Судьбы дарованной миг. Глава одиннадцатая

   22 июня 1941 года. Заявление председателя Совета народных комиссаров СССР Вячеслава  Молотова  о  вероломном  нападении  фашисткой  Германии  на  мирных граждан  Советского  Союза  ошеломило  всех  жителей  нашей  огромной  Родины.
С первых же дней гитлеровской агрессии с западных территорий потянулись бесчисленные колоны беженцев. Люди, спасаясь от войны, готовы были пешком и босыми ногами шагать и шагать на восток, лишь бы уцелеть и сохранить детей.
   Варвара Леонтьевна с сыном Иваном, который практически полностью окреп и выглядел вполне привлекательно для своих лет, поспешила обратно в Валуйки. 
   С превеликим  трудом,  преодолевая  людской  водоворот  на  дорогах,  они  лишь в первых числах июля смогли попасть в свой дом на Преображенской.
   Крупный железнодорожный  узел  с  начала  военных  действий  приобрел  важное  стратегическое значение.  Ведь  значительная  часть  воинских  грузов  из  глубокого тыла – Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии – шла к линии обороны   и фронта именно через этот узловой центр. С первых чисел октября сорок первого  года станция Валуйки стала прифронтовой зоной. Бомбежки немецкой авиации, а  затем и обстрелы происходили регулярно и в любое время суток.
   По прибытию в Валуйки Иван Григорьевич сразу же поспешил на призывной пункт,  где  его  определили  в  связисты  и  он  ушёл  на  фронт.
   Уже к осени ситуация на фронте близ Валуек сильно осложнилась. Григорий посоветовал Варваре и Анне уезжать в Сиротино, где, по его мнению, было более безопасно. Сам же он от возникшей безысходности оставался в депо и продолжал водить воинские эшелоны вплоть до своей гибели во время одной из   бомбёжек.
   Летом 1942 года немецкие войска оккупировали валуйский железнодорожный узел  и прилегающие к нему местности. Добрались они и до Сиротино.
   С приходом новой власти появились немецкие бургомистры, которые во всех деревнях  назначили  полицаев  и  старост  из  лиц,  сочувствующих  Германии.  Старосты составляли списки лиц, проживающих в той или иной деревне. Там указывались коммунисты, активисты и лица, оказывавшие помощь красным бойцам и партизанам. Полицаи производили расстрелы неугодных новому режиму людей. 
   Варвара Леонтьевна чудом избежала участи быть расстрелянной. Её спасло то  обстоятельство, что она являлась погорельцем, то есть, как бы пострадавшей от  власти. И ещё одна тонкая ниточка легла в основу её спасения: назначенный  староста  когда-то  пострадал  от  рук  Тениза  Мисхалова  и,  после  задержания  последнего, остался благодарен Варваре. А вот её дочерей Анну Григорьевну и  Марию Григорьевну, при всём желании, старосте спасти не удалось. Их записали в списки, подлежащих принудительной депортации в Германию. Фашисткой власти на новых захваченных землях нужны были молодые, сильные и здоровые женщины для  работы на сельхозугодьях немецких фермеров. 
   После бесконечных пересылок из лагеря в лагерь, начиная с временных площадок  под открытым небом за колючей проволокой, скотных дворов и не отапливаемых  бараков на оккупированных территориях, Анна и Мария попали в трудовой лагерь  Аушвиц-3,  расположенный  в  Польше. 
   Концлагерь Аушвиц-3 включал в себя в общей сложности около 40 лагерей, разбросанных в разных местах. Там жили те, кто мог физически работать на  немецкую промышленность и сельское хозяйство без усиленного присмотра.  Прибывающих в лагерь узниц независимо от времени года раздевали догола во дворе  и остригали им наголо волосы. Красивые косы немецкие модельеры использовали для изготовления различных париков своим фрау.
   У заключённых отбирались все личные вещи и документы. Взамен предоставляли грубую однотипную робу, а на руках делали цифровую наколку, под которой узницы значились в лагерных журналах.
   Подъём в лагере происходил в четыре часа утра. Женщины выстраивались на улице для переклички. После этого они отправлялись на работу, которая длилась по 12-14 часов. В дневную смену для приёма пищи предоставлялся 30-минутный перерыв.  Заключённым выдавали по пол литра воды с брюквой или картофельными очистками. В ночную смену перерыва не было, пищу выдавали только после возвращения с работы.   После дневной смены узницы выстраивались на вечернюю поверку, которая длилась  более двух часов. Нашим сёстрам немного “повезло”, если можно так выразиться в подобной ситуации.  Их  не  разлучили  во  время  депортации  и  скитаний  по  различным лагерям, все трудности они преодолевали вместе. От обид и унижений  они горько рыдали друг у друга на груди и тут же утешали себя тёплыми словами и  объятиями. Работая на полях в любую погоду, Нюся и Муся старались не отходить  далеко друг от друга, чтобы в любую минуту оказать помощь провинившейся или хотя  бы принять на себя часть ударов от злобных надсмотрщиков. Работать в полях  приходилось голыми руками и в дождь и в ранние заморозки, вследствие чего пальцы  на руках у обеих огрубели и были скрючены.

   27 января 1945 года войска Красной армии освободили узников лагеря Аушвиц. Два с половиной года, пройдя все лишения, избиения и унижения, пробыли Аннушка и  её сестра в немецком рабстве. Как девушкам хватило сил пережить этот кошмар?  Только это самим им известно.
   Всех узниц для отправки на Родину погрузили в грузовые вагоны. И тут им “повезло” во второй раз. Эшелон с освобождёнными женщинами, пробираясь по  сожжённой и разорённой Украине, был подорван при переправе через Днепр – это  уцелевшие недобитки нацистов “мелко пакостили”  Советской власти, устраивая   диверсии в разных местах. Какая-то часть женщин-узниц из эшелона погибла.  Оставшиеся в живых, измученные и голодные, разбрелись по разным направлениям в  поисках короткой дороги в родные места. Те из них, что продолжили путь вдоль   железной дороги до ближайшей станции, были задержаны органами НКВД и направлены   в фильтрационные лагеря, а потом в Сибирь, как лица, побывавшие в плену у немцев  и  сотрудничавшие  с  ними. 
   Нюся с Мусей при подрыве поезда получили незначительные ушибы и ссадины, на  которые они даже не обратили внимания. Умывшись холодной днепровской водицей, они привели себя в порядок и пошли полевой дорогой в ближайшую деревню, чтобы разузнать у местных жителей дальнейшее направление движения и переодеться в обычные платья. Преодолев пешком  за две недели четыреста километров, сёстры без каких-либо документов появились на полностью уничтоженных руинах своего дома на  улице Преображенской в Валуйках. И  тут вновь им несказанно “повезло”. Парторг  депо узнал дочерей Григория, с прискорбием сообщил им о страшной гибели отца,  спросил о состоянии Варвары Леонтьевны, посочувствовал  тому, что от ихнего дома  остались  одни  головешки  и  попросил  зайти к  нему  в  партком  за  справкой,  которой  он  обязался  подтвердить  фамилию,  имя  и  отчество  девушек. 
   Ещё после крушения поезда Анна и Мария договорились между собой никогда и никому и ни при каких обстоятельствах не говорить об ужасах немецкого рабства в  лагере Аушвиц. На память о тяжёлом подневольном труде на полях Польши на левой   руке у локтевого сгиба у каждой из них остались выколотые лагерные номера.
   В кабинете парторга сёстры про годы лишений мудро промолчали. На вопросы про  жизнь в Сиротино во время оккупации уклончиво отвечали общими фразами, которыми вполне “насытились” от жителей разорённых населённых пунктов, через которые  пролегал их двухнедельный маршрут к свободе.
   - Кажный дён – говорила Маша – приходилось мацать себе лицо и руки красной глиной, чтобы показать немчуре коросту. Заразных людей они ужасть как боялись. Хтозны каково було б кубыб ни энти наши придумки. Да и проживали мы на дальних  хуторах, куда фашисты нос не казали.
   Работники депо, хорошо знавшие машиниста Григория Денискова, решили собрать семена посевных культур для того, чтобы Анна и Маша в опустошённой деревне могли  наладить посев своего огорода. Кто-то принёс стакан семян подсолнечника, кто-то горсть пшена, кому-то удалось сохранить зёрна пшеницы, но самым ценным вложением  оказались три картофелины, которые преподнёс сам парторг – его Григорий не  раз  выручал словами поддержки и напутствующими речами на собраниях железнодорожных  работников. Картофелины оказались размером  с женский кулачок. Картошку сажать –  не руками махать. Парторг посоветовал замочить на ночь клубни, а затем разрезать их так, чтобы на каждом  кусочке осталось по глазку – так будет больше кустов. Вырастет картошка, будет и окрошка. Под окрошку да картошку доставай большую  ложку.

   В середине апреля в Сиротино началась посевная страда. Уцелевшие жители делились друг с другом тем, что удалось сохранить или достать для посева. Они сообща возделывали заросшую бурьяном землю и радовались каждому зёрнышку,которые  с любовью и открытой душой вкладывали в обработанный надел земли. Привезённые  Нюсей  и  Мусей  “богатства”  тоже  легли  в  мягкую  и  тёплую  почву,  и вскоре  их  участок  радовал  дружными  всходами.
   В летние месяцы стали возвращаться с победными песнями фронтовики. Вернулся  и Иван Григорьевич с позвякивающими медалями на груди. В часы затишья фронтовых будней Иван самостоятельно освоил гармонь и стал любимцем  однополчан.  Проезжая  по бескрайним просторам, эшелон с фронтовиками гремел бравурной музыкой и  разноголосыми голосами. В одном вагоне с Иваном оказался убелённый сединами, не  смотря на возраст, Егор, который лихо распевал озорные песни.
                Расцветали  яблони  и  груши,
                Поплыли  туманы  над  рекой.
                Выходила  на  берег  Катюша,
                На  высокий  берег  на  крутой…
   Неунывающий пехотинец Егор всю дорогу не только подпевал Ивану, но и был родом из-под Валуек – земляк как-никак. Егор Тимофеевич знал на мотив песни “Катюша” несколько фольклорных вариантов текста:
                К  передку  Катюша  подходила,
                Подвозя  ракеты  за  собой,
                И  такую  песню  заводила,
                Что  фашисты  поднимали  вой… ,
которые были написаны солдатами в окопах в честь героев суровых дней военных:  там значились сапёры и шофёры, лётчики и снайперы, медсёстры и даже пулемётчица  Катюша, уничтожившая своим огнём много фашистов. Песни звучали весело и задорно.
                Разлетались  головы  и  туши,
                Дрожь  колотит  немцев  за  рекой.
                Это  наша  русская  Катюша
                Немчуре  поёт  за  упокой…

   - А ты знаешь ли, что – говорил Егор Ивану в поезде – наши реактивные системы залпового  огня,  установленные  на  базе  машины  ГАЗ  и  наводившие  своим смертельным огнём ужас на фашистов, названы красивым именем Катюша так, потому   что снаряды к ним с меткой КАТ были изготовлены в Воронеже.
   - А ты знаешь, – отвечал, хвастаясь, Иван – чтобы одурачить немцев, вместо обычной команды “залп” в эфире звучало: “Катюша, пой!”.  Это с моей подсказки  так красиво и певуче зазвучала для этих установок команда “пли”. А когда тысячи  орудий, нацеленных на Германию, получали приказ на открытие огня – звучала  команда “Играй, баян”, которую придумал командир моей роты связи.
   За длительными разговорами во время путешествия в разукрашенном цветами вагоне Иван Григорьевич хорошо сдружился с Егором Тимофеевичем, и по прибытии в  Валуйки пригласил последнего к себе в деревню.
   Оказавшись  в  Сиротино,  новоиспечённые  друзья-балагуры  тёплыми  вечерами  устраивали молодёжные посиделки у какой-нибудь крайней хаты. На заливистые звуки гармони стекались деревенские парни-юнцы, молодые девчата и женщины постарше,  оставшиеся в годы военного лихолетья без мужской опоры. Иван умело, полагаясь   на природой дарованный слух, подобрал мелодию к новой песне, которую ему напел  Егор, и наигрывал заливистые аккорды на гармошке, а Егор душевно  и  мелодично  распевал сильным тенором слова, ранее ни кем из деревенских не слышанной, песни:
                Как-то  летом  на  рассвете
                Заглянул  в  соседний  сад,
                Там  смуглянка  молдаванка
                Собирает  виноград.
                Я  краснею,  я  бледнею,
                Захотелось  ей  сказать:
                «Станем  над  рекою  Зорьки  летние  встречать!»
   Новая  песня  поразила  слушателей  своей  мелодичностью  и  на  посыпавшиеся вопросы заинтересовавшихся сельчан о происхождении, Егор с тихой грустью сообщил  о том, что услышал её ещё до войны, что во время боёв чуть не забыл слова и что,  мурлыкая её на привалах, поднимал боевой дух однополчан. Продолжая на минорной  волне, Егор запел, а Иван наиграл аккорды песни Марка Бернеса, ставшей  практически народной:
                Тёмная  ночь,  только  пули  свистят  по  степи,
                Только  ветер  гудит  в  проводах,  тускло  звёзды  мерцают.
                В  тёмную  ночь  ты,  любимая,  знаю,  не  спишь,
                И  у  детской  кроватки  тайком  ты  слезу  утираешь.
   Песню подхватили сначала нестройные одинокие девичьи голоса, затем, набирая дух и мощь, она зазвучала единым многоголосьем и поплыла переливными волнами из  края в край, выдавливая горькую слезу из глаз людей, познавших тяготы войны. С  последними словами душетрепещущей песни Иван Григорьевич во всю ширь растянул  меха и резво запиликал весёлую плясовую:
                У  нас  нонче  субботея,
                А  на  завтра  воскресенье.
                Барыня  ты  моя,  сударыня  ты  моя!
                Барыня  ты  моя,  воскресенье.
                Ко  мне  нонче  друг  Ванюша  приходил,
                Три  кармана  мне  гостинцев  приносил.
                Барыня  ты  моя,  сударыня  ты  моя!
                Барыня  ты  моя,  мне  гостинцев  приносил…
   Собравшиеся на вечёрку селяне тут же разделились на две встречных линии и пошли, наступая поочерёдно и подбоченясь, с залихватскими коленцами друг перед другом в лихом безудержном танце. Егор Тимофеевич был нарасхват. Каждая из девиц  старалась перетянуть его к себе. Иногда дело доходило даже до неуступчивого  визга. Лишь взъерошенная прядь седых волос на голове Егора слегка отпугивала  молодок. А те из них, кто был постарше, готовы были таскать друг друга за тугие  космы и биться про меж себя за такого кавалера. Егору было тридцать пять, хотя  окончил лишь пять классов – ленив он до учёбы был. Женой обзавестись не успел, из родни никого не имел – отец погиб от самодельной мины, которую он пытался  установить под опору моста, а мать расстреляли немцы как жену партизана.

   На одну из вечеринок после завершённой сделки заглянул приехавший из Валуек на грузовой машине Мишка – Михаил Петрович Кондратьев. Бывший фронтовик, прибывший после ранения с западных территорий ещё по весне, удачно устроился  работать водителем  в  депо  и  теперь  рассекал  по  просторам  района  в  служебных поездках. На его выгоревшей гимнастёрке были видны заметные пятна на  груди там, где ранее красовались боевые награды. В Сиротино его завела судьба –  железная дорога восстанавливала разрушенное войной хозяйство; изношенные деревянные шпалы постепенно менялись на новые, а непригодные отдавали рабочим  на строительство домов. Вот и Михаилу досталась целая полуторка такого  стройматериала. За неимением денежных средств, необходимых для жизни в  городских условиях, шпалы решено было продать в добрые хозяйственные руки в ближайшей деревне.
   Бренчащие наградами весёлые фронтовики вместе с Михаилом сразу же привлекли к себе внимание всего бабьего пола. На них обрушился град молодых, истосковавшихся по грубой мужской ласке, женских глаз. Несколько дней и ночей не было покоя  подгулявшим солдатам – то тут, то там раздавались женские вздохи и стоны блаженства. Глаза многих солдаток радостно заблестели с новой неугасаемой силой,  получивших свою порцию мужского внимания.
   Варвара  Леонтьевна,  обрадованная  возвращением  Иванушки,  не  могла нарадоваться  своим  сыном  и  горделиво  ходила  по  деревне  с  радостным выражением лица. На все его похождения она сначала не обращала внимания, но потом деревенские дамы стали намекать ей, что она может вскорости стать бабкой. 
   После разговора с матерью Иван Григорьевич решил остепениться. Он оставил  разгульную похоть в покое и неожиданно привёл в дом вдовствующую Серафиму,  которая беженкой когда-то прибилась к сиротинцам и не имела своей крыши над  головой. Муж Серафимы и их первенец погибли в первые дни войны, сама она просто  чудом уцелела в кровавой круговерти и долго уходила на восток от кошмаров и  ужасов. Уже находясь в Сиротино она нашла поддержку среди таких же обездоленных вдов и женщин и слегка оттаяла своим бабьим сердцем. Когда она уже была в отдалении от линии фронта и слегка успокоилась, то захотела, по примеру других женщин, хоть кого-нибудь из бойцов согреть своей душевной заботой и тёплым  вниманием. Собрав посылку для ЛУЧШЕГО солдата, она вложила туда мягкий, связанный собственноручно, шарфик из голубой шерсти, сопроводив вложение словами:  “Пусть этот шарфик непременно согреет тебя в холодной землянке”.   
   Не думала тогда и даже не предполагала Серафима как обернётся в дальнейшем   её благородный поступок...   
   Иван на каждодневных посиделках заприметил девушку, которая постоянно находилась как бы в сторонке от всех веселящихся людей. В один из вечеров он подошёл к ней и рассказал о том, как, находясь в госпитале после ранения, его разыскал полковой почтальон и передал посылку от девушки с надписью Лучшему солдату. В той посылке, кроме продуктов, был шарфик. Продукты они разделили среди бойцов, лежавших в палате, а шарф он оставил себе и долго вдыхал запах тёплого аромата. В результате чего родились стихи:
                Был  я  ранен,  лежал  в  лазарете,
                Поправлялся,  готовился  в  бой.
                Вдруг  приносят  мне  в  сером  пакете
                Замечательный  шарф  голубой.
                А  кругом  всем  бойцам  раздавали  подарки.
                Мне  казалось,  что  лучшего  нет.
                Шарфик  тот  был  самим  ярким –
                От  кого  же  пришёл  мне  привет?
                Ты  меня  никогда  не  любила
                И  не  видела  даже  во  сне,
                Ты  мне  шарф  голубой  подарила
                И  не  знала,  что  именно  мне.
                Шелковистую  тонкую  пряжу
                Невозможно  сплести,  не  любя.
                На  груди  своей  нежу  и  глажу,
                Как  бы  нежил  и  гладил  тебя.

   Услышав стихи, написанные сердцем влюблённого мужчины, у Серафимы неожиданно  взволнованно колыхнулось девичье сердце, учащённое дыхание распирало грудь, а щёки налились ярчайшим пунцом. Ведь это она – ОНА отправляла тот шарфик, не  зная и даже не предполагая кому его отдадут.
   А тут и Михаил уговорил Машку уехать вместе с ним в Валуйки, чтобы она вошла хозяйкой в его холостяцкие хоромы.
   Варвара не стала особо препятствовать молодым и благословила обе пары на  дальнейшую счастливую жизнь .
   Старшая сестра Ивана – Аннушка, глядя на младшего брата, умиленно ворковавшего с Симой на завалинке, захотела заполучить Егора себе в мужья, но от обилия свободных женских сердец в Сиротино не было отбоя. И тогда она уговорила Егорку сопроводить её в гости к своей однокласснице Фенечке в деревню Симоновку,  которая располагалась в пяти верстах южнее Валуек.
   Широкие воды быстрой реки Оскол и заросшие осокой спокойные заводи старицы   с гуляющей рыбой, а меж ними просторные заливные луга с пахучим буйством разнотравья;  маленький, любовно ухоженный, домик Фени – Фаины Моисеевны, приютившийся под меловой горой, поросшей орешником, и размеренная деревенская жизнь – покорили сердце фронтовика, решившего найти тихое местечко для дальнейшего проживания. Погостив несколько дней в Симоновке, отдохнув  от  праздничных посиделок и гулянок, вволю надышавшись вольным духом, Егор Салов решил осесть в этих краях и отстроить свой дом по соседству с одноклассницей   Аннушки. Нюся была не против этой затеи и с радостью согласилась на такой поворот событий, тем более, что этого же сама и хотела. 
  Сильные руки Егора, с малых лет познавшие трудности деревенского быта, не   остались без работы и сейчас. Уже к первым заморозкам он при помощи топора  соорудил неплохое жилище. Деревенские бабы помогли новосёлам глиной обмазать  стены и побелить их. Плотные связки сухого камыша легли на стропила, образовав непромокаемую крышу. Обрадованная Анна торжественно запалила сухие дрова в  русской печи. Запах свежей стружки, неподсохшей до конца глины и лёгкого дымка  смешался в новых покоях.