АЙКА

Глава первая.

ЧУЖОЙ ДОМ

Июльское солнце скатилось на запад, и вселенская мгла окутала Русскую равнину. Миллиарды других звёзд тщетно слали свой далёкий свет, обозначенный лишь мерцанием на чёрном небе.
В такую пору Россия засыпала под пение ночных птиц да сверчков.
И лишь самые важные дела и события удерживали полуночников возле всевозможных светильников.
В избе пасечника, что на самой окраине села Михеево, за столом возле керосиновой лампы сидели двое: хозяин, Матвей Ильич Колыванов – крепкий  мужчина с широким добродушным лицом, окаймлённым окладистой русой бородой, и гость, Семён Иванович Бурмасов – председатель колхоза, высокий, жилистый, черноусый, с орлиным носом и резкими чертами лица.
Они беседовали и пили медовуху.
На свет керосинки прилетела заблудившаяся пчела и, ударившись о стекло, упала прямо в гранёный стакан Колыванова.
– Да что я, не понимаю, что ли, – произнёс пасечник, зацепив мизинцем плававшую в стакане пчелу. – Сам уже про колхоз думал. Вон возьми даже пчёл моих, чем тебе не колхоз.
С этими словами он аккуратно стряхнул пчелу на стол, и та поползла, словно раненый боец по полю, оставляя за собой мокрый след.
– Ну ты сравнил: какие-то мухи и сознательные люди, – усмехнулся председатель.
– Мухи? Скажешь тоже. Много тебе муха добра сделала? Всю жисть вокруг говна вьётся. А пчела средь всяких пакостей мира вон какое чудо выдаёт – мёд!
Собеседники задумались и, обозначив взаимопонимание, выпили.

Колхозы набирали силу. Совсем недавно в Михеево раскулачили зажиточного крестьянина Уляшева, отправив его с женой и младшим сыном за Урал. Забрали дом и двух коров, припомнив мужику участие двух его старших сынов в белом движении.
Дом и значительный земельный участок Уляшевых председатель решил передать своему давнему другу Колыванову, стремясь вовлечь его в колхозные дела вместе с пасекой. Колыванов был не против. Особенно ему глянулся дом и примыкающие луга. Дарья – стройная, крепкая русоволосая жена Матвея Ильича – переезду поначалу противилась, мол, не по-божески это. Но выбор был очевиден. Жить в уже покосившейся избе пасечника теперь и ей не хотелось. Колыванов же муками совести и вовсе не шибко обременялся. И нательный крестик давно снял. А домашний иконостас жены называл музеем.

Для перевоза скарба в новое жилище Бурмасов выделил пасечнику лошадь с телегой. На первой ходке Колыванову повстречался дед Лука, сосед Уляшевых.
– Ну чё, оттяпал? – поравнявшись с телегой, с укоризной произнёс Лука.
– Не понимаешь ты, дед. Мы социализм строим.
– Этот мир никакими измами не исправишь. С себя почаще спрошай да Богу молись.
Колыванов отмахнулся и поехал дальше.

Дом раскулаченных был хорош. Во всём чувствовались хозяйская рука и забота.
Обустроились на новом месте не сразу. Всё шло как-то медленно, словно вещам Колывановых дом был не рад. То баул какой-нибудь с лавки грохнется, то посуда разобьётся. Попадались и забытые вещи прежних хозяев.
Стояла жара, и хозяйка, осваивая уличную печь, готовила обед. Из дома вышел Матвей и обратился к Дарье:
– Глянь, чего нашёл.
Дарья обернулась и увидела в руках Матвея какую-то странную куклу.
Плотно свёрнутый рулон бересты, обмотанный тряпкой. Сверху некое подобие головы, а по бокам длинные рукава пришиты.
– Трое сынов у них было, а дочек я не видел. Кто в куклы то игрался? – пожал плечами Матвей. – Чё, выкинуть её?
– Да как хошь. Нам Бог детей не дал, а мне не до кукол.
Постепенно к дому привыкли, пообтёрлись. Новоселье справлять не стали, не тот случай. Но обозначить переезд в узком кругу решили. В назначенный день к ним пожаловали председатель да счетовод Юшкин.
Счетовод был полноват, плоскостопил, носил шляпу, пряча лысину и добирая солидности к своему скромному образованию.
Надо отдать должное, Кузьма Спиридонович Юшкин за дело радел.
В конторе у него всегда был порядок. Списки колхозников с выработками трудодней и строгий учёт повышали у всех интерес к работе.
И хромое правописание вполне компенсировалось точностью подсчётов.

Запечённая курица, картоха в мундире, пучки огородной зелени, хозяйский самогон да принесённая председателем поллитра – и деревенское застолье обрело очертания полной идиллии.
– Матвей, когда пчёл планируешь перевезти? – спросил председатель, вытаскивая из пиджака пачку с надписью «Зефир №300» и угощая мужчин папиросами.
– Когда жара спадёт.  Щас пока не буду беспокоить. Они ещё после медведя в себя не пришли.

Три недели назад ночью на пасеку наведался здоровенный мишка.
Старая лайка Улька тогда хрипло залаяла. Матвей, сунув в карман штанов три пулевых патрона, четвёртым зарядил берданку и вышел во двор.
Белые ночи почти закончились, но силуэт медведя он разглядел издалека. Косололапый расселся, словно король на именинах, и уплетал соты из развороченного улья, держа рамку в передних лапах.
Матвей пальнул в воздух и тут же стал перезаряжать ружьё. Улька заливалась лаем, не рискуя отодвинуться от ног Матвея. Медведь, вздрогнув от звука выстрела, только хрюкнул набитой пастью и, косясь на человека, продолжил жрать.
– Вот гад! Я щас в тебя смакану! – крикнул Матвей, но стрельнул опять в воздух.
Попасть в зверя в полутьме так, чтобы сразу завалить, пасечник не надеялся.
А ранив мишку, следующий патрон можно и не успеть загнать в ствол.
Медведь доел соты и, оглядываясь, словно запоминая оставшееся, не спеша утопал в лес.


Матвей разлил по гранёным стаканам:
– Сейчас ульи хоть не вплотную к чаще стоять будут. Так спокойнее.
– Это да, – подтвердил Бурмасов. – Ничё, заживём. Будет по всей России сытно и спокойно.
– Да когда ж такое было-то? Испокон всё от каких-нибудь да врагов отбиваемся. То татары нападут...
– То монголы, – заплетающимся языком добавил Юшкин.
К столу вышла Дарья:
– Чай будете?
– Не-е, спасибо. Ладно нам и самогон, – снова подал голос Юшкин.
Вскоре счетовод задремал за столом, а Колыванов с Бурмасовым отправились на крыльцо покурить.
– Как тебе дом? – спросил председатель.
– Хороший дом. В субботу баню буду топить. Приходи, попаримся.
– Здесь будешь топить или свою старую?
– Здесь. Уляшевская баня что надо. Айда покажу.
Матвей шагнул в дом, взял с полки керосиновую лампу, зажёг её, и они направились через двор к бане.
–
Баня стояла метрах в двадцати от дома. Крепкий сруб, чистый предбанничек с духмяным невыветрелым запахом веничков. Баня, хоть и по-чёрному, была вычищенная и ухоженная. Вход в парилку низкий, но внутри просторно и можно ходить не сгибаясь.
Каменка слева, не сразу у входа, а чуть отстоит. Вглубь, под фронтоном, в стене отдушина с заглушкой. Под ней, внизу – от одной боковой стены до другой –    ступеньками врезаны два нетолстых полубревна. Между ними сантиметров тридцать. От верхнего полубревна на таком же расстоянии врезаны в ряд четыре толстые гладкие доски, образующие полок. В стене напротив каменки – небольшое окно. Под ним лавка.
Бурмасов одобрительно кивнул:
– В субботу наведаюсь. Топи жарче.

Вернулись в дом. За столом, устало подперев ладонью подбородок, сидела Дарья. Возле неё – до краёв налитый стакан самогону. Это Юшкин ухаживать пытался. Сам он, глядя на опустошённую бутыль, рассуждал:
– Всё в жизни просто. Просто хочешь, чтоб тебя кто-нибудь любил. А тебя просто никто не любит.
– Пора по домам, Спиридоныч, – с порога сказал Бурмасов, – поздно уже, хозяевам спать пора.
– Да-да. Не пора ли, гости, к лешему, – хихикнул счетовод, поднялся, поклонился хозяйке и напялил шляпу.





Глава вторая.

ОДИН НА ОДИН

Идёт Матвей по городу, а народу – что муравьёв. И приспичило Матвею по малой нужде. И нигде-то найти не может место отхожее.
А кругом всё люди снуют. Видит – заведение какое-то серьёзное. Чиновники входят и выходят. Дай-ка туда. Ведь должен там непременно и сортир быть. Вошёл в здание. Кабинеты кругом всякие, а того, что надо, нет как нет.
Снова на улицу выбрался. А уж невтерпёж. Глядь, слева проулок какой-то тёмный, по обеим сторонам забором деревянным огорожен. Айда скорее.
Прошёл Матвей в проулок подальше, оглянулся – вроде никого. Поближе к забору встал, настраивается. Вдруг топот какой-то из темноты. Всмотрелся и обомлел – прямо на него оттуда толпа чертей бежит. Здоровенные, рогатые. И сверху, через забор, прямо над Матвеем свесились ещё два. Ржут и бородами трясут.
Схватил Матвей их за бороды да бошками друг о друга стукнул. Да ещё. Да ещё.
– Чего размахался? – услышал он голос Дарьи. – Приснилось чё?
– А?! – проснулся Матвей. – По нужде мне надо.
Он встал с кровати, пошёл мимо стола и за что-то запнулся. Юшкин портфель свой забыл. Счетовод везде его с собой брал, тоже для солидности.
На улице было темно, и тащиться до нужника не хотелось. Можно и с крыльца.
Тишь полная кругом, ни птицы, ни комарика не слыхать.
Вдруг ветерок накатил, словно дыхнул кто в лицо. И почувствовал Матвей, будто кто в упор на него глянул. До того явственно почувствовал, что даже струю остановил. Выдохнул пару раз глубоко, кое-как начатое довершил и в дом вернулся. Дверь на крючок замкнул и, немного успокоившись, спать пошёл.

Наутро с Дарьей решили порядок до конца навести. Что где ненужное наскреблось, стащили в кучу возле огорода и в костре пожгли.
Кукла берестяная, оставленная на завалинке, тоже на глаза попалась. Матвей и её в огонь кинул. Ткани, что поверх на кукле были, мгновенно задымились и вспыхнули зелёным пламенем. Береста стала разгибаться и грозно затрещала.
– Ну чё, построил свой социялизм али ишшо нет?! – У плетня стоял дед Лука.
Он был очень серьёзен. Помолчав, дед добавил:
– Коли Бога отринул, тогда с тьмой один на один. А сдюжишь ли?
Похмелье ещё не оставило Колыванова, голова была тяжёлой. Он промолчал в ответ.
Ближе к обеду пришёл за портфелем счетовод и сообщил, что в Михеево из города проверка приедет.

В среду в колхоз приехала проверка.
Эмма Борисовна – грузная дама, упакованная в комиссарский кожан, – вылезла из брички возле правления, глянула на далёкие поля, напилась чаю в кабинете председателя, попутно пролистав записи счетовода. Потом отругала всех за низкие показатели и заторопилась обратно в центр.
Все, кто был в правлении, вышли провожать. Председатель помог ей забраться обратно в бричку. Эмма Борисовна, показав всем свой объёмный зад, обтянутый лоснящимися галифе, плюхнулась на сиденье. Кучер щёлкнул бичом по лошадиному крупу, и проверка умчалась, пыля по просёлочной.
Юшкин проворчал ей вслед:
– Вот бабы. Им бы сладко царствовать да ни за что не отвечать.
– Ну, Спиридоныч, с такими мыслями ты никогда не женишься.
– Да, может, оно и к лучшему. Как человек свою жизнь ни переделывает, всё маета получается.

Основной земельный участок Уляшевых простирался за баней. Да возле дома ещё небольшой огородик, обнесённый плетнём.
Неделю Колыванов посвятил перевозу ульев на новое место. Благо жара спала.
В субботу до полудня он хлопотал в бане. Натаскал воды и теперь занимался растопкой. Берёзовые и дубовые дрова дали сильный и стойкий жар.
Дым валил из отдушины и из всех щелей. Часа через три каменка прокалилась, и Матвей ненадолго открыл двери  в парилку, чтобы выгнать угарный газ. После пошёл к сарайке, где лежали свежеприготовленные берёзовые венички.
Дарья вышла покормить кур, и Колыванов, улыбаясь, сказал:
– Придёт Семён, сразу в баню его посылай. Я там буду.
Высыпав корм несушкам, хозяйка направилась в огород – зелени на закуску мужикам нарвать. Отщипывая луковые перья, она заметила, что стало как-то необычно тихо. Совсем тихо. Дарья выпрямилась и поправила сбившийся платок. И тут её обдало ветерком, словно дыхнул кто в лицо.
Уже заходя в дом, Дарья вдруг услышала приглушённый вскрик мужа:  – Айка!
«Ожогся, что ли?» – подумала она.
Минут через пять заскрипела калитка – пришёл Семён.
Председатель поднялся по ступенькам крыльца, проскрипел по сеням тяжёлыми сапогами и, стукнув в дверь два раза, вошёл в избу. Следом за ним в дверной проём с тяжёлым жужжанием влетела толстая зелёная муха.
– Здорово, Дарья.
– Здравствуй, Семён Иваныч. Матвей тебя уже в бане с вениками ждёт, – ответила Дарья и, взяв со скамьи тряпку, устремилась за мухой, которая полетела прямо к столу.
– Ага, – кивнул Бурмасов, проводив взглядом насекомое, и направился в баню.
Раздевшись в предбаннике, Семён потянул на себя дверь парилки, и на него хлынул крепкий сухой жар.
– О-о-о! Хорош! – улыбнулся Бурмасов, нагнувшись, шагнул в парилку и, ухватившись за ручку двумя руками, плотно захлопнул дверь.
Потом он повернулся и встретил остекленевший взгляд Матвея.
Семён не понял, что это было. Неподвижное тело Колыванова с раскинутыми руками торчало до пояса из-под полка. Оно обогнуло среднюю ступеньку полка так, что голова с запрокинутой кверху бородой покоилась на подколенных ямках вытянутых ног.
Неведомая сила затащила Матвея под эту ступеньку и поверх выволокла наружу. В глазах пасечника застыл смертельный ужас.
Семён резко отпрянул назад и, высадив спиной дверь, вывалился в предбанник, уронив лавку, тазы и вёдра.
Обеспокоенная грохотом, на крыльцо дома вышла Дарья и застала председателя, на ходу надевающего штаны.
– Дарья, не ходи туда.
– Что там?! – спросила она, прижав руки к груди.
Семён резко помотал головой и выскочил на улицу.
Он бежал босиком в сторону правления. По пути увидел сына конюха и крикнул ему:
– Лёнька, быстро запрягай коня. Скачи в город, найди следователя Макарова. Пусть срочно едет сюда. Скажи – зверское убийство.
– Кого убили-то?
– Матвея Колыванова. И Эмму Борисовну извести.
Лёнька кивнул.
– Она у нас во всякой дыре затычка, – уже тихо добавил Семён.
Через четыре часа бричка с Эммой Борисовной и следователем подъехала
к правлению. Следователь Макаров был уже в годах, поджар и сед. Из бывших. Возраст не повлиял на его офицерскую осанку.
Макаров ловко выбрался из брички и подал руку своей спутнице.
Эмма Борисовна с укоризной глянула на следователя и самостоятельно спустилась на землю.
– Фу-ух! – выдохнула работница политотдела и, обращаясь к Бурмасову, добавила: – Что-то зачастила я к вам. Здравствуй, Семён Иваныч.
Председатель пожал руку ей и следователю.
К месту происшествия пошли пешком. Возле забора злополучного дома уже столпились сельчане.
В баню вошли втроём и некоторое время молча смотрели на тело погибшего.
Потом в качестве понятых позвали деда Луку и Юшкина. Счетовод, заглянув в баню, заходить отказался.
Эмма Борисовна первая нарушила тишину:
– Уляшевы обеспеченные были и вдруг без ничего остались. Похоже на месть.
Неожиданно встрял дед Лука:
– Обеспеченные те, о ком бес печётся. Уляшевы – трудяги. Совестливые и в Бога верили. Да ишшо духов своих почитали. И с соседями ладили.
– Каких ещё духов, дед? – повысила голос Эмма Борисовна. – Ты мне эту поповскую агитацию брось.
Дед махнул рукой и вышел из бани.
– Чтобы тело из плоти и костей согнуть, как первородную глину, – это не человеческих рук дело, – задумчиво произнёс следователь.
Выбравшись во двор, дед Лука увидел Дарью. Белая как полотно, она присела на ступеньку крыльца, сложив руки на колени.
– Вот ведь оно как вышло, – Лука покачал головой. Заметив собачью конуру, он направился к ней и заглянул внутрь. Забившись в угол, с оскаленной мордой, там лежала старая лайка пасечника. Она была мертва.
– Неужто ничего и не слыхать было? – обратился дед к Дарье.
– Вскрикнул Матвей, а я и не подумала, не поняла, – всхлипывая, пожала она плечами.
– Как вскрикнул?
– «Айка». Я думала – ожогся.
– Вот оно что. – Лука вздохнул. Помолчав, он положил руку Дарье на плечо:
– Не житьё тебе здесь будет, милая. Уезжать надо. Уляшевы, они из коми-зырян будут. Айка – это по-ихнему хозяин, злой дух.
Дед поднял голову вверх и поглядел на белые, медленно плывущие с востока облака. И скорее подумал, чем сказал:
– Без Бога человек что глина. Мни как хочешь.


Матвея извлекли. Тело в морге разогнули. После похорон Дарья с малой выгодой рассталась со всем имуществом и отбыла куда-то за Урал, к дальней родне. А дом Уляшевых так и пустовал до полного обветшания. Желающих в нём жить не нашлось больше.

#Элеонорович

Рассказ "Айка" в прочтении автора: https://rutube.ru/video/7cd1eb444bcaada546c578fa6cb24a05/?r=wd