Пейл-эль

   Москву снова бывший ебырь от****ил. И выпал снег. Смена закончилась раньше обычного, а я выходил на станции Пушкинская, когда ко мне привязались:
   — Слушайте, могу я у вас шесть тысяч занять на носки?
   — На носки?
   — Да, Баленсиага!
   — Могу вам дать сто рублей на носки с рынка. Здесь как раз рядом есть вещевой.
   — Нет, я такое не ношу... Что я делаю не так?
   — Я точно знаю, что я делаю не так. Зарабатываю недостаточно, чтобы давать случайным людям шесть тысяч на носки.
   — Аха, хорошо! Тогда давайте пять пятьсот, я вам завтра здесь же отдам.
   — Слушайте, я скоро встречаюсь с другом, которого тыщу лет не видал, мне бы на пиво хватило, какие уж там пять пятьсот.
   — То есть прям совсем никак?
   — Хорошего дня и удачи в поисках.
   Лысый и низенький, однако, крепкий и гоповатый мужичок отваливает так же быстро, как и приваливает. А я взбираюсь на зиккурат по эскалатору.
   Бородин стоит там в своем коротком пальтишке и трясся, хочет курить. Я за два года стал чуть выше и шире его, раньше он казался мне великаном. Слегка небритый, волосы отдают тысячей серферов, смазливый в нейтральном смысле и с иголочки, капусты рубит раза в два больше, чем я. В нем - изящество, которое за годы только расцвело и никуда не делось. И все качества, способствующие становлению спонсором течки у школьниц. Но он не смотрит более мне в глаза и ведет себя отстраненно. Мы раньше играли вместе.
   — ****ец, чувак, меня за это время два человека уже узнало. Заебало. — вполголоса тараторит он. Он теперь так общается. Я думаю, он общается так только со мной. — Пойдем скорее в вейп-шоп, я уже нашел тут ближайший.
   — Кто бы мог подумать. Ты теперь в люди выбился. — С подъебкой говорю ему я. — Впрочем, из оставшихся со мной людей никто не удивился тому, что я дружил когда-то с популярным теперь ютубером. Ты вообще доволен своей аудиторией?
   — Не-а, ты меня за кого держишь? Конечно не нравятся эти слащавые малолетки, хочется свойских, как раньше. Как когда мы тусовались с мэшаперами, например.
   — Всегда старайся держать с публикой дистанцию, брат. Публика тебе вообще ничего не должна. — Говорю ему, а он и не смотрит.
   Мы идем по центральным улицам и мне тошно. Говорю ему, что ненавижу все это. Ненавижу фальшивых сук, щеголяющих тут в своих шелковых платьях, смотрящих на тебя свысока, словно ты и не стоишь ничего вообще. Словно ты даже не мусорный бак и уж точно не свалка, а так - подгузник с чьими-то отходами, у которого и вонять-то сил нет, не то что права. А ему центр нравится.  В каждом городе по центру гуляет, говорит.
   — Ты с кем связь держишь из старой своры?
   — Да я со всеми понемногу общаюсь, вот сейчас живу у Дани, а с Витьком мы вообще лучшими друзьями стали. Сильно закорешились. А ты?
   — Витек, да, тот еще кабан. Я с Никитой до сих пор держу связь, ну, ты помнишь. Боровичок. Еще Кошкин свой бренд одежды мутит, у него тоже что-то да вышло в жизни, — так и продолжаем, — удивительно, что этот из Петербурга еще не сторчался, а этот до сих пор с родителями живет. А этот, господи, как этот-то вообще еще выжил? — И больше ни о чем.
   — Ага, да. Во-во. Ха-ха! — Что-то в этом духе, дальше молча идем.
   Заходим в табачку и он покупает себе жижи.
   — Ты не беги, я уже стар стал. Ее еще залить нужно.
   — Хорошо, ты сейчас где живешь?
   — В Царицыно.
   — Двинули туда. Знаю пару мест.
   Заходя в метро, он лепечет мне что-то еще про старых знакомых, уже и не вспомню. Мы с ним, право, живем две полярные жизни, которые никак и не соприкасаются, в общем-то. Мы выкованы из одного металла, но вот что там кузнец намутил со сплавами - черт ногу сломит. Есть ведь причины на то, почему так вышло. Почему он теперь за красную команду, а я за синюю. И это что-то заставляет нас держаться друг от друга подальше, даже если мы и устремимся в полымя рука об руку. Любому понятно, что не устремимся мы никуда больше вместе, впрочем.
   Мы общались в номерном, схватившись за поручни, а он просил меня, чтобы я был потише. Ненавижу, ****ь, эти гудящие поезда на зеленой ветке. Сам он был крайне негромок и, в конце концов, предложил продолжить беседу, когда мы выйдем из подземки. Не дожидаясь ответа, он ушел на освободившееся сиденье. Через пару станций я сажусь на противоположный ряд и мы проезжаем так молча до Царьков, соприкасаясь побитыми душонками лишь изредка, когда я корчу ему рожицы.
   Стоя в Бристоли, он долго не может определиться, что прикупить. Пьет нечасто, я тоже стараюсь, но приходится брать дело в свои руки. В конечном итоге беру пинту индиан пейл-эля и банку сидра. Он останавливается на стандартном баде.
   — А тебе не много будет? — Я удивляюсь, ведь как раз раздумываю о том, не будет ли мне мало. В конечном итоге решаю, что не хочу нажираться сегодня и именно поэтому беру всего по бутылке и банке. Да и вообще, нельзя больше. — Слушай, а нас в парке не словят за то, что мы со всем этим туда заявимся? Я за тебя ответственность брать не собираюсь.
   — Не волнуйся, я быстро бегаю. Общаясь с опытными алкоголиками, учишься всегда носить с собой термос или другой сосуд. На крайний случай - рюкзак. А теперь - смотри. — Нехитрым и шустрым движением руки я распихиваю всю выпивку по грузовым карманам на своих штанах. Карманы заглатывают полную счастья тару так глубоко, что от нее не остается и следа.
   — Ну да, совсем не видно.
   Остаток вечера мы ходим практически молча, говоря еще меньше, не вспоминая уже даже больше старых знакомых, а на его лице читаю гримасу печали. Когда увидел, как щенка на улице пнули, что-то вроде того. Наверное, не стоило звонить ему и выкладывать все. Не стоило договариваться на встречу и приезжать. Вмешиваться в его счастье, чтобы напомнить о том, что где-то существую я. Человек, которого он многому научил в свое время, который теперь бросает пить - факт сам по себе грустный, полагаю. Не потому что бросает, а потому что изначально начал. Меня моя жизнь устраивает почти полностью, но в сравнение с ним, естественно, я живу плохо. На его взгляд. Может быть, это его и гложет. Но он вернется скоро к своему привычному режиму и обо всем позабудет, словно миллиардер, возвращающийся из Африки в свой особняк с безупречно постриженным газоном и коллекцией из первоклассных наложниц, накормивший несколько поселений на пару недель вперед, в мимолетном осознании того, что он мог бы обеспечить этих негритянских детишек на всю жизнь и практически не почувствовать никаких изменений в своем кошельке.
   Уже совсем темень стоит. В парке он решает, что ему поможет его пальто и садится на заснеженную лавку, но наши задницы промерзают впоследствии одновременно, так что мы встаем под дерево и тянем теперь пиво, смотря на воду. Пруд порос чем-то между льдом и слякотью, а камыши опалились в лунном свете. И не важно, в принципе, где мы вообще стоим: под деревом или под светом желтых фонарей, парк всецело представляется сказочным местом, а мы - двумя бегущими не пойми от чего дураками. Единственное хорошее, что я смог ему показать - этот парк.
   Всю прогулку он в спешке и ждет уже, когда она кончится, а я спокоен. Рассказываю ему, как в городе плохо живется, в Москве особенно, как ненавижу всю эту суетную грязь и, копаясь в ней, впервые пытаюсь теперь научиться жить для себя. В той же спешке он высасывает бутылку пива и удаляется к мусорке, а когда возвращается - вновь повисает молчание. Ждет меня и торопит взглядом, который до сих пор даже не направлен на меня. Чувствую, что нужно хоть что-нибудь уже сказать, чтобы нарушить всепоглощающую тоскливую тишину. Хоть мы и оба понимаем, что все давно кончено. Все было конечно еще до того, как он допил свое пиво и даже до того, как мы с ним встретились. Говорю:
   — Вон они, огари приплыли. Самые тупорылые птицы на Земле. Включаешь всем остальным птицам птичьи звуки, и они не реагируют, а огари начинают вести себя странно. И эти крики, что они издают - мерзкие вопли.
   — Ха-ха. — Делает затяжку.
   — Давно куришь?
   — Ага, все слезть не могу. Это как самый сладкий в мире торт - однажды попробуешь и потом всю жизнь будешь по нему скучать, если перестанешь жрать.
   — То же самое и с любовью. — «Как там моя жена?», — скучаю и думаю, — «Любимая».
   Мы попрощались и сделали неловкое фото, даже не знаю зачем. Даже не на память. Память давно угасла, как и наша с ним связь. Это выражалось во всем. Мы с ним даже никогда не пили вместе пиво. Мы стояли рядом и каждый пил свое пиво, но делали мы это не вместе. Мы скорее обменивались репликами, чем общались. И, расходясь, мы пожали друг другу руки и обнялись, потому что так принято. Не смотрели друг другу вслед. Ускользнули друг от друга, как ускользнула от нас та пора, когда никто ни от кого не спешил.
   Вечер закончил совершенно трезвым и долго думал обо всем этом, а потом написал рассказ.