Война часть3 бойня

Война (Часть3)
Рассказ / Мемуар, Реализм
Аннотация отсутствует
Объем: 0.256 а.л.
ВОЙНА 

Часть3 

 

БОЙНЯ
Наступил сентябрь 1943года, по полям начали гореть скирды убранного хлеба, спрессованная солома тлеет и горит долго. Стояла сухая безветренная погода, и столбы черного дыма с прожилками зеленоватого 

угара зловеще подпирали небо вокруг и там, в вышине, расплывались в темное непроницаемое облако, тьма закрывала землю. К ночи оно опускалось вниз, перехватывало дыхание, слезило глаза, и так почти неделю. Потом потянулись на запад организованные колонны солдат и техники, это уже были не те бравые шумные вояки сорок первого: шли тихо, понуро, не требовали: «матка, яйко, млеко», запыленные и уставшие. Мы мальчишки, разинув рты, стояли на обочине и с любопытством наблюдали за происходящим. Иногда из колонн раздавались тихие голоса: «мюжик, пук-пук, прячься». Сначала этому не придавали значения, но после нескольких таких предупреждений мужское население хутора решило на всякий случай все же спрятаться, хотя на безлесной равнинной Полтавщине спрятаться особо негде. Выручили, заросшие за время войны высоченным бурьяном бывшие кагаты и скирдовища, разбросанные по окрестным полям. Кагат это временное хранилище до весны убранной сахарной свеклы, т. к. вывезти её до морозов не успевали, да и сахарные заводы не могли принять сразу столько корнеплодов. Были это не отдельные ямы, а длинные канавы не по одной штуке. Во имя севооборота свекла каждый год сеялась на новом месте, поэтому таких кагатов было много. Чернозем, перегнившие потери превращали их в идеальное место для произрастания гигантских зарослей крапивы, лопухов, лебеды, все это связывалось тугими нитями полевого вьюнка и превращалось в непроходимые дебри: пристанище лис, зайцев и всякой нечестии вроде змей, ужей, лягушек и грызунов. Ежегодное сжигание сухостоя обильной золой только подзадоривало растительность. Джунгли восстанавливались пуще прежнего, современной техники для рекультивации не было, и такие отчужденные участки, как неизлечимые лишаи, пестрели буйной зеленью по округе. 

Вот в такой схрон мы с отцом вместе с другими мужчинами хутора и спрятались. Через два дня стало удивительно тихо: смолк гул моторов, осела пыль на дорогах, тормозки закончились, решили, что те фрицы пошутили, зря только напугали, и большая группа покинула убежище. Через какое-то время послышалась автоматная стрельба. К нам прибежал перепуганный пацан и сообщил, что всех их расстреляли прямо на хуторе на глазах у домочадцев. Наш тайник раскрыт, нужно срочно искать другой. Можно было бы уйти в другой кагат, но голод скрутил желудки: ни воды, ни пищи, решили перебираться в ближайшее большое село, где казалось все спокойно и тихо, под названием Велыки Лыпнягы. Оно, как и мое родное, строго спланировано, усадьбы – одинаковые прямоугольники, межи между ними – канавы, прямые, как по струнке, с одного конца села можно увидеть другой. Не знал тот далекий планировщик – сколько горя принесет его решение потомкам. Здесь действительно было тихо, нас накормили и напоили. 

На всякий случай мы спрятались в высокой кукурузе, лежим, прислушиваемся, послышался звук машины и громкоговоритель, ставшее привычным: «ахтунг, ахтунг! » и далее на ломаном украинском: «быть всем дома, кого не будет, дом сожгут». Народ потянулся к домам, нам идти не куда, на всякий случай прилегли в канаву, поперечную той сквозной. 

Далее началось страшное: Варфоломеевская ночь и кошмары разгула инквизиции ничто на фоне происходящего, озверелые головорезы врывались в дома и расстреливали из автоматов все живое: стариков, женщин, детей, домашний скот и любую живность, тех, кто прятался в погребах, забрасывали гранатами, труппами заполняли колодцы. К нам в канаву начали прибегать окровавленные, покалеченные люди в надежде найти убежище, но по околице шел то ли танк, то ли транспортер, останавливался напротив канавы и поливал её насквозь свинцом, перебив всё живое, двигался к следующей, к счастью мы оказались за углом, и земляной бруствер нас закрыл. Когда он «пропахал» последнюю западню и удалился, оставшиеся в живых решили бежать из деревни через неубранное свекловичное поле. 

Свекла в том году выдалась богатырская, ботва сплелась, там не только бежать, переступать тяжело. Но и тут мы не нашли покоя, над нами повисла, так называемая в народе, рама (двухфюзеляжный низкоскоростной самолет). Поле открытое, мы как на ладони, не опытные. Нам бы при очередном заходе падать ниц, притаиться, а мы, обезумевшие, прём в открытую: прекрасная цель, и он стрелял и стрелял. Немногие добежали до спасительного поля подсолнуха, под увесистыми шапками которого мы стервятнику уже не видны, и он улетел. 

В семидесятых годах мы с младшим сыном посетили многострадальные Великие Липняги. В центре села на большой площади возведен величественный монумент в память истребленных жителей деревни: скорбная женщина в бронзе возлагает траурный венок односельчанам. На стеллах 379 фамилий, причем десятками повторяющиеся: погибли целые семьи, село обезлюдело. 

Наша одиссея с отцом продолжалась. Нашли очередной кагат, где уже было полно таких же бедолаг. После всего пережитого мы больше всего боялись одиночества, хотелось к людям: что будет, то будет, сообща, как говорится, и смерть красна. Но прятаться в бурьянах на сырой земле при нестерпимой жаре днем и ощутимом холоде ночью, занятие не из легких. Мучила жажда и голод, и, хотя я не ныл, через силу терпел, но видя, как я изнываю, отец решил сходить со мной в видневшийся невдалеке хуторок из четырех мазанок. Маленький оазис среди невыносимого зноя в окружении стройных тенистых смерек (пирамидальный тополь), тишина 

и благодать. Стали стучаться в плотно закрытые ставни, но нас прогоняли, как попрошаек, дескать шляетесь: неизвестно, кто вы, отвечай за вас перед властями. Лишь одна старушка в бедной покосившейся хатке накормила нас, и мы ретировались обратно в поле. И только мы удалились на достаточное расстояние, к хутору с двух сторон подъехали машины, огнеметами прошлись по соломенным крышам, поубивали выбегающих и укатили дальше. Каратели знали свое дело, вершили его быстро и профессионально, выполняя наказ фюрера – оставлять после себя выжженную землю, пустыню. Был райский уголок, а стало пепелище. 

В ужасе от увиденного, по колючей стерне среди аккуратных рядов копен со снопами торопимся в свое убежище. В то время технология уборки хлеба была не такая, как ныне: дозрела нива, прошел комбайн, одним заходом скосил, обмолотил, отделил и собрал солому, или измельчил её и разбросал по полю и все. Тогда же – жатками или косами валили стебли в валки, следом шли женщины и вязали снопы, далее сноровистые мужики, это тоже искусство, клали крестообразные копны из порядка сорока снопов, колосьями в середку, один сноп на попа, чтоб не замокало; они сохли, стройными рядами дожидались дальнейшей судьбы: перевозки в специальных телегах – драбеняках, обмолота, скирдования и т. д. Вот среди таких копен мы сначала услышали стрекот мотоцикла, а потом и увидели немца, который с арийской пунктуальностью поджигал их, ряд за рядом. Мы притаились, спрятались за копну, дрожим, немец добрался до нашего ряда, поджог сначала первую, потом вторую и направился к третьей, где находимся мы. На полпути остановился, по-видимому, решив, что ветер в нашу сторону, огонь доберется и так, и укатил дальше. Вот тут поневоле поверишь, что есть на свете ангел-хранитель, и в это мгновение он вспомнил о нас. 

В сумерках к нашему схрону подъехал мотоциклист в немецкой форме и сказал: «Не бойтесь меня, я русский, в деревне уже наши». Памятуя подобные фашистские козни и обманы, ему не поверили и направили молодых ребят в разведку: проверить это сообщение. Ребята вернулись и подтвердили весть мотоциклиста. По, до боли знакомому, свекловичному полю мы побрели обратно, не очень еще веря в спасение, двигались с опаской, осторожно, вспыхнет ракета – мы падаем, погаснет – поднимаемся и идем, и так много-много раз, пока не достигли цели. Наступило утро, мертвая тишина, освободителей не видно, и отец решил добираться в родной хутор. На краю села нас окликнул худющий болезненный красноармеец в поношенной обвисшей шинели с видавшей виды, похоже ровеснице самого Мосина, трехлинейкой в руках, попросил закурить, но мы, некурящие, не смогли ему помочь; он же сообщил, что Байрак тоже освобожден. Я, привыкший к доблести уличных забияк, никак не мог понять, как эти, упитанные холеные здоровяки-гитлеровцы, бежали от такого хиляка. Но это, видать, был штрафник. Настоящих наших освободителей я увидел вскоре, уже с автоматами, пушками, на танках, автомашинах и лихих скакунах. 

Но, как там мама? Пришли на хутор, а там пустыня: все строения сожжены, ни одной живой души, был цветущий уголок, стало скопище изувеченной земли. Что же произошло здесь? 

Каким-то образом стало известно о кошмаре в соседнем селе, и жители, припрятав пожитки, покинули хутор, разбрелись по кагатам. Казалось, спрятались надежно, но подвела шавка, небольшая собачка, она честно исполнила свой собачий долг – облаяла проезжающих мимо немцев и выдала укрытие. Всех вернули в поселок, сказали, что дома будут жечь, пусть забирают вещи и прячутся в огромный погреб – совхозное овощехранилище, что-нибудь сносное тут же отбирали себе. Женщины, как могли, тянули время, понимали к чему это идет, ведь у входа в погреб уже навалена гора соломы и рядом канистры. Но, наверное, тот ангел в последний момент заглянул и сюда: подкатил какой-то начальник, что-то скомандовал, всех построили в колонну и под охраной погнали на запад. Потом немцев сменили полицаи, а ночью, чуя скорую расплату, разбежались и эти. Людей гнали, чтобы выставить живым заслоном перед наступающими нашими. Колонна разбежалась, мама, как могла, пряталась, дождалась освобождения и возвратилась домой, где и состоялась наша долгожданная счастливая встреча. Мы остались живы, но опять голые и нищие. 

Продолжение следует