. Но делать
поспешных необдуманных шагов не хотелось, поэтому
мы решили познакомиться с детьми в обычном пермском
детском доме.
— Ого, дорогой, вот это контраст, — невольно
вырвалось у меня при виде здания с искомым адресом. Тут
было чему удивиться. Исписанный граффити серый забор
из рифленого листового железа, за ним двухэтажное ярко-
розовое здание, с отвалившейся местами штукатуркой,
покрашенные, наверное, раз в пятнадцатый оконные
рамы, еще советские, деревянные, ямы в асфальте
внутренней территории, куцые клумбы в покрашенных
старых автомобильных шинах, убогие, еще из советского
прошлого, игровые площадки, точно старше меня
по возрасту — все это наводило на мысль, что последние
лет тридцать этому детскому дому на благоустройство
и ремонт государство выдает лишь банки с краской,
причем самых диких неприятных оттенков. Внутри
здание также создавало антураж постсоветского
апокалипсиса. Абсолютно невозможно было поверить,
что новосибирский и пермский детские дома относятся
к единой государственной системе — да что уж там,
принадлежат одной стране.
Пытаясь скрыть откровенное разочарование этой
разрухой, мы улыбались и общались с заведующей.
Все ее вопросы касались исключительно бюрократических
формальностей, кроме бестактно- сочувственного:
«У вас нет своих детей?» И после нашего ответа, второго,
удивленно-недоумевающего: «А зачем вам тогда кого-то
усыновлять?!»
Рыба гниет с головы. Собственно, стало отчасти ясно,
почему детдом в таком состоянии, и почему мы больше
ожидали увидеть здесь бегающих тараканов, чем детей.
Но дети, к сожалению, были в этом неприветливом
удручающем месте.
— Познакомьтесь, это Юля, — мы зашли в кабинет
с еще советскими игрушками, с тех времен изрядно
потрепанными, словно с иллюстрации к стихотворению
Агнии Барто про то, как оторвали мишке лапу, уронили
зайку на пол, у лошадки нет колес, у ежа оторван нос.
Собственно говоря, эти игрушки можно было бы продать
уже как антиквариат, а на вырученные деньги купить хотя
бы не сломанные. Словно привет из советского прошлого,
нас встречала милая светловолосая голубоглазая
пятилетняя девочка Юля, с косичками, в капроновых
рифленых розовых бантиках — где они только нашли такие,
или это тоже еще с прошлых времен?
Юля была мила, знала цвета и цифры, легко собирала
облезлую пирамидку, но не вызывала абсолютно никаких
душевных чувств, кроме бесконечной тоски и жалости.
— Папа убил маму на глазах у Юли, — трагично,
но уже привычно-буднично рассказывала заведующая
после того, как девочку увела воспитательница.
— Родственников, претендующих на опеку, нет. Папу
лишат родительских прав, хотя до ее совершеннолетия он
из тюрьмы и так не выйдет, поэтому можете усыновлять.
Очень хорошая девочка.
Увидев нашу растерянность, заведующая истолковала ее
по-своему:
— Вот еще анкеты, посмотрите, почитайте, может быть,
захотите познакомиться с другими?
И широким жестом, как на прилавок магазина, положила
сухую историю детских трагических судеб, написанных
на казенной бумаге формата А4:
— Выбирайте.
Сердце сжалось от такого выбора. Причина нахождения
ребенка в детском доме: смерть родителей, алкоголизм,
родители находятся в местах лишения свободы, родители
лишены родительских прав из-за наркотической
зависимости, только имена и даты рождения.
Ни фотографий детей, ни рассказа об их увлечения,
талантах, характерах, ровным счетом ничего
человеческого не было в этих досье — антианкетах. Как
мы могли выбрать? По имени? По возрасту? По причине
попадания ребенка в детдом?
— Подскажите, пожалуйста, а можем мы просто прийти
в группу и поиграть с детьми? — я отодвинула на край
стола стопку детских «личных дел».
— К сожалению, это запрещено, — абсолютно
равнодушно, без всякого сожаления, ответила заведующая.
— Сначала вы выберете анкету, мы заполним запрос,
оформим протокол встречи, и после этого только
вы сможете увидеть ребенка. Только того, на кого оформим
документы.
— Но как же можно выбрать, исходя из этих скудных
данных без фото? — я кивнула на злосчастные досье
с искренним непониманием и надеждой на человеческое
адекватное решение проблемы выбора нашего ребенка.
— Ничего не могу поделать, такие правила, — пожала
она плечами и посмотрела на часы. — А что, Юля вам
не понравилась?
Вряд ли стоило рассчитывать на что-то человеческое
от этой женщины с бестактными вопросами.
— Хорошая девочка, но ведь это очень серьезный
выбор. А его вы нам, по сути, не даете.
— Возьмите Юлю, — как залежалый товар по акции
навязывают покупателям кассиры супермаркета, также
устало предложила нам заведующая. Словно речь шла
не о судьбах ребенка, родителей, семьи, а о банке кофе
по цене со скидкой.
Мы переглянулись с мужем.
— Спасибо, мы подумаем, — хотелось поскорее
убежать оттуда и забыть обо всем, что было последние
несколько часов. И хотелось не знать, что есть вот такие
детские дома в России, дома-призраки прошлого, где
усыновителям не то, что не рады, а создают максимально
возможные бюрократические препятствия. И еще хотелось,
как бы эгоистично это ни звучало, забыть голубые глаза
Юли, светловолосой, симпатичной и очень чужой нам девочки,
глаза, видевшие убийство матери собственным отцом.
— Ты знаешь, милый, а Матвей с Кириллом не такие
и инвалиды, — уже в машине нарушила я наше с мужем
молчание.
— Конечно, — Витя тоже был в похожих размышлениях.
Все-таки двое — Давай я все-таки попробую поискать
детей по базе Усыновите.ру, раз так просто в детском
доме их не увидишь. А там видно будет.
Муж согласился, и еще примерно две недели я смотрела
на сайте фотографии детей, вглядываясь в их глаза, пытаясь
найти отклик в своей душе. Сердце молчало.
Много детских глаз — голубых, зеленых, серых и карих
— смотрели на меня с монитора ноутбука. В основном
грустно, иногда напугано, совсем редко — с радостным
интересом. Все эти глаза ждали маму. Плакали по ночам
и, вглядываясь во вновь пришедших, ожидающе замирали
— может, она?
Сотни детских глаз, из которых не отпускали только одни
— Матвея.
Признаться, сперва мы струсили, под напором всей
обрушившийся на нас информации от работников
коррекционного дома ребенка, и мысленно отказались
от усыновления инвалидов. Но потом, знакомясь
со здоровыми ребятами, понимали — хочется усыновить
не их, а именно Матвея и Кирилла.
Вместе с тем все это время, где-то месяц наших раздумий,
на душе было очень грустно. Было чувство, что Бог послал
нам детей, вмиг организовав поездку и сложив как пазл
весь поиск, а мы испугались. Отказались. Не приняли.
Почему-то теплые летние дни не радовали.
Мы шли гулять с детьми, а в голове были мысли: «Сейчас
с нами могли бы гулять Матвей с Кириллом, и кидать точно
также камушки в речку… А теперь мы бы вместе собирали
лесную землянику… Сейчас они бы могли сидеть здесь
и также слушать стих про Дядю Степу… А сейчас бы чистили
зубы и ложились спать». Я чувствовала себя предателем.
Трусом. Я не работаю, все свое время уделяю семье
и детям, моих сил точно хватит еще на двух детей. Чего
я боюсь?
— Батюшка, благословите, — я решила посоветоваться
с близким другом нашей семьи, отцом Владимиром.
— Бог благословит, милая моя! — как всегда радостно
ответил на мой телефонный звонок батюшка.
Я подробно, с самого начала, рассказала ему всю нашу
историю поиска.
— Вот что я тебе скажу, милая моя, — после небольшой
тишины со вздохом начал говорить он. — Жизнь
не может быть без трудностей. Вот ты сказала, все чудесно
у тебя сейчас, прекрасный муж, умные здоровые детки,
и все замечательно. Зачем усложнять семейную жизнь
двумя детьми-инвалидами? С другой стороны, ты хочешь
поделиться вашей семейной теплотой и любовью с тем, кто
в этом нуждается. Прекрасно. Конечно, можно усыновить
и здорового ребенка, это тоже будет очень хорошо.
Но, как правило, крест, который дает нам сам Господь,
благодатнее. Да, конечно, будет трудно, но если Господь
так все устроил и привел вас именно в коррекционный
детский дом к детям-инвалидам — вопреки вашему
желанию, вы же искали обычного ребенка — значит,
Господь даст вам и силы, даст и благодать. А искать легкий
путь жизни — это неправильно. Подниматься в гору всегда
трудно, легко только вниз катиться. Трудности выковывают
нам характер, делают душу сильнее. В жизни обязательно
должно быть трудно. Иначе — мы идем не по той дороге.
Дальше я позвонила мужу. И как гора с плеч, после
нашего совместно принятого решения усыновить Матвея
и Кирилла, вся тоска, грусть и неудовлетворенность вмиг
ушли. Душа ликовала. И как я могла столько сомневаться?
Теперь уже недоумевала я.
— Добрый день, Лариса Валерьевна, — следующий
мой звонок был заведующей новосибирского детского
дома. — Как там наши ребята?
— Здравствуйте! Как я рада вас слышать! — голос
на том конце провода был действительно радостный
от нашего появления после почти месячного затишья.
— Матвей спрашивает каждый день, когда мама приедет
за ними. Не знаем, что отвечать… — она вся превратилась
в слух.
Комок предательски подкатился к горлу.
— Передайте Матвею, что мы приедем за ними.
В самое ближайшее время.
Секунд пять в трубке было молчание. Потом заведующая
взяла себя в руки и постаралась продолжить будничным
тоном:
— Мы на всякий случай подготовили все бумаги —
продлили инвалидность, прошли медосмотры, получили
все необходимые заключения и разрешения. У нас все
готово, — несмотря на ее старания говорить спокойно,
голос все же срывался. — Как мальчики обрадуются!
— Мы тоже с нетерпением ждем встречи, когда сможем
приехать и забрать их домой, — не помню, когда последний
раз мне было так радостно.
А дальше снова все сложилось как в первый раз — быстро
и практически без нашего участия.
Мы прилетели в Новосибирск, сразу в зал суда, где
нас уже ждали Матвей и Кирилл с сопровождающими
из государственной опеки.
— Почему вы хотите усыновить именно этих ребят?
—судья строго посмотрела на нас из-под очков, изучив
все документы и задав нам необходимые формальные
вопросы.
— А почему именно этот муж? — ответила я ей вопросом
на вопрос. Пожала плечами и улыбнулась. Развела руками,
посмотрев наверх.
Моя искренняя пантомима судье понравилась — задав еще
ряд официальных вопросов, она озвучила положительное
решение, объявив нас родителями Матвея и Кирилла.
Мальчишки растерянно смотрели по сторонам.
В застиранной несуразной одежде, почти налысо побритые
— «специально подстригли перед вашим приездом, чтоб
вам дольше не стричь потом» — они были похожи на двух
затравленных зверьков, не понимающих, что происходит,
но надеющихся на что-то хорошее.
— Матвей, давай руку, пойдем. Теперь главное —
не опоздать на самолет, — я взяла Матвея за руку.
Витя взял за руку Кирилла.
У этих детей не было ни вещей, ни игрушек, ни сумок
с собой. Только стоптанные сандалии, ставшие уже малы
обоим так, что большие пальцы выглядывали из них как
кукушки из часов. Шорты с майками и кофточки. Упаковка
таблеток от эпилепсии, одна на двоих. И постановление
суда с решением об их усыновлении. Все. И самое главное
— наши с Витей руки, крепко державшие беззаветно нам
доверяющие ладошки. Больше у мальчиков в этом мире
не было ничего и никого.
Пойдемте, ребята, добро пожаловать в жизнь!
Глава 4.
Дорога домой.
Мы купили билеты на самолет: мне с ребятами в Пермь,
а Вите в Москву — очередная рабочая командировка.
Ребята озирались по сторонам, но в целом им было весело
и спокойно.
— Вить, а как я справлюсь? А если приступ? — вроде
бы ничего не предвещало беды, но было боязно.
— Все будет хорошо, — успокоил он, — один перелет
бизнес-классом. В самолете помогут, в Перми встретит
водитель — не переживай.
Объявили наш рейс.
Мы прошли все коридоры, сели в автобус, который подвез
нас к самолету.
— Самолет! — громко обрадовался Кирилл.
— Самолет! — так же выразил свой восторг Матвей.
— Да, сейчас полетим на самолете! — поддержала
ребят я.
— Самолет! — снова сказал Кирилл завороженно.
— Самолет! — еще раз сказал Матвей.
— Да, самолет, — подтвердила я.
— Самолет! — восхитился Кирилл в третий раз с широко
раскрытыми глазами. — Самолет! Самолет! Самолет!
Самолет! — начал повторять он без остановки. — Са-мо-
лет! Са-мо-лет! Са-мо-лет! — и он начал раскачиваться в
такт своим повторениям.
«Сейчас будет приступ», — испугалась я и крепче взяла его
за руку.
— Кирюшенька, да, мы сейчас домой полетим. Хочешь
попить водички?
— Самолет, самолет, самолет, самолет, — Кирилл
с полным отрешением от всего остального вглядывался
в эту железную птицу с большими серыми крыльями,
надписью «Аэрофлот» на фюзеляже и полосой круглых
иллюминаторов.
— Кирюшенька, — я отвернула его от самолета,
— держи конфетку, — достала заранее припасенные
Виктория Корниенко 73
Усыновите.ли?
М&Мs. — Тебе какую? Красную или желтую? Держи обе,
— я вспомнила, что он не знает цвета.
Кирилл положил в рот конфеты, перестал раскачиваться из
стороны в сторону и перестал повторять это бесконечное
слово.
Ух, слава богу, без приступа.
— Матвей, держи конфетки, — протянула я Матвею
несколько штучек. — Пойдемте, все, посадка.
Мы комфортно разместились. Я села рядом с Кириллом,
Матвей через проход от меня, рядом с мужчиной лет
шестидесяти, интеллигентного вида, в кашемировом
свитере тонкой выделки. Мужчина с удивлением посмотрел
на выглядывающие из сандалий большие пальцы Матвея,
на Кирилла, по-прежнему с широко раскрытыми
удивленными глазами и уже минут пять не меняющимся
выражением лица.
«Хорошо, что он хотя бы уже не повторяет самолет-
самолет», — подумала я с облегчением.
Мы пристегнулись, заработали турбины, самолет
разогнался, взлетел. Ребята притихли. Я устала, и тоже
решила посидеть в тишине, отдохнуть от насыщенного
событиями дня. Не тут-то было.
— Как тебя зовут? — мужчине было скучно, и он решил
пообщаться с Матвеем.
— Маа-вееей, — протяжно ответил мой новоиспеченный
сын.
— Куда летишь?
— С маамой! — гордо произнес он заветное
долгожданное слово.
— А куда? — повторил настойчивый сосед.
— Не знаю. С мамой! — для Матвея это был более чем
развернутый и исчерпывающий ответ.
— А откуда? — не унимался мужчина, с любопытством
глядя на меня, и видимо перебирая в голове возможные
варианты нашего с детьми путешествия. Он переводил
взгляд с моей сумки из страусиной кожи на казенные
сандалии Матвея с выглядывающими пальцами, обратно
на мое летнее пальто тонкого шелка и линялую одежду
детей с несуразными рисунками машинок и английских
слов.
— Сколько тебе лет? — во что бы то ни стало он хотел
разговорить Матвея. — Любишь летать на самолетах?
Ты в садик ходишь? — он словно подбирал ключ к замку,
и различные вопросы сыпались из него как из рога
изобилия.
Матвей смотрел на него, улыбался, сути происходящего
явно не понимая, как и большинства вопросов, и молчал.
— Разрешите, помогу столик приготовить, — спасла
положение Матвея стюардесса, разносившая ужин. — Что
желаете? Мясо или рыбу?
Матвей перевел взгляд с мужчины на нее, пытаясь
понять, почему эти взрослые люди бесконечно его
о чем-то спрашивают. Ему было очевидно радостно, что
с ним общаются весело и уважительно, остальное его
не заботило, и он просто молча улыбался происходящей
картинке.
— Давайте рыбу. И нам тоже рыбу, — пришла я на помощь.
Дети, торопясь, съели абсолютно все, что было на подносах.
Осталась четвертинка лайма, поданная к закуске
из креветок и лосося. Матвей посмотрел и, недолго думая,
взял целиком, вместе с кожурой в рот, и, морщась, стал
жевать. Поднос сиял абсолютной белизной.
Мужчина удивился. Я тоже.
— Кирилл, лайм, если не хочешь, можешь не кушать, —
попыталась я успеть объяснить Кириллу. — Соком лайма
можно полить рыбу.
Кирилл молча взял лайм и, кривясь, стал жевать, так же как
Матвей.
— Усыновили? — осенила мужчину догадка.
— Да! — поделилась я своей радостью.
— А я гадаю, в чем дело... — выдохнул он с облегчением.
— Летим прямо из детского дома, еще не переоделись
даже, — я извинилась за нелепый вид мальчишек.
— Поздравляю! — от души улыбнулся мужчина. —
Вы правильное дело сделали, — он еще раз, уже без
недоумения, как-то по-доброму оглядел нас с ребятами.
— Хорошие мальчишки. У вас все будет замечательно,
абсолютно точно!
Глава 5.
Они никогда не уйдут?
— Дети, познакомьтесь, это Матвей и Кирилл,—
представила я ребят утром, когда все проснулись
и спустились из спален на первый этаж нашего деревянного
дома в Демидково, на берегу Камы в сосновом лесу.
— Ася, Гоша, Сева, — назвала я детей по убывающей.
Ребята с интересом изучали друг друга. Конечно, я готовила
заранее эту встречу. В красках рассказывала, как тяжело
жить в детском доме без папы и мамы. Объясняла, что мы
должны поделиться своим теплом с детьми, лишенными
семьи. В общем, мои «старые» дети были подготовлены
к детям «новым», благодаря чему с интересом
и максимально позитивно их приняли.
— А они что, всегда теперь будут жить у нас? — тихонько
спросила Ася, прижавшись к моей руке, глядя, как Матвей
и Кирилл переодеваются из новых клетчатых пижам,
в которых спали, в купленную им новую одежду.
— И никогда не уйдут? — с недоверием вполголоса
с другой стороны уточнил Гоша.
— Да, они теперь навсегда будут с нами, у них никого
нет, кроме нас, — завела я песню последнего месяца.
— Ну, что, пойдем завтракать? — позвал Витя.
— Садитесь за стол. Кто что будет? Каша? Омлет? Яичница?
Все готово! — муж по выходным готовил завтраки, обеды
и ужины.
— Мне омлет! Мне яичницу! Я буду кашу! — привычно
закричали дети. Матвей с Кириллом молчали.
— Матвей, что будешь? — Матвей молчал.
— Будешь кашу?
— Да!
— Может омлет?
— Да!
— Йогурт?
— Да!
— Кирюшенька, а ты что будешь?
Кирилл улыбался, смотрел по сторонам и молчал, будто
не понимая вопроса.
— Ты будешь на завтрак кашу или омлет? — упростила
я выбор.
— Да! — счастливо продолжал улыбаться радостный
сын.
— И кашу, и омлет? Отлично! Все за стол!
Мы расселись, благо массивный длинный деревянный стол
вместил нас совершенно свободно, даже еще оставив
место.
Витя привычно положил с плиты на тарелки каждому его
обычный завтрак. Матвею и Кириллу, на всякий случай,
положили на большие белые тарелки с синими гусями
всего понемногу. Не успела я налить себе чая, как
их тарелки опустели. Витя тоже еще не садился за стол.
— Матвей, еще положить? — мы удивились такой
скорости.
— Да! — едва дослушав вопрос, громко выпалил
Матвей.
— Кирилл, добавки?
— Да! — так же громко по-солдатски отрапортовал
Кирилл.
Витя положил на тарелки с гусями второй дубль
смиксованного завтрака. И на всякий случай снова
поставил на плиту обе уже опустевшие сковородки —
в одну еще раз разбил 6 яиц, в другой повторно приготовил
омлет.
Вдруг Матвей заплакал.
— Ыыыыааааааааа….
— Что случилось, сынок, почему ты плачешь? — мы все
очень испугались.
— Гоша ест бутерброд с сыром! Аааааааааа! —
всхлипывал он.
— И что? — недоумевали мы.
— А у меня нет бутерброда! — жалобно всхлипывал он.
— Так возьми! Смотри, вот все, что на столе, можно
брать! — объясняли мы нехитрые правила обычной жизни
дома в семье.
— Прямо брать? Можно? — его глаза уже давно ели
эти бутерброды с подтаявшим маслом и дырявым сыром,
а руки будто не могли дотянуться и взять с общей тарелки
на свою.
— Конечно, сынок! — подбодрила я Матвея. — Бери! —
и подвинула ему блюдо с бутербродами.
Матвей оглянулся, и, словно боясь, аккуратно несмело
взял бутерброд.
— Бери еще один, — больше не ради бутерброда, а для
закрепления навыка предложила я Матвею. Он расплылся
от счастья и взял второй.
— Хочешь? — протянула я чуть опустевшее блюдо
Кириллу. Кирилл, ничего не отвечая, просто взял два
бутерброда и сразу стал жадно есть.
Ася, Гоша и Сева отложили свой завтрак и с изумлением
смотрели на ребят. Меньше чем за минуту бутерброды
были съедены. Теперь взгляд Матвея вонзился в йогурты,
стоявшие в середине стола.
— Будешь йогурт? — я потянулась и подвинула все пять
к Матвею, чтобы он мог выбрать.
— Да! — громко сказал он и начал есть. Первый. Второй.
Третий. Четвертый… Мы забыли, что хотели завтракать.
Мы все просто смотрели на ребят, но то, как они жадно,
быстро и безостановочно ели.
— Еще хочешь? — спросил Витя, неся из холодильника
еще йогурты.
—Да! — Матвей был невероятно счастлив.
В тот первый завтрак, помимо остальной еды, он съел
четырнадцать йогуртов. Да, именно четырнадцать.
Дети не могли наесться пару первых месяцев жизни дома.
Матвей легко съедал по десять йогуртов за один раз каждый
завтрак. Они ели много, жадно, быстро, словно боясь, что
взявшаяся в их жизни еда исчезнет таким же неожиданным
образом, как и появилась. Добавку не просили, даже если
хотели или если не наелись. Ждали, когда их спросят,
и дырявили взглядом еду, которую хотели, но стеснялись
не то что взять и съесть, но даже попросить. Типичная
ситуация на кухне первые недели нашей совместной жизни
выглядела так.
Кто-то сидит, ест. Заходит Матвей и вдруг начинает
плакать.
— Матвей, что случилось? Почему ты плачешь?
— А Гоша ест банан, — объясняет Матвей причину слез.
— И что? Ты тоже хочешь?
— Дааааааа, — рыдает ребенок.
— Так иди, возьми тоже, вот же на столе бананы лежат.
— Можно? — Матвей не верил своему счастью, вмиг
переставая плакать, вытирал кулаками крупные слезы.
— Конечно, ешь, сколько хочется, сынок, — эту фразу
приходилось повторять множество раз за завтраком,
обедом, ужином. Каждый раз будто заново. Дети не
могли поверить в доступность и неограниченность еды.
В то, что полдник не ограничится двумя печеньями,
конфетой и мягким залежалым яблоком в сезон свежего
урожая. Дети ели ягоды, фрукты, сладости, йогурты
с такой жадностью и поспешностью, будто соревновались
в поедании на время. Это было невероятно.
Первое время, если честно, мы боялись за их самочувствие,
но любое ограничение вызывало такой вмиг несчастный вид
у ребят, а вопросы после горы йогуртов или пяти добавках
о том, не болит ли живот всегда получали отрицательные
ответы.
Наелись они только месяца через два. Вернее, месяца
через два объем съеденного ими за раз уже перестал
ввергать в шок любого взрослого человека. Через год
начали оставлять что-то недоеденное на тарелке. Через
два научились просить добавку и брать самостоятельно
что- то вкусное из фруктовой тарелки или вазы с печеньями.
Глава 6.
Потому что.
Все, что касалось еды, подарков, игрушек, приемные дети
очень болезненно воспринимали на предмет равенства.
— Мааа-мааа, — первое время, до регулярных занятий
с логопедом, Матвей очень тянул слова и проглатывал
звуки, словно старый магнитофон «Легенда», у которого
зажевало пленочную кассету.
— Маа-маа, — еще раз протянул он, то ли наслаждаясь
этим словом, то ли пытаясь сформулировать мысль.
— Говори, сынок, — первые полгода, чтобы выслушать
до конца предложение Матвея, могло легко потребоваться
несколько минут. — Говори, — я запаслась терпением.
— Маа-маааа… ээээээ… У Аси… ээээ… две кафеты!
— И?
— У Сеежи… эээээ… тоже… ээээ… кафета.
Я понимала, к чему он клонил, конечно же, но хотелось
научить ребят жизни дома, когда не нужно спрашивать
разрешения, чтобы попить воды или что-то съесть
из вазочки на столе, поэтому я медлила и не подсказывала
ответ.
— И что, Матвей?
— А у меня… ээээ… нет кафеты! — наконец выдавил он,
чуть не плача.
— А ты хочешь конфету?
— Да!
— А почему не берешь? Хочешь — бери, кушай на
здоровье! Смотри, все берут и едят. И ты просто бери,
хорошо?
Дети, привыкшие к порядкам детского дома, с трудом
понимали, как это — обычная жизнь. То, что казалось
рутиной для нас, ввергало в ступор и так небыстрых Матвея
с Кириллом. Почти все вызывало у них изумление и восторг.
Точно так же, как их привычки и навыки шокировали
и вводили нас в недоумение.
Например, они ничего не просили. Вообще. Типичная
картинка первых дней — играем или гуляем, или рисуем —
вдруг Матвей или Кирилл начинали плакать.
— Что такое, что случилось? Почему ты плачешь? —
спрашивали мы.
— В туалет хочу, — сквозь слезы отвечал Матвей.
— Пить хочу, — объяснял очередной плач Кирилл.
Видимо, пришли мы к выводу, в детском доме их регулярно,
по определенному времени водили в туалет, пить, есть,
спать и прочее. Не сходил в туалет или не попил — терпи
до следующего раза. Озвучивать свои естественные
потребности — голод, холод, жажду, жару и все остальное
— ребята не могли еще где-то год. Любой дискомфорт они
просто терпели и ждали, когда кто-то пойдет пить, есть,
спать или в уборную, и присоединялись. И только когда
уже не было сил терпеть, начинали не просить что-то, нет,
начинали сразу плакать.
Они искренне верили, что на вопрос «почему» нужно
отвечать только «потому что» и все, это единственный
правильный, полноценный и самодостаточный ответ
на этот вопрос.
— Кирилл, почему ты сандалии не снял?
— Потому что, — радостно улыбался, глядя на меня,
ребенок, совершенно не добавляя ничего к ответу больше,
размахивая на домашнем диване грязными после прогулки
сандалиями, роняя песок на все окружающие предметы.
— Матвей, почему мячик не взял?
— Потому что! — также с улыбкой отвечал Матвей.
Они на самом деле думали, что слово «потому что» это
и есть уже законченный правильный ответ на любые
вопросы со словом «почему».
Еще полгода ушло на то, чтобы научиться ходить
по лестнице. Они делали это так: вставали лицом к перилам
и, держась обеими руками за верх поручня, приставными
шагами, боком шли вниз или вверх по ступеням. Этакие
два медленных крабика, изображающих галоп. Медсестра
детдома молодец, конечно, так явно безопаснее.
Но в обычной жизни такая ходьба, во-первых, занимала уйму
времени, а во-вторых, вызывала смех у неподготовленного
человека. Мы, конечно же, не хотели вырастить клоунов,
поэтому переучивались.
Еще первый год, если не больше, когда я подносила руку
к голове ребят, чтобы поправить волосы, съехавшую шапку
или просто погладить, дети инстинктивно зажмуривались
и съеживались, словно ожидая удара. Это было очень
странно, особенно вызывало недоумение у мам
на детских площадках. Любая поднесенная к лицу рука
вызывала непроизвольную реакцию — зажмурить глаза
и приготовиться к удару.
Чтобы не пугать других родителей на детских площадках
этой особенностью и не вызывать подозрения в жестоком
обращении с детьми, перед тем как поправить волосы или
шапку, я всегда предупреждала:
— Сынок, я сейчас поправлю тебе челку, — и только
после этого подносила руку к голове ребенка. Парни,
конечно, жмурились и часто моргали при этом, но уже
испуганно не вздрагивали, вжимая голову в плечи.
К нашему удивлению, ежедневных приступов, которыми
так пугали в детском доме, не было. Их не было ни днем,
ни ночью — первые пять лет я спала в одной спальне со всеми
детьми, из-за чего моя спальня напоминала пионерский
лагерь или суворовское училище, с выставленными рядами
кроватей.
На улице дети тоже не оставались без присмотра, но это
в принципе, привычно было и раньше.
Глава 7.
Знакомство с бабушкой.
После завтрака мы обычно гуляли. В тот первый день, дети
надели сандалии и наперегонки побежали к качелям у дома.
Матвей с Кириллом не бежали, нет. Они шли, буквально
волоча ноги, прилипая к асфальту. Плоскостопие, куча
диагнозов — в детском доме мне говорили, что им нельзя
бегать. Нельзя плавать. Нельзя кататься на качелях. И еще
множество нельзя, которые, бесспорно, удобны персоналу.
— Да… — моя мама, приехавшая в гости, разочарованно
смотрела на плетущихся к качелям Матвея и Кирилла. —
Хоть бы сказали, что хотите усыновить детей.
— И что? Ты бы помогла? Поддержала? — лучшая
оборона — это нападение, к тому же оправдываться было
ровным счетом не в чем.
— Ну… — она задумалась, то ли над моим вопросом,
то ли над тем, как снова придать разговору обвинительный
тон. – Могли бы хоть мое мнение спросить! —
все же решила высказать обиду она. — Я же бабушка!
— И? Ты бы поддержала? — я вопросительно
посмотрела на маму.
— Наверное, нет.
— Вот поэтому мы тебя и не спрашивали, мам, —
мы давно общались без лишней политкорректности
и не обижались друг на друга за прямоту высказываемых
мыслей.
— А если плохая наследственность?
— Почему если? Плохая наследственность.
— А родители есть?
— Лишены родительских прав. Все обычно для детей
из детских домов.
— Алкоголизм, наркомания?
— Стандартный набор.
— Не боитесь?
— Нет. При чем тут дети?
— Ну гены…
— Мы для этого и усыновили их, чтобы у детей было
будущее. Нормальное здоровое будущее. Или хотя бы
шанс для этого.
Мама снова вздохнула. И задала тот самый уже набивший
оскомину вопрос:
— А почему не нормальных здоровых детей? Почему
инвалидов?
— Так получилось, мам. Я не знаю, почему.
— В общем, у меня нет выбора, — она думала почему-
то о себе.
Какое-то время мы шли молча, глядя вслед все еще
находившимся только на полпути к качелям моим новым
детям. Они шли медленно. Очень медленно. Парой,
за руку, видимо, как их приучили ходить в детском
доме. Они не пытались побежать, не скакали по пути,
не поднимали палки и шишки, не рвали листья
и не обращали внимания на яркие цветущие красиво
разбитые лесные клумбы и полевые цветы. Не пинали
попадающие под ноги камешки. Просто шли, как маленькие
солдатики, технично и безучастно преодолевая маршрут из
точки А в точку Б, прилипая ногами к посыпанной мелкими
камешками дорожке и синхронно издавая шаркающие
звуки. Через какое-то время они-таки доковыляли
до качелей, на которых уже весело качались Ася и Гоша,
и встали в сторонке.
— Дети, уступите Матвею и Кириллу, — попросила я.
Вмиг качели стали свободные.
Матвей смотрел на пустые качели и почему-то не подходил.
Кирилл смотрел на Матвея, продолжая держать его
за руку, и тоже не шел в сторону пустых еще качающихся
качелей.
— Хотите покататься? — я подошла к ребятам, села на
корточки и заглянула ободряюще в глаза.
— Ээээ, — протянул Матвей. — Ээээээ… Нам… эээээээ…
ни-зя ка-та-ся, — отрешенно, казенно по слогам сказал он.
Как та медсестра.
— А вы хотите?
— Да! — с отчаянием громко и быстро выпалили оба.
— Пойдемте. Тихонько можно, — я подбадривающе
весело улыбнулась.
И вмиг они ожили. Из безучастных роботов превратились
в детей с радостными глазами. Так же за руку парой,
но уже бодро и, насколько это возможно, быстро для них
пошли к качелям. И вдруг растерянно встали вдвоем перед
одним чуть раскачивающимся еще сиденьем на цепочке.
— А как сесть? — нашел меня глазами Матвей. Кирилл,
радостно улыбаясь, завороженно смотрел на качели.
— Пойду помогу, — сказала я маме и с удивлением
заметила ее увлажнившиеся глаза.
Я аккуратно посадила Матвея. Он напрягся всем телом,
вцепился в цепочки, но расплылся в счастливой улыбке.
Чуть качнула. Абсолютное счастье в глазах ребенка.
Все его лицо было одним сплошным улыбающимся ртом
с пока еще желтыми мелкими молочными зубами.
Мама вытирала слезы. Тихонько, украдкой, чтобы никто
не заметил. Дети удивленно смотрели на сияющего Матвея
и не могли понять, почему он так счастлив. Обычное
ж дело.
Посадила Кирилла на соседние качели. Он сел свободнее,
легко взялся за цепочки и также расплылся в безгранично
широкой улыбке. Они были невероятно счастливы, просто
светились, сияли. Первый раз я увидела их детьми, словно
проснувшимися ото сна, настоящими и живыми.
Матвей с Кириллом катались долго, а мы все стояли рядом
и просто любовались их счастьем. Было даже странно,
что обычное катание на качелях может принести столько
эмоций.
Никакого эпилептического приступа не случилось.
Ни во время, ни после катания. Случились просто вмиг
ожившие радостные дети.
— Знаешь, — вполголоса заговорила мама на обратной
дороге. — А я ведь тоже когда-то хотела усыновить девочку.
Катюшу. Я работала тогда во второй городской больнице.
Тебе было лет шесть. Не помнишь? Я приводила тебя к ней,
ты любила играть, сидеть рядом с ее кроваткой.
— Что-то такое припоминаю, да.
— Я ведь тогда все документы собрала для усыновления.
Очень сильно к ней привязалась, а она ко мне. Чудесная
девочка. Глаза такие озорные карие. Кудрявая,
темноволосая, симпатичная. Мама молодая родила ее,
лет в 16, забирать из роддома не стала. Девочку к нам
в больницу перевели, год жила, наверное, в больнице,
пока с документами и отказом разбирались. Мать
так к ней ни разу не пришла за все время. А Катюшка
ну чудо как хороша была, здоровая, веселая. Бабушка
твоя насмерть встала против этого. Ни в какую. Жили
тогда вместе с ней, в одной квартире трехкомнатной, еще
на Володарском. «С этой девочкой домой не приходи», —
сказала мне. Как я плакала! Сколько пыталась уговаривать
ее — все бесполезно. Ушла я тогда из той больницы,
перешла в Семашко. А Катюшку в детский дом забрали,
— мама вздохнула, замолчала. — Не знаю, как бы жизнь
сложилась, усынови я тогда ее… А вы все-таки молодцы.
Не побоялись… Но все же, зачем инвалидов-то? — снова
вспомнила она докучный, бестактный и грубый вопрос,
который невероятным образом всех почему-то занимал.
Глава 8.
Везде папа.
— Всем привет! — дверь с шумом распахнулась, и на
пороге сначала появился портфель, кейс с документами,
а вслед за ним красивый мужчина в хорошо скроенном
костюме с шелковым сложного узора галстуком.
— Папа! Папа! Папа! — заголосили дети и привычно
подбежали по очереди подкидываться к потолку. Однажды
возникший ритуал уже много лет оставался неизменным.
Витя подкидывал и ловил детей, весело смеясь с ними.
— Дорогой, представляешь, — начала рассказывать
я мужу, когда утих шумный переполох. — Держи домашнюю
одежду. Представляешь, все хотела тебе рассказать.
Я думаю, Матвей раньше никогда не видел мужчин
в костюмах с галстуками. Наверное, ни в детском доме, ни
в их окружении не было мужчин в костюмах.
— Почему ты так думаешь? И почему ты вообще
об этом думаешь?
— Когда мы гуляем, если Матвей видит мужчину
в костюме, он вытягивает руку вперед, показывает пальцем
и громко-громко радостно кричит: «Па-па!». Ты бы видел
бедных мужчин! Они аж подпрыгивают от неожиданности.
А Матвей так и стоит и говорит: «Папа! Папа! Папа идет!».
Я ему: «Матвейчик, это не папа. Простите, пожалуйста»,
— это уже мужчинам. А он спорит все равно, нет, говорит,
папа. Не знаю, у скольких мужчин сердце прихватило
за нашу сегодняшнюю прогулку!
Глава 9.
Идеальная дисциплина.
По вечерам перед сном мы с детьми обычно читали
книжки. И вот в один из первых дней после усыновления
я, как обычно, поднималась с книжкой на второй этаж
в спальню, где меня на большой кровати ждали не трое,
а теперь уже пятеро вымытых детей, с тщательно мной
почищенными зубами, в чуть старомодных, но очень уютных
английских фланелевых пижамах, привезенных в подарок
самой старшей дочкой из Лондона, где она учится, живет
и работает.
Предвкушая веселое чтение Маршака, я несла прохладный
глянец тяжелой большой красочной книги подмышкой.
И прямо перед дверью спальни с ужасом остановилась.
Что я наделала! Зачем мы усыновили двоих детей?
Я не справлюсь. Перед глазами встала ежедневная битва
Аси, Гоши и Сергея за место под солнцем — рядом с мамой
и книжкой. Третий проигравший в моральном, а иногда
и физическом бою ребенок, был вынужден аутсайдером,
во-первых, сидеть не рядом с мамой, а во-вторых,
смотреть перевернутые вверх ногами иллюстрации. А
тут пятеро детей! Что сейчас будет… Я с замиранием
сердца открыла дверь, зашла и села на кровать. И — о
чудо! — бравые богатыри- гладиаторы расступились,
оставив два главных почетных места Матвею и Кириллу.
Я не верила своим глазам. Однако это была правда.
Больше дети никогда не дрались за место у книги. Либо
уступали, либо садились по очереди. То ли им было стыдно,
то ли начало работать правило коллектива — не знаю.
Однако многие организационно-дисциплинарные моменты
стали значительно проще. Возможно, Матвей с Кириллом
принесли в нашу семью безоговорочное послушание
авторитету взрослого и полную неконфликтность
и мягкость. Этакий симбиоз перенятия полезных качеств
и привычек у детей.
Глава 10.
Мама, они странные.
— Мама, — Гоша с Асей оглянулись по сторонам
и, хотя никого не увидели, все же на всякий случай перешли
на шепот. — А они на самом деле всегда у нас будут жить?
— снова повторили они уже заданный когда-то вопрос.
— Ну да.
— Совсем? И никогда домой не уедут?
— Понимаете, — я вздохнула, села на пол рядом
и приобняла детей. — У них нет другого дома, кроме
нашего.
— И нет папы и мамы, нет бабушки и дедушки, нет
совсем никого, — повторила мои слова Ася с моей
грустной интонацией.
— Правильно.
Теперь вздохнул Гоша.
—
А где они все? Умерли что ли?
Врать не хотелось. Мы принципиально не обманывали
детей ни в чем, стараясь формировать у них адекватную
картину мировосприятия, без зубных фей и бабаек.
— Не умерли. Они, как бы вам объяснить, попали
в очень тяжелую жизненную ситуацию и не смогли сами
воспитывать и растить Матвея с Кириллом. Но они любили
их, конечно же.
— Мам, а ты заметила, что… ну… они немного… это…
ну… того … странные, — смущаясь, заглянула мне в глаза
Ася.
— Воду, например, не умеют пить из бутылки. На качели
не знают, как сесть, — вопросительным взглядом изучал
мою реакцию на вопрос Гоша.
— Одеваться сами не могут. Говорят, как будто каша
во рту и так тянут слова… — Ася с Гошей точно готовились
к разговору и много раз обсудили это между собой.
Сейчас их интересовало, замечаем ли мы с папой отличия
Матвея и Кирилла.
— Конечно, заметила, дети. Просто с ними
не занимались, точнее, недостаточно занимались. Мы
это все поправим. Научим всему. Они пойдут в сентябре
с вами в детский развивающий центр на занятия.
— Мама, а вы еще когда-нибудь будете брать детей
из детского дома?
Я растерялась от неожиданного вопроса.
— Ну не знаю, может быть, да, а что?
— Вы это… когда выбирать поедете, возьмите нас
с собой, мы поможем. А то вы опять… ну вдруг не сможете
выбрать, — аккуратно сказала шестилетняя Ася.
— Там же были получше дети? — со свойственной
маленьким прямотой спросил Гоша, не терзаясь муками
политкорректности. — В смысле, поумнее, — уточнил он
и без того понятный вопрос.
— Ну конечно, были.
— А почему вы не взяли их? Ну тех, что поумнее?
Получше?
— Понимаете, тех, что поумнее и получше, и без нас
кто-то возьмет. Меньше шансов у детей с проблемами.
А потом, Матвей и Кирилл очень хорошие, добрые. А ум
— дело наживное. Вы это, помогайте им во всем. Учите их
сами. От вас они быстрее всему научатся. Вот увидите.
И станут абсолютно нормальными, умными и веселыми.
Такими же, как вы.
— Правда? — две пары глаз с надеждой устремились
на меня.
— Конечно, правда! Сами увидите!
— Пойдем! Побежали! Ура! Я же тебе говорила! —
и они вихрем унеслись обратно на зеленую поляну рядом
с домом.
Глава 11.
Съедобное-несъедобное.
— Давайте играть в «Съедобное-несъедобное»! Сева,
неси мяч! Матвей, Кирилл, вы с нами! — услышала я их
задорные звонкие голоса.
Я прибрала дома, налила себе большую кружку черного
чая и вышла на улицу к детям, посмотреть на их игру.
Но игра не задалась совершенно. По той простой
причине, что новые дети не умели ловить мяч. Совсем.
Как в провинциальном цирке клоун Карандаш специально
широко расставляет руки, пропускает мимо них мяч,
а потом с опозданием в пару секунд сильно схлопывает
их вокруг себя на потеху смеющимся зрителям — вот
именно точно так ловили, а точнее, не ловили мяч Матвей
с Кириллом. Я застала уже, наверное, пятидесятую их
безуспешную попытку просто поймать с двух шагов
мягкий легко брошенный резиновый мячик. Дети смеялись.
Но в их смехе не было и доли насмешки. Им просто
было очень весело. Смеялись и Матвей с Кириллом.
Я подключилась к объяснениям. Убавила расстояние
и сначала просто передала мяч. Еще раз. Потом чуть
подкинула, сантиметров на десять буквально. Матвей
поймал.
— Ура!!!Ура!! Поймал!! — закричали все.
Чтобы просто научить их ловить мячик, нам с Витей
и детьми потребовался, наверное, месяц.
К слову сказать, через десять лет после усыновления,
Матвей будет обыгрывать всю семью в соревнованиях
по броскам мяча в баскетбольную корзину. Даже папу.
А тогда впереди были долгие годы борьбы с эпилепсией
и обучением абсолютно всему, чему только можно.
Мы купили детям четырехколесные велосипеды, научили
кататься, и по утрам и вечерам, когда не было яркого
солнца, отправляли наматывать круги вокруг фонтана перед
домом — для укрепления мышц и просто для физического
развития. Конечно, под постоянным присмотром.
Мы закалялись — купались ежедневно в прохладной реке
Каме и ходили босыми плоскостопными ногами по теплым,
горячим или уже прохладным по вечерам круглым галечным
камешкам береговой линии реки. Мы собирали шишки
и развивали моторику — бросали их в ведра, кто больше.
В игровой соревновательной форме дети учили Матвея
с Кириллом всему, что умели сами.
Часто, особенно первое время, новые ребята
не воспринимали наши объяснения, взрослых. Словно
закрываясь в свою ракушку, не выходили на связь
с окружающими. Будто защитный барьер от влияния
взрослых. Но были абсолютно открыты всей информации,
которую доносили до них дети, — Ася с Гошей и Севой.
На своем детском языке Матвей с Кириллом понимали их
объяснения гораздо лучше и быстрее, чем наши.
В играх и своих детских разговорах между собой дети
проходили настолько естественную и быструю адаптацию,
какую никогда не смогли бы дать армия психологов
и специалистов.
К концу лета, повторяя все за старыми детьми, наши
новые дети уже были вполне адаптированы, чтобы пойти
в обычный детский развивающий центр. Правда, конечно,
некоторые уроки потребовалось брать на индивидуальных
занятиях, а вот общие — танцы, музыка, рисование,
гимнастика — Матвей с Кириллом уже смогли посещать
вместе со всеми.
— Матвей, какие у тебя есть уроки? — услышала
я разговор на детской площадке.
—
Математика, чтение, логика, логопед, рисование,
музыка.
— А что больше всего любишь?
— Маму больше всего люблю! — радостно ответил
мой сын.
Глава 12.
Как растет морковь, или первый отдых.
Первый наш отдых так и состоялся по плану — первый
раз в жизни мы все полетели в Египет. Красное море,
октябрь, бархатный сезон. Конечно, днем мы были
в тени, купались в защитных майках и кепках, избегали
яркого солнца. И никаких приступов за все две недели
отдыха мы не наблюдали ни у Матвея, ни у Кирилла.
А наблюдали медленно оттаивающих от безразличия детей.
Они купались, катались на всех качелях, которые смогли
найти в отеле. Излазили все городки и детские площадки,
ловили рыбу — первый раз в их жизни и к их восторгу,
прямо с лодки в Красном море. Катались на катамаранах,
прыгали на батуте, бесконечно ели неиссякаемые изыски
шведского стола пятизвездочного египетского отеля, пока
еще по-прежнему доедая на тарелках все, даже то, что
положили по ошибке и не по вкусу.
— Кирилл, что такое? Почему ты такой грустный?
Не хочешь кушать?
— Мне Гоша положил сырники, а я изюм не люблю,
— жалобно говорил он и жевал ненавистные сырники
за завтраком.
— Ну так не ешь. Давай я принесу что-то другое. Что
хочешь?
— А можно? — неуверенно оторвался от своих
сырников Матвей.
— Конечно! Можно есть то, что любите. Сколько хотите.
Но, конечно, полезное, — учила я ребят пользоваться
отдыхом all inclusive.
— Мама, мама, смотри, морковь растет! — радостно
закричал Кирилл на одной из прогулок, показывая немного
кривым указательным пальцем на стоящие группой вдалеке
большие оранжевые вытянутые уличные горшки с пальмами.
Издалека они на самом деле походили на морковки. Такие
морковки-Гулливеры в стране лилипутов.
— Где? Где? Где, Кирилл? — всполошились остальные
дети и завертели головами во всех направлениях.
— Да вот же! Вон там! — Кирилл кривым указательным
пальцем нацелился на архитектурную уличную композицию.
— Вон маковь, — говорил он еще не очень. По мере нашего
приближения к оранжевым кашпо с пальмами смех наш
становился все сильнее и сильнее. Я хохотала до слез.
Витя просто смеялся. Дети смеялись и повторяли задорно:
«Морковь! Ха-ха-ха-ха! Морковь! Кирилл нашел морковь!
Ха-ха-ха-ха!» Матвей, видя, какое веселье вызвала
обнаруженная им находка, был горд и радостно оглядывал
всех смеющихся. Мы подошли вплотную к «моркови».
— Сынок, милый, ха-ха-ха, это не морковь!
— Почему? — Кирилл видел, что все смеются,
и думал, что мы решили его разыграть. — Это маковь! —
еще раз сказал он и по привычке снова вытянул вперед
указательный палец.
— Сынок, нет, не морковь.
Кашпо были ребристые, глиняные, терракотово-
оранжевые и, наверное, с полменя ростом. Зеленые
пальмы действительно пушились этакой ботвой.
— Похоже, сынок, но не морковь. Морковь маленькая,
во-от такая, — показала я руками размер. — И растет
на грядке в огороде, в земле. Над землей только ботва.
А саму морковку оранжевую видно только, когда
выдергиваешь ее за ботву из земли.
Мальчишки учились жить. Не есть хвосты от креветок.
Собирать на пляже ракушки. Плавать с нарукавниками.
Заваривать чай. Выдавливать пасту из тюбика и чистить
зубы. Ходить в туалет. Ходить по лестнице. Ходить
по магазинам. Просто ходить, не прилипая ногами к полу.
Учились играть в мяч, пинать мяч и ловить мяч. Считать
сначала до пяти. Узнавали цвета. Цветы. Узнавали мир,
весь этот наш привычный мир, который кажется обыденным
и порой скучным. Для шестилетнего Матвея и пятилетнего
Кирилла все было новым и интересным.
Помню их первый заход в море. Настороженно,
подозрительно, без всякого желания, брезгливо переступая
ногами по песку, они смотрели, как с каждом сделанным
шагом морская вода поднималась все выше — вот
по колени, теперь по бедра, по пояс. Мальчишки испуганно
озирались по сторонам и не могли понять, почему другим
так здесь весело. Напряжение выдавали скрюченные будто
приступом кисти и пальцы рук, неестественно вывернутые
наружу.
— Детки, смелее! Вода теплая. Вы в нарукавниках.
Смелее заходите. Давайте за нами, — мы с Витей несколько
минут просто уговаривали их зайти в море. Конечно, уже
на следующий день, поняв, что купаться — это совсем
не страшно, они не могли вылезти из воды и купались
до посинения. Потом ложились на горячий песок,
подставляя тело закатным мягким лучам солнца. Ну никаких
приступов.
— Может, позвоним в детский дом и передадим
привет медсестре с ее страшилками: ежедневный приступ,
нельзя на солнце? — спросила я Витю, глядя, как бегали
и играли в догонялки по уже пустынному пляжу наши дети.
Ничем не походя на тех двоих безвольных замороженных
короткостриженных казенных воспитанников, которых
всего пару месяцев назад мы забирали домой из здания
суда.
— Давай через годик, еще и видео пришлем, —
поддержал меня муж.
Глава 13.
А это не заразно?
Эпилептические приступы, конечно, были. Но они
оказались совсем не страшными. В первый месяц
у ребят было по два-три ночных приступа, после которых
дети продолжали крепко спать. Ни о каких ежедневных
припадках и речи не было. Мы, конечно же, провели
обследования в Москве, подтвердили поставленные
в детдоме диагнозы и начали лечение. Естественно, более
качественными таблетками. Дальнейшие ежегодные
обследования показывали положительную динамику
и диагноз эпилепсии у Кирилла сняли спустя семь лет после
усыновления, у Матвея — спустя девять лет. Сейчас дети
здоровы, никаких таблеток не принимают уже больше пяти
лет. Кстати, что удивительно — практически не болеют.
За все десять лет, что дети с нами, Матвей болел ОРВИ
лишь один раз, Кирилл — дважды. Удивительно это потому,
что остальные дети болеют в разы чаще. — Мама, мама,
иди скорее! Там Кирилл лежит и как-то странно дергается
и хрипит.
— А еще у него пена течет изо рта!
— Мамочка, мне страшно! С ним все будет хорошо?
Он не умрет? — Ася почти плакала.
— Нужно врача скорее вызывать? — предложил Гоша.
— Звони!
— Ему больно? — сочувствовал маленький Сева, —
Почему он так дергается?
Первый увиденный нами эпилептический приступ
Кирилла случился в тихий час, когда дети засыпали
в своих кроватях, а я в соседней комнате разбирала
их выстиранные вещи. Вереница испуганных малышей
в разноцветных клетчатых пижамах стайкой прилетела
ко мне. Мы побежали к Кириллу. Честно говоря, я ожидала
увидеть более страшную картину. Приступов эпилепсии
я раньше не видела, ютюба еще не было, и всю медицинскую
информацию об эпилептических приступах я узнала
из соответствующей литературы, а эмоциональную сторону
— из многочисленных книг Достоевского, прочитанных
за время учебы на филфаке университета. Как известно,
Достоевский страдал тяжелыми приступами эпилепсии,
отчего очень ярко и красочно описывал их в своих
произведениях. Но на то Достоевский и великий писатель,
чтобы описывать явления жизни слегка гипертрофированно,
словно сквозь увеличительное стекло.
Кирилл лежал на кровати. Глаза его были чуть
приоткрыты, но взгляд будто спал, не фокусировался.
Тело подергивалось в ритмичных мышечных конвульсиях.
Кирилл издавал хриплые кашляющие лающие звуки,
а из уголка рта чуть стекала вспененная прозрачная
жидкость — слюна. Ее было совсем немного. Страшно было
то, что его носогубный треугольник приобрел синюшный
оттенок, а лицо сильно побледнело.
— Кирилл, Кирюшенька, как ты? Не бойся, я рядом, —
Кирилл совершенно не реагировал на происходящее.
— Мама, что это с ним?
— Ему больно?
— Ыыыыыыыыыы... — от испуга затянул самый младший
Севка.
— Мама, что делать?
Врачи, у которых мы сразу после усыновления обследовали
ребят, рассказали, что во время эпилептического приступа
не нужно делать абсолютно ничего сверхъестественного.
Не нужно, например, вытаскивать и каким-то образом
фиксировать язык, не нужно беспокоить ребенка. Главное,
следить, чтобы он не травмировался и не подавился
слюной, если ее будет слишком много. А еще лучше —
постараться записать приступ на видео, чтобы показать
врачам, как он проходит.
— Мамочка, что делать?! — испуганные пары глаз
смотрели с надеждой на меня, как будто ожидая, что
я найду способ прямо сейчас остановить все это.
— Ребятки, не бойтесь, скоро Кириллу станет легче,
все пройдет, сейчас пройдет, и нет, ему не больно, —
скорее себя, а не детей, успокаивала я. Мне тоже было
страшно. Но я же не должна показать детям, что сама
в растерянности и боюсь. Сева перестал поскуливающе
плакать.
— Кирилл, Кирюшенька, ты меня слышишь? — Кирилл
по-прежнему не реагировал и хрипел в ритмичных
конвульсиях.
— Нужно снять видео для врачей! — вспомнила я. Телефон
был в руках, я переключила на запись видео. Ничего
в происходящем приступе не менялось. Судороги были все
те же, пены больше не становилось. Секунд через двадцать
Кирилл содрогнулся в последней конвульсии, потом
закрыл безжизненные глаза, вздохнул, тело расслабилось,
дыхание стало ровным и глубоким. Он крепко спал. Врачи
говорили, что после приступа обычно начинается глубокий
сон, и будить и тормошить ребенка не нужно. К его лицу
вернулся обычный здоровый розоватый цвет, губы больше
не были синими. Я аккуратно промокнула уголок его рта
салфеткой. Накрыла одеялом.
— Ребятки, все, теперь все хорошо, — как можно
спокойнее сказала я, хотя внутри сердце еще колотилось,
и во рту по- прежнему все пересохло от страха. — Сейчас
он поспит, а потом проснется как обычно и пойдем играть.
— А что это было? Это приступ, да?
— Да, эпилептический. Но это лечится, не переживайте. Это
пройдет.
— Мама, а почему это с ним? — глаза Аси были влажные
от слез.
— А это не заразно? — с подозрением брезгливо
спросил Гоша.
— Нет, это не заразно, — успокоила я Гошу. — Это
болезнь, доченька, они такими родились, но это лечится,
и мы обязательно их вылечим.
— У меня тоже так бывает, — наконец подал признаки
присутствия Матвей, со стороны спокойно наблюдавший
за братом, и наверняка, уже много раз видевший приступы
Кирилла. — У меня так много раз было. И у Кирилла много
раз было. Однажды я шел, спускался и упал с лестницы.
Еще в детском доме. У меня закружилась голова и начался
приступ. Это не больно, — зачем-то добавил он. Наверное,
хотел нас успокоить, видя как мы все напуганы. Приступы
Матвея проходили примерно так же. С тем лишь отличием,
что у Кирилла они случались во время сна, а у Матвея —
во время бодрствования.
— Матвей, держи пас, — отдал голевую передачу
Сева. Мы любили играть в футбол рядом с домом
прямо на зеленой полянке густого подстриженного
газона. Импровизированные ворота обозначали двумя
попавшимися под руку предметами. Сапог и ведро —
между ними одни ворота. Второй сапог и куртка — другие.
Особо не заморачивались, конечно. В веселой затее
принимали участие не только вся мужская половина семьи,
но девичья.
— Бей! Матвей, бей! — Матвей размахнулся
и практически идеально попал по мячу.
— Ура!!!! Молодец!! — закричали мы наперебой.
Конечно, Матвей не попал в створ ворот. Более того,
Матвей не попал даже в направлении ворот. Но Матвей
попал по мячу! И это была его большая победа. А вернее,
наша общая победа, поэтому его попадание в мяч
и вызвало столько радостных эмоций.
— Красавец! Играем дальше!
Воодушевленный успехом, Матвей прибавил скорость.
Нагнал мяч и как-то затормозился. Чуть пошатнулся.
Остановился и растерянно расфокусированным взглядом
осмотрелся по сторонам. Еще пошатнулся. Сел на траву.
— Матвей, что случилось? Запнулся? — мы окружили
его.
—
Попей, сыночек, — Витя поднял с травы бутылку
с водой и протянул Матвею. Матвей будто выпал
из реальности и удивленно смотрел сквозь нас
по сторонам.
— Ложись, полежи, — Витя аккуратно сделал из куртки,
которая обозначала ворота, матрас и положил на него
Матвея.
— Что с ним? Что случилось? Матвей, ты запнулся?
Ногу подвернул? Ему плохо? — наперебой волновались
дети.
— Дети, тише. Кажется, у Матвея приступ, — муж, как
человек с медицинским образованием, все понял гораздо
быстрее нас. Буквально после этих слов Матвей начал
издавать хрипящие звуки и заходиться в конвульсиях.
Все было точь-в-точь как у Кирилла. Даже по времени
приступ длился примерно столько же. Дети, уже видевшие
эпилептический приступ Кирилла, почти не испугались.
Когда все закончилось, Матвей открыл глаза и узнал
нас. Сознание полностью вернулось к нему сразу после
приступа. Вид у него был усталый и сонный.
— Матвейчик, все хорошо. Все хорошо, — Витя
гладил его по голове. — У тебя случился приступ, давай
пойдем в дом, отдохнешь, может быть, поспишь. Он
аккуратно приподнял Матвея и отнес на диван. Мы все
сели рядом. Матвей тихонько лежал, пытаясь заснуть. Мы
молчали. Было очень жалко Матвея. Внутренняя надежда
на ошибочный диагноз, пусть и микроскопическая,
пропала. Дети действительно больны эпилепсией. И
нет, она не пропала чудесным образом в нашей теплой
наполненной любовью домашней обстановке. Болезнь есть.
Что ж, будем лечить. Вернее, продолжим лечить. Мы
справимся, и все у них, а точнее, уже у нас, будет хорошо.
Глава 14.
Зачем человеку ногти.
— Папа! Папа! Можно я тоже подтянусь? — попросил
Кирилл, видя как папа легко подтягивается на турнике
на площадке.
— Давай, — Витя поднял Кирилла к турнику. — Держись.
Кирилл схватился за перекладину, провисел ровно
секунду и разжал руки.
— Ого. Матвей, ну-ка, давай теперь ты. Сколько
провисишь? — и муж поднял к турнику Матвея. Матвей
обхватил перекладину, но, как и брат, сразу же сорвался.
— Вот что, ребята, — предложил Витя после того, как
поставил сорвавшегося Матвея аккуратно на землю.
— Давайте приходить сюда каждый день перед сном
и висеть на турнике, кто дольше. Это очень полезно для
позвоночника.
И он начал активно заниматься с мальчишками. Сначала
они научились просто висеть — пять, потом семь, потом
пятнадцать
секунд. Потом дольше. Через год, наверное, научились
подтягиваться сами, уже без Витиной помощи. А через
десять лет из наших детей Матвей и Кирилл подтягивались
больше всех. Даже больше Тимы, старшего сына,
выпускника Кадетского корпуса.
— Мама, а зачем человеку ногти? — пытливый Гошин
ум искал ответы на разные вопросы. Я долго думала
и решила пошутить:
— Ну, чтобы в носу удобно ковыряться было!
— А на ногах тогда зачем?
— Знаешь, сын, есть много загадок мироздания,
на которые мы можем дать лишь предположительные
ответы.
— Мама, а что у Кирилла с ногтями? Почему они такие
странные, особенно на ногах?
— Это врожденный дефект. Но ему не больно,
не переживай, — ногти Кирилла действительно странным
образом мало походили на ногти. Больше на утолщения
на пальцах, неправильной формы. К сожалению, это
не поддалось лечению. К счастью, носило только эстетически
непривлекательный характер, без функциональных сбоев.
Глава 15.
У зубного.
— Здравствуйте, проходите, садитесь. Первый раз
у нас? Нужно заполнить анкету и подписать согласие. Вы
мама? — стандартная процедура на приеме у зубного
врача. Матвей с Кириллом без переживаний буднично
воспринимали различных докторов. Видимо, привыкли
к всевозможным осмотрам и проверкам.
— Давай, Матвейчик, ты старший, садись первым,
— я аккуратно посадила сына в кресло и заполнила все
бумаги.
— Как протекала беременность? — спросила
закаленная еще советской школой медицины усталая
женщина- стоматолог, чуть грузного вида, с осветленными
завитыми и чуть начесанными волосами — эта
неискоренимая совковая мода всех тех, кому немного
за пятьдесят.
Ну вот нужно было задать ей этот вопрос. Непременно
этот. Из всех моих походов с детьми к зубному врачу
почему только эта женщина решила поинтересоваться
беременностью, о которой я совершенно ничего не
знаю. Почему никогда никто не задавал этот вопрос с
другими моими детьми? О, с какой радостью я поделилась
бы с ними рассказами о своих беременностях и родах!
Все женщины очень любят вспоминать эти сакральные
моменты своей жизни. И, безусловно, правильно начинать
знакомство доктора с ребенком с этих вопросов маме.
Но почему именно сейчас? Это, наверное, такой закон
подлости. Я думала, что ответить. И не столько ей сейчас,
сколько в принципе, что отвечать окружающим. Нужно
ли рассказывать, что эти дети — усыновленные?
Вспомнился недавний случай на детской площадке, когда
очень любопытная бабушка, гуляющая с единственным,
судя по ее гиперопеке, внуком буквально прилипла ко мне:
— Ой, какие хорошие! А это что, все ваши? Все пятеро?
Прямо вот вы мама? И что, всех вот вы родили?
— Есть усыновленные, — смущаясь ответила я. Несмотря
на нежелание общаться с назойливой скучающей
женщиной, я не могла изображать немую, хотя очень
хотелось.
— Да вы что? А кто из них усыновленные? А сколько
усыновленных? Наверное, вот этот? — пальцем показала
недалекая женщина прямо на смотрящего на нее Севу. —
И, наверное, вот эта девочка? — она пошла по пути самого
примитивного мышления, отделив двоих темноволосых
от трех светлых блондинистых детей. И почему-то ей
было абсолютно все равно, что дети рядом и все слышат.
Сева вжался в меня, прячась от ее ярко-розового
наманикюренного указательного пальца. Старшая Ася
исподлобья вопросительно смотрела на тетку, отложив
ведерко, на всякий случай посильнее сжала в кулаке
лопатку. Вдруг потребуется защищаться от такого напора?
— Какие усыновленные? Эти же, да? Я угадала? —
не унималась женщина, видимо думая, что все дети ничего
не понимают, как и ее трехлетний пухлощекий аморфный
внук, монотонно катающий грузовичок по одному и тому
же маршруту песочницы уже минут сорок.
— А у вас один внук? Это же внук? Или вы няня?
Чудесный мальчик! И главное, какой спокойный
и рассудительный! На вас не похож совсем! — перевела
я тему. Тетка сарказма не уловила и легко переключилась
на себя любимую, оставив нас в покое.
— Как протекала беременность? — повторила
совершенно неуместный для меня вопрос доктор, впрочем,
не подозревая о моих мучениях с подбором ответа.
— Ээээ... нормально, — сама не знаю зачем соврала
я. Хотя может быть и не соврала. Откуда я знаю, как
протекала беременность у матери Матвея, а вдруг
и правда нормально?
— Тааак, — протянула привычно стоматолог, оглядывая
зубы Матвея.
— Тааак, — снова сказала она, уже с удивленной
интонацией. Замолчала, еще немного посветила,
посмотрела, потом откатилась на кресле, отложила
инструменты и просто впилась в меня удивленным взглядом.
— А что с зубами? — она была в растерянности,
не веря увиденному. Ее глаза, и так увеличенные стеклами
очков, еще больше увеличились и недоуменно оглядывали
то меня, то Матвея. — Что с зубами? Вы их вообще чистили
хоть когда-нибудь?! — врач подняла брови и явно пыталась
сдержать потрясение от увиденных зубов Матвея.
— Эээээ... — снова как дурочка протянула я, подбирая
ответ. Похоже, придется рассказывать об усыновлении.
Или она меня прибьет прямо на месте. Зубы и правда
были ужасные. Даже не желтые. Скорее серо-коричневые.
— Ээээ, понимаете... — как бы это сказать
покорректнее, не травмируя детей, думала я, но ничего,
кроме банального «дети усыновлены совсем недавно», так
и не придумала. Хотя, похоже, Матвей с Кириллом к этой
информации относились вполне спокойно. По крайней
мере, потом я сама неоднократно просила их не сообщать
всем радостно на детских площадках «А нас из детского
дома усыновили!», потому как после этой фразы обычно
большинство родителей, как это ни печально, под разными
предлогами уводили своих детей подальше от наших.
— Из детского дома? Усыновили? — в глазах доктора
пробежала бегущая строка «Отмена гнева. Перезагрузка.
Умиление».
— Да, вот первый раз у стоматолога, — я выдохнула.
— А я понять не могу, что с зубами! Теперь понятно!
Какие зубы! Какие зубы! Первый раз вижу такие зубы!
Такое чувство, что их никогда не чистили! Вообще ни разу!
— снова начала быстро заводиться она, но также быстро
успокоилась. — Сейчас почистим. Полечим.
— Шестерка кариес, пятерка кариес, четверка кариес,
врожденный дефект эмали, тройка кариес... — диктовала
врач ассистентке, быстро и удивленно стучащей
по клавиатуре. Почти на каждом зубе был кариес,
множественные желто- коричневые пятна от дефицита
фтора и кальция, плюс врожденные дефекты эмали.
— Я такое только в учебнике видела, — делилась
потрясением стоматолог. Походив, наверное, пару недель
к врачу, мы привели зубы ребят в более- менее приличный
вид.
— Удивительно! Невероятно! Первый раз вижу, чтобы
дети так спокойно сидели и лечили зубы! Вы герои,
мальчишки! Настоящие герои! — восхищалась на каждом
приеме эмоциональная женщина ребятами. Конечно,
она не могла знать, что такое для них лечение зубов
с мультфильмами, анестезией и веселыми уговорами,
по сравнению с тем, что пережили они уже в своей жизни.
Глава 16.
Просто помолчим.
Родители оставили полугодовалого Кирилла и двухлетнего
Матвея одних дома. И не приходили три дня. Под конец
третьих суток Матвей понял, что нужно спасать себя
и обессилевшего от крика брата. Каким-то чудом
сумел открыть дверь и выйти из дома, поздно вечером,
на проезжую часть проселочной поселковой дороги.
Каким-то чудом в захолустье, где они жили, проезжала
машина, и водитель заметил в наступающих сумерках
растерянно стоящего на обочине двухлетнего ребенка.
Одного. Мужчина остановился, вышел, взял на руки
ребенка и обошел близлежащие дома. Соседи указали
на дом, где в кроватке уже почти в бессознательном
состоянии обнаружился шестимесячный малыш, который
трое суток ничего не ел и не пил.
Детей спасли. Родителей лишили родительских прав.
Из детского дома ребят через полгода усыновили.
Хорошая семья. Добрые. Вот только, когда поняли, что
дети не совсем здоровы, а точнее, совсем не здоровы
ни в умственном, ни в физическом плане, просто привели
их в краевую больницу и оставили там, в приемном покое
с документами и вещами. И что для них, после всего
пережитого, спокойно, не капризничая, посидеть немного
с открытым ртом в удобном кресле современной клиники?
Ничто! Они герои, конечно.
Глава 17.
Проверка на дороге.
Добрый день! Органы опеки с проверкой. Пришли
посмотреть, как ребята живут.
— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, — широко
распахнула я дверь.
Передо мной стояли две доброжелательные женщины.
Однотонное бордовое пальто, по-питерски закрученный
вокруг шеи платок, нюдовый макияж — может, не местная?
Вторая больше пермячка, черные стрелки, голубые тени
и спортивный пуховик — этакая смесь между вышедшей
в тираж комсомолкой-красавицей и продавщицей фруктов
в ларьке.
— Проходите, пожалуйста, — еще раз повторила
я, открывая уже вторую дверь, ведущую непосредственно
в квартиру. — Только ребята сейчас спят, тихий час.
— Ничего, мы пока побеседуем.
— С удовольствием, — без всякого, конечно
же, удовольствия ответила я.
Пока две незнакомые женщины раздевались
и с неприкрытым любопытством осматривали дом, я для
приличия приготовила чай.
— Красиво у вас тут, — одобрительно похвалила
дом интеллигентная женщина. — Ой, спасибо за чай!
Замерзли, пока ваш дом искали. Очень кстати, — она
с удовольствием взяла горячую кружку чая с подноса.
— Это что, вы тут живете? — недоверчиво крутила
головой «продавщица». Сколько же тут этажей? Три?
А комнат? В смысле не знаете?
— Могу посчитать, если вам очень нужно.
— Не нужно, что вы! — одернула коллегу дама
с шарфиком. — Мы же не дом пришли рассматривать,
— стрельнула глазами в сторону неугомонившейся тетки
женщина. — А убедиться, что у ребят все хорошо и передать
отчет в органы опеки.
— Как они? Как адаптировались? — женщина
со стрелками и синими тенями вспомнила, наконец, зачем
пришла.
— Все хорошо, приступов почти нет, ребята добрые
и хорошие.
— А как другие дети их приняли? — поинтересовалась
приятная дама.
— Знаете, удивительно, но абсолютно естественно,
будто они все время у нас были.
— У вас что, есть свои дети? Родные? — подняла
нарисованные брови женщина в спортивной шапочке.
— Ну да, а что? — я думала, что эта информация
уж точно есть в нашем деле.
— А зачем вы тогда усыновили других детей? — ее брови
доползли почти до края шапки, которую она почему-то
не сняла.
— Эээээ… — я подбирала слова как бы повежливее
ей ответить, зная, что людям, задающим подобные
вопросы, в принципе невозможно объяснить наши
мотивы. — Понимаете, я не работаю, занимаюсь только
детьми. Дом большой. Зарплата у мужа хорошая.
Мы можем вырастить не только наших, но за компанию
еще других детей, которые остались без семьи в детдоме,
— попыталась максимально доступно объяснить я.
— Почему бы это не сделать?
Женщина моргала глазами и молча смотрела на меня как
психиатр на больного, сомневаясь в моей адекватности.
— То есть у вас до усыновления были свои дети?
— Да.
— И вы усыновили двоих детей-инвалидов?
— Да, — теперь уже я сомневалась в ее адекватности.
— А зачем? — будто пропустив мимо ушей мои
объяснения, снова спросила она.
— Вы такие молодцы! — пришла нам на выручку дама
с шарфиком, буквально выстрелив взглядом в коллегу
так, что женщина-шапочка поежилась. — Расскажите,
пожалуйста, нам про ребят.
— Хотите посмотреть наш фотоальбом? — предложила
я.
Мы тогда купили первый зеркальный фотоаппарат,
и фотографировали абсолютно все, потом я обрабатывала
снимки, распечатывала и вклеивала в большие толстые
альбомы из эко-кожи с калькой между страниц. Прямо
как в анекдоте про папу с фотоаппаратом, встречающего
из роддома жену и делающего десятки снимков: что вы,
ребенок третий, а фотоаппарат первый!
— Хотите посмотреть фотоальбом? — мне хотелось
похвастаться своими снимками, конечно же.
Женщины радостно закивали и стали с интересом листать
наши сочные фотографии с отдыха в Египте, на Урале,
просто яркие кадровые снимки. Они были в восторге.
Я тоже с удовольствием вернулась в атмосферу тех дней
и комментировала фото.
— Эх, повезло ребятам, — с легкой завистью сказала
шапочка, закрывая и передавая мне альбом.
— Видим, что у вас все хорошо, так и напишем в отчете.
Но нам бы на детей взглянуть. Они когда проснутся, как
вы думаете?
— А хотите, можем подняться в их комнату и заглянуть
в спальню, вдруг уже встали? — предложила я.
Мы поднялись на второй этаж и тихонько открыли дверь
в спальню. Дети крепко спали в своих постелях. Женщины
по очереди посмотрели на них и прикрыли дверь.
— Ну мы, пожалуй, пойдем. Видим, что у вас все
замечательно, так и напишем. И знаете, — дама
с шарфиком чуть помедлила, подбирая слова. — Очень,
очень рада за вас! — она наклонилась чуть ближе
ко мне. — Вы молодцы, настоящие молодцы! — вполголоса
поделилась со мной своими эмоциями она, в то время как
другая с интересом ходила и, совершенно не стесняясь,
бесцеремонно разглядывала наш второй этаж.
Глава 18.
Первый раз в первый класс.
— Как ты думаешь, дорогой, — вечером за чаем
спросила я мужа. — Может быть, попробовать Матвея
и Асю отдать вместе в первый класс? У них год разницы,
так что это в пределах погрешности. Ася поможет.
Вдруг Матвей справится? В коррекционную школу
всегда переведем. А вдруг он обычную потянет? Ну хотя
бы на тройки.
— У него инвалидность по умственной отсталости,
могут не взять в обычную. Если только частную школу
попробовать? Туда возьмут точно. В худшем случае
отчислят потом. А вдруг и правда справится Матвей? Нужно
дать шанс, ты права. Сходи, пообщайся с директором
на эту тему, — предложил Витя. — Предварительный звонок
я организую.
Через два дня я уже сидела в кабинете директора частной
пермской школы, держа в руках картонное толстое
детдомовское досье Матвея и бумаги об инвалидности.
— Понимаете, он быстро обучается, — убеждала
я скептически листающего личное дело директора. —
Например, еще два года назад он не знал цвета, не умел
читать до пяти, не умел ходить по лестнице, даже воду из
бутылки пить не понимал как. А сейчас и на велосипеде
двухколесном катается, плавает сам, стихи рассказывает,
английский знает немного, — как купец на рынке
расхваливала я изо всех сил сына. — Посмотрите сами.
Я позвала ждущего в коридоре Матвея.
— Привет, заходи! — директор после звонка сверху
излучал дружелюбие. — Как тебя зовут?
— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ…… — как нарочно растерялся
и стал смотреть по сторонам Матвей.
— Как твое имя? — директор снова повторил вопрос,
еще улыбаясь, но уже явно с опаской.
— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭ…. — снова замычал смущенно сын,
но все же улыбнулся в ответ.
— Сынок, не стесняйся, скажи, как тебя зовут, —
умоляюще попросила я.
— Мааа-веееей, — протяжно, почему-то совершенно
по- дебильному ответил уже вполне сносно говорящий
восьмилетний Матвей.
— А сколько тебе лет?
— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ….. — снова впал в ступор
от простого вопроса сын.
Директор выразительно посмотрел на меня и развел
руками в извиняющемся жесте.
— ВООООСИИИМЬ! — с задержкой, но искренне
радуясь, улыбался сын.
— В школу хочешь?
— ГЫЫЫЫЫ! — не смог сдержать радость Матвей, так
как хотел, конечно же, в школу. — ЭЭЭЭЭ…. Даааааа! —
снова протяжно и как-то странно выдал он. Блин! Ну ведь
мог же говорить нормально. Видимо, переволновался.
Я расстроилась. Было очевидно, что несмотря
на предварительные звонки и просьбы влиятельных
пермяков, Матвей собеседование не просто не прошел,
а провалил с треском, причем на самых простых вопросах.
— Понимаете, — объяснял директор после того, как
Матвей вышел погулять в коридор, и мы остались один
на один. — Я, конечно, могу его взять в первый класс.
Посадить, например, на заднюю парту. Вот только пользы
от этого не будет ровным счетом никакой. Он не сможет
идти в темпе обычных детей. Мы можем даже не ставить
ему оценки. Не вызывать к доске. Но обычную программу
первого класса он не освоит. Нужен специальный подход,
медленное обучение, скорректированная программа.
Почему вы не хотите в специализированную школу?
Я знаю директора — прекрасная школа, совсем рядом
с нами. Хотите договорюсь о встрече?
На следующий день мы снова сидели в кабинете директора
школы. Только коррекционной восьмого типа.
— Почему вы не хотите к нам? Наша школа рассчитана
именно на таких детей, как ваш Матвей, — вяло,
но старательно уже минут двадцать убеждал меня
директор. — Медленный темп, более легкая программа,
без физики и химии, например. Но зато мы делаем упор
на ручной труд. Научим, конечно же, читать, писать
и считать. География, история, ОБЖ, домоводство — мы
даем знания об окружающем мире адаптированные
и нужные именно нашим детям. В старших классах
у ребят появляется выбор специальности — они могут
быть малярами, переплетчиками книг или, например,
даже кондитерами. Понимаете, к особенным детям нужен
особенный подход, который вы не получите в обычной
школе.
И я поняла, почему все это время так хотела, чтобы Матвея
взяли в обычную школу. Мне очень сильно хотелось, чтобы
мой ребенок не был особенным. Чтобы он был обычным.
Каким втайне я мечтала, что он станет. Здоровым и умным
обычным ребенком.
— Хотите, мы пройдемся, я покажу вам школу? —
поднялся из кресла директор.
— Конечно, — я вежливо согласилась, не испытывая
особой радости, и все еще втайне надеясь, что за полгода,
оставшихся до 1 сентября, мы нагоним и пойдем в обычную,
в не коррекционную школу.
Надо признать, что эта специализированная школа
восьмого типа внешне если и отличалась от обычной
школы, то только в лучшую сторону. Просторные кабинеты
с высокими потолками и большими окнами. Много зеленых
цветов на полу в коридорах. Свежий ремонт, прекрасная
спортивная площадка во дворе. Разве что отсутствие ручек
на окнах, замков в туалетах и огороженная решеткой
лестница было немного странным. Пока мы гуляли
по коридорам, прозвенел звонок, и дети стали выходить
из классов.
Глава 19.
Особенная школа.
Теперь было понятно, что именно, а точнее, кто именно
делает эту школу особенной.
— Ааааааааааааа! — мальчик лет десяти выбежал
из кабинета и лег прямо в коридоре на пол. — Ааааааааа,
— продолжал он не столько плакать, сколько криком
выражать протест. К нему тут же подбежала учительница,
потом еще одна, что-то сказали мальчику, он мигом
успокоился, встал и пошел в класс, как ни в чем не бывало.
Директор и бровью не повел. Мимо нас проходили разные
дети. С разными степенями особенностей. Одни смеялись,
другие играли в догонялки, кто-то просто разговаривал,
кто-то молчал. Дети как дети. Но невооруженным взглядом
было видно, что все они необычные. Очень много детей
было с синдромом Дауна. Несколько ребят сидели
в инвалидных креслах. Много ребят было с ДЦП.
«Почему? Мой же Матвей не такой! Он практически
здоров. Зачем нам сюда?» — вертелся в голове вопрос,
который, конечно же, я не могла задать. У Матвея
инвалидность. Умственная отсталость. Значит нам сюда,
конечно же. Что за иллюзии.
Я присмотрелась к ребятам. Вот мальчик в очках что-то
увлеченно рассказывает девочке с синдромом Дауна.
Девочка весело смеется, и мальчик начинает смеяться
вслед за ней.
Вот ребята, немного странные внешне, показывают друг
другу наклейки с машинами. Им тоже весело. Вот парень
с походкой с признаками ДЦП перешел из кабинета
в кабинет. За ним шел друг и рассказывал какую-то
историю про компьютерную игру. В общем-то обычная
школа. Обычное детство особенных детей. Довольно
добрый и веселый мир, хотя и горько внутри. Горько от того,
что столько много больных детей сразу в одном месте.
И невольные вопросы — почему? За что? Зачем? Вопросы,
на которые нет ответов и не может быть. Вопросы, которые,
наверное, должны отболеть. И тогда учителя видят просто
детей. Просто учеников. Я же пока видела горе. Горе
и слезы родителей. Больных детей, которым никак не могла
помочь, и которым вряд ли кто сможет помочь выздороветь.
Детей, которые навсегда останутся детьми-инвалидами.
Потом вырастут в инвалидов-взрослых, и за ними всю
оставшуюся жизнь будут ухаживать их престарелые
родители.
Если честно, хотелось плакать.
— Ну как, Вам понравилась наша школа? — искренне
спросил директор, напрашиваясь на заслуженную
похвалу, конечно же.
— Да, у вас очень красиво, — не соврав, похвалила
я. Но признать, что мне понравилась школа, не могла.
Нет, мне не понравилась школа. По одной простой
наивной причине. Не должно быть таких школ. Потому что
не должно быть больных, неизлечимо больных особенных
детей. Но они есть. И теперь они есть лично в моей жизни.
Наверное, мой мир перевернулся. И с этим предстояло
как-то жить дальше.
— До свидания! Приходите с документами, мы вас
ждем! —устало, но по-доброму попрощался директор.
— Спасибо! До свидания! — и я попрощалась со своими
иллюзиями относительно Матвея и обычной школы. Хотя...
есть еще полгода.
Мы засели за учебники и подготовительные тетради.
— Матвей, милый, кружочки, просто пиши кружочки,
обводи по пунктирным линиям, хорошо?
— Ааага! — как всегда радостно кивал сын
и старательно, сильно нажимая на ручку, писал, не попадая
в линии совершенно.
— Сынок, давай твоей рукой вместе, запоминай, —
я пыталась писать его рукой, но он настолько сильно
зажимал ее, что писать не получалось.
— Расслабь руку, запоминай, как пишется, — и рука
Матвея превращалась в податливую тряпочку.
— Давай, теперь сам так же, — и снова калякание,
не попадающее не то, что в пунктирные линии, но даже
в строчки. Часы, дни, недели занятий практически
не приводили к хоть каким-то заметным результатам.
Чтение не давалось совершенно.
— А что, если попробовать пойти в подготовительный
класс? Заодно и увидим, потянет ли Матвей обычную
школу, — предложил как-то за ужином муж, наблюдая уже
несколько недель наши образовательные мучения.
В следующий понедельник Матвей уже сидел на первой
парте в подготовительной группе.
— Конечно, вы правы! Давайте дадим мальчику
шанс попробовать свои силы. Возможно, в коллективе
он потянется за ребятами и сможет догнать их, — разделила
наш энтузиазм учительница той самой частной школы, куда
мы приходили в первый раз на собеседование.
Матвей начал ходить на несколько уроков каждый день
в школу. Ему очень нравилось, он улыбался и старался. Вот
только энтузиазм и улыбки учительницы в сторону Матвея
таяли с каждым днем. В конце недели она пригласила меня
на беседу. Но вместо беседы просто открыла и положила
рядом тетради Матвея и тетради остальных семи ребят,
которые ходили в подготовительную группу.
Собственно, после этого можно было ничего не говорить.
Даже нужно было, чтобы пощадить мои чувства, ничего
не говорить. Все было понятно.
Мы подали документы на обучение в коррекционную
школу восьмого вида с окнами без ручек. Подумаешь,
не такая она и особенная эта школа. И ребята там совсем
почти обычные. Ничего, сынок, прорвемся!
Глава 20.
Футбольный комментатор.
Тем временем Кирилл активно наверстывал упущенное. Его
продолжительное молчание вдруг сменилось безудержным
потоком речи в режиме радиовещания. Кирилл говорил
постоянно. Без пауз. Как в анекдоте про чукчу — что вижу,
то пою. Сначала мы все очень радовались и слушали,
и отвечали словесным излияниям Кирилла, которые чаще
всего не имели особого смысла, а просто озвучивали
и без того всем понятное происходящее вокруг.
— Ой чаек налил. Еще горячий. Пойду разбавлю
холодненькой водичкой. Где-то были сушки. Или их уже все
съели? О, нашел! Три сушечки остались. Сушечки. Съем
сушечку. Ой кто-то книжку на стол положил. Наверное,
мама читает. А я еще не умею читать. Ой, вкусный чаек.
Сахарка нужно положить. Скоро я тоже читать научусь.
Ложечку берем. Так, в чай сахарок, — и так бесконечно,
даже когда один.
— Кирилл, ты там с кем говоришь?
— Ни с кем.
— Кирилл, что? Мне что-то говоришь? Не поняла.
— Нет, ничего.
Кирилл говорил постоянно. Он даже умудрялся говорить
параллельно с общими разговорами.
— Папа, представляешь, у нас в школе будет праздник
осени! Нужно испечь что-то вместе с родителями
и принести на чайпитие! — рассказывал за ужином Гоша.
— Здорово! Только правильно говорить «чаепитие», —
поправила я.
— Вилочка остренькая, раз, раз, курочки кусочек съем,
— фонил Кирилл.
— Почему? Чай же. Пить чай. Значит, чайпитие! —
не соглашался Гоша.
— Курочка вкусненькая. И огурчик... — продолжал
Кирилл.
— Да, пьют чай, но говорят чаЕпитие, так правильно,
Гош, — согласился Витя.
— Огурчик посолю, вот соль, раз, раз, посолил. О вот,
еще огурчик...
— Что будем печь? Может, печенье с шоколадными
кусочками? — предложила Ася.
— Жжжжж полетела вилочка с курочкой, вкусная
курочка, съем еще кусочек, и хлебушек...
— Лучше блинов напечь, с семгой. Вдруг кто есть
захочет. Или сосисок в тесте наделать. Все любят, —
предложил основательный Гоша.
— Сосисочки! Ура, сосисочки! — понял разговор
Кирилл.
— Хорошая идея, Гош, а то наверняка одни сладости
будут, — поддержал папа.
— Сладости, я люблю сладости. И сосиски в тесте.
Сосисочки... — снова Кирилл.
— Когда нужно все сделать?
— В четверг.
— Такие розовенькие длинненькие. Ам, ам, я буду есть
сосисочки...
— Хорошо, я в среду все куплю, сделаем.
— Я люблю сосисочки в тесте, ам, ам...
— Кирилл, да помолчи хоть немного! Дай мы с мамой
обсудим, что будем делать на наш праздник! — не выдержал
Гоша.
— Я тоже люблю сосисочки, — Кирилл бесхитростно
широко улыбался, откусывая кусок курицы с вилки.
— Гош, а нас позовут на твой праздник? — спросил
Матвей.
— Нет, там только наша группа.
— А я бы хотел пойти. Сосисочки! — не унимался
Кирилл.
Кирилл жил своей параллельной жизнью вместе со всеми
в то же время.
Глава 21.
Три звезды Мишлена.
— О, мороженое! — как-то сказал он в японском
ресторане, и с поразительной для него скоростью взял
и положил в рот полную вилку васаби — темно-зеленой
кашицы, сформированной красивым шариком. Острым.
Таким острым, что его берут совсем немного, буквально на
кончике деревянной палочки, чтобы размешать с соевым
соусом. Для понимания всей ситуации — ресторан с двумя
звездами Мишлена, который мы бронировали за неделю.
— О мороженое! — радостно зачерпнул он целую вилку
васаби и съел. Мы замерли ровно в тех позах, в каких это
увидели. Кирилл тоже замер. Кажется, перестал дышать.
Глаза его захотели в этот момент вырваться и убежать
с лица, которое вмиг стало оттенка спелого помидора.
—
Бееееееее, — сделал Кирилл фонтан прямо в центр
накрахмаленной сияющей белизной скатерти, где-то
между серебряной вазой с лобстерами и хрустальными
бокалами с нашим шампанским.
— Бееееееее, — добавил еще раз его организм
для верности, чтобы точно избавиться не только на
всякий случай от васаби, которое он почему-то принял
за мороженое, но и от всего съеденного за этим ужином.
Я в блестящем черном платье растерянно смотрела
на замерших детей. Муж в черном пиджаке и белой
рубашке оценивал масштаб бедствия на теперь уже
испорченном столе. И только официанты с невозмутимыми
лицами молниеносно добавили скорости и численности
и убрали все настолько быстро, что пока мы осознали
произошедшее, стол снова сиял белизной, серебром
и хрусталем. Мишлен все-таки, видимо, привыкшие ко
всему ребята. В этот миг мы мысленно добавили им третью
звезду.
— Кирилл, это не мороженое, — с опозданием на нашу
репутацию в этом ресторане сказала я.
— Кирилл, это васаби, его добавляют в соевый соус,
совсем по чуть-чуть, — объяснил Витя.
— Ага! — Кирилл радостно улыбнулся, и как будто
ничего не было только что, снова зацепил васаби
с принесенной заново тарелки на вилку.
— Кирилл, неееет! — практически хором закричали
мы все. — Положи, не трогай больше васаби! Просто
положи вилку на тарелку, — как будто мы обезвреживали
террориста.
Кирилл положил вилку с васаби на тарелку, улыбнулся,
и сказал:
— А я думал, это мороженое. Зеленое. Вкусненькое.
— Кто-нибудь, закажите Кириллу мороженое! —
попросила Ася.
— Ага! Мороженое! Вкусненькое! — мечтательно
протянул Кирилл, почему-то снова поглядывая на васаби.
— Жизнь его ничему не учит, — вздохнула Ася и на всякий
случай отодвинула от Кирилла злосчастную тарелку.
Глава 22.
Где Сева?
Вообще походы в общественные места с нашими детьми
напоминали старый советский мультфильм про обезьяну
с десятью обезьянками.
На рынке как-то решили купить ягод у бабушек. Иду,
несу Севу на руках, Ася справа, Гоша слева. Выбрали
землянику, чернику, купили малины, вроде все, что хотели.
Проверяю детей — Ася с одной стороны, Гоша с другой,
смотрю и холодею: ни справа, ни слева нет Севы. Самый
шустрый и активный трехлетний ребенок — и потерялся
на рынке! Рядом дорога.
— Сева! Сева! — побежала я в одну сторону, заглядывая
за прилавки. Нет его.
— Сева! Сева! — в другой стороне тоже нет.
— Что, кто-то потерялся? — сердобольные бабушки тут
же активизировались мне в помощь.
— Сева! Сева! — я побежала в сторону проезжей
части, с ужасом представляя, что могло случиться, если он
выбежал в эту сторону на дорогу. Все спокойно. Нет его.
Хорошо. Снова побежала на рынок.
— Сева! Сева!! — Ася с Гошей по-прежнему стоят рядом
с бабушками. — Дети, ну что вы стоите! Быстро ищите
Сева! — я даже растерялась от их безучастности. Пропал
меленький брат, а они стоят как китайские болванчики.
— Мама, — в глазах Аси явный испуг и непонимание
происходящего. — Мамочка, Сева у тебя на руках.
И тут я встретилась глазами с затихшим и удивленным
Севой, который все это время был у меня на руках.
И, видимо, от абсурдности ситуации не подавал голоса.
— Дети, что же вы мне не сказали?! Я бегаю, переживаю,
ищу Севу...
— А что у вас, помощников нет? Бедняжка... — бабушка
с малиной с явным сочувствием разглядывала меня.
— Да есть, няня, все хорошо, просто не выспалась
видимо... Дети, пойдемте домой.
— Возьмите еще вот смородины, денег не надо! — дала
Гоше в руки бумажный кулек из газеты другая бабушка,
помогавшая искать Севу. — Вы это... маме-то помогайте!
— назидательно прошептала она Асе. А дома ждали ягоды
Матвей с Кириллом.
— Малиночка! Черничка! Вкусненькие ягодки! —
Кирилл быстро учился и запоминал все названия.
Глава 23.
Маврикийская птица, или Как нас не взяли на самбо.
Часто бывает, когда привыкнешь к чему-то, казавшемуся
сначала необычным, перестаешь это необычное замечать
и воспринимаешь нормой. Также и мы всей семьей
через пару лет уже считали поведение наших приемных
мальчишек абсолютно нормальным. Они полностью
слились с нашими остальными детьми.
— Мама, я тоже хочу ходить вместе с Гошей на дю-до.
— Матвейчик, дзю-до.
— Сю-до.
— Дзю-до, — я медленно с артикуляцией повторила.
— До-до, — почему-то вспомнил съеденную моряками
еще в XIX веке маврикийскую нелетающую птицу Матвей.
— Самбо, сыночек, говори самбо, — вздохнула я.
— Самбо! — наконец-то правильно выговорил он. —
Мама, я тоже хочу ходить вместе с Гошей на сам-бо!
— Хорошо, сынок, я запишу тебя тоже. На следующий
урок пойдете вместе.
— И я тоже! Я тоже хочу! И я тоже с ними! — радостно
оживился Кирилл, поняв, что Матвей куда-то собирается.
Вообще Кирилл был очень привязан к Матвею. Наверное,
с тех самых пор, когда на самый важный период времени,
фактически с рождения и до пяти лет, Матвей заменил
Кириллу и папу и маму. Вообще очень странно. У ребят
была всего год разница в возрасте, но Матвей выглядел
раза в два старше Кирилла и был более социализирован,
и приспособлен к жизни. Думаю, сказалось то, что до двух
с половиной лет Матвей жил с мамой и папой. Как жил
— вопрос оставляю закрытым, с этической точки зрения.
Но очевидно было — родительская любовь помогает
ребенку вырасти адаптированным к человеческому миру.
Кирилл же, попав в шесть месяцев в детский дом, с плоской
по бокам головой от того, что его не поднимали с постели
и лишь перекладывали с боку на бок, был полностью
закрытым первые годы жизни в нашей семье.
Ему трудно давался зрительный контакт, он почти
не смотрел в глаза собеседникам. Не мог привыкнуть
к обычным объятиям, весь напрягался и сжимался, когда
мы приобнимали его или клали руку на плечо. Вздрагивал
и совершенно сжимался при поцелуе в щеку или лоб.
У Матвея не было этой проблемы. Он легко общался, глядя
в глаза, не вздрагивал от прикосновений. Кирилл был лишен
с полугода и до их усыновления в первую семью (это почти
полтора года) любого проявления родительского тепла.
Кровать — клетка детского дома, заменившая на полтора
года ему родителей и близких, — наложила неизгладимый
отпечаток на психику. Он боялся людей. Боялся общения.
И очень-очень медленно оттаивал в нашей семье.
Не знаю, справились бы мы, не будь у Кирилла и Матвея
перед глазами примера нашего общения с родными детьми.
Они смотрели, как Сева и Гоша бегут к папе, обнимают
и целуют меня, держатся за руки, задают нам всевозможные
вопросы, играют и смеются — и повторяли за ними. Перед
их глазами постоянно в режиме нон-стоп был образец
обычных, теплых, дружеских семейных отношений. Они
попали в атмосферу любви и доверия. Затаились и первое
время просто смотрели. Удивлялись. Потом потихоньку,
как улитки из раковин, начали выползать из своих домиков
к нам. Потихоньку повторяя поведение, привычки, слова
и действия наших родных детей. Уверена, такой пример
был гораздо лучше и эффективнее любых воспитательных
разговоров и объяснений.
— Я запишу и тебя тоже, Кирюшенька! — обняла я как
всегда широко улыбающегося сына.
На следующую тренировку они поехали втроем.
Я, конечно, осталась за дверью. Час пролетел незаметно,
распахнулись двери, и с шумом и гамом начали выбегать
раскрасневшиеся, потные, довольные и усталые мальчишки.
Мои были где-то в середине этой стайки и также весело
что-то обсуждали между собой. Ничем не выделяясь,
на мой взгляд, от остальных.
— Добрый вечер! Простите, пожалуйста, Вы — мама
новеньких? — вслед за ребятами вышел средних лет
тренер, в белом кимоно с черным поясом.
— Да.
— Вот у этого парня прекрасные данные! — похвалил
он Гошу.
— Муж — мастер спорта по самбо! — я не упустила
момент похвастаться.
— Ого! Наши люди! — в свою очередь обрадовался
тренер, но, посмотрев на Матвея и Кирилла, мгновенно
сник. И даже не пытаясь вернуть лицу хоть какое-то
подобие улыбки, прямо спросил:
— А что с этими ребятами?
— Ээээээ... — растерялась я. Говорить об усыновлении
не хотелось. Об инвалидности тоже. Но, видимо, придется.
— У ребят небольшие проблемы... — я пыталась
подобрать корректное и тактичное объяснение, так как
все трое детей стояли рядом и ловили каждое наше слово.
Тренер посмотрел на стоящих справа и слева от него
детей, понял неудобство обсуждаемой темы.
—
Знаете что... Вот этого, — он показал на Гошу,
— сразу беру. А вот на этих, — он показал на Матвея
и Кирилла, — принесите, пожалуйста справки от доктора,
что им можно заниматься дзюдо. Без справки я не могу их
взять. Ну вы понимаете... — словно извиняясь, добавил он.
Конечно, ни один доктор не дал бы в то время разрешение
Матвею и Кириллу ни на один вид спорта, кроме разве что
ЛФК в коррекционной школе.
— Матвейчик, давай вы с Кириллом будете заниматься
с папой спортом. Он лучше любого тренера. Считай
индивидуальный ваш личный тренер, еще и на дому!
Здорово, да?
— А можно мы с Гошей будем ездить? Нам понравилось!
— Матвей не понял, что произошло, и всеми силами
пытался уговорить меня возить его на тренировку вместе
с другими детьми.
— Да, там так весело было! — подхватил Кирилл.
— Ребятки, к сожалению, у нас нет справок. А врач
справку не даст. Так как вы еще не совсем выздоровели, —
я всегда говорила детям правду, адаптируя к их сознанию.
— Вот выздоровеете и обязательно будете ходить в эту
секцию! Уже совсем скоро. Хорошо? — как могла смягчила
я удар детям.
— Хорошо! — Матвей немного расстроился.
— Да! А пока будем тренироваться с папой! — Кирилл
был непоколебимым жизнерадостным оптимистом
и улыбался, как всегда после усыновления, во весь рот.
Глава 24.
Больше не эпилептики.
Эпилептические приступы с каждым годом становились
все реже и реже. Вот он, наш долгожданный год без
приступов. Еще один. Еще. Контрольное обследование
и снятие диагноза. Кирилл больше не эпилептик. Ура!
Через два года не эпилептик Матвей.
— Матвей, сынок, не могу найти свою оранжевую папку
с учебниками по английскому... Помоги, — если нужно
что-то найти дома, все всегда обращались к Матвею.
Феноменальная память — он помнил абсолютно все, что,
где, когда лежит и лежало.
— Оранжевая... — Матвей наморщил лоб и почесал
затылок. — Кажется, я ее где- то видел...
— Сынок, найдешь — с меня шоколадка, —
замотивировала я и так не нуждающегося в мотивации
Матвея, готового первым прийти на помощь.
— Мама, эта? — запыхавшийся сын, потративший
на поиски не больше пяти минут, протягивал мне папку,
которую я искала несколько дней подряд.
— Вау! Как? Как ты ее нашел? Где она была?
— В нижнем шкафу, где детские книги, — Матвей
радостно улыбался.
— Гениально! Матвей, с меня шоколадка.
Кирилл, в отличие от Матвея, помогать не стремился,
и все свои умения направлял, наоборот, на отлынивание
от работы.
— Кирилл, а тебе же два номера задали по математике?
— типичный разговор во время учебного года.
— Ааааа... ээээээ... мы это... ээээээ... в классе сделали!
— Покажи!
— Эээээээ... вот.
— Но это же не тот номер.
— Эээээээээ... — глаза в потолок, неизменная улыбка,
хотя немного грустная, от того, что не прокатило. Глубокий
вздох. Горестный. И Кирилл идет доделывать уроки.
На самом деле учебная программа в коррекционной школе
восьмого типа, куда вслед за Матвеем пошел и Кирилл,
была очень даже сильная. По математике, например,
в восьмом классе проходят проценты и дроби, нахождение
части от целого и целого по его части, многоуровневые
задачи, в общем, очень нормальная нагрузка. По другим
предметам так же.
Ребят по уровню способностей делят на классы —
обычно «А» класс посильнее, «Б» — послабее. Задают
много домашних заданий, с которыми даже наша няня
не всегда справлялась, не то что дети. В то же время, если
учителя видели, что ребенок не справляется, двойками
не заваливали. В общем, все очень адекватно, посильно
и разумно.
Например, у детей совсем не было физики и химии. Зато
были домоводство, окружающий мир, кулинария, ЛФК,
танцы и занятия с логопедом и психологом. А после 9
класса ребята будут разделяться на группы и по желанию
выберут себе специальность, которой будут обучаться три
года и получат, к примеру, дипломы кондитера, маляра
или переплетчика книг. Хорошая коррекционная школа,
зря я боялась туда идти.
Глава 25.
Подписка на инвалидность.
— Инвалидность продлевать будете? — поймала меня
в коридоре медсестра коррекционной школы.
— В смысле? — не поняла я.
— Ну инвалидность детям будете продлевать? — она
думала, что таким образом уточнила свой вопрос.
— А что, можно не продлевать? — я решила пойти
от обратного.
— Ээээээ... ну наверное, — она как будто оказалась
в тупике.
— Тогда не будем! — я обрадовалась. Оказывается,
инвалидность каким-то образом неведомо зачем
продлевают. Мне точно не хотелось продления. Наоборот,
хотелось снять эти ужасные диагнозы и перестать быть
детьми-инвалидами.
— Но тогда вам нельзя будет учиться дальше в нашей
школе. И это... в армию заберут, — зачем-то добавила она
растерянно.
— А почему нельзя будет учиться в школе?
— Ну у нас же школа для детей-инвалидов...
— Так, значит, нужно проходить освидетельствование
и получать статусы детей-инвалидов? — я помогала
ей сформулировать суть.
— Да! — она обрадовалась, что я поняла наконец- то.
— И так каждые три года?
— Ну да.
— И это без вариантов?
— Ну а что? Дети же инвалиды. Значит нужно
продлевать. Вам положены выплаты. Почему отказываться-
то? Ну и в армию не возьмут, — вопрос армии, видимо,
был ей чем- то очень близок.
— Выплаты? — настала моя очередь удивиться.
— Ну да! А вы что, не получаете?
— Первый раз слышу, хотя детей усыновили три года
назад.
— Там много платят. Вы сходите оформите, Вы что?!
Положено же! — в этот момент в ее глазах именно я была
умственно отсталым инвалидом, три года не получавшим
положенные нам по закону выплаты.
— Да, да оформлю, спасибо, — очень хотелось как-то
ее утешить и обрадовать.
— Так, значит, я запишу, что инвалидность продлевать
будете?
— Да. Только это… простите, пожалуйста, а как это —
продлевать? Что нужно делать? Может быть, подскажете?
— Ну как вы до этого получили, так и продлевайте,
— она покосилась на меня и осторожно отошла на шаг
назад, явно сомневаясь в моей вменяемости.
— Понимаете... как бы это сказать... мы не оформляли
инвалидность...
Она отошла еще на шаг назад и пугливо оглянулась.
— Мы усыновили детей. Из детского дома. И они уже
были с этими свидетельствами об инвалидности. А как их
получать и продлевать, я совершенно не знаю.
Она выдохнула и снова подошла ко мне, уже спокойно,
засмеялась:
— А я понять не могу, в чем дело, что вы такое говорите!
Теперь ясно! Пойдемте в кабинет, я вам все объясню
и расскажу.
Мы зашли в ее кабинет, со свежим ремонтом и новой
мебелью.
— Вот смотрите, — начала она, — сначала позвоните по
этому телефону, это городская комиссия. Они вас запишут
на прием. Пока будете ждать очереди, это обычно около
месяца, соберите вот эти документы и справки. Идите
уже с ними. Там они назначат вам несколько экспертиз и
освидетельствований, все пройдете, получите результаты.
Потом все эти бумаги нужно будет подать в комиссию,
которая рассматривает результаты и выдает документы
об инвалидности. Это все в разных местах. Месяца
за два можно сделать. Держите, тут порядок действий, все
адреса и телефоны.
После ее слов об этом труднопроходимом квесте
перспектива армии уже не так пугала. Ну что ж, буду
собирать. Звонить, записываться. Проходить.
— Алло, здравствуйте! Можно записать детей на
прохождение комиссии по инвалидности? — через пару
часов моих периодических звонков, наконец, вместо
коротких гудков я услышала человеческий голос.
— Секунду. Следующий месяц, 15 мая в 9:45, подойдет?
— Да, только у меня двое детей.
— Секунду. Второй ребенок 16 мая в 11:20.
— А можно сразу обоих детей? Чтобы с каждым по
отдельности не ездить?
— Секунду. 5 июня, выбирайте время.
Так начался наш путь продления инвалидности
в государственных органах.
Было трудно. Но не сверхъестественно. В основном,
везде нас встречали адекватные люди, старающиеся
помочь. Разруха в этих заведениях просто убивала. Там
ничего не ремонтировалось еще с советского времени.
Фильм о Чернобыле — вот эти же ощущения, умноженные
на множество детей-инвалидов, ждущих в очередях. Если
бы не перспектива надвигающийся армии и отчисления
из коррекционной школы, я бы точно не тратила
на все эти хождения свое время и силы. Часто на выходе
просто хотелось плакать от такого количества увиденных
человеческих болезней и горя. Но, взяв себя в руки,
я улыбалась и шутила с мальчишками, которые, как
ни странно, увиденному не удивлялись совершенно. Ах,
точно. Они же уже получали раньше эти свидетельства.
Месяца три мы оформляли инвалидность. Проходили
различные обследования и тесты в разных частях
и учреждениях города — так тщательно, наверное,
отбирают космонавтов. Мы прошли все возможные
диагностики и проверки. Например, зрение и слух
на специальных аппаратах, а не просто у офтальмолога
и окулиста. Зрение нам проверяли в центре слепых.
Слух — в комиссии для глухих. Я не шучу. Нам снимали
ЭКГ, мы проходили генетика, хирурга, терапевта, и всех
специалистов поликлиники. Отдельно записывались
на обследования к психологу в больницу для душевнобольных
и проходили полуторачасовой тест для каждого ребенка.
Мы были на обследовании в наркодиспансере. Проходили
двухчасовой тест на определение IQ, с множеством
карточек, заданий и графиков. Наверное, проще сказать
у какого врача мы не были. У гинеколога. Потому что
мальчишки, не иначе.
В конце всех этих хождений оставалось последнее —
получить заключение специальной комиссии над всеми
комиссиями, состоящий из пяти человек о присвоении
детям статуса детей-инвалидов.
Наша очередь тянулась очень медленно. Мы были
приглашены к 9:00, но на часах был уже полдень, а нас
все еще не вызывали.
— Могут и не дать, да, — обсуждали прохождение
комиссии мамы, также ожидавшие приема.
— В прошлый раз троим не дали.
— Почему?
— Да кто их знает! Не дали и все.
Я запереживала. Неужели все же в армию?
— Дмитриевы! — позвал голос из кабинета. От
долгого ожидания я вскочила и быстро зашла внутрь,
чтобы не передумали. Кто же знал, что в этом,
ни разу не ремонтировавшимся со времени постройки
здании почему-то оторван и прямо у двери загнут край
выцветшего, покрывшегося трещинами рыжего линолеума.
Я запнулась и буквально чуть не упала, как только зашла,
прямо на слове «Здравствуйте!» перед всей комиссией.
Или это у них был тест на IQ и внимательность, который
я провалила? «Хорошо, хоть не упала», — отметила я про
себя. Все-таки падать на восьмом месяце беременности
не очень полезно.
Комиссия испугалась. Представляю, открывается дверь
и на них летит беременная женщина.
— Осторожно! Осторожно! Все в порядке? Вы
не ушиблись? — забеспокоились они.
— Все хорошо, спасибо, — отчего-то секунд десять я
не могла попасть ногой в свою же кожаную тапочку
с теплым мехом на стельке, которая отлетела и осталась
в открытой пасти линолеума. Как нарочно. Матвей
с Кириллом тем временем спокойно зашли и сели
на стулья. Пока из нас троих инвалидность нужно было
давать только мне.
Я отдала документы и села рядом с ребятами. Женщины
минут пятнадцать читали и передавали друг другу наши
заключения.
— То есть ребята усыновленные?
— Да, — я решила не шутить и отвечать только по делу.
Хватило и так представления.
— И вы усыновили их из коррекционного детского дома
для детей-инвалидов?
— Да.
Они почему- то посмотрели на мой большой живот.
— Поздравляем! Все будет хорошо у вас! —
улыбнулась женщина в самом центре. — Знаете,
мы решили продлить вам инвалидность не на три года,
а сразу до совершеннолетия ребят, чтобы вам
не отвлекаться на эту бюрократию. Будут и другие заботы. Вот,
держите все бумаги, заключения. Разрешения на парковку.
И знаете что... Вы — молодец! — тихо сдавленно добавила
она. — Удачи вам, и чтобы все прошло благополучно! —
она снова посмотрела на мой большой живот.
— Спасибо огромное вам! — я правда чуть не плакала.
Больше не будет этого сбора бесконечных справок
и заключений! Мальчишки продолжат учиться в своей
школе и не пойдут в армию — почему-то вспомнила я слова
школьной медсестры. — Спасибо! Спасибо большое! —
еще раз поблагодарила я.
— Это вам нужно говорить спасибо, вам спасибо, —
нескольким голосами выразили одну мысль женщины.
Мы вышли из кабинета. Второй раз я, конечно,
не запнулась.
— Ну как? Ну как? Что сказали? Так быстро? Почему
так быстро? Дали? Не дали? — засыпала нас вопросами
очередь, как в студенческие времена выходящих
от экзаменатора.
— Дали! — радостно поделилась я, но уточнять,
на сколько, не стала. Самой еще не верилось.
Мы сделали это! Ура!
Теперь уже мне одной, без детей, предстоял квест
в пенсионном фонде и МФЦ под названием «оформи
полагающиеся выплаты». Но после получения
инвалидностей для меня это был уже сущий пустяк.
И как в анекдоте, я поставила в тупик женщин, принимавших
документы, потому что заранее подготовилась, узнала
и принесла сразу абсолютно все необходимые бумаги,
включая выписки из домовой книги, паспортного стола,
и квитанций ЖКХ. К тому же бегать несколько раз
с большим животом к ним уже было бы тяжело.
Глава 26.
Воскресенье.
— Дети, что за цирк? Гоша, ты почему в рубашке
Матвея? Матвей, а ты в Кириллиной? — спросила
я шепотом у нелепо одетых детей, стоя на службе в храме.
По закону подлости, сколько ни покупай одежды, ранним
воскресным утром спросонья все равно все оденутся в то,
что первое попадётся на глаза. Я, в принципе, привыкла,
что именно по воскресеньям с утра мы выглядим как семья
бомжей, которые носят то, что пожертвуют добрые люди.
Помню, однажды нам даже подали в храме. Высокий
седой дедушка с палочкой подошёл и протянул мне
несколько купюр: «Вот, возьмите, пожалуйста, пригодится».
Я растерялась. Конечно, ведь муж хорошо зарабатывает.
Но дедушка протягивал деньги с такой искренней заботой,
что не взять означало бы обидеть. Я тогда долго носила
эти деньги в секретном кармане кошелька как память. Наш
вид по воскресеньям с тех пор мало изменился.
Но сегодня по нелепости гардероба дети превзошли даже
самих себя. Гоша стоял в рубашке, которая была минимум
размера на три больше нужного, и из-под огромных плеч
и рукавов, достающих до колен, было не видно рук.
Матвей же, наоборот, стоял в рубашке, пуговицы которой
от натяжки вот-вот грозились оторваться, а рукава,
на манер водолазки, были в обтяжку и заканчивались чуть
ниже локтя.
— Дети, что за цирк?! — повторила я шепотом вопрос.
— Это мне папа дал, — также шепотом ответил Гоша,
чтобы не вызвать осуждающие взгляды молящихся.
— И что? Ты бы сказал, что это не твоя рубашка,
а Матвея. А у Матвея — Кирилла, — мне, конечно, тоже
не хотелось отвлекать прихожан от молитвы, но уж очень
интересно было узнать причину клоунады.
— Я знаю, что не моя, — снова шепотом ответил сын.
— А папа сказал: «Быстро надевай!».
— Ну ты бы объяснил…
— Ага, объяснил! Он не выспался, вчера в три часа
ночи из командировки прилетел — я вообще ему что-либо
сказать побоялся, — Гоша с опаской посмотрел на вполне
молитвенно-миролюбиво стоящего рядом папу.
Ася была в летнем платье с бабочками и ромашками
на белом фоне, чёрных утеплённых штанах (папа
не нашёл колготки) и столетней, непонятно откуда
взявшейся у нас, кофте цвета растекшихся чернил
со сломанной посередине молнией, собачка которой
не сдвигалась ни вверх, ни вниз, из-за чего кофту можно
было надеть и снять только через голову. Завершали
дизайн кофты слой катышек и дырка в шве локтя.
Если бы можно было объявить конкурс уродливых вещей,
не подлежащих носке, эта кофта вне конкуренции заняла
бы первое место. Где ее только нашли, в каких завалах,
вроде я ее выкидывала?
Да, по воскресеньям мы ходим на службу в храм. И как
только усыновили Матвея и Кирилла, конечно же, сразу
покрестили детей. Каждое воскресенье они причащались.
На мой взгляд, именно это и позволило им так быстро
восстановиться, снять диагноз эпилепсия, да простят меня
врачи, потому что на свой страх и риск мы постепенно
убрали таблетки, которые давали целую кучу побочных
действий. Именно благодаря Божией помощи наши
парни из овощных-безвольных эпилептиков стали вполне
здоровыми, веселыми смышлеными детьми.
Итак, каждое воскресенье нам приходится вставать
в восемь утра.
Для понимания — мне проще лечь спать в это время,
чем встать. Сборы происходят на автопилоте. А тут
ещё собрать детей. Миссия невыполнима. Поэтому мы
с мужем разделили обязанности: он собирает детей,
а я — себя. По воскресным утрам у нас как в песне: папа
может, папа может все, что угодно — плавать брасом,
спорить басом, дрова рубить. Одевать детей тоже может,
конечно, но по принципу: есть на детях одежда — задача
выполнена. Цветовые сочетания, размерный ряд в расчёт
не принимаются совершенно. Мало’? Ничего, натянем.
Велико? Не проблема, подкрутим. Цвет не подходит? Это
вообще, что значит?
Главное — ботинки одинаковые на обеих ногах, и носки
у ботинок не в разные стороны смотрят. Остальное, даже
размер ботинок, особого значения не имеет.
— Матвей, зачем ты эту маленькую рубашку на себя
натянул?
— Мне папа сказал, — шепотом ответил сын, и почему-
то покосился в сторону папы.
— Дорогой, а почему ты так одел детей? — задала
я мужу столь волнующий меня вопрос.
— Как так? — непонимающе уточнил он.
— Ну, рубашки не их… — я даже растерялась.
— А я откуда знаю, где чьи? Я сказал — надевайте
рубашки. Ну дал, какие были…
Атмосфера утренних сборов стала понятна. Папе нужно
выспаться.
После службы приехали к дому. Смотрим — кого-то
не хватает.
— Дорогой, а Сева с тобой ехал в машине? —
спросила я осторожно, вспоминая Гошины слова про
нежелательность споров с невыспавшимся папой.
— Нет, с тобой! — муж на всякий случай оглядел детей.
Севы не хватало совершенно определенно. Теперь это
понимали все, но сказать об этом папе почему-то боялись.
— Мама! Мама! Мама! Севу забыли! — наперебой
заголосили дети.
Витя молча сел в машину и поехал обратно в храм.
А в это время Сева с красными, заплаканными,
выделяющимися как у панды, глазами сидел в церкви
в окружении сердобольных бабушек и доедал
предложенный кем-то пирожок.
Он уже выплакал все слёзы и больше не плакал. Остались
лишь громкие всхлипывания, которые не поддавались
контролю. С периодичностью секундных стрелок Сева
всхлипывал на весь храм и, смирившись со своей участью,
жевал пирожок.
Телефона и как позвонить родителям Сева ещё не знал.
Адреса не знал тоже. Опознавательных знаков у него не
было никаких, и бабушки уже обсуждали, кому забирать
с собой домой забытого ребёнка, если вдруг в ближайшее
время не объявятся рассеянные родители.
— Папа!!! Папочка!!!! — Сева увидел входящего в храм
запыхавшегося испуганного мужа. Бабушки с облегчением
расступились. Сева побежал и на всякий случай крепко
сжал папину руку, все ещё продолжая всхлипывать. —
Папочка!!!! А я подумал, что вы меня только в следующее
воскресенье заберёте!!!!!
Глава 27.
Праздник со слезами на глазах.
«Завтра праздник, приходить в нарядной одежде», —
запись в дневнике Матвея. В коррекционной школе нет
школьной формы. Кстати, интересно, почему? Мои дети,
например, каждый день ходят на уроки в темных однотонных
костюмах с белыми рубашками. Я постеснялась спросить
учительницу, что она имела в виду — смокинг или фрак?
Иначе наряднее уже не получится. Или наоборот?
Закрутить елочную гирлянду вокруг шеи и надеть колпак
Деда Мороза?
— В чем идти, мам?
— Сынок, знаешь, иди как обычно. Вряд ли мы
сейчас найдем ночной магазин с детскими смокингами.
Если захочется — вот мишура, можно сделать шарфик
блестящий. Возьми в портфель.
— Хорошо, мам.
Праздники в коррекционной школе — веселье не для
слабонервных. Роли дают всем, конечно же. В игры
приглашают всех детей. Но кто-то тупит, кто-то мычит,
кто-то плачет, кто-то кричит, кто-то бегает без остановки,
а кто-то лежит. Просто лег и лежит, и его не сдвинуть.
Остальные веселятся и празднуют. Они привыкли. А я нет.
Для меня шок и ужас такое количество больных детей
на квадратный метр актового зала школы. И весь праздник
мысль только одна — не заплакать. Не плакать. Улыбаться.
Детям нужен праздник, и им на самом деле весело.
— А сейчас мы встанем в круг!
И какая-то мама тянет в круг своего сына, хорошо одетого
симпатичного мальчика. А он вырывается и не идет
с ней. Плачет. Все делают вид, что все так и должно быть.
Мальчик вырвался и забился в угол. Мама села рядом
с ним и стала гладить сына по плечу. Девочка из круга
громко смеется и вскрикивает. Вроде бы никто не шутил,
мы просто встали в хоровод вокруг елочки. Девочка своим
явно неуместным смехом заглушает хороводную песенку,
но ей очень радостно. И снова все делают вид, что ничего
не происходит. Другой мальчик из хоровода начал мотать
головой вправо-влево, вправо - влево, вправо - влево.
Его даже не пытались успокоить и переключить на какое-
то другое действие. Видимо, для него это обычное дело.
Мальчик с ДЦП очень старается танцевать как все, и у него
почти получается. Его маме, которая поддерживает его,
и ему хорошо и весело. Вдруг мальчик, что плакал в углу,
начал громко кричать: «Пойду! Пойду! Пойду! Пойду!», —
но никуда не шел и продолжил сидеть лицом в угол.
Невозмутимая и искренняя улыбка на лице учительницы,
классного руководителя — мы все-таки танцуем в хороводе,
все идет как нужно.
Потом открылась дверь и на пороге появился физрук,
переодетый Дедом Морозом:
— Здравствуйте, детишки!
Мальчик перестал кричать «Пойду!» и повернулся
смотреть на седого бородача в красном колпаке и халате,
расшитыми белыми снежинками.
— А вот и я — Дед Мороз, я подарки вам принес! —
пробасил физрук и нарочито медленно и с усилием поднял
очевидно легкий нетяжелый полупустой мешок.
— Это Денис Игоревич! Наш учитель по физкультуре!
— радостно и громко объявил наш Кирилл.
Дед Мороз смутился и посильнее надвинул шапку вниз,
а бороду вверх.
— Ну, кто хочет рассказать дедушке стих? — он сел
на стул и из-под красного с белой опушкой халата
показались синие спортивные кроссовки adidas.
— А где дедушка? Где дедушка? Где мой дедушка? —
начал вертеть головой по сторонам тот же мальчик.
— Тише, тише, не наш дедушка. Дедушка Мороз, —
погладила его по руке мама.
— Ну, кто расскажет стих Деду Морозу? — пришла
на помощь учительница.
— Это не Дед Мороз! Это Денис Игоревич! — снова
громко и радостно поправил ее Кирилл.
— Ха-ха-ха! Денис Игоревич! Денис Игоревич! —
начали смеяться остальные дети.
И без того напомаженные красным цветом щеки физрука
покраснели еще больше:
— Кто расскажет Дедушке Морозу стихотворение?
— как можно более низким басом прохрипел Денис
Игоревич.
— Вот, Кирюшенька готовился! — словно в отместку за
раскрытие инкогнито, учительница подвела Кирилла за руку
к наряженной небольшой елке, рядом с которой сидел Дед
Мороз. «Ну давай, раз такой умный, рассказывай стих»,
— читалось в ее взгляде. Кирилл нисколько не смутился.
Он вообще не умеет смущаться. Умеет только радостно
улыбаться во все свои 32 пока еще молочных желтых зуба.
— К нам на елку — ой, ой, ой —
Дед Мороз пришел живой!
Борода-то, борода!
А на шапке то звезда!
На носу-то крапины!
А глаза-то — папины! — весело улыбаясь, словно продолжил
издеваться Кирилл.
Денис Игоревич покопался в своем полупустом мешке,
и если бы мог вытащить ничего, то с удовольствием сделал
бы это. Но так как на подарки скидывались родители,
покупали и клали их в этот мешок тоже родители, Дед
Мороз, улыбаясь, все же протянул Кириллу набор конфет
в картонной новогодней коробочке.
Увидев подарок у Кирилла в руках, дети оживились и стали
наперебой рассказывать стихи. Трое сразу заговорили
вместе. И рассказали одновременно. Дед Мороз, похоже,
даже обрадовался такой оперативности, и так же быстро
достал из мешка и отдал три подарка. Еще несколько
ребят худо-бедно рассказали или попытались рассказать
свои стихи и получили подарки из щедрых рук новогоднего
Деда-физрука.
Проблема возникла с тем мальчиком, который кричал
«Пойду!» из угла. Очевидно, что он выучил стих.
И мама уговаривала его рассказать. Мальчик стеснялся
и прятался за игрушечный домик. Мы ждали. Дети,
родители, Денис Игоревич в красном жарком костюме.
Минут пять мы ждали, пока мама уговорит этого мальчика
выйти и прочитать стих. Для нее это было важнее нашего
ожидания. Еще через пять минут к маме присоединилась
учительница, и ей, ко всеобщему удивлению, каким-то
образом удалось буквально за десять секунд уговорить
ребенка. Мальчик вышел и без запинки, громко и четко
рассказал вполне приличный длинный новогодний стих.
Получил подарок и довольный сел рядом с детьми.
Скорее всего, мама в стенах школы действовала на него
не лучшим образом. Как только он отошел от мамы к детям,
то словно по взмаху волшебной палочки стал обычным
веселым мальчиком. Чудеса, да и только!
— А теперь поиграем! — и Дед Мороз уже совершенно
привычно и буднично поделил детей на команды, тренерски
отдал указания, что делать и кому за кем бежать — и веселье
началось! Дети смеялись, выполняя шутливые задания
и бегая эстафеты. Не зря все-таки именно физрука
нарядили Дедом Морозом — делать поделки с трудовиком
было бы не так весело. Хотя, если праздники шли
в одно время, возможно, в каком-то классе, как обычно
чуть поддатый, трудовик-Дед Мороз что-то мастерил
с ребятами. Возможно, даже табуретку.
Кстати, насчет чуть поддатого я, конечно, пошутила.
Трудовик в коррекционной школе — один из основных
учителей. Его уроки любят. Поделки с его занятий дарят
родителям. Весь наш дом заполнен большими и маленькими
табуретками и скамейками, деревянными игрушками
и рамками для фотографий. Дети мастерят, выпиливают,
выжигают, раскрашивают. Очень интересные работы,
на самом деле.
После веселой эстафеты и подвижных игр раскрасневшиеся
и повеселевшие дети сели пить чай с разными вкусностями,
которые принесли и красиво разложили на сдвинутых
столах, накрытых одноразовыми белыми скатертями,
родители. Чай, кофе в одноразовых стаканчиках для
мам, пап и бабушек (дедушек почему-то не было). Сок из
пакетиков для детей. Обычно я не разрешаю пить эту краску
с химией и сахаром, почему-то называющуюся соком.
Но тут это пьют все, кто-то же купил и принес, и налить
Кириллу чай в тот момент было бы просто бесчеловечно.
Эклеры, пирожные-картошка, торты, виноград и даже
порезанный сыр — родители очень старались.
После беготни напряжение спало. Дети расслабились
и как-то незаметно вдруг стали самыми обычными детьми.
Теми детьми, которыми их, наверняка, и видят родители
и учительница. Мне уже не было их всех жаль до колики
в сердце. Я забыла про их необычность. В тот момент
для меня они были просто одноклассниками и друзьями
Кирилла. Человек быстро ко всему привыкает.
Вообще, чем чаще я приходила в школу и общалась
с нашими одноклассникам, тем яснее формировалось
сознание той истинной толерантности, когда ты по-
настоящему перестаешь замечать необычность других
детей. Ты на самом деле перестаешь думать: «Ах, как
же так, какие несчастные дети и родители!» Чем больше
ты общаешься с этими детьми, тем больше находишь
радости в общении с ними. Они интересные, яркие,
веселые, добрые, бесхитростные, честные. Не Эйнштейны.
Ну и что? Самый умный человек в мире, например, Уильям
Джеймс Сайдис с IQ=260, к 8 годам говорил на восьми
языках, в 11 лет поступил в Гарвард, в 13 лет читал лекции
профессорам, в 16 получил степень бакалавра, а после
работал разнорабочим, чтобы хоть как-то сводить концы
с концами. Жил в полном одиночестве, умер в 46 лет
от кровоизлияния в мозг. По воспоминания современников
и письмам, не был счастлив и почти не улыбался.
Глава 28.
Вы выиграли миллион, введите номер карты.
А вот наши дети — счастливые все время после усыновления.
На самом деле на лицах все время радостная улыбка.
Просто так.
Помню, когда меня в детстве ругали за что-нибудь,
обычно за смешное несерьезное хулиганство,
и я во время «серьезного разговора» не могла сдержать
улыбку, мама махала на меня рукой и со словами: «Смешно
дураку, что рот на боку», — заканчивала разговор. На
самом деле, невозможно ругать ребенка, который стоит
и радостно улыбается тебе. Наверное, нужно быть совсем
уж бессердечным.
— Матвей, зачем ты отломил руку у статуи!? Это
антиквариат, папе подарили...
— Ээээээ… — во весь рот улыбается сын и красочно
чешет затылок. — Ээээээ... Не знаю, — честно отвечает он,
не переставая улыбаться.
— Он поиграть хотел! — приходит на выручку Кирилл.
И оба стоят с провинившимся видом, но улыбаются так
искренне — виновато и по-доброму.
Ну как тут ругать?
— Матвей, неси клей. Будем теперь играть
в реставраторов антиквариата XIX века. И желательно
закончить эту игру до прихода папы.
Или вот еще история. Сидела как-то на собрании,
обсуждали важный вопрос. Смотрю, приходит СМС
о платеже в Apple Store на девятьсот рублей. Ну, обычное
дело, подписка. Четыреста рублей. Пятьсот шестьдесят.
Восемьсот рублей. Через пять минут — чек о приложении
на тысячу. Семьсот рублей. Потом на три тысячи. Через
пару минут — еще на три тысячи. Так как Apple Store
всех семейных телефонов оформлен на мою карту, пишу
вопрос в семейный чат — кто и что покупает? Все пишут,
что никто ничего не покупал. Через пять минут в Apple
Store еще покупка — пять тысяч, потом сразу же — еще три
тысячи. Деньги катастрофически тают. Девять тысяч рублей.
Приложение за девять тысяч рублей! Понимаю, что нужно
срочно звонить в банк, блокировать карту.
Я вышла в коридор, минут пять дозванивалась
до менеджера, заблокировали карту. Заказала
перевыпуск новой. Неделю без карты. Получаю новую.
Муторная процедура обновления платежной информации
во всех интернет- магазинах и приложениях.
Попеняли на мошенников всей семьей. Через неделю
беру как-то телефон Матвея и понимаю, кто был тот самый
мошенник.
— Сынок, — начинаю осторожно, и, если честно,
с облегчением — все-таки не взломали. — Сыночек,
а зачем тебе приложение «Графический редактор»?
— Скачал! — улыбается Матвей.
— А зачем тебе приложение «Анализ рынка акций»?
— Не знаю! — все так же с улыбкой.
— Дети, дети, мою карту не взломали! Все эти
приложения накупил Матвей! — прокричала я радостно.
— Как? Да ладно? Не может быть? Что, правда? — все
тут же окружили меня.
— Да! Куча донатов в играх и куча рандомных
приложений.
— Матвей, ты хоть знаешь, на сколько ты напокупал?
— Нет!
— А зачем ты купил, например, приложение
на английском для хирургов?
— Я не покупал!
— Ну как же, вот оно, в твоем телефоне.
Матвей удивленно посмотрел на экран и пожал плечами.
Моя вина, конечно. Как можно было забыть поставить
пароль на покупки?
— Мама, а можно я закажу на Озоне вот эту
музыкальную колонку. Написано «Доставим 1 августа
бесплатно», — спросил в другой раз Матвей.
— Сынок, милый, смотри, колонка стоит двадцать семь
тысяч, вот, смотри, цена.
— Ну да! А 1 августа ее привезут бесплатно! Давай
закажем! Вот написано.
Под ценой колонки на самом деле зеленым шрифтом
была надпись: «Доставка курьером, 1 августа доставка
БЕСПЛАТНО». На слово «бесплатно» и повелся мой
бесхитростный сын.
Общение Кирилла с окружающим его вне дома миром
обстояло еще интереснее.
— Гоша, ты знаешь, что если съесть все шоколадки
и конфеты из минибара, то никто ничего не заметит, а на
следующий день туда принесут новые? — спросил как-
то Кирилл Гошу в конце нашего трехнедельного отдыха
в отеле на море.
— И давно ты это делаешь?
— Ну... как приехали.
Счет за минибар номера, где жил Кирилл с няней, был
с таким количеством нулей, что даже на ресепшн подумали,
что ошиблись.
— Простите, там по крыше дома ходит какой-то ваш
ребенок, — позвонили нам соседи.
— Да нет, вы ошиблись. Не наш.
— Да нет, ваш.
— У нас заперты все выходы на крышу. Никак не наш.
— Да точно ваш.
— Спасибо, сейчас разберемся.
Я поднялась на последний этаж дома, а там как-то слишком
тихо и послушно, сложив руки на колени, в рядок на диване
сидели Матвей с Кириллом.
— Кто из вас сейчас ходил по крыше?
Молчание.
— Соседи видели. Кто это был? — я грозно сдвинула
брови.
— Кирилл! — выдохнул Матвей и показал зачем-то
пальцем на брата.
— Как? Как ты туда попал? Все же заперто?
— А он ключ нашел! — снова пояснил Матвей.
— Где?!
— Уборщицы убирались и забыли в двери, — Кирилл не
улыбался, видимо страшась моего серьезного лица.
— Но зачем? Зачем ты вылез на крышу? Это же опасно!
Четвертый этаж! А если бы ты упал?!
— А мне не страшно было, — Кирилл повеселел, поняв,
что плохо было бы только в том случае если бы он упал,
а раз он не упал, то все хорошо.
— Кирилл, но зачем?! Ты хоть раз видел, чтобы кто-
нибудь вылезал на крышу?
— Нет.
— А ты зачем полез?
— Просто так...
В этом был весь Кирилл. Иногда он мог совершить
абсолютно непонятный поступок, не укладывающийся
в логику обычной ежедневной жизни.
Нацарапать острым стержнем от гелевой ручки рисунки
на столешнице нового письменного стола. Разрисовать
ручкой стены в доме. Сделать себе стрижку маникюрными
детскими ножницами. Насыпать в салат соды вместо соли.
Набить портфель фруктами и бутербродами без пакетов
и, разумеется, превратить это все в кашу с учебниками
и тетрадями. Пойти зимой гулять без шапки и куртки. Летом,
наоборот, зачем-то надеть шапку и куртку и взмокнуть
на качелях рядом с домом. Расстричь ножницами низ
штор, сделав бахрому. И, наоборот, срезать бахром
у кистей занавесок. В общем, за Кириллом следит вся
семья, включая няню, и несмотря на это, он умудряется есть
сухие макароны, рисовать зубной пастой и периодически
теряется в общественных местах. И все это делает с милой
доброй широкой и лучезарной улыбкой.
Глава 29.
Не ломайте крылья.
— Мама, я когда вырасту, буду кондитером! Буду
печь торты, пирожные, делать конфеты! Нас этому
в школе будут учить после 9 класса, — поделился как-то
за ужином своими планами Матвей, доедая третий кусок
бабушкиного пирога с яблоками.
— А я буду водителем! Буду водить машину! — расплылся
в мечтательной улыбке Кирилл.
Ну вот как объяснить ему, что водить машину из-за
своей инвалидности он никогда не сможет? И нужно ли
объяснять? Точно не сейчас, не в детстве. Пусть мечтает.
Так приятно мечтать, в юности, когда уверен, что сможешь
быть кем захочешь. Хоть космонавтом.
Помню лет в восемнадцать, когда мы с друзьями
первокурсниками победили в одном федеральном
конкурсе и какое-то время изображали взрослых
и значимых людей, работая с проектом в Кремле, в шутку
сделали себе удостоверения, распечатанные на обычном
принтере, конечно же, но с настоящими государственными
печатями. Я тогда назначила себя «директором мира». Было
весело и захватывало дух от того, что жизнь вся впереди
и только начинается. От той молодой силы, энергичного
оптимизма, присущего юности. Если очень захотеть —
можно в космос улететь. Вижу цель — не вижу препятствий.
Так вот, не хочу лишать детей крыльев мечты, которая
поднимает ввысь над прозой жизни. Мечтайте, ребята!
Все сбудется! Мы работаем над этим...
Глава 30 заключительная.
И все-таки зачем?
Удивительно, что люди, узнававшие о том, что мы усыновили
двоих детей-инвалидов, в первую очередь почему-то
искали, в чем наша выгода. В чем подвох.
Наверное, своих детей нет? Есть? Хм. Там что, государство
за это много платит и дает квартиры? Ах, у вас
не опекунство? Квартиру не дадут и не платят? А как же
инвалидные выплаты? Платят же? В месяц около пятидесяти
тысяч на обоих детей? Воооот. Мы ж знали, что выгода есть.
Как муж много зарабатывает? Ах, у вас и няня и водитель?
И помощницы по хозяйству? Ну понятно. Наняли каждому
по няньке и самоутверждаетесь, какие вы крутые. Ах, всего
одна няня на всех детей? Странные вы какие- то.
С таким мышлением я сталкивалась на протяжении всех
этих лет.
Помню, еще до усыновления детей я приехала
в пермский детский дом, когда еще в детские дома можно
было приезжать без справок. Приехала волонтером-
добровольцем с вопросом — чем помочь? Может быть,
купить памперсы? Игрушки? Книги? Конфеты? Поиграть
с детьми? И помню, что тогда очень мудрая заведующая
пригласила меня побеседовать в свой кабинет. Нет, чая
не было. Зато был очень проникновенный и наболевший
рассказ о том, как трудно научить детдомовских детей
нормальной обычной жизни.
— У них, — рассказывала она, — достаточно игрушек,
и книг, и еды, конечно. Хватает памперсов. И нет отбоя
от волонтеров, которые приезжают и устраивают детям
мини-праздники с подарками и конфетами. Только все
это нисколько не помогает воспитанникам. Скорее,
наоборот, портит их. Дети считают, что все взрослые им
априори должны. Должны их развлечь, подарить подарки.
Хозслужба детдома должна постирать одежду. Повара —
приготовить еду и повкуснее, накрыть на стол, потом все
убрать и перемыть посуду. Уборщицы должны мыть полы,
протирать пыль, пылесосить.
Детей официально нельзя привлечь ни к какому труду —
за это может быть административная и даже уголовная
ответственность. Никто не рискует. В итоге дети выходят
из детских домов и элементарно не знают, как сделать себе
чай. Не умеют и не имеют привычки и навыков ни готовить,
ни стирать, ни убирать за собой. А чувство, что они бедные-
несчастные и им непременно все должны, культивируемое
теми же волонтерами и всем окружающим миром, мешает
им встроиться в реальную действительность.
Дети, жившие восемнадцать лет на всем готовом, вдруг
оказываются один на один с жизнью. В лучшем случае,
с полученным жильем. И все. Нужно учиться, а еще
работать, убирать квартиру, стирать, гладить, платить
коммунальные платежи, да тот же чай заваривать.
А не наливать из большого чайника, уже комфортной
крепости, температуры и подслащенности из принесенного
тебе чайника в принесенный чистый стакан.
Детей лучше приучать к труду и самообслуживанию.
Приучать к контактам с окружающим миром — к тем же
поликлиникам и центрам занятости.
А волонтеры приезжают в костюмах клоунов, поют,
веселят и дарят подарки и конфеты. Часто, слишком
часто, чтобы сохранить ощущение праздника. Превращая
эти мероприятия в абсолютную обыденность для детей.
Они думают, что так и будет. Но после совершеннолетия
взрослые в ростовых костюмах кукол больше не поют им
песни и не дарят подарки.
Жизнь совсем другая. И как к этой настоящей жизни
подготовить наших детей, — говорила она, — мы не знаем.
Конечно, мы рассказываем. Но одно дело рассказать.
И совсем другое дело, когда восемнадцатилетний ребенок
не знает, как стирать белье. Как сходить в магазин.
Не умеет пользоваться общественным транспортом.
Вообще ничем не умеет пользоваться за пределами
детского дома. Потому что нам нельзя отпускать
их в магазин. Нельзя учить их стирать. Нельзя учить
их готовить — вдруг обожгутся или порежутся. Нельзя
привлекать к труду — поверьте, сразу найдутся
доброжелатели, которые обвинят в эксплуатации детского
труда. Да хотя бы кто-то из обиженных воспитанников.
И вот это реальная большая проблема.
А, вы привезли книжки и игрушки? Оставляйте, передадим
все, конечно же. Но хотите начистоту? Не нужно это все.
У нас хорошее обеспечение и, правда, есть все
необходимое материальное. Государство обеспечивает.
Вот только детям нужно совсем другое. Детям нужна
обычная жизнь в семье. В реальной семье. Тут, в стенах
детского дома, очень трудно дать полноценное, настоящее
воспитание ребятам. У нас словно другая реальность
здесь. Вот в чем проблема. Поэтому если вы на самом
деле хотите помочь этим детям, не покрасоваться в своих
глазах, а сделать что-то полезное для них — усыновите.
А все остальное, вы уж меня простите за откровенность,
профанация и самоудовлетворение.
Тогда я задумалась над ее словами. Игрушки больше
не возила. Морально настраивалась на усыновление,
и слава богу, получилось усыновить. Вырвать двух детей
из этого вымышленного казенного мира. Научить настоящей
жизни. Научить шутить и смеяться. Обнимать и целовать.
Готовить еду. Помогать старшим и младшим. Плавать.
Кататься на роликах. Сажать и пекарить картошку. Ловить
рыбу. Разводить костер. Копить деньги и делать покупки.
Зарабатывать на карманные расходы. Пить из горлышка
пластиковой бутылки воду. Пользоваться смартфоном.
Фотографировать. Пришивать пуговицы. Варить кофе
и печь печенье. Это и многое, многое, многое другое,что
дети перенимают у своих родителей, даже не задумываясь,
и чего лишены все воспитанники, которым запрещено
покидать все восемнадцать лет ограду детского дома без
официальных разрешений и сопровождающих.
Зачем мы усыновили детей? Какая выгода? В чем подвох?
Подвох в том, что в сознании многих людей детские дома
— это нормально. Ну да, деток жалко. Охаем, ахаем
и вздыхаем. Особо совестливые откупаются игрушками
и праздниками. Не меняя при этом сути происходящего
абсурда, — дети без мамы, без папы, без близких. Дети
в казенном доме, словно тюрьме легкого режима.
Дети, которым нельзя столько всего, что когда после
восемнадцати вдруг становится резко можно, мало у кого
не сносит крышу от свалившейся вдруг свободы, полного
отсутствия контроля и вседозволенности.
Зачем мы усыновили детей? Потому что могли усыновить.
Потому что хотели дать хотя бы двоим детям шанс на
обычное счастливое детство. Со сбитыми коленками
и мороженым, купленным на карманные деньги. Детством
со знанием того, что ты дорог и тебя любят. Детством
с ягодами, растущими на даче, и йогуртами, которые
выдаются не по норме один в день.
Детством, в котором можно быть ребенком, а не
воспитанником с личным делом номер 6382925.
Я очень-очень сильно люблю своих приемных детей. Кто-
то удивлен? Вот вы, извините, заводите себе собаку.
Нянчитесь с ней. Прививки, стрижка, дрессировка.
Подстилка, ошейник, игрушки. Гуляете с ней минимум
дважды в день. И потом через лет 10-15 она умирает.
Безутешное горе. Вы любите свою собаку? Ах, конечно.
Знаю людей, которые сделали себе татуировки с именем
собаки после ее смерти.
А теперь представьте, как бы это цинично ни звучало, что
вместо собаки вы «завели» ребенка. Усыновили. И что?
Спросите себя потом лет через десять, любите вы его?
Да вы жизнь свою уже не будете представлять без этого
ребенка, впрочем, как и он без вас. И вас обоих будут
коробить слова «усыновленный» и «приемный». Потому что
насколько же человек лучше собаки!
Но нет. Собачку же завести проще. Можно и запереть
в комнате, если надоест. И отдать в добрые руки или деду
на дачу, в конце концов. Потому что в первую очередь
свое эго. Как удобнее мне. А в детдом можно игрушечки
отправить, и вот я, хороший какой! С песиком на ручках,
только что от собачьего парикмахера или дрессировщика.
Объяснять человеку причины, по которым мы усыновили
ребенка, абсолютно глупо. Это как объяснять причины,
по которым ты спас тонущего или выбежавшего за мячиком
на дорогу мальчугана. Знаете, не должен ребенок
быть брошенным в казенном доме. Можешь — забери.
Приобретешь сына или дочь. Ну а не понимаешь — заводи
и стриги собачек. Каждому свое.
А как же генетика? А это вам к Адольфу, да, тому самому.
Который был за чистоту расы идеальных арийцев. Или
вы думаете, что наркомания передается по наследству?
Или алкоголизм? Или воровство? Много вы знаете
семей потомственных алкоголиков или воров? Семей
интеллигентов, у которых почему-то дети наркоманы,
я знаю, к сожалению, намного больше. Вопрос сложный.
Скорее вопрос о предрассудках, так как ученые не нашли
никакого гена, предрасполагающего людей к воровству
или алкоголизму. Как раз это больше к воспитанию,
образу и условиям жизни.
Известно и доказано, что нет никакого гена, отвечающего
за плохое поведение или пороки. Воспитывайте,
уважаемые. Но зачем? Кому это нужно в нашем
эгоистичном мире культивирования беззаботности и легких
удовольствий. Есть же детские дома, в них специально
обученные люди, и я молодец с игрушечками и шариками
пару раз в год.
Вспомнилось почему-то Кирюшино «А где конфетка?».
Нет конфетки. Есть жизнь. А в этой жизни — любовь
и желание не только получать, но и делиться.
И чем можешь— делать этот мир лучше. Мир,
в котором до сих пор есть никому ненужные дети,
за забором с колючей проволокой, каждый день
мечтающие о семье и родителях, мечтающие
о том, что они кого-то полюбят и их полюбят в ответ.
Усыновите ли?
© Copyright: Виктория Корниенко, 2025
Свидетельство о публикации №225031801737
Свидетельство о публикации №225031801737
Рецензии
Низкий поклон. Добра Вам!
С уважением Виктория
Виктория Воеводкина 03.05.2025 12:41 • Заявить о нарушении
С уважением Виктория
Виктория Воеводкина 03.05.2025 12:41 • Заявить о нарушении
На это произведение написано 19 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.