Мерное дыхание моря

Практически всю мою сознательную жизнь у меня была мечта – увидеть море. При всём моём желании это сделать, мечта обещала быть несбыточной. Где-то уже в начальных классах я понимала, что мне НИКОГДА не накопить столько денег, чтобы его увидеть, и постепенно я смирилась с мыслью, что море я увижу только на картинах, фотографиях более успешных людей да ещё, пожалуй, по телевизору.
Но вот на пороге четвёртого десятка лет у меня появилась такая возможность – меня позвали с собой родственники, «балластом», за чисто символическую плату. Дни перед поездкой были напряжёнными – следовало взять отпуск на работе, пристроить младшую дочь к родственникам и решить тысячу и ещё маленький кусочек совершенно необходимых вопросов.

А ночью я лежала и прокручивала в голове только один вопрос – неужели я поеду на море? Именно я? И правда ли, что мне это не сниться?
И вот наконец мы поехали. Именно туда, к морю! Примерно через час у меня заболела шея – так усердно я крутила головой, стараясь рассмотреть и запомнить всё, что я видела, а видела я много, очень много: и широкую, полноводную реку, да-да, именно Волгу, и бескрайние поля, усеянные сочно-жёлтыми подсолнухами, и ещё поле, где в изобилии стояли ветряки – устройства, перерабатывающие энергию ветра в столь необходимые человеку киловатты электроэнергии.  Я даже спать боялась, чтобы не пропустить что-либо интересное.

Ночевать мы остановились в городе Тимашевске. Прямо из окон небольшой гостиницы, где мы разместились, был виден памятник защитникам Тимашевска – на небольшом холме, густо поросшем какими-то иссохшими былинами и травой, стояли изваянные из камня худенькая женщина в платке, завязанном по самые глаза, и подросток в огромной, не по размеру, фуфайке. И тогда меня пронзило, словно током – именно в этом месте, в котором я стою, шли бои, рвались снаряды и свистели пули, а по узким улицам, наверное шагали с самодовольной улыбкой на сытых холёных лицах фигуры нЕлюдей в серых шинелях и металлических касках. А они, простые женщины, такие же как я, и дети, похожие на моих, стояли здесь насмерть. Хотя трудно сравнивать людей того времени с нами – нам до них далеко. Ну по крайней мере мне.

И мне кажется, что в таких местах, опалённых огнём войны, граница времени невероятно тонкая. Кажется, закрой глаза – и окажешься в 1942, ну или в 1943-м году, и почувствуешь запах горящих хлебных колосьев, и взрытой гусеницами танков чёрной земли, и горячей крови, которая проливается на землю во имя свободы детей, внуков, и нас, которым эти события кажутся далёкими и покрытыми густой пеленой времени.

И мне хотелось подняться на этот холм – взглянуть в каменное лицо стоящей женщины, взять холодные пальцы стоящего мальчишки, спросить, о чём же они думают сейчас, запылённые, стоящие на заросшем, продуваемом всеми ветрами холме? Видят ли фитнес-центр, построенный рядом, блестящий огромными стеклянными окнами, и проезжающие мимо красивые дорогие машины. Но… я не смогла. Струсила, наверное…

И лишь на следующий день, рано утром, когда мы уезжали, я приложила руку к запотевшему стеклу машины – простите меня, защитники Тимашевска – моей вины перед вами нет, но всё же, всё же…
Крымский мост на меня ожидаемого впечатления не произвёл – я ожидала чего-то более воздушного и летящего, а увидела толстенные железные опоры, туго натянутые ванты – тысячи тысяч тонн металла, бетона и какой-то странной нечеловеческой мощи. И там, внизу, на короткое время я увидела полоску сверкнувшей воды – это было оно – МОРЕ. Мелькнуло, на секунду махнув рукой, словно пассажир поезда дальнего следования, показавшийся в окне вагона на перегоне, чтобы исчезнуть навсегда в туманной дали.
И вот, наконец, добрались. Бросив нераспакованные вещи в небольшом гостевом доме в пригороде Саки, идем поздороваться с морем. Оно задумчиво лежит у моих ног, накатывая небольшие прозрачные волны на каменистый пляж. Смотрит задумчиво, не поднимая глаз и только лениво вздыхает, видимо устав от того бессчётного количества людей, которое хочет погрузить в него свои тела, измученные жарой.

Племянницы уже забрались в воду, весело визжат и смеются, подпрыгивая и качаясь на волнах. А я всё стою, не решаясь ступить в пенную полосу прибоя. Наконец длинный язык волны касается моей босой ноги, и тут отскакиваю в сторону – море оказалось неожиданно холодным.
 
Девочки зовут меня к себе, но мне страшно – я не умею плавать, а море оно такое… большое, неизведанное и чужое, поэтому я сажусь в прибой – на берегу я чувствую себя уверенней. Волна набегает неожиданно – бьёт меня в грудь, с головой окатывает брызгами, поднимает, переворачивает и тащит куда-то по мокрым, жёстким камням. Я вырываюсь из цепких лап морской волны, и она, сразу потеряв ко мне интерес, с тихим шипением уползает обратно. Я, кашляя, выплёвываю изо рта воду, и возмущённо кричу: почему вода солёная!!! Надо мной все смеются… Нет, я конечно же училась в школе и знаю, что морская вода солёная, но на вкус я пробую её впервые, и она мне явно не нравится.
Потом, позже, я всё же зашла в воду за руку с братом, и племянницы научили меня качаться на волнах – подпрыгивать в тот момент, когда она приближается, и тогда она поднимет тебя и осторожно опустит – как в детстве на качелях, а толстые зелёные водоросли, подплывая, мягко касались моих ног и тут же убирали пальцы – видимо, боялись показаться навязчивыми.
А вечером, в гостевом доме я легла на большую качель-паутину, и лежала, вглядываясь в белёсое Крымское небо – почти сорокалетняя тётка качается на детских качелях, смешно, не правда ли?
 
Утром я проснулась рано, в четыре, как всегда. Я вышла на веранду с кружкой кофе и долго сидела, вслушиваясь в тишину. Я пыталась услышать, как дышит море, но оно спало тихо, как младенец, дыша тихо и неслышно, и только где-то внутри, в своей душе я слышала его пульс – напряжённый и чёткий, как тиканье часов, да ветер доносил до меня запах водорослей, чем-то напоминающий аромат мокрой скошенной травы.

После мы переехали в Судак и я увидела горы. В самом городе – круглые, похожие на большие муравейники, или шапки сказочных великанов. А вот в заповеднике Новый свет, куда мы отправились на экскурсию, горы были другие – холодные, суровые, нахмуренные. На каменном теле одной из гор вырублены ступени – согласно информационной табличке это лестница Тавров. Тавры – это древние племена жестоких разбойников, которые в древности жили в этой местности и вырубили эту самую лестницу в монолитном отвесном камне, с тоннелями и переходами. В некоторых местах для безопасности туристов по краю лестницы протянута проволока, а вот тавры ходили без всякой проволоки, и наверное, с грузом, да и удобных кроссовок у них, вероятно, не было…
Я поднималась всё выше и выше по белым осыпающимся мелкими камнями ступеням, и перед моим мысленным взором стояли тавры, долбящие камень примитивными орудиями труда – смуглые, с большими тёмными глазами, в одежде из шкур животных, небритые и усталые.

А потом мы позли по «Тропе обезьян», держась руками за толстые корни, похожие на огромных ленивых змей, и шагали, шагали по сыпящимся мелкими камнями тропам, а вокруг нас стояли гор – тёмные, молчаливые и задумавшиеся.
Вот симпатичный деревянный указатель – «Долина Рая». Это пологая долина в окружении мрачных гор. Мда… На Рай похоже мало – растут низкие деревья, с кривыми, изуродованными ветками, наполовину иссохшие – каменистая почва не очень плодородна, трава сухая и колючая, жарко, душно и очень хочется пить. А хотя кто его знает, какой он рай на самом деле, может быть там и нет чудесных деревьев с золотыми плодами и лазорёвой травы, а растут именно такие деревья? Ну, тот кто это знает, никогда не сможет нам об этом рассказать, и поэтому будем довольствоваться раем таким, как нам его показали. Там дальше есть ещё и Долина Ада, но выглядит она почти что так же, разве что света чуть поменьше. Да, экскурсия получилась интересная – тут и Ад, и Рай – не горы, а настоящее Аидово царство!

Во время прогулки натыкаюсь на небольшой монумент, надпись на котором гласит, что именно здесь десантники отдали свои жизни, защищая этот клочок земли. Я ступаю по крупным, покрытым склизкими зелёными водорослями камням. Да, и здесь гремели взрывы и выстрелы, здесь бойцы сражались за каждую горсть земли, за каждый камень. Они стояли на смерть, а погибнув, попадали в объятия Моря. Море смывало с их лиц кровь и грехи, прятало в своих волнах изувеченные тела с торчащими из груди обломками рёбер, успокаивало предсмертные стоны и качало, качало на волнах, рассказывая сказки и напевая колыбельные, как в детстве…

Что ещё осталось из впечатлений – фрукты, которые можно есть на завтрак, обед и ужин, и продавцы встречают тебя как любимого родственника, а слегка помятые персики отдают бесплатно, чтоб не попортились. И огромные горы арбузов и дынь, сваленные прямо на землю, как дрова и чернильно-тёмные сумерки, которые опускаются на землю прямо после захода солнца.
В последний день перед отъездом я бродила по мелководью, по камням, покрытым нежными зелёными водорослями, мягкими, как пух. В тёплой, прозрачной воде сновали крохотные юркие рыбки, а под камнями прятались маленькие, словно игрушечные крабики. А я всё старалась ухватить хоть одного членистоного, чтобы ощутить на своей ладони его шероховатый панцирь, и замирая от страха почувствовать, как он зажмёт своей миниатюрной клешнёй кожу моей руки, а дальше, на глубине, колыхались в толще воды две огромные медузы похожие на белые, раскрытые зонты, ленивые и неподвижные…

К сожалению, мы не можем заказывать сны. Это – высшая благость увидеть то, что бы ты хотел. Встретиться с людьми, которых забрали Небеса, или которые добровольно ушли из нашей жизни, испытать снова самые счастливые моменты. Чаще сновидения напоминают тугой закрученный клубок нелепейших сюжетов, из которых хочется выбраться, как из болота, и открыть форточку.
Море мне не снилось ни разу. Но я знаю, оно где-то там, в глубине моей души, оно спит и иногда, спросонку бормочет что-то невнятное и непонятное, как набегавшийся ребёнок. Море, мерное биение твоего сердца со мной. Навсегда.