Танцовщик, станочник, мэр-вор и монах

Танцор, станочник, монах и мэр-вор.
Однако, жили как-то раз и были на одном и том же на белом свете такие товарищи знатные – танцор, станочник и монах. А вот мэры и воры – это уже жили и были особнячком как бы, стоящие то бишь обособленно, хотя и тут же недалеко где-то, но всяк в более комфортных для своего бытия и жития условиях, граждане.
Ну, что тут сказать, вроде бы и так всё понятно уже. - Танцор, так тот танцевал всю дорогу, и всю эту дорогу делал это дело своё просто-таки неистово. С огоньком, то есть, если еще чуть-чуть ярче сказать. И всю душу свою танцорскую, а она у него была видать именно же таковой, он в это свое дело танцорское обязательно вкладывал. – До того он, видать, любил это дело… вкладывать. И он вкладывал. Именно же, видать, и всяк только поэтому.
А танцевать-то, плясать ли он сравнительно поздно уже научился. Это когда он вместе с станочником образование высшее получал в одном необыкновенно хорошем ВУЗе. И вот он там плясать-то и научился. А станочник, тогда таковым еще не бывший, не то недолюбливал танцы, не то ленился на этот счет. Но получил он образование в общем и целом только сугубо техническое, хотя все же и высшее. На материи тонкие, витиеватые, нематериальные не распространились его потуги идейные, в смысле порывов для высокого их постижения. – Как-то вот не любил он улыбаться что ли без причин особенно торжественных всяческих. А причин таковых в жизни его как бы особенно что ли и не было. И он поэтому неулыбчивым становился. Хотя и технарем стал даже очень хорошим. А в последствии стал он же и отличным станочником. – Такое он мог на станке сотворить, что волос мог начать шевелиться на любой голове, особенно же на голове во станках понимающей.
Про монаха и вовсе объяснять нечего. – Просто жил и был себе этот монах. Молился, молил Бога за всех, включая всех тут упомянутых. За тех это, значится, кто не молил Бога и не благодарил Его. А он вот за всех этих и делал действие это. Как кто я не знаю, но лично я очень уважаю любых молящихся за их действия в этой направленности.
А с мэрами тут уже всяк хоть и чуть, но посложнее дела. А все дело в том, что было их за промежуток, рассматриваемый тут, несколько. Первый мэр крал, много, как оказалось. И он давно уже сидел за содеянное. Второй мэр, на смену пришедший первому, тоже крал, и опять же много. Но не засел еще, так как скрывался он, и одновременно он с этим разыскивался. И, понятное дело, что это до поры лишь такое с ним, и до времени. Третий мэр воровал, и тоже серьёзно, но не сел, по причине здоровья скоропостижно шатнувшегося. – Отошел он безвременно во мир иной, несмотря даже на нахождение под подпиской уже и под следствием. Ага. Четвертый мэр взялся вроде сурово и правильно. Но и его быстренько перевели куда-то аж и еще выше. - Там, видимо, всерьез не хватало таких, правильных и сурово берущихся. Пятый мэр до сей поры жив и здоров, чего-то там трудится, делает, и снова об благе общественном неуёмно заботится. – И вроде как очень сильно так тоже старается. – Блага словно манна небесная прямиком на нас так и падают, так и наваливаются. – Нет же, ну в самом деле, так же оно всё и есть. – Ямы вот на дороге были огромные, а тут, поглядите-ка вы, - тут их чем-то как будто б засыпали. – Были ямы, а теперя они вона засыпаны. – И это ли не благодать, когда взаместо ям, ямы засыпанные?
- Вот такая, ты понимаешь, история. – Правда же, почти что шикарная эта история? – А всяк потому, что история жизненная.
Однако, конька в ней пока что недостает, - таки же не правда ли? – Ага. – Нутык, стало быть вот и он тогда, вот вам и этот самый конёк.
Танцор всегда так танцевал, что зритель всегда так же безутешно и неуёмно, а толи только неистово радовался. – Ликовал зритель. – Вот это как тот и танцевал, и плясал для него. И почти всегда так бывало, что приходил этот танцор в свою гримёрку, и почти всегда валился там буквально с ног он со своих от неподдельной и невыносимой усталости. Но, танцевать по-другому не мог он никогда все равно. И удивлялся даже, что можно подумать только, что это хоть бы возможно такое.
А мэры разные воровали при этом. И при этом всё время практически. А он танцевал как ошпаренный, как ошалелый, как ошарашенный, как в последний раз будто бы. – Вот это как он там плясал завсегда, вот это как он завсегда там отплясывал.
А станочник меж тем имел неимоверно высокую квалификацию. И он шибко умный был. Вот только улыбался он редко. И он так это умно рассуждал, что ежели сделает он на своем станке много деталей, то это «много» сразу же может стать для него нормой обыкновенной. И тогда придется ему уже делать это «много» за всё ту же зарплату обыкновенную, которую ему и платят, хотя он и не делает много деталей. А он мог и не много сделать их даже, но очень аж много он запросто мог бы наделать их. – Вот какой это был сильный специалист волевой, и очень еще вместе с этим высокоразвитый. И он всегда и во всём руководствовался правильными соображениями. И он всё делал чётко, несмотря на то, что мог бы делать гораздо больше, а то и даже и на много больше того. А, ну еще он негодовал усиленно, что, дескать, чего же я буду стараться, когда вокруг вона все мэры ворующие. – Они там, это означает воруют, а я такой, дурак якобы, буду тут так ожесточенно работать. И он работал тогда хорошо в этой связи, или работал он правильно. Вот только ругал сильно мэров, и не работал он здОрово, хотя мог бы и еще ажно на много лучше, чем только здОрово. Хотя и рассуждал так это тоже вполне себе здрАво он.
А мэры почти все тоже так думали… Они, правда, работали хорошо очень, но получали зарплату обыкновенную, мэрскую. А работали и день и ночь, и почти или совсем без выходных. А когда и выходили на выходной, то почти всегда все равно про работу думали, т.е. её работали. И вот они резонно так же предполагали, что раз уже общество труд их Великий так это высшим образом не оценивает, то они сами должны воздать себе за свой этакий доблестный труд. И тем более, а толи это «тем более» даже первей, нежели те их резонные думания, что люд-то, народ для которого они трудятся, всё равно ведь считает и будет считать всех этих мэров ворами. И поэтому буду я красть, -рассуждали они, хотя и каждый в отдельности, - или не буду я красть, а все равно «благодарный» народ только как вору воздаст мне свои «благодарности». Да так и бывает, собственно. Вот только к танцору с монахом сие не относится. Те делают просто то, что они делают. А мэр… и станочник… станочники… люд… за коий монахи все молятся…. – те тоже делают… и руководствуются думами всегда тоже только резонными.
Ну, вот уже теперь все «коньки» есть, все имеются, и все на местах они, все на лицо. – Стоят, то есть и даже тут копытами своими топчутся, переминаются во навозе создавшемся.
А танцор так говорил: да какая мне разница ворует он, или кто ни будь ещё, или они не воруют, я-то делаю то, что я делаю, и я хотел бы, да вот не могу сделать еще лучше, чем делаю. Стараюсь вот, совершенствуюсь, и даже иной раз получается. - А и иначе же как, и зачем?
А станочник говорил, а чё я-то буду делать на много больше чем делаю, если мне все равно за это не будут платить много большего. И тем более, что мэры воруют. А я-то чё же тогда я-то..? Я-то и так не ворую я ж жеж… и я неулыбчивый, а и чего же мне улыбаться-то, я ж поди не танцор… там какой ни будь… и я не мэры, много ворующие.
А мэр так говорил. – Вот я работаю хорошо очень, и много. А ты предприниматель ты, и ты бизнесмен. И вот ты хочешь отремонтировать крышу у школы. И ты работаешь много, ты ведь бизнесмен. Но, ты работаешь много и много ты зарабатываешь. А я тоже работаю много, но не так хорошо я зато зарабатываю. А эта крыша у школы одна, которую надо отремонтировать. А бизнесменов много, которые готовы школу эту отремонтировать. И вот если бы ты сообразил, что надо и о справедливости чуть-чуть позаботиться. И исправить несправедливость такой ситуации… Что ты много работая в этой же школе, хорошо заработаешь, а я, тоже работая много, мало очень всегда зарабатываю. И вот который из бизнесменов обычно более на этот счет окажется рассудительным и смекалистым, тот обычно и получает подряд для ремонта. Подряд ведь он один, а предпринимателей и желающих подзаработать – тех обычно множество. И поэтому мэры обычно так предпринимателей к рассудительности призывают, и взывают их к справедливости торжествованию.
А монах, тот, как и водится, тот молился за всех перечисленных и всех, здесь вовсе не упоминаемых.
А потом они соберутся, когда ни будь все уже вместе, в каком-то уже в известном всем месте и…
И каждому будет дано увидеть почему, что и как? И каждый получит по соответственному по своему месту, в свете сделанного ими на своих прежних, или рабочих местах. Мэры не скроются. Танцовщик, наверняка будет излучать уже привычную ему радость, всё так же радуя окружающих. Станочник увидит свой вклад в дело общее и поймет, почему это дело общее так не здОрово и нездоровое. Встретит он понимание, встретит единомышленников, и станут все вместе спорить они, выяснять кто, чего, сколько, как и зачем, что в простоязычьи означает «кости перемывать», не то и аж их перемалывать. – Есть наверняка, в тех местах и таковые места.
 А монаху чего, - тому опять ничего, или тому и завсегда дело тоже привычное. – Тот молится за всех нас, и благодарит он Всевышнего за его милостивое к нам всем и терпеливое отношение. – И у него по этой части вряд ли наступят какие-нибудь существенные изменения.
Вот это какие дела.
И тут важно осмысливать на сколько танцор ты сам в этой жизни, на сколько станочник ты или мэр, или монах. Ну, это чтобы при встрече назначенной шибко удивленным не быть.

15,03,25