Судьбы моей простое полотно

                ПРЕДИСЛОВИЕ
                Дорогой мой читатель!
Начиная писать, я спрашивала себя:  какого ляда, с какого перепугу, или, выражаясь литературным языком, что побудило меня взяться за смартфон и компьютер и писать.

Думаю, что толкала меня уверенность в том, что история моей семьи и собственной жизни, окружавших меня людей уникальны  и могут представлять интерес не только для меня.   То есть, идея написать обо всем этом возникла из тщеславного предположения о том, что это довольно яркая и не совсем обычная история.

Кроме того, совсем недавно, после более чем шестидесятилетней  довольно напряжённой трудовой деятельности, я стала полноценным пенсионером, «пенсом», как иногда говорят,  образовался некий вакуум, потребовавший заполнения и, наконец, графоманство в чистом виде. Зуд писательства.

Взявшись за перо, я вспомнила, как в одном из моих любимых рассказов П.Г. Вудхауза о Дживсе и Вудстере упоминается некая престарелая дама, написавшая скандальный роман "Восемьдесят волнующих лет", в котором выложила неприглядную правду о своих знакомых и родственниках.

Многих людей, о которых пойдет речь, уже нет на свете, а другие находятся так далеко, что не смогут до меня дотянуться. Расправа мне не грозит.

В интернете я наткнулась на книгу "Оглядываясь назад", написанную моей сводной двоюродной сестрой Анастасией Александровной Баранович-Поливановй, дочерью папиной сводной сестры тети Марины (Марины Казимировны Баранович). Опубликованную в 2001 г. книгу я увидела только в 2020 г. Я сразу же заказала её, прочла воспоминания  и впечатления о части нашей семьи.

Анастасия Александровна пишет о нашем общем деде, о своей матери  Марине Казимировне, переводчике художественной литературы, секретаре и друге Б.Л. Пастернака, печатавшей его роман «Доктор Живаго», несколько строчек о дяде Максимилиане Казимировиче Барановиче. Великолепно передает дух советской эпохи. Очень интересно рассказывает о встречах с  Б.Л. Пастернаком, А.И. Солженицыным, Л.З. Копелевым.

В книге нет ни слова о моей  части семьи:  бабке, матери отца,  моем отце  и, конечно, моей матери, обо мне, папиных сводных братьях по матери от ее двух мужей.   Мои тексты заполняют этот пробел.

Сюжеты расположены в той последовательности, в которой приходили мне в голову и я их записывала.

      
                ДВУХСОТАЯ СЕКЦИЯ ГУМа

Так счастливо сложилась жизнь, что я общалась и переводила многим   известным и интересным людям.

Наш факультет иностранных языков Московского областного педагогического института имени Н.К.Крупской был коллективным членом общества СССР-Австралия.

В один прекрасный (без иронии) день меня вызвала декан и секретарь партийной организации Дубенец Э.М. и дала мне поручение - представлять факультет в этот обществе. Я благодарна Эльвине Михайловне, которая таким поручением сделала мою жизнь на многие годы интересней и разнообразней. В тот же момент я не подозревала, сколько интересных, незабываемых встреч    и поездок по нашей стране и две поездки в Австралию подарит мне это поручение.

С легкой руки Дубенец Э.М. я стала ездить в Дом дружбы народов или Дом дружбы с народами зарубежных стран, в котором  с 1959 г. находился  “Союз советских обществ дружбы и культурных связей с народами зарубежных стран” (ССОД).

Расположен он на улице Воздвиженка (дом №16) рядом со станцией метро Арбатская. Это необычное здание, чудесный особняк в центре столицы, построенный в 1895-1899 гг. по заказу миллионера Арсения Абрамовича Морозова. Здание, в котором сочетаются элементы модерна и эклектики,  иногда называли  Особняком Морозова. Внутри  помещения также прекрасны, как и снаружи.  С 2006 г. в Особняке Морозова – Дом приемов правительства России.

  Во время выполнения этого замечательного поручения  были незабываемые встречи с людьми, которых, иначе, я могла бы увидеть только по телевизору: Валентиной Терешковой, Алексеем Мересьевым, Радионом Нахапетовым, Верой Глаголевой, Олегом Видовым, рядом писателей, художников, музыкантов. Встречи с зарубежными "друзьями Советского Союза", иногда известными людьми.

В Доме дружбы регулярно происходило что-нибудь интересное: небольшие концерты, выступления знаменитостей того времени, показывали для избранной публики фильмы и многое другое. Я могла пригласить и с удовольствием приглашала на эти события коллег, близких друзей.

Мне часто предлагали сопровождать и переводить кому- то из иностранных  гостей, особенно австралийцев и новозеландцев, состоявших у себя на родине в обществах дружбы с нашей страной.

За мной приезжала самая престижная в то время машина – ЗИЛ (надо было видеть лица старушек у подъезда, когда подъезжала  роскошная машина и увозила меня!)
Затем машина забирала из гостиницы гостя/гостью или 2-3 человек гостей, везла их осматривать достопримечательности, посещать школы, больницы, учреждения, в соответствии с программой пребывания. Гости завтракали, обедали, ужинали в каком-нибудь ресторане и вечером на этой же машине их отвозили в гостиницу, а меня домой.       

Мне выдавались две книжки, и я расплачивалась и за еду и за проезд чеками из этих книжек. В это время поход в ресторан, по крайней мере, для обычного человека, такого как я, было большим событием. И дорого, да и не просто было попасть в “Арагви”, “Узбекистан”, “Метрополь”. За время работы в ССОД я побывала во многих прославленных московских ресторанах.

Водители автомобиля ЗИЛ часто просили, чтобы я указала, что они окончили работу на час  или два позже. Я всего боялась, но выполняла их просьбу.

Часто гостей нашей страны поселяли в огромной гостинице “Украина”. Иногда я видела там и отечественных знаменитостей. Запомнила Тамару Гверцители, миниатюрную, милую, тогда юную, Юрия Никулина, договаривающегося о поставках какого-то циркового оборудования и многих, многих других.

Несколько раз через Общество дружбы меня направляли переводить и сопровождать зарубежные делегации, приглашенные ЦК партии.

Курировал отдел Австралии и Новой Зеландии Кудинов Владимир Михайлович, необыкновенно интересный человек, прекрасный знаток Австралии, ее истории, мифов и легенд аборигенов, их обычаев, нравов, верований, написавший  несколько интереснейших книг о Зеленом континенте, как иногда называют Австралию. (например: Кудинов, Владимир Михайлович. Сумка кенгуру: мифы и легенды Австралии - Москва: Наука, 1987. - 200 с.).

Общение с этим глубоко интеллигентным, эрудированным человеком - один из подарков судьбы.

Именно он однажды представил меня делегации, состоявшей из пяти руководителей различных австралийских профсоюзов. По программе их пребывания они сначала осматривали столицу, общались с руководителями наших профсоюзов, посещали Большой театр, что-то ещё, затем отправлялись в Ленинград с аналогичной программой и после этого – в Сочи на недельку в санаторий ЦК партии.

В один из дней мне позвонил Кудинов и предупредил, что на следующий день я забираю "австралийский зоопарк", как называли себя члены делегации, и мы отправляемся в двухсотую секцию ГУМа. Сам Кудинов с нами не пошел. 
Кудинов объяснил мне, что вход в секцию со стороны Красной площади. Там не было ни витрин, ни вывесок, только незаметная деревянная дверь и рядом маленький звонок. О нашем визите здесь были предупреждены. Войдя  внутрь,  я увидела, что это магазин, полный товаров, о которых советский человек, живший в атмосфере тотального дефицита, мог только мечтать.

Тогда я и понятия не имела, что созданная в 1954 г. секция обслуживала членов Политбюро, их семьи и правительственные делегации из других стран. Я не подозревала, что такое существует в нашей социалистической стране! Денег у меня не было, купить я смогла только дефицитную пару колготок. А глаза разбегались, хотелось и того и этого!!!

Австралийцы купили какие-то значки, бюстики Ленина, открытки. Они не испытывали нужды ни в обуви, ни в одежде.

Вернувшись домой и поборов стеснительность, я все же позвонила Кудинову и попросила направить нас туда же еще раз. Он удивился, что я не знала о сути двухсотой секции, но обещал выполнить просьбу и сдержал обещание. К полному изумлению австралийцев, нас вновь повели в двухсотую секцию через день. На этот раз я была во всеоружии: заняла денег у всех, кого смогла.

На кассе у выхода из магазина можно было видеть забавную картинку: пятерых австралийцев, на дне тележек которых лежали открытки или несколько значков и переводчицу с тележкой, заполненной обувью и одеждой.

Мои подопечные  знали о нашей стране, ее лицевой и изнаночной сторонах намного больше, чем многие из нас, обычных граждан.

На следующий день мы поездом отправились в Ленинград. С вокзала нас на роскошном ЗИЛе подвезли к дому без вывески рядом с моим любимым Русским музеем. Войдя в дом, мы оказались в прекрасной, не хуже любой первоклассной европейской, гостинице. Еще один сюрприз!

Пробыв в Ленинграде 2-3 дня, мы отправились на самолете в г. Сочи в санаторий ЦК партии. В аэропорту нас вновь встречала роскошная машина, и отвезла нас в санаторий.

Каждый из нас жил в прекрасном, просторном номере, даже переводчики.
Изысканный и разнообразный стол, обязательный к обеду алкоголь на выбор, осмотр врачами, процедуры.
Мы спускались на лифте на пляж, где были белоснежные павильоны с накрытыми столами с самоваром, закусками, минеральной водой. Не хватало только птичьего молока!

В санатории  отдыхали друзья Советского Союза из многих стран, в сопровождении переводчиков. Тотчас же образовалось что-то наподобие переводческого братства, мы делились опытом и обменивались впечатлениями. Меня поразил рассказ переводчика с испанского языка, сопровождавшего видного деятеля коммунистического движения одной из латиноамериканских стран. Он рассказал нам, что его подопечный на приеме у врача заявил, что приехал лечиться от сифилиса, потому что в “Союзе” лечение бесплатное, а в других странах это дорого.

В райской атмосфере санатория австралийцы заскучали, и стали проситься погулять за его пределами. Неохотно и только после того, как они заявили, что они не в тюрьме, нас согласились выпустить за ворота санатория.

Буквально в десяти минутах ходьбы мы увидели магазин, и зашли в него.  В магазине было абсолютно пусто, шаром покати. Почему-то висели внушительного размера мужские красные трусы, на прилавке лежала халва и хозяйственное мыло!

Австралийцы хотели сфотографировать эту картину, но продавщица умоляла не делать этого. Мы молча, подавленные ушли.

   
                ГРЕЦКИЕ ОРЕХИ. ДАНИЯ. ЛЕГО

Я с детства люблю грецкие орехи. Удерживает от безконтрольного поедания мысль об их калорийности.

Во дворе нашего дома в Черновцах росло ореховое дерево.  Черновцы и черновицкая область изобиловали грецкими орехами.
Мама рассказывала, как в конце сороковых несколько семей офицеров вскладчину покупали подводу орехов и чернослива, и из них варили вкуснейший и хорошо сохранявшийся джем. Помню мамины рулеты с грецким орехом!

Много лет спустя, в Москве, когда я преподавала в вузе на факультете иностранных языков мне, в благодарность за какую-то рецензию, привезли из Молдавии объёмную сумку только что сорванных, ещё в зелёной кожуре орехов, которые я тут же стала нетерпеливо руками очищать. Ладони немедленно окрасились, отчистить их было невозможно. В тот же день мне неожиданно позвонили из института и сообщили, что на следующее утро меня вызывают  в министерство к тогдашнему министру просвещения Российской Федерации Георгию Петровичу Веселову. Я стала ещё яростнее тереть ладони пемзой, наждаком, стёрла их до крови, темные пятна немного посветлели, но не исчезли. Поэтому, когда министр, здороваясь со мной, протянул руку, я неестественно вывернула свою, чтобы он не увидел мою пятнистую ладонь. Так  я впервые в жизни пообщалась с министром.

Оказалось, меня пригласили, чтобы вместе с ним и специалистом-методистом Шиловым Валентином Федоровичем лететь в королевство Дания изучать тамошнюю систему образования и, как нам тогда рекомендовали,   рассказывать о наших  достижениях в этой области. Меня пригласили как переводчика.

Мы летели в самолёте над маленькой изумительно ухоженной страной, с возделанными полями, игрушечными домиками, с воздуха все казалось волшебным. В Копенгагене нас встретили представители тамошнего министерства, мужчина и женщина. Занимавший солидный пост мужчина был в пиджаке с заплатками на локтях, что вошло в моду много лет спустя, а на женщине были сильно укороченные узкие брючки, такие как сейчас модно.

Мне, как единственной женщине в делегации, а не министру, вручили изысканный роскошный букет, в нем была пробирка с каким-то раствором и потом цветы сохранили свежесть до нашего отъезда.

Нас сразу повели в кафе пить кофе c пирожными. Оказывается в Копенгагене пониженное содержание кислорода в воздухе и жители поддерживают себя кофе. Боясь опростоволоситься, я внимательно следила за тем, как ведёт себя встретившая нас женщина, и вслед за ней взяла маленькую вилочку и начала  есть, отделяя ею небольшие кусочки пирожного. До этого всю жизнь ела и торт, и пирожное чайной ложкой. Спустя много лет профессор Клычков Георгий Сергеевич как-то привел своего маленького (лет 4-5) сына на кафедру и ребенка стали угощать, в том числе предложили ему кусок торта и дали, как мы привыкли, чайную ложку. Малыш попросил вилку, чем всех удивил. Его правильно учили.

Я была очень молода  и оба спутника казались мне людьми пожилыми, хотя едва ли каждому из них было больше пятидесяти лет. Они относились ко мне по-отечески. Особенно приветливым, вежливым и располагающим к себе был Георгий Петрович. Позже я узнала, что он настоящий ученый, кандидат исторических наук, профессор, а не просто чиновник. В душе я немного посмеивалась над Валентином Федоровичем, когда он появлялся в ресторане гостиницы в тренировочных штанах с вытянутыми коленками, или когда невнятно говорил из-за отсутствия большинства зубов, однако вскоре прониклась к нему  благодарностью.

На меня была возложена не только обязанность переводчика, но и кассира. Перед отъездом в бухгалтерии министерства мне выдали командировочные (валюту) на нас троих и ведомость. Я выдавала спутникам и себе командировочные и хранила эту скромную сумму денег.  По возвращению в Москву я отнесла в бухгалтерию министерства оставшиеся от командировочных деньги. В бухгалтерии поинтересовались, что можно было купить на эту сумму. Когда я ответила – магнитофон, мне сказали, что я могла бы потратить валюту и отдать рублями по курсу. Я не поверила.  Это вы сейчас так говорите, думала я,  а принеси я вам рубли вместо датских крон, как бы вы отреагировали и что бы мне сделали?

Утром мы спускались в ресторан, завтракали, поскольку завтрак был оплачен, потом, как в анекдотах о русских туристах за рубежом, втроем собирались у кого-то из нас в номере и питались привезенной из дома копченой колбасой и другими продуктами, экономя скудные командировочные, или отправлялись на приемы, где нас угощали.

Тогда мечта советского человека, вырвавшегося за рубеж, была –  одеться, обуться, купить магнитофон, фото или видеокамеру и привезти всем сувениры. На выданные нам командировочные купить что-нибудь из одежды, обуви, техники было невозможно.

Осуществить нашу мечту помог советник посольства, который отвёз нас в какое-то полуподвальное помещение, где, как он сказал, был конфискат. Цены здесь радовали.
Именно здесь я прониклась благодарностью к Валентину Федоровичу, который выбирал одежду для дочери, примерно моей комплекции. Он просил меня примерять вещи, которые выбирал, а выбирал он толково. Мне оставалось только обезьянничать.

Благодаря Валентину Федоровичу я, не отличавшаяся большой практичностью, приобрела качественную элегантную одежду, которую носила потом с удовольствием много лет. Купленное в Дании кожаное черное пальто оставалось в моем гардеробе около двадцати лет, и только из-за того, что растолстела, не смогла носить его и дальше.

Многое в Дании удивляло и восхищало. Меня, приехавшую из страны, где процветают ханжество и лицемерие, поразили установленные на крыше школы скульптуры обнаженных детей, девочки и мальчика, держащихся за руки.

Восхищали красоты города и страны. Улица, с домами, увитыми розами, где якобы жили герои сказки Г.Х. Андерсена Кай и Герда. Поразило, то, насколько крошечна фигурка русалочки в Копенгагенском порту на берегу моря. Где-то читала, что сообщения о похищении этой небольшой бронзовой скульптуры, изображающей персонажа из сказки «Русалочка» Ганса Христиана Андерсена появляются для поддержания интереса туристов. Как раз перед нашим приездом этот, периодически похищаемый символ Дании, нашли и водрузили на место.

Удивило выступление по телевизору королевы Маргрете II,  очень высокой привлекательной молодой женщины, одетой как самый обычный человек в клетчатую рубашку и джинсы, объявившей начало кампании по демократизации в одежде.  Конечно, до этого,  я и представления не имела ни о какой королеве.

Курс страноведения в институте мы изучали по скучнейшей книге «Ленин в Лондоне» с крайне политизированными и малоинформативными текстами, мало что знали о Великобритании, стране изучаемого языка, и, конечно, практически ничего не знали о Дании. Наверное, кроме сказок Андерсена и их  персонажей.

Оказалось, что королева Маргрете II – высоко образованный и талантливый человек, прекрасная художница, переводчик, владеющий несколькими иностранными языками, пользуется огромным уважением.

Прожившая более двадцати лет в стране, отгороженной от мира, я до поездки в Данию была, например, уверена, что икра и красная рыба водятся только в СССР. Мало что видевшая в жизни, на многое я смотрела  широко открытыми глазами.

На одном из приемов, проходивших в ресторане с видом на озеро и плавающих в нем лебедей, мы сначала обедали в одной части ресторана, потом раздвинулась стена, и мы пересели за уже накрытые для десерта столы в другой части ресторана. Удивляло даже то, что тарелки для еды были подогреты.

Удивило и поразило путешествие на маленьком самолете компании Лего в Леголэнд (Legoland) на полуострове Ютландия.

Я впервые держала в руках конструкторы Lego (от дат. Leg-godt — «играй хорошо»). Удивительно, сколько мысли, любви к детям, понимания их психологии и потребностей вложено в эти игрушки.

Нас щедро одарили конструкторами Лего, вручив каждому по огромному пластиковому пакету с наборами игрушек-конструкторов, в то время не виданных в нашей стране.

Дальнейшая судьба этих игрушек такова: я успела подарить родственникам и знакомым только два или три конструктора, когда мама, ставшая на старости лет заведующей детским садом, решила, что все эти конструкторы необходимы в методкабинете, велела мне отнести все это богатство в детский сад. На все мои вопли, что их тут же украдут, обозвала меня жмоткой и собакой на сене. После первых же выходных дней  все конструкторы исчезли.


                ДЕТСКИЙ САД И ДАЧА   

Моя мама, Баранович Наталья Дмитриевна, называла себя долгожителем – она не дожила всего трех месяцев до 102 лет, сохраняя ясное сознание. За  долгую жизнь она сменила несколько профессий: школьного учителя до войны в Белом Колодце, медработника во время её, учителя взрослых и редактора после войны в Черновцах, школьного учителя, затем технического редактора и, спустя три года после выхода на пенсию, заведующей детским садом в Москве.

Достигнув пенсионного возраста, мама несколько лет продолжала работать в научно-исследовательском институте резиновой промышленности, в который её когда-то из школы перетащил папа. Причем в то время работающий пенсионер не получал пенсию.
Мама ездила на работу, проделывая довольно длинный путь через всю Москву в переполненном транспорте от ст. метро Бабушкинская до ст. метро Фрунзенская и обратно. Опаздывать было нельзя. Работа у нее была ответственная, кропотливая, требовавшая внимания.

В один прекрасный момент мама решила уволиться и посвятить себя заботе о тяжело больных людях. Я с трудом уговорила ее отказаться от этого намерения, убеждая, что она давно выполнила долг перед человечеством, выхаживая раненых во время войны, ухаживая за тяжело больным и умирающим отцом. Может быть, лучше посвятишь себя детям, если не моим, то хотя бы чужим – увещевала ее я.

В маме жила потребность в самопожертвовании, подвижничестве. Самоотверженно, невзирая на диагноз, она боролась за жизнь моего неизлечимо больного отца, наперекор всем препятствиям; сделала все, чтобы я защитила сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации.

Маме было около шестидесяти лет, когда в РАЙОНО ей предложили должность заведующей детским садом, расположенном в пяти минутах ходьбы от дома.

В то время ощущался дефицит всего, в том числе мест в детском саду. Кто-то из соседей сказал, ну теперь вы заживете: маме за устройство в детский сад родители будут нести и подарки и деньги. Да, зажили….

Помню единственный случай подношений – банка варенья.

Детский сад стал для мамы любимым детищем. Она буквально пропадала там. Приносила домой кукол-инвалидов с оторванными руками, ногами, одноглазых, безволосых, мишек с оторванным ухом, конечностями. Чинила игрушки, обшивала, обвязывала кукол, отнесла в сад и мои сохранившиеся игрушки.

Зачастила к шефам на завод железно-бетонных конструкций, расположенный неподалеку, добилась того, что они сделали ремонт в саду, обновили мебель. Ездила она и к другим шефам в Загорск (ныне Сергиев Посад), в саду появились вазы, керамика, новые игрушки.

Мама боролась с воровством и уволила повариху, обнаружив курицу, спрятанную в духовом шкафу. Она возмущалась, как можно обкрадывать детей и красть в таком количестве: на весь сад выдали три курицы и одну украсть!

Иногда мама приводила домой детей, которых беспечные загулявшие или запившие родители забывали забрать.

Как-то у нас в квартире с потолка отвалился и шмякнулся чуть ли не мне на голову огромный кусок штукатурки, а когда я сообщила об этом маме по телефону, то услышала: «Не отвлекай меня по пустякам, у нас тут трубу прорвало!»

В детском саду работало несколько прекрасных воспитателей, замечательный музработник, которая, к сожалению, не прочь была выпить. Однажды в подпитии она стала выбрасывать из окна второго этажа блинчики, приготовленные детям к обеду. Мама сгоряча хотела ее уволить, но ограничилась воспитательными беседами и неусыпным контролем.

Я приходила к маме в детский сад, иногда просто для того, чтобы напомнить о своем существовании.

Однажды я зашла в сад, когда дети гуляли во дворе и один мальчик сообщил мне, что его бабушка на войне. Видя мое изумление, воспитательница отвела меня в сторону и объяснила вполголоса: «Бабка в тюрьме сидит за спекуляцию, а для ребенка придумали такую байку».

Как-то пришла в сад возмущенная мамаша и заявила: «У вас тут злые овчарки ходят по двору». А сынок добавил: «И фашисты с автоматами». Оказывается, дети посмотрели какой-то фильм о войне, а потом их живое воображение перенесло увиденное на двор сада.

Был случай, когда воспитатели и их самоотверженный руководитель чуть не получили инфаркт. После тихого часа обнаружилось, что пропал мальчик. Обыскали все места, где он мог бы спрятаться, но не нашли ребенка. Наконец, кто-то догадался добежать до трамвайной остановки. Это чудо было там и просило у прохожих три копейки на проезд, чтобы доехать до ВДНХ, где он бывал со своей мамой.

Мама проработала в детском саду около двенадцати лет и ушла с этого поста, когда ей было за семьдесят.

У нас появилась возможность купить дачный участок. Денег не было. И тут мне помог случай и парикмахер Нина Ященко.

Мне предложили поехать в Австралию в составе делегации ССОД. А Нина посоветовала купить двухкассетный магнитофон и видеомагнитофон и обещала найти покупателя, когда я их привезу. Очень хотелось оставить видеомагнитофон себе, но ради такой цели как покупка участка, пришлось отказаться от этого. Последовала совету Нины, собрала необходимую сумму.

Началась эпопея со строительством дачи. Для того, чтобы следить за этим процессом и за тем, чтобы не украли материал, мама уволилась из детского сада, жила в сарайчике, на двери которого было пять замков, но  открывался он пинком ноги.
Моя задача была – заработать на строительство дома. В это время был пик интереса к изучению английского языка, массовой эмиграции, гремела слава Галины Александровны Китайгородской и разработанной ею методики интенсивного обучения иностранному языку и Георгия Лозанова, болгарского педагога и психолога, исследования которого лежат в основе ускоренного обучения.

Познакомила меня с этими новейшими для того времени методиками, обучила и предложила работу великолепный методист, преподаватель, издатель, основатель востребованного в свое время журнала для изучающих английский язык «Speak out» Ирина Цветкова. Благодаря ей я начала вести занятия для взрослых по-новому.

Это была увлекательная, но напряженная работа, интенсивная не только для обучающихся, но и для учителя. Несколько раз я проводила занятия в одной и той же группе повторно, потому что не помнила, была я в ней или еще нет.

Мне удалось заработать таким образом какую-то сумму. Кроме того, та же Ирина Цветкова заняла мне недостающие деньги, и мы сумели расплатиться за привезенный и установленный на участке дом. Строители нам попались замечательные: сделали все на совесть, оказались честными и сердечными людьми. Окончание строительства мы отмечали вместе, сняв с петель дверь и используя ее вместо стола.

Тогда я думала, что в доме будет жить мама, а мне это неинтересно, лучше куда-нибудь поехать. В то время мне казалось, что если я два-три месяца никуда не ездила и не переводила, то и жизнь закончилась.

Сейчас повзрослев и постарев, с благодарностью вспоминаю мамины слова: «Все бы на булавки извела» и рада, что мы создали уголок, который много раз обновляли, делали комфортней и удобней для жизни, и где с удовольствием проводим время.


                АВСТРАЛИЯ

Мне посчастливилось побывать в Австралии дважды. Оба раза переводчиком в составе делегации ССОД.  Первый раз – с группой из Армении, в которую входили несколько представителей интеллигенции и ансамбль народного танца и песни.

Австралия –действительно очень далека от нашей страны: расстояние от Москвы до Сиднея – 14 500 км. Прямых рейсов из России в Австралию тогда не было.
Летели мы на самолете компании Quantas с двумя пересадками – в Абу-Даби и Сингапуре. Проведя в воздухе вместе с пересадками около суток мы, наконец, приземлились в международном аэропорту Сиднея.

Из самолета выпустили только после того как опрыскали из пульверизаторов специальным раствором, подвергли дезинфицирующей обработке. Как каких-нибудь тараканов или мух! Крайне неприятно и даже оскорбительно. Как нам объяснили, такую обработку пассажиров проводят  для того, чтобы не допустить  проникновения на континент микроорганизмов или насекомых, которые могут нанести вред растительному и животному миру континента. Причем, оказывается, такую обработку проходят не только пассажиры, прибывшие из других стран, но и собственные граждане на внутренних авиалиниях.

Затем за нас взялась таможня. Прежде всего, каждого спросили, не везет ли он какие-нибудь семена. Таможенники буквально перетряхивали наш багаж и безжалостно выбрасывали все продукты, готовую еду, фрукты. А члены делегации везли с собой гору продуктов. Они безуспешно пытались спасти еду, объясняя таможенникам, что это национальная армянская еда, без которой они не могут жить. Но никакие мольбы, оправдания не помогли. Из моего чемодана были выброшены две палки копченой колбасы, шоколад,  галеты.  Выброшено было все. Эта мера вызвана тем, что австралийцы крайне озабочены сохранением уникальной флоры и фауны.

Конечно, гора еды объяснялись тем, что советский турист старался экономить на всем, в том числе и еде, чтобы приобрести для себя, семьи и друзей что-то, чего не было дома.

Позже оказалось, что в Австралии несколько армянских диаспор, которые встречали группу бывших соотечественников необыкновенно радушного, составив расписание приема делегации каждой из них. Так что экономить на еде не пришлось. Встречали делегацию щедро. Ансамбль одарили дорогими музыкальными инструментами, украшениями, часами, техникой.

В этой поездке я окончательно убедилась, что водораздел между людьми объясняется не национальными, а социальными причинами. Мне не приходилось искать общий язык с инженерами, учителями из Армении, но певицы и танцоры из народного ансамбля доставляли много хлопот. Принимали прекрасно, организовано все было безукоризненно, одарили с ног до головы, но девушки из ансамбля часто жаловались на головную боль, принимали страдальческий, печальный вид, У меня сложилось такое впечатление, что так положено – девушка должна быть томной, слабой, с повязкой на голове…..

Конечно, мои впечатления и о стране, в которой я была всего дней десять,  и об этих людях, которых я почти не знала, крайне поверхностны и субъективны.

Одно из сильнейших впечатлений от Сиднея – это Сиднейский Аквариум – один из крупнейших аквариумов мира и одна из главных достопримечательностей Австралии. У меня сохранилась фотография необычного входа в аквариум в виде разинутой акульей пасти. Передвигаясь по аквариуму, можно увидеть через стекло, как в воде над тобой проплывают все представители австралийской морской фауны.

Мы побывали на экскурсии в самом узнаваемом в мире здании Сиднейского оперного театра, которое иногда сравнивают с кораблем, отправляющимся в плавание; с парусами, наполненными ветром; с лепестками. Здание театра называют также «зданием века», «раковинами устриц», «створками огромных морских раковин», «монашками, дерущимися за мяч» (регби). Любопытно, что первым спектаклем на сцене театра была опера Сергея Прокофьева «Война и мир».

Мы побывали в сиднейском зоопарке Таронга, полюбовались уникальными австралийскими животными и необыкновенными птицами с фантастическим роскошным оперением. Как говорят австралийцы, европейские птицы могут быть невзрачными, но голоса у них мелодичные, чарующие. А австралийские прекрасные птицы обычно издают хриплые, каркающие звуки.

Я подержала на руках и сфотографировалась с коалой и маленьким кенгуру. Привезла в качестве сувенира табличку «Осторожно, через 10 км коалы». Это предупреждение, что вблизи может лежать на дороге коала. Оказывается, слово «коала» в переводе с одного из языков аборигенов означает «не пьющий воды». Они питаются листьями эвкалипта и довольствуются влагой, содержащейся в них. Кроме всего прочего, в листьях содержится и дурманящее вещество, поэтому коала проводит жизнь в полудреме на дереве и иногда в этом состоянии может свалиться на землю.

Мы побывали в Сиднее, Мельбурне, Канберре и Перте, всюду встречаясь с членами обществ дружбы с нашей страной. И во время этих встреч, по крайней мере, три человека,  указывая на небольшой шрам на руке или лице говорили, что перенесли операцию по поводу рака кожи. Над континентом находится озоновая дыра, и неслучайно жители часто болеют раком кожи. Австралийцы любят загорать на пляжах, принимая солнечные ванны, и в соляриях.  Многие  из них  для профилактики носят одежду с длинным рукавом, широкополые шляпы, используют мощный солнцезащитный крем, очки с защитой от ультрафиолета.

Австралия – огромный континент, основной вид транспорта – самолеты.

В аэропорту Сиднея перед полетом в Мельбурн я сунула две бутылки австралийского пива в чемодан и сдала в багаж. Сопровождавший нас третий секретарь нашего посольства предупредил, что в полете бутылки могут открыться и пиво зальет одежду. Ну что же поделаешь, я уже сдала багаж. Провожавшие нас австралийцы возразили:  ступай в багажное отделение, вытащи из чемодана. Я неуверенно прошла туда, опасаясь, что меня вернут назад. Размещавшие багаж два служащих с улыбкой спросили: «Thirsty?», то есть, «Что, в горле пересохло?». Я спокойно переложила бутылки в сумку.

Как-то сидя в кафе на открытом воздухе с австралийскими друзьями, я вдохнула какой-то незнакомый запах и сказала: «Какая необычная у вас природа и птицы, и животные, и воздух как-то по-другому пахнет». В ответ услышала: «Да, хорошее у тебя обоняние: это за соседним столиком марихуану курят».

Мы опаздывали на какое-то мероприятие и вместе с пожилой австралийкой взяли такси. Таксист курил, но как только эта женщина сказала: «Ты, наверное, забыл, что курить за рулем запрещено» мгновенно затушил и выбросил сигарету.

Не могу не отметить, что во всех этих городах восторгалась австралийской архитектурой.

   
                ПОЛДЮЖИНЫ ЯИЦ

За довольно долгую рабочую жизнь я побывала в Великобритании восемь раз: один раз как переводчик, четыре раза руководителем студентов на стажировке, два раза как участник семинара по методике преподавания английского языка и, наконец, как соавтор учебного пособия по изучению английского языка издательства Макмиллан.

Все эти поездки, как и две поездки в Австралию и одна из двух поездок в США, были непродолжительны – не более двух недель. Вторая стажировка в США была дольше – шесть недель. Я никогда не жила долго в чужой стране.

Моя писанина не может претендовать на глубокий анализ. Не хочу уподобляться одной из героинь П.Г. Вудхауса, которая, проведя выходные в Бразилии, написала книгу «Куда идёшь, Бразилия?» и намеревалась, после двух недель в США, написать книгу «Америка. Взгляд изнутри».

Мои впечатления поверхностны и субъективны.

Ниже речь пойдет о двухнедельной жизни в английской семье по время  стажировки в Оксфорде примерно в 1977 г.  Меня разместили в семье из двух человек (матери 60-65 лет и дочери 30-35 лет), которая занимала  полдома (semi-detached house). Мать – вдова бухгалтера, работавшего в университете, дочь – служащая в каком-то подразделении одного из университетских колледжей.

Сразу оговорюсь, что к знаменитому университету наша стажировка не имела отношение. Это была летняя школа в Оксфорде.

Но не могу не написать хотя бы несколько слов об этом удивительно красивом городе. Оксфорд – небольшой старинный чарующий город всего в 90 км от Лондона с населением чуть более 160 тысяч человек. Его англо-готическая архитектура, многочисленные достопримечательности и музеи, библиотека – одна из старейших в Европе, богатейшая картинная галерея, старинный Ботанический сад университета  – просто изумляют. Город расположен на берегу реки Темзы. Любимые развлечения  студентов – кататься на лодках-плоскодонках или, сидя на берегу,  болеть за свою команду гребцов.

В городе, кроме старейшего в англоязычном мире и престижнейшего университета, есть и промышленные предприятия, а в пригороде  Каули расположен автомобильный завод, выпускающий элегантные, узнаваемые в любом автомобильном потоке, автомобили Mini.

Естественно, большая часть населения так или иначе связана с университетом – учится, преподает, занимается наукой,  работает в университете, предоставляет студентам, аспирантам, докторантам, преподавателям и ученым услуги, кров и еду.
Стажировка проходила в апреле. Весна начинается в Оксфорде чуть раньше, чем в Москве. Здесь уже на всех подоконниках цвели нарциссы и тюльпаны.

Хотя ночи были прохладными, комнаты не отапливались. Первую ночь я спала в шерстяной шапочке, носках и перчатках.

Как нам рекомендовали, мы привезли с собой подарки: льняные скатерти, салфетки, шоколадные конфеты и пресловутые две бутылки водки. В то время изделия из хлопка и льна стоили в нашей стране намного дешевле, чем в Великобритании, проблема была только в том, чтобы их достать.

Мне сначала постелили синтетическое постельное белье, холодное и неприятное, а на следующий день, после того, как  я вручила привезенные подарки, белье мне заменили, дали электрическое одеяло.

Одно из первых впечатлений от города – огромное количество велосипедистов и велосипедов, иногда грудой лежащих на земле, конечно, с цепью и замками.

Непривычно было видеть на улице студентов и преподавателей в мантиях и шапочках.
Однажды утром, прочтя вслух заголовок статьи в местной газете: «Эпидемия велосипедных краж в Оксфорде», хозяйка дома сказала: «Неудивительно, ведь здесь так много иностранцев». Я рассмеялась: «Я тоже иностранка, но велосипед красть не собираюсь».

Пожилая дама один час в неделю занималась верховой ездой и состояла в клубе, члены которого периодически собирались на различные мероприятия, в том числе такое экзотического для меня, как прилюдное взвешивание. То есть, если член клуба худел, ему аплодировали, а если набирал вес, то платил штраф. А на собранные деньги все отправлялись на экскурсию.

Дочь хозяйки пела в церковном хоре, занималась в кружке по каллиграфии – училась писать и украшать рисунками поздравительные открытки. Кроме того, она руководила школьницами, была чем-то наподобие пионервожатой (girl-guide). В ее комнате висело на стене под стеклом благодарственное письмо от королевы Елизаветы II,  чем она очень гордилась.

Часто кто-нибудь звонил в дверь: это собирали деньги на какое-нибудь мероприятие, такое как, спонсирование спортивных состязаний для детей.

Заходили “активисты”, выбиравшие, в каком доме на этой улице лучше всего украшено окно, выходящее на улицу.

Хозяйка дома несколько раз повторяла, что ее лучшая подруга специально приедет на чай, чтобы познакомиться с женщиной из России. Примерно через неделю прибыла старинная подруга хозяйки, с которой они давно не виделись. Пожилая дама приехала на велосипеде, в защитном шлеме, со светоотражающими полосками на одежде. К ее приезду хозяйка испекла овсяное печенье и подала чай. Да. Не совсем так мы встречаем закадычных друзей.

С раннего утра и часов до 5-6 у нашей студенческой группы проходили занятия. Через каждые полтора часа в фойе нас ждал чайник со свежезаваренным ароматным чаем, молочником с молоком или сливками и сахарницей с тростниковым сахаром.
Первое время я недоумевала, почему наши преподаватели, как бы в предвкушении необыкновенного наслаждения, потирая руки, говорили: «Ваш чай вас ждёт» (Your tea is waiting for you).  Затем убедилась, что чашка крепкого свежезаваренного чая  действительно снимает сонную одурь, освежает мозги.

Моя мама всегда любила пить чай с молоком. Когда я вернулась домой, она сказала: «Вот видишь, ты надо мной смеялась, а твои англичане не дураки, тоже чай с молоком пьют».

Многое в организации жизни в семье англичан удивляло:  пресловутые два крана для горячей и холодной воды; жесткая экономия воды и электричества; то, что посуду мыли, не споласкивая; практически не ели хлеба и супа. Особенно удивило меня то, что молодая женщина объездила на своей машине весь город, выбирая куриные яйца подешевле. А купила-то всего полдюжины яиц, т.е. 6 штук! Господи, сколько же времени и бензина она потратила.

Пользуясь тем, что Оксфорд расположен недалеко от Лондона, мы много раз ездили в Лондон на автобусе или электричке, стараясь побывать в художественных галереях, музеях, театрах, проехаться на двухэтажном автобусе.

Как-то, побродив по галерее Тейт, я заметила перед картиной Тернера «Крушение корабля» сидящего на полу мальчика 7-8 лет с альбомом в руках. Заглянув через плечо, я увидела в альбоме копию этой картины и вопросы под ней: «Тебе нравится эта картина?» мальчик отвечает: «нет», «Ты хотел бы повесить ее в своей комнате?» и вновь он пишет: «нет». Разговорившись с ребенком, я узнала, что он выполняет школьное задание: находит по копиям в альбоме конкретные картины и отвечает на вопросы.

Мы побывали в нескольких школах, в классах для дошкольников. Удивляло, что среди воспитателей дошкольников были молодые мужчины;  что младшие школьники свободно передвигались по классу, садились и даже ложились на застеленный ковролином пол, не сидели неподвижно за партами, и в  классе было много мягких подушек.

Однажды я услышала, как в ответ на вопрос учительницы: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», ребенок ответил: «Как папа, безработным, он всегда дома».
Хозяйка готовила для меня завтрак и давала с собой сэндвичи. Завтрак обычно состоял из горячего блюда (яичницы с беконом), стакана сока, чая с молоком и тростниковым сахаром и тоста с джемом из цитрусовых (marmalade).

Иногда я ужинала в доме. Как сластена помню, что хозяйка несколько раз пекла вкусный закрытый пирог с вареньем из ревеня, который поливается заварным кремом; делала мусс из крыжовника со сбитыми сливками.

Когда я уезжала домой, хозяйка передала баночку джема из цитрусовых для моей мамы (For your mum). Эту небольшую баночку соседка и мама  уговорили за полчаса (точно из такой же баночки я две недели черпала джем на тосты). Соседка как всегда была безапелляционна: «Наше-то варенье получше будет».


                ПЕРЕВОДЧИК

Самое мое верное решение в жизни – выбор профессии. Ни на одну секунду я не сомневаюсь в этом. Она помогла мне реализоваться в нескольких направлениях: как преподавателю вузовскому; как репетитору, проводящему индивидуальные занятия; как учёному; как автору научных и учебных текстов; как лексикографу; как редактору научных статей;  научному руководителю курсовых, дипломных работ, кандидатских и докторских диссертаций; как переводчику устному и письменному, в том числе, переводчику технических и научных текстов.

Я любила устный перевод, творчество, когда на поиски подходящего по смыслу и тону слова в живом диалоге или полилоге отводятся доли секунды, откуда-то всплывают слова, о которых и не подозревал, что ты их знаешь.  Встретив затруднение, начинаешь переводить описательно, а потом обязательно найдешь в словаре и запомнишь надолго.

Если, как пела Мэрилин Монро: “Лучшие друзья девушек – это бриллианты”, то лучшие друзья переводчиков – это словари.    Я до сих пор помню, как радовалась, когда удалось купить двухтомный англо-русский словарь под редакцией И.Р. Гальперина, позже – политехнический словарь. Как великую драгоценность везла из первой поездки в Великобританию толковый оксфордский словарь.

Перевод – вызов и гимнастика для ума! Идеально, если у собеседников создаётся впечатление, что они беседуют без твоего посредничества. В эти моменты просто гордишься собой. Перевод – увлекательное и изнурительное занятие. И это я говорю о последовательном, а не синхронном переводе. А синхронный перевод – высший пилотаж. Но на такой я никогда  не замахивалась.

Однажды на переговорах в министерстве просвещения кто-то на русском языке упомянул судно на воздушной подушке, о котором я до этого и не слышала. Я запнулась, потом начала переводить буквально “air cushion”, кто-то из австралийцев воскликнул: "Oh, hovercraft" и слово, хоть и не часто встречающееся, накрепко зацепилось памятью.

Не всегда наши участники переговоров учитывали, что помимо вербальной, есть и невербальная коммуникация, что важны не только сами слова, но и выражение лица, тон, жесты, что для того, чтобы понять их смысл, не требуется знания языка друг друга.

Практика перевода подтвердила, что один и тот же текст может существенно отличаться по протяженности в разных языках. Окончательно убедило меня в этом участие в переговорах между арабами и австралийцами.

Араб долго, довольно громко и эмоционально говорил, переводчик переводил его речь на русский язык и это было значительно короче, затем я переводила с русского на английский язык и это было еще короче. Обе переговаривающиеся стороны с подозрением смотрели на переводчиков – наверное, не все перевели!

Позже я читала, что арабы говорят громче и эмоциональнее, если хотят показать свою искренность. Призывают в свидетели Аллаха. Описывая что-либо, употребляют много определений. При переводе на русский язык ряд синонимических определений неизбежно опускается. Когда я перевела эту речь с русского языка на английский, она стала еще короче, хотя я старалась ничего не упустить.

Когда долго общаешься на иностранном языке, не сразу потом переключаешься на родную речь. Однажды, несколько дней подряд с утра до вечера работала с делегацией. Проводила гостей, вернулась домой и сразу уснула. Разбудил меня телефонный звонок. Полусонная, ответила по-английски и окончательно проснулась, когда кто-то сказал: "Ну, с тобой все ясно".

Как правило, спустя какое-то время после отъезда делегации я получала благодарственное письмо, в котором преувеличивались и превозносились мои заслуги: “Дорогая Виктория, только благодаря Вашей неоценимой помощи мы смогли так много увидеть/наша поездка стала замечательной” и т.д.

Поскольку нам советовали давать не домашние, а служебные адрес и телефон, не всегда письма доходили до адресата, то есть до меня.

Однажды заведующая учебной частью института Синьковская Л.П. сказала: “Виточка, тут пару недель назад звонил какой-то нерусский, по-моему грузин, требовал твой домашний телефон, но я не дала”.

Это был австралиец, с которым я когда-то работала, оказавшийся ненадолго в Москве и захотевший со мной увидеться. Узнала я об этом много лет спустя.

Как-то раз я так и не дождалась приглашения на международную  конференцию. Потом случайно увидела скомканную бумажку – приглашение на столе в той же учебной части, когда прошли все сроки. Было ли это сделано намеренно или по небрежности, не знаю.

Хамства или откровенных приставаний со стороны иностранцев не было. Общаться мне приходилось с людьми занятыми в образовании, руководителями профсоюзов. Друзьями нашей страны. Как правило, эти люди понимали, что переводчик тоже человек и устает и ему тоже иногда надо поесть.

Обычно так же было и с нашей стороны. Помню исключительно тактичное и уважительное отношение к себе со стороны министра просвещения Веселова Г.П., ряда других достойных людей.

Но благодарности ни устной, ни письменной не упомню. Однажды, проведя целый день в разъездах и переговорах, мы, наконец, сели за обеденный стол. Воспользовавшись паузой, я решила что-то съесть, но принимавший нас начальник одернул меня: “Вы сюда не есть пришли”. От грубости я просто опешила.

Если  переводить приглашало министерство просвещения, то труд переводчика не оплачивался. За честь должен был считать.

Несколько раз чиновники демонстрировали, что ты для них обслуга, которая должна знать свое место и, возможно, выполнять не одну функцию.

    
                ИРЛАНДСКИЙ КОФЕ

Мы с подругой Ириной пришли преподавать в МОПИ им. Н.К.Крупской разными путями. Ира – выпускница этого вуза, после его окончания преподававшая английский язык в школе в родном г. Загорске (ныне Сергиев Посад). Несколько лет спустя ее разыскала заведующий кафедрой английского языка Нина Михайловна Пригоровская и пригласила преподавать в вузе.

Я, можно сказать, попала в вуз "по блату". В то время профессия преподавателя вуза была престижной. Я окончила вечернее отделение МГПИИЯ им. М.Тореза (ныне МГЛУ) и продолжала работать техническим переводчиком в ГИГХС’е  в г. Люберцы, добираясь на работу на двух электричках. По окончанию вечернего отделения института нам, трём выпускникам из одной группы, предлагали остаться в институте в качестве преподавателей-почасовиков. Пообщавшись, мы узнали, что можно бесконечно долго находиться в бесправном, неопределенном положении почасовика с мизерной зарплатой и не обязательно, что тебя когда-нибудь возьмут в штат.
Тогда муж маминой сестры, Константин Андреевич Соболев, в то время заведующий учебной частью вуза в Московской области, на каком-то совещании  замолвил за меня словечко (как фронтовик фронтовику за дочь фронтовика) ректору МОПИ Василию Федоровичу Ноздреву.

Ноздрев В.Ф. (1910–1995), доктор физико-математических наук, профессор, был яркий, талантливый, красивый человек. Ученый, хозяйственник, поэт. Человек широкой души и жизнелюбия, любимец женщин.

На него без конца писали анонимки. Говорят, что когда он приезжал в министерство и оказывалось, что на этот раз анонимок нет, Василий Федорович удивлялся: “Ну что же они, уже меня и за мужика не считают?”.

Когда завкафедрой Нина Михайловна представила ректору новых сотрудниц – довольно высоких молодых женщин (Ирину и меня), тот заметил: “Вы что же их по росту подбираете!”.

Расписание нам ставили самое неудобное. Иногда в один и тот же день занятия на дневном отделении с 8.30 до 15 часов, затем "окно" часа на три, а потом занятия на вечернем отделении до позднего вечера. Перерыв в три часа был неудобен: домой ехать, час в одну сторону и час на обратный путь, было нелогично и утомительно; приткнуться где-то в переполненном вузе, чтобы позаниматься или отдохнуть – затруднительно.

А наутро опять ехать в институт к 8.30. По воскресеньям же – занятия у заочников.
Однажды Ирина рассказала мне сон. В этом сне мы с ней идём по Лондону и покупаем дублёнки. Ну, сон и сон, посмеялись.

Спустя, наверное, недели две, нас вызывают в деканат и сообщают, что нас обеих рекомендуют в качестве переводчиков сопровождать группу комсомольцев и молодых коммунистов в Англию и Ирландию.

Много раз я пытала Ирину, не знала ли она о поездке раньше, но она неизменно утверждала, что это был только вещий сон. Так состоялась наша первая в жизни поездка в Великобританию.

Хорошо, что мы были вдвоем, поддерживая друг друга, в том числе и при назойливости некоторых комсомольцев, которых провожали жены и дети и которые стали свободными как птицы, как только оторвались от семей. Нас это тогда возмущало.

Собирали меня в поездку всем миром, чтобы не упасть в грязь лицом перед «иностранщиной». Мы много читали о сдержанности англичан, но оказалось, что они любопытны. В том числе нас спрашивали, не выдавали ли нам одежду для поездки. Иногда рассказывали фантастические вещи о нашей стране. Какая-то англичанка вспоминала, что была когда-то в Советском Союзе и всюду видела конных полицейских.

Советские туристы в Англии, а тем более в Ирландии были редкостью.
Мы встречались с английскими коммунистами. Руководители нашей группы щедро угощали их водкой. Мы с Ирой представляли, как вернется такой подвыпивший парень домой и скажет маме, что был на встрече с советскими комсомольцами и коммунистами.

Посещали мы и учебные заведения. Как-то увидели в библиотеке одного из них пылившиеся на полу томики Анны Ахматовой и Сергея Есенина. Здесь они никому не были нужны, а мы смогли привезти домой эти, практически недоступные нам тогда  книги.

Конечно, мы были в восторге от того, что видели сами те достопримечательности, о которых много читали. В восторге от того, что мы сами понимали англичан, особенно медленную и правильную речь, и что нас понимают!

Мы побывали в Эдинбурге, столице Шотландии, в том числе в обществе дружбы «Шотландия – СССР». Там выступал хор шотландцев, прекрасно исполнивших русские народные песни на русском языке. К нашему приезду готовились, и было это неожиданно и приятно. К счастью, Ирина в ответ прочла на английском языке несколько стихотворений шотландского поэта Роберта Бернса, в том числе,  знаменитое «В горах мое сердце…». Шотландцы были в восторге, а мы подумали, как жаль, что не были подготовлены к встречам и насколько было кстати, что Ира знала и могла продекламировать эти дорогие шотландцам строки.

Мы оказались едва ли не первой туристической группой, побывавшей в республике Ирландия. Почувствовали, насколько ирландцы живее, непосредственнее англичан; как они не любят, когда их называют англичанами.

Нас пригласили в паб и один из ирландцев невинно спросил: «Не хотите ли кофе? Наш ирландский кофе?» Мы и понятия не имели, что на самом деле это алкогольный напиток на основе виски. Поэтому, отхлебнув ирландский кофе, быстро захмелели. Я подумала: а чего это я стою и стою. Села на банкетный столик и он развалился подо мной. Кто-то из ирландцев пошутил: “Теперь не уедите, пока не отработаете сломанный столик”. К счастью, это была шутка.

Да, дубленки нам купить не удалось: меняли нам тогда только по 30 рублей, но помню, привезла маленьким племянникам красивые кофточки, себе и маме по пуловеру из ангорской шерсти, какие-то мелкие сувениры, в том числе, конечно, жвачку. Оба пуловера я вскоре постирала, они сели  и их смогли носить только трехлетние племянники.


                СОБАКИ, КОШКИ И ДРУГИЕ ЗВЕРИ

У нас почти всегда были животные:  собаки и кошки, кролики, корова, телка Майка, свинья, белка, еж. Наблюдая за ними, могу утверждать, что так же как люди, животные бывают умные и глупые, преданные и безразличные.

В Черновцах  у нас долго жила умнейшая немецкая овчарка Джек, из-за которой я едва не потеряла глаз, когда, играя, она окрутила меня цепью, я упала лицом на скобу для чистки обуви на крыльце и поранила бровь. Позже пес погиб, был убит подростком, испробовавшим  подаренное ему ружье.

Я уже упоминала о телке Майке, понятливой и ласковой.

В детстве, как приучили меня в детском саду, я и дома спала после обеда. Мне было лет пять, когда однажды, пока я спала, родители принесли ежа, не стали меня будить и оставили его в соседней с моей спальней комнате. Ежик стал топать, шуметь, я проснулась, испугалась и сумела, к удивлению родителей, забаррикадировать дверь, придвинув к ней всю, довольно тяжелую мебель.

Не менее 23 лет жила с нами долгожительница кошка Норка, сначала в Черновцах, а затем в Москве. Красавица, ласковая и покладистая, она особенно любила отца и часто ложилась как пушистый воротник у него на плечах. Она повлияла на мой выбор профессии. Оканчивая школу, я имела смутные представления о будущей профессии. Тогда только вышел на экраны фильм «Кто вы, доктор Зорге?», и я представляла себя разведчиком. Вырезала из журнала «Советский экран» портрет Зорге (скорее всего, актера, исполнявшего его роль), наклеила на картонку и повесила в своей комнате. Одновременно  хотела стать журналистом-международником и меня привлекала благородная профессия врача.

В намерении стать врачом меня поддерживал дядя Макс, который даже обещал мне протекцию, и его жена. Но я жестоко разочаровалась в возможностях медицины, нужности профессии врача,  когда заболела старенькая Норка и они не смогли ее спасти.

Мои близкие не знали, где учат на разведчиков; стрелять я не умела, была застенчива, неуклюжа и сама поняла, что профессия разведчика не для меня.
Не суждено было мне стать и журналистом-международником. Отец поехал в МГУ на факультет журналистики и узнал, что принимают только тех, у кого уже есть публикации. Публикаций у меня не было. Я не   знала, какие в Москве есть гуманитарные вузы помимо МГУ и МГПИИЯ им. Мориса Тореза (Иняз). В МГПИИЯ я и направилась, намереваясь поступить на переводческий факультет, но туда принимали только мальчиков. Тогда подала документы на педагогический факультет. Никогда не жалела об этом.

В Лосинке много лет прожил с нами недюжинного ума  пёс Джим, помесь спаниеля с дворняжкой. Его мне подарили в день рождения. Мне исполнялось 16 лет и опоздавший гость принес в подарок очаровательного щенка и коробку шоколадных конфет. Коробку открыли и поставили на стол, но никто уже их не ел, поскольку и так было много сладостей. Было весело, интересно, потом мы гурьбой пошли провожать гостей до автобусной остановки. Щенок оставался дома. Когда я вернулась, он все также лежал на диване, а в коробке осталась полконфетки. Не осилил!

Щенок смотрел на меня виновато и лукаво. Конечно, никто не стал его ругать. Когда он подрос, мне кто-то принес котенка, который устроился спать на спине у Джима. Пёс не возражал и, можно сказать, усыновил котика.

Джим вместе с мамой и подросшим котом встречали меня поздно вечером у автобусной остановки, когда я часов в 11-12 ночи возвращалась после долгого дня – сначала работы, а потом занятий в институте. Пес шел рядом с мамой, а кот, крадучись в канаве, следовал за ними.

Джим обязательно сопровождал маму, когда она шла на кладбище к папиной могиле. Он лежал рядом, дожидался, пока она приберет могилку, и затем следовал за ней домой.
Когда мы ездили в гости к маминой сестре в Подлипки и не собирались брать его с собой, он незаметно бежал за нами, затем прокрадывался в вагон электрички и залезал под сидение. Точно знал, когда надо выходить и бодро бежал впереди нас к дому и квартире Соболевых. Мы все любили Джима,  а его хозяевами считала себя не только я, но и мои двоюродные братья Витя и Сережа. Втроем мы повели его на прививки и оскорбились, когда ветеринар в графе «порода» написал «БП»: то есть «беспородный».

Проходившие мимо нашего дома в школу и из школы дети обязательно угощали пса и знали его вкусы. Они говорили: «Джим не любит сыр, а колбаску любит». Кроме того, пес не ел сало. Но как-то раз я наблюдала, что, когда наш сосед угостил его кусочком сала, пес закопал его, куда-то убежал и вскоре вернулся с лохматым  здоровенным псом, откопал сало и угостил друга.

Ласковый и дружелюбный, он почему-то ненавидел почтальона, рычал и бросался на него. Почтальон боялся подойти к почтовому ящику и иногда просто бросал газеты и журналы через забор. Пес разрывал их в клочья, а за письмами или квитанциями мы сами ходили на почту.

Маме пришлось посадить его на цепь. Когда осенью меня в очередной раз отправили на картошку, сопровождать студентов, пёс погиб, закрутившись на собственной цепи.
Спустя какое-то время после гибели Джима к нам приблудилась собака. Она жила во дворе под домом. Сначала мы заметили, что никак не могли ее накормить. Она довольно долго не вылезала из-под дома, а в один прекрасный солнечный день появилась в сопровождении двенадцати очаровательных щенков. Они уже открыли глазки, но оставлять их себе было невозможно. Что делать? Мама сказала, чтобы я и соседский мальчишка отнесли их в ветеринарную лечебницу, пусть там решают, что с ними делать. Мы положили щенков в объемную сумку и понесли их, очень опечаленные. По дороге прохожие интересовались, что мы тащим и почему плачем, и получилось так, что мы раздали всех щенков и счастливые, вернулись домой.

Приблудившаяся собака в один прекрасный день пропала и больше не возвращалась. А кот вместе с нами переехал на квартиру, когда снесли дедовский дом. Ему не понравилось жить на восьмом этаже, все время подходил к окнам, вдыхал воздух, а чуть позже исчез. Мы долго искали его, возвращались на место снесенного дома, но так и не нашли. После этого мама сказала, что больше никаких собак и кошек!
Какое-то время спустя, поздней весной, мать моей ученицы неожиданно появилась на пороге квартиры с банкой парного молока, грибами-строчками и крохотным, с ладошку, щенком – мальтийской болонкой.

Я первый раз видела такие грибы: оказалось, что они очень вкусные.
Я боялась, что мама не примет щенка, но когда ей навстречу вышла эта кроха, она, хоть и сделала вид, что сердится, но сразу попала под ее обаяние. Незадолго до этого я работала переводчиком с двумя гостями нашей страны с острова Мальта, и назвала щенка мальтийской болонки именем девушки из Мальты –Доминикой. Или просто - Моней.

На следующий день я ушла в университет преподавать, а когда в перерыв позвонила домой узнать как там Моня, мама сказала, что собачка заболела, ушко болит, и она греет ей ухо феном. Оказалось, щенок притворился, чтобы его приласкали и держали на руках. Не знаю, насколько Монька была умна, но это было бесконечно обаятельное существо. Она любила сладкое, мороженое. Я покупала лакомства нам на троих. Забавно было смотреть, как она, придерживая лапой бумажку, слизывает остатки мороженого.

Монька прожила с нами более десяти лет. Когда я или мама гуляли с ней по двору, наши соседки-старушки говорили: «Вот и еврейская собака вышла погулять!», видимо, полагая, что Моня - это сокращенное от Мойша, или Моисей.

Один раз не уследили, причем гуляла с ней тогда именно мама: собака наша забеременела и родила щенков. Мне и моей соседке  Вале пришлось топить щенков. А мама даже не вышла из своей комнаты.

Последний год жизни Монька болела: у нее выросла огромная опухоль, и я обманула ветеринара, уменьшив ее возраст. Ее прооперировали, но она так и не проснулась после наркоза. До сих пор корю себя за это.

После смерти Мони у нас довольно долго не было животных.

Однажды, в начале сентября, когда мы с мужем приехали на дачу, мама рассказала, что к ней прибился котенок. Довольно банальная история: кончился дачный сезон, семьи уехала, а животное оставили. Котенок сначала лежал на скамеечке в саду, мама покормила его и пустила в сарайчик, постелив какую-то тряпку и поставив посудину как туалет. Когда утром открыла дверь, ей понравилось, что кроха понял для чего посудина. Тогда она взяла его в дом, а там он и в душу проник.

Мы сидели в комнате, когда он поймал, а затем упустил мышь и огорчился. Мы с мужем ползали по полу, стараясь поймать для него злосчастную мышь.

Утром, собирая малину, я не заметила котика, следовавшего по пятам, и наступила на него. Получила укус в лодыжку! Следы от кошачьих зубов долго не заживали!

По окончанию дачного сезона котенок переехал с нами в московскую квартиру, получив за довольно громкое мурчание, не слишком оригинальное имя  - Мурчик.
Мурчик  прожил с нами лет 15. Мой муж настоял, чтобы его не кастрировали, а я ежедневно уничтожала последствия того, как он метил территорию.

Однажды, в институте, когда доставала тетрадь из кожаного, привезённого из Америки портфеля, подумала, как плохо у нас убирают помещения, воняет кошачьей мочой! Но это Мурчелло пометил мой портфель! Портфель пропал, не помогли все мои усилия избавиться от этого невыносимого запаха!

Несмотря на это, на разодранный в клочья диван, обитый материалом по названию «Антикошка», на испорченные портьеры,  очень его любили.

На даче жил он вольной жизнью, участвовал в боях за прекрасных дам, иногда возвращался серьезно потрёпанным, и Алеша лечил его, возил к ветеринару.

Кот требовал только рыбу, Алексей покупал пласты мороженой мойвы, и кот был доволен жизнью. Как-то врач, осмотрев кота, рекомендовал перевести его на кошачий корм. Мы попытались. Он три дня не ел. Ходил, шатаясь от голода, вcем своим видом  показывая: «Умру, но это есть не буду». Мы сдались, и продолжили кормить Мурчика его любимой рыбой.

Спать он предпочитал у меня на голове, устраиваясь на ночь поудобнее и лапами массируя голову. Я при этом обычно повторяла: «Правильно, Мурчик, ты знаешь мое самое слабое место!».

Мурчик вполне понимал человеческую речь, и когда мы начинали собираться на дачу, не произнося его имени, он моментально прятался, также как прятался, когда собирались с дачи в Москву.

Дома он признавал хозяйкой меня, а на даче перестраивался и подчинялся только маме. Когда он намеревался уйти с участка, мама негромко, но властно выговаривала ему: «И куда это ты направился? Ну- ка возвращайся!» Кот медленно, нехотя возвращался. А Алексей иногда возражал: «Наталья Дмитриевна, вы же ему свиданку сорвали!».

Однажды привел кошечку и даже повел ее на второй этаж. Мы решили -  показывает девушке, что парень со своей жилплощадью!

Приглашал друга, соседского сиамского кота по имени Банзай и угощал его, сидя рядом и наблюдая, как Банзай ест из его блюдца.

Дома Мурчик как-то отомстил Алексею, не позволившему ему войти в комнату и мешать работать за компьютером. Он оросил клавиатуру. Снаружи мы ее очистили, но часть жидкости проникла внутрь, и когда компьютер нагревался при работе, дышать рядом было невозможно.

Мурчик погиб. На даче его разорвали собаки.

Больше животных мы не стали заводить. Очень уж больно расставаться.


                ЧАСТНИКИ

После того, как в 1964 г. не стало папы, мы с мамой прожили в дедовским доме долгих двенадцать лет. Многое пережили за эти годы.

Собственный или, как тогда говорили, частный дом требовал неустанной заботы и бесконечных затрат. То крыша прохудилась, то отопление вышло из строя, то забор заваливается. И так без конца.

Надо было запастись на зиму дровами и углем, а для этого сначала выстоять очередь за талонами на топливо, в которой обязательно кто-нибудь шипел: "проклятые частники".

Сначала мы готовили еду на примусе, за керосином для которого я ходила с бидоном в керосиновую лавку. Были тогда такие.

Затем у нас появилась настольная газовая плита с двумя конфорками и маленькими баллонами, которые надо было заправлять. Я возила два баллона на автобусе к станции Лосиноостровская в пункт обмена и, отстояв длинную медленную очередь, обменивала пустые баллоны на полные. Однажды, решив сэкономить время, попросила женщину, стоявшую за мной, присмотреть за баллонами. А сама направилась через дорогу в хозяйственный магазин за стиральным порошком. Вернувшись буквально через 10 минут, я не нашла в очереди ни женщину, ни баллоны. И продавцу мои баллоны никто не передавал. Расстроенная, поплелась к автобусной остановке. Баллоны были не только дорогими, но их ещё надо было достать.

Неожиданно увидела, что мне навстречу быстро идет женщина, которой я доверила баллоны. Надеясь, что она ищет меня, спрашиваю: "Женщина, где же мои балконы?" В ответ слышу: "О чем вы говорите? Вы обознались".

Потеря баллонов и веры в элементарную порядочность довершали цепь мелких и крупных неприятностей.

Ошеломленная, буквально убитая, вернулась домой. В это время к маме приехала ее сестра, тетя Валя. Узнав о случившемся, она заключила: «Вот у вас всегда так. Какие мы дураки» (конечно, имелось в виду не "мы", а "вы"). Мама успокоила меня, усадила, напоила чаем. Позже соседка дала нам на время один баллон, спустя какое-то время купили баллоны сами.

Однажды в середине довольно суровой зимы у нас вышло из строя водяное отопление: прохудился котел с водой в печке, который нагревался и от которого поступала горячая вода в радиаторы по всему дому. На помощь пришли родители моей частной ученицы по фамилии Ивановы, предложившие пожить у них и дать денег на ремонт. Мы как-то сумели пережить эту беду, оставаясь в доме, но тронуты были до слез. Я до сих пор помню, как поздно вечером они взволнованные буквально прибежали к нам. Родственники в этот момент как бы забыли о нашем существовании.

Денег хронически не хватало, мои попытки заработать были, как правило, неудачны: плата за частные уроки была невелика, а первая моя попытка обучать детей в детском саду вообще оказалась провальной – я старалась, готовилась к занятиям, детям они нравились, но назначенную плату один рубль в месяц с ребенка родители несли месяцами.

Дедовский сад в основном состоял из огромных сосен, роскошной сирени, замечательных кустов пионов и очень высоких вишнёвых деревьев. Настоящий вишнёвый сад. Вишен у нас было море, но деревья были настолько высокими, что добраться до растущих высоко плодов было невозможно. В один прекрасный день, одолжив у кого-то лестницу, вооружившись ручной пилой, я спилила верхушки вишнёвых деревьев. Деревья не пострадали от этого.

Вишен было так много, что у нас не только не переводилось вишнёвое варенье и вкуснейшая вишнёвая наливка, но мы делились вишнями с соседями; только просили, чтобы собирали их сами. Мы с мамой: она – сидя за столом, а я – на огромном столе перед горой вишен вынимали шпилькой косточки и складывали ягоды в большой таз. При этом мы ставили пластинку и работали под звуки какой-нибудь хорошей мелодии.
Обычно урожай составлял не менее пяти-шести ведер. Я часто лепила вкуснейшие вареники с вишней.

Наливка была необыкновенно вкусной и опасной, поскольку не ощущалось, насколько она крепкая. Однажды, когда мы приехали в гости к Соболевым (семье маминой сестры) со своими вареньями-соленьями и наливкой, мой двоюродный брат Витя увлекся сладкой наливочкой и спустя какое-то время тихо сполз под стол, опьянённый вкусным, коварным напитком. Годы спустя в продаже появился ликер под названием черри-бренди, но наши друзья и мы сами были уверены, что с нашей наливкой он по вкусу не мог сравниться!

В доме был великолепный, сухой и проветриваемый подвал. В нем хранились варенья, соленья, приготовленные мамой из ею же выращенных и собранных овощей и ягод, закупленный на зиму картофель. Здесь же в песке лежали яблоки и груши и, конечно, стояли бутыли с вишнёвой наливкой.

Время от времени я приглашала студенческую группу, мы накрывали стол из этих припасов, выпивали по рюмочке наливки, веселились и пели под гитару. Нашим, исключительно женским коллективом.

Однажды соседка оставила у нас на крыльце ведро яблок, с розовой, пенящейся серединой. Мы уложили яблоки в бутыль с широким горлом, добавили сахара и поставили на крышу низенького сарайчика на солнце. Вскоре в бутыли образовалось замечательное игристое вино.

Один раз вечером, мама, возвращаясь с работы, увидела рядом с нашим домом женщину, явно кого-то искавшую. Оказалось, она искала человека, отдыхавшего летом у нее дома в Сухуми и обещавшего помочь ее сыну поступить в политехнический институт. Уже стемнело, женщина в растерянности не знала, куда деться. Мама пригласила ее в дом, угостила и оставила ночевать. Утром ушла на работу, оставив совершенно незнакомого человека дома. Ее коллега, услышав об этом, сказала: «Ну, Баранович, придешь в пустой дом». Вернувшись домой, мама почувствовала вкусный запах еды, увидела, что в доме чисто прибрано. Мне она сказала: «Я почему-то не очень беспокоилась, женщина вызывала доверие». Позже мы подружились с Нелей, так звали эту женщину,  и ее семьей.

В одно прекрасное летнее утро мы никак не могли открыть входную дверь, прислонившись к которой на крыльце сидя кто-то спал. Когда мы наконец растолкали спящего человека, он встал и начал извиняться: «Ну точно такое же крыльцо». Оказалось, почти как в фильме "Ирония судьбы" – мужик крепко выпил и перепутал родное крыльцо с нашим.

Вечером он опять пришел к нам, на этот раз с женой, чтобы она убедилась, что верность ей он хранил. Она действительно поверила, что муж просто спьяна не туда завернул. Мы с мамой к счастью или к сожалению подозрений у нее не вызвали.

В канун Нового года в трескучий мороз рухнула высоченная сосна, верхушкой едва не задев крышу дома.

К тому времени, как дедовский дом снесли, поскольку через наш сад должна была пройти новая дорога, в нашем с мамой распоряжении было 100 кв.м. Во-первых, родители значительно расширили дедовский дом, во-вторых, дядя перевел на нас свою часть дома. Сделал он это потому, что вступил в жилищный кооператив и по действовавшему тогда закону не мог иметь в собственности две жилплощади.
После смерти отца мы не оформляли наследство, так как это требовало немалых затрат, да и мы не видели необходимости. Когда же возникла угроза сноса дома, кто-то посоветовал маме оформить раздельное наследство на каждую из нас с тем, чтобы получить квартиру большего размера. Мы последовали совету, помыкались по госучреждениям и заплатили за оформление 300 или 400 рублей, значительную тогда сумму.

Ко времени сноса дома в 1976 г. я уже была кандидатом филологических наук. Эти два обстоятельства – раздельное владение долями дома и наличие кандидатской степени – способствовали тому, что нам дали трёхкомнатную квартиру. По закону от 1937 г., который не был отменён и в 1976 г., во-первых, недопустимо было ухудшать жилищные условия граждан и, во-вторых, гражданин с учёной степенью имел право на дополнительную комнату для занятий наукой.

Многие знакомые и близкие родственники прогнозировали, что получим мы, как однополые, однокомнатную квартиру на двоих.

Конечно, при получении квартиры нервы нам основательно потрепали. Мы оформили все документы, что потребовало времени, сил, хождения по разным инстанциям и денег. Спрашиваем: «Так мы имеем право на трёхкомнатную квартиру?». «Да, но…». Возникало очередное препятствие – почти неприкрытое вымогательство.

Надо сказать, что в наши дни, когда снесли дом двоюродного брата при расширении Ярославского шоссе, ему выплатили более пяти миллионов рублей, что позволило купить дом поблизости. А в то время нам выплатили более чем скромную сумму денег, но не за дом, а за плодовые деревья и кусты.

Получив ордер, мы ездили смотреть предлагаемые квартиры, хотели выбрать наиболее подходящий вариант и не спеша переехать. Сносу подлежало несколько домов, люди получали квартиры и разъезжались. Начались поджоги домов, нам пришлось поторопиться. Многое из дедовского просторного к тому времени дома невозможно было вместить в трехкомнатную, но все-таки небольшую квартиру. Остался изумительный раздвижной деревянный кухонный стол с резными ножками, за которым свободно помещалось 30 человек, многие другие вещи.

Украли дедовский письменный стол с выдвижными подставками под пишущие машинки, ячейками для картотеки, с верхом, закрывавшимся как школьный пенал. Стол, за которым было так удобно работать, переставляя лист бумаги из машинки с кириллицей в машинку с латинским шрифтом, когда надо было печатать смешанный текст. Мама говорила обычно: «Всем хорош стол, только сам не пишет». Конечно, он был великоват для квартиры. Потом, годы спустя, дважды в жизни я видела уменьшенные копии стола – однажды на стажировке в США в Бостоне, а второй раз – в антикварном магазине в Суздале, но денег с собой не было, а специально ехать в Суздаль не хотелось, да и неизвестно, дождался бы стол меня.

В конце концом мы с мамой и котом переехали в новую трехкомнатную квартиру на восьмом этаже девятиэтажного дома.

       
                ДЯДЯ МАКС И СОБАКА НЕЛЬКА

Из четверых папиных сводных братьев больше всех я знала и любила дядю Макса (Максимилиана Казимировича Барановича), который вместе со второй женой Ниной Владиславовной Адриановой, домработницей Тоней и собакой Нелькой несколько лет жили с нами бок о бок, занимая другую часть дедовского дома.

Затем дядя Макс с женой вступили в кооператив, купили двухкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, переехали туда и оставили нам свою часть дома. Для вступления в кооператив им, прожившим в гражданском браке более десяти лет, понадобилось сочетаться официальным браком. Нина Владиславовна в Лосинку больше не приезжала, а дядя, уже после смерти моего отца, время от времени наведывался к нам.

Домработнице Тоне они помогли окончить среднюю школу (выполняя с ней домашние задания и что-то объясняя ей), а когда она вышла замуж, дали приданное. Тоня относилась к ним с почтением и благоговела перед ними, как необыкновенными, по ее мнению. врачами.

Дядя Макс и его жена работали в Первой градской больнице и преподавали в Первом мединституте. Нина Владиславовна была когда-то дядиной студенткой, влюбилась в него, сошлась с ним, а дядя ушел к ней от своей первой жены, оставив дочь.

Если не ошибаюсь, дядя участвовал в разработке аппарата сердце-легкие, а Нина Владиславовна лечила астму (помню, она выпустила брошюру «Бронхиальная астма» (Бронхиальная астма / Н. В. Адрианова, И. С. Гущин. - Москва : Знание, 1966. - 32 с.). Оба были кандидатами медицинских наук.

Точно знаю: дядя Макс никогда и никому не отказывал в медицинской помощи. В отличие от его жены, Нины Владиславовны. Я наблюдала однажды, как она, лежа в гамаке, читала что-то. В это время прибежал сосед и попросил помощи. Она, не двинувшись с места, расспросила его о симптомах заболевания и дала рекомендации.
Высокий, стройный, с умными пронзительными глазами дядя был очень обаятелен. По тому, как о нем отзывались окружающие, был прекрасным врачом. Для него война началась в июне 1941 г. Он служил в армии до 1948 г. и окончил службу подполковником медицинской службы. В семье говорили, что во время войны был личным лечащим врачем крупного военачальника.

Дядя Макс был отзывчивым, хотя и не простым в общении человеком.

Во время войны у него был роман, в результате которого родился сын. Дядя не женился на этой женщине, но всегда материально помогал ей.

В один прекрасный день мы увидели, что по нашему переулку прогуливается подросток 14-15 лет, румяный, симпатичный, похожий на Макса, его улучшенная копия.

Мама вышла на улицу и спросила, не ищет ли он кого-нибудь. Оказалось, это был сын дяди Макса, приехавший познакомиться с отцом. Звали его Саша, фамилию он носил своей матери, Шевчук. Жил с бабушкой и мамой в г. Чернигове. Мать и бабушка вышли замуж, и Саша оказался им не слишком нужен. Макс хотел взять его к себе, но Нина Владиславовна была резко против. Саша вернулся в Чернигов.

Мой папа не был в хороших отношениях с дядей: ему не понравилось, как дядя обошёлся с собственным сыном.

Папа, сам не знавший отца, потому что его родители развелись, когда он был совсем маленьким и сожалевший о том, что моя мама не родила ему сына, предложил маме усыновить обаятельного, остроумного мальчика. Мама отказалась: жилось нелегко, родители в это время строились. Главное, неудобно было это сделать на глазах у Макса.

Годы спустя Саша с женой приезжал к нам. Он жил и работал в Северодвинске. Горько было смотреть на этого огрубевшего, ожесточенного, не очень грамотного, очевидно крепко выпивающего человека, жизнь которого могла бы сложиться совсем иначе, если бы дядя Макс в свое время взял его к себе.

Уже после смерти отца дяде Максу и мне пришли письма из Инюрколлегии, в которых сообщалось, что разыскиваются наследники Барановича Валентина (отчества не помню), родственника нашего общего деда, скончавшегося в США.

Американское наследство было полной неожиданностью для нас всех. От кого-то из взрослых я слышала, что был некий Валентин, который ещё до революции, подростком сбежал в Америку, но никто не знал  как сложилась его судьба. Оказалось, что он стал врачом, как и наш дед, прожил довольно длинную жизнь и не оставил наследников.

В то время я была студенткой факультета иностранных языков. Мама, не понаслышке знавшая, что такое в нашей стране «Родственники за границей», да ещё для человека, связывавшего себя с иностранными языками, запретила мне отвечать на это письмо. И я подчинилась ей.

Дядя Макс, который к тому времени вышел на пенсию, получил наследство и на полученные деньги смог купить дочери от первого брака автомобиль и сыну Саше мотоцикл. Не знаю, пошла ли на пользу машина, но на мотоцикле Саша разбился, долго лечился, перенес несколько операций, но и после них одна нога у него осталась короче другой.

У самого дяди Макса был мотоцикл с коляской и он, заядлый охотник, время от времени в компании таких же охотников и любимой охотничьей собаки Нельки, ездил на охоту.

Ирландский сеттер Нелька была красивой собакой, немного отяжелевшей от сытой и малоподвижной жизни. Она забавляла нас тем, что, разгуливая по саду, ела вишни и сливы с нижних ветвей деревьев и выплевывала косточки.

Когда же дядя отправлялся с ней на охоту, гордо восседала в коляске мотоцикла. Возвращалась она заметно постройневшей, поджарой. довольной собой. В коляске мотоцикла не только восседала собака, но и помещалось немало бутылок спиртного.
Возвращался дядя с добычей: утками или куропатками, раза два или три с мясом кабана. Однажды – с головой кабана, позже украсившей комнату, на полу которой лежал охотничий трофей – медвежья шкура.

Все женщины, включая меня, усаживались ощипывать дичь. Как-то раз дядя привез много куропаток, которых запекли в духовке. Оказалось, что в готовом виде это почти одни косточки: есть там было нечего.

Когда мы чистили птичек, то увидели, что на тушках стояли клейма. То есть, они не были охотничьей добычей, а были куплены в магазине “Природа”.

А мясо кабана долго вымачивали, затем готовили и как деликатес торжественно подавали с моченой брусникой. Мне оно казалось жестким и не особенно  вкусным, но я не подавала виду.

Обычно перед сном дядя Макс выпускал Нельку погулять. Как-то вечером, уже в темноте, он вышел на крыльцо, несколько раз позвал: «Нелька, Нелька», впустил собаку и, не зажигая свет, лег спать. Пёс начал беспокойно метаться по дому. Дядя включил свет и обнаружил лохматого грязного пса. Выпустил его на улицу и впустил Нельку, дрожащую от холода и обиды.

Однажды зимним вечером два милиционера привезли на санках мертвецки пьяного дядю Макса. Мне тогда было лет 14, родители ещё не вернулись с работы. Милиционеры внесли дядю и втащили его, в шапке и пальто, на кровать. Интересно, что у него ничего не пропало. На портфель, который он обнимал, и прекрасную шапку никто не посягнул. Адрес милиционеры узнали по его паспорту.

Вот на кровати лежит это безжизненное тело, а я не знаю, что делать. Телефона у нас не было, родителям позвонить не могла.

Тело в тепле ожило, дядя встал на ноги и с безумными глазами стал двигаться по дому, задавать мне классический вопрос: «А ты кто такая?» и напугал меня до смерти. Деваться некуда, на улице мороз. К счастью вскоре пришли родители, напоили его чаем, раздели,  утихомирили.

Когда заболел отец, диагноз установили не сразу и сначала его лечили от вспышки туберкулёза. Только несколько месяцев спустя поставили диагноз – острый ретикулез (рак крови).

Дядя Макс, используя связи в медицинском мире, помогал маме найти специалистов. К сожалению, тогда диагноз звучал как ненадолго отсроченный смертный приговор и ни лечение, ни питание не спасало. Отец прожил чуть больше года.

Я не помню, был ли дядя на похоронах, но после смерти отца неоднократно помогал нам деньгами. Мама, чтобы хоть как- то отблагодарить, отвозила дяде и его жене ведра вишен из дедовского сада.

После смерти папы мы оставались жить в дедовском доме еще двенадцать лет.



                ПОПАЛ В МОПИ - НЕ ВОПИ

Вся моя трудовая жизнь после окончания института (около пятидесяти пяти лет), скорее огромная ее часть, связана с вузом, неоднократно менявшим название – МОПИ (Московский областной педагогический институт) им. Н.К. Крупской, МГОПУ (Московский государственный областной педагогический университет), МГОУ (Московский государственный областной университет), ГУП (государственный университет просвещения).

Мне было двадцать два года, когда я начала преподавать в МОПИ им. Н.К. Крупской на кафедре английского языка. Преподавала на дневном, вечернем и заочном отделениях.

Мне нравилось работать с вечерниками: может быть потому, что сама в прошлом была вечерницей, а может быть и потому, что, как правило,  вечерники учились более осознанно, знали, каких именно знаний им не хватало и зачем они пришли в вуз. Многие из них сами преподавали или переводили.

В первой, в моей преподавательской жизни, группе вечерников были в основном студентки старше меня, некоторые из них окончили московские спецшколы, бывали с родителями за границей.

Это была группа третьего курса. Когда я начала первое занятие и вызвала к доске студентку, вышла девушка богатырского роста. Сидя, я едва доставала ей до пояса. У нее, также как у меня на поясе, была модная тогда брошка с изображением оленя. В перерыве я поспешила снять брошку.

В продолжение этого и последующих занятий, когда я вводила новый материал, кто-нибудь из студенток оборачивался и спрашивал вполголоса у самой возрастной студентки: «Правильно, Зоя Егоровна?» Зоя Егоровна кивала со значительным видом, а я продолжала занятия.

Через 2-3 недели мне это порядком надоело и я, завершив объяснение, обратилась к Зое Егоровне: «Ну как, Зоя Егоровна, одобряете?» Группа рассмеялась и, как мне показалось, поверила в то, что я кое-что знаю.

Это была довольно большая группа – шестнадцать человек, восемь из которых потом получили «красные» дипломы. Я подружилась с этими замечательными девушками и мы еще несколько лет после окончания вуз’а встречались по праздникам, обменивались книгами.

Занятия заканчивались почти в одиннадцать вечера. Я старалась выходить из здания и идти до автобусной остановки вместе с кем-нибудь из студенток или коллег. Забирая иногда последними свои пальто в гардеробе, мы шутили, все приличное разобрали, остались только два задрипанных пальто, понятно, преподавательские.
Некоторые студенты дневного отделения относились к учебе не слишком ответственно, радуясь как школьники, если преподаватель заболевал, и можно было пропустить занятия. Как-то меня задержали в деканате, я опаздывала, и торопясь в аудиторию, услышала ликующий вопль: «Ура! Виктория заболела!».

Занятия у заочников проходили по воскресеньям. Среди них было много стюардесс, которым нужен был только диплом, оценки и глубокие знания их не интересовали. Однажды, когда я летела в самолете в Великобританию,  и услышала традиционные фразы «Пристегните ремни….», произнесенные с чудовищным акцентом на английском языке. Затем ко мне подошла наша студентка-заочница, редко баловавшая меня присутствием на занятиях, с любезной улыбкой и словами благодарности. Я готова была сквозь землю провалиться. Неужели нельзя было пять-шесть фраз научиться произносить как следует!

Большинство этих девушек по-человечески были приятны, отзывчивы,  с нелегкой судьбой. Помню, у  мамы болели почки и ей посоветовали пить настой травы пол-пала, которую тогда достать было трудно. Именно студентки-стюардессы, услышав об этом, привозили мне траву из Индонезии.

Были среди заочниц и одиозные личности. Одна девушка никак не могла сдать экзамен. Она исправно приходила на экзамен, даже не пытаясь хоть что-то выучить и откровенно пытаясь взять нас измором. Наконец, мы принимали у нее экзамен с комиссией из трех преподавателей. Аудитории были заняты и мы принимали экзамен в помещении деканата. Сидит девица с невероятно вульгарным макияжем, крутит пальцем диск телефона и заявляет на английском языке с ошибками: «If you will not give me three, I go on the street»/«Если вы мне не поставите тройку, я пойду на улицу».  До меня не сразу дошел смысл ее угрозы. Так и не добившись от нее грамматически правильного предложения, мы все таки не поставили ей удовлетворительной оценки и девицу отчислили.

Часть учебной нагрузки составляло руководство педпрактикой, требовавшее от меня помимо собственно посещения уроков студентов в школе и обсуждения их работы, разнообразных переговоров по телефону со школами.

Дома телефона у меня не было, хотя мы стояли в очереди на телефон более двадцати лет, я пользовалась телефоном-автоматом. Надо было наменять мелочи по 2-копейки,  найти исправный телефон, и дождавшись очереди  не слишком долго занимать его.

Во время педагогической практики я ездила в несколько школ в разных районах Москвы, наблюдая как студенты проводят уроки, анализируя  их, составляла и проверяла массу документов. После окончания педпрактики старалась проследить, чтобы учителям школ выплатили причитающиеся им за руководство деньги.

За десятилетия моей работы сменилось несколько заведующих кафедрой. Дольше всех кафедру возглавляла Нина Михайловна Пригоровская, человек, несомненно, интеллигентный, прекрасный специалист, вырастивший нескольких кандидатов наук, элегантная женщина, по внешнему виду которой невозможно было догадаться, что у нее дома парализованная мама и дочь, больная полиомиелитом.

Однажды она преподала мне урок, запомнившийся на всю жизнь. В это время я поступала в аспирантуру и с замиранием сердца ждала, выделит ли Министерство мне место. Потребовалась какая-то очередная бумага и я примчалась в институт, опасаясь, что место мне не дадут. Расстроенная, попавшая под дождь, с повисшими волосами, нацепила платок и приняла страдальческий вид. Нина Михайловна, увидев меня, спросила: «У вас, что, зубы болят?». Это было сказано таким тоном, что больше я никогда не позволяла себе демонстрировать, насколько плохи мои дела. Нина Михайловна обладала непререкаемым авторитетом.

Спустя несколько лет случилась моя стажировка в Оксфорде, во время которой меня разместили в доме, где жили мать и дочь. Я купила себе черный бархатный пиджак. Когда я продемонстрировала обновку хозяйкам, молодая хозяйка сказала, что она мечтала о таком пиджаке, но это дорого. Я назвала ей цену (18 фунтов) и сказала, где именно его купила. На следующий же день и она щеголяла в таком же пиджаке.
Затем в какой-то лавочке я увидела черную бархатную юбку-карандаш, которая оказалась мне впору и была мне по карману. Получился бархатный костюм, который оставался моей лучшей одеждой в течение многих лет. Он выручал меня в любой ответственный момент жизни.

Как-то, поднимаясь по крутой лестнице на четвертый этаж в свою аудиторию, я почувствовала, что кто-то меня обгоняет. Это была Ирина Николаевна Софийская, преподаватель французского языка с соседней кафедры. Она всегда носила шляпки с цветочками, белые перчатки, выглядела как человек какой-то иной эпохи. Она остановила меня и сказала: «Вам не стыдно? Я всегда считала вас приличной женщиной. Разве можно носить такой разрез? Надо ушить!».

Действительно, у моей бархатной юбки сзади был довольно глубокий,
хороший  разрез.

               
                104 ГРАДУСА ПО ФАРЕНГЕЙТУ

Первый раз я побывала на стажировке в США в составе группы вузовских и школьных преподавателей английского языка из двадцати трех восточноевропейских стран. Это была двухнедельная летняя школа при Гарвардском университете, организованная совместно нашим министерством просвещения и Американским советом по преподаванию иностранных языков (ACTFL) в июле 1987 г.

В помещении аэропорта Бостона было прохладно, работали кондиционеры, но как только мы оказались снаружи, почувствовали жару и духоту. Увидев на уличном термометре цифру 104,  не сразу сообразила, что это по Фаренгейту (то есть 40 градусов Цельсия).

Удивительными и иногда забавными казались многие вещи. Я впервые видела бассейны в жилых домах.  На кампусе в Гарварде все были улыбчивы, одинаково приветствовали всех, даже женщин: «Hi, guys» (Привет, ребята). Студенты, сидя или полулежа на газонах, читали, отдыхали, ели.

Поселили нас в общежитии и жили мы довольно просторно. Вдвоем  занимали трехкомнатное помещение: у каждой по спальне и общая комната. В первую ночь мы никак не могли заснуть от грохота на улице: нам объяснили, что это еноты рылись в мусорных ящиках.

Обычно, войдя в помещение и включив свет, мы первым делом разгоняли полчища тараканов – в коридоре лежал огромный черный пластиковый пакет для мусора. И пока он не заполнялся, его не забирали. Наверное, так и плодились эти насекомые.

Вместо консьержки у входа в общежитие дежурил приветливый полицейский, благодаря которому мы посетили полицейский участок и в качестве сувениров получили форменные фуражки. Организовали для нас и посещение тюрьмы, где через окно показали класс для учебных занятий и самих заключенных, а затем тоже через стекло группу заключенных, игравших во дворе тюрьмы в волейбол. Как сказали сопровождавшие нас полицейские: «Джентльмены занимаются спортом».

Когда мы после занятий пешком прогуливались по улицам американского города Кембридж, нас провожали удивленные взгляды из проносившихся мимо машин: кроме нас, пешеходов не было.

Оказалось, что с уличного телефона-автомата, в котором лежал объемный телефонный справочник, можно было, наменяв четвертаков (монет по 25 центов), позвонить в любую точку планеты. Если четвертаков было мало, можно было, назвав собеседнику номер телефонной будки, попросить его перезвонить вам в будку.

Понравился обычай организации вечеринок вскладчину соседями или коллегами. Один принес разрезанный надвое арбуз, из которого извлечена мякоть и его половина наполнена кусочками разных фруктов, другой  – вареную кукурузу в початках, порезанных на небольшие кусочки и жареные свиные ребрышки (corn on the cob and pork ribs), жареного цыпленка или  тыквенный пирог (pumpkin pie), третий – объемную картонную коробку с краном. Сухое вино.

Уверенная, что лучше нашего мороженого не бывает, увидела, что и в Америке любят и умеют готовить вкусное мороженое с разными наполнителями, продающееся гигантскими порциями.

Из СССР в группу входило несколько вузовских преподавателей и школьных учителей английского языка, в том числе, амбициозная женщина-завуч прославленной московской спецшколы. Она почему-то решила всячески демонстрировать, что школьные учителя круче вузовских и лучше знают,  как надо преподавать и что именно.

Однажды нас 5-6 человек преподавателей из СССР пригласил домой бывший секретарь посольства США, фамилии не помню, проживший в Москве несколько лет, дочь которого училась в той самой спецшколе. Радушно нас принял и с улыбкой сказал, что завуч ставила его дочери четыре по английскому языку, потому что она не так произносила какую-то фонему.

Куратором нашей группы был Томас Хесус Гарза, обладавший магистерской степенью по русской лингвистике и докторской степенью по методике преподавания иностранных языков. Он не только проводил занятия с нами, но и заботился о каждом из нас, решая, в том числе, и бытовые вопросы. Так, все мы хотели купить двухкассетные магнитофоны. Томас подсказал нам, что если один из нас купит сразу 8-10 магнитофонов, то каждому это обойдется на треть дешевле. Мы сложились, кто-то из членов группы купил магнитофоны на всех.

По нашей просьбе Томас демонстрировал,  как звучит речь людей разных национальностей на английском языке. И по нашей же просьбе проанализировал нашу речь, тактично проведя анализ по очереди с каждым, указав на ошибки в произнесении звуков, интонации, долготе гласных.

Обучали нас хорошо, лекции и семинарские занятия проводили ведущие методисты, педагоги, лингвисты. Занятия были четко структурированы, продуманы, содержательны.

Необычно было, что один из лекторов вел занятия, сидя в инвалидном кресле. Запомнилось, как преподавательница в комбинезоне, босоножках и толстых шерстяных носках, войдя в аудиторию, садилась на стол и вела занятия в этой позе.
Занятия продолжались с раннего утра до позднего вечера. К следующему дню необходимо было проанализировать 15-20 страниц теоретической литературы на английском языке. Мы много и увлеченно работали.

У нас был перерыв на обед примерно час. В перерыв я,  как и некоторые другие слушатели, ходила в бассейн. И поплавать приятно и освежает в летнюю довольно изнурительную жару. Сняв мокрый купальник, я бросала его в сушилку, похожую на маленькую центрифугу, где он высыхал через 2-3 минуты.

Собственно на обед времени было мало. Мы брали в университетской столовой бутерброды, сок и приходили c ними на занятия, как и слушатели других групп.
Часть занятий проводилась в форме panel discussion (круглого стола, коллоквиума или группового обсуждения), во время которого какую-то методическую или лингвистическую проблему представляло по очереди два-три лектора, а группе слушателей предлагалось принять участие в этом обсуждении, задавать вопросы или выступать. Мы, конечно, сразу назвали такие коллоквиумы панелью и шутили: «Ну что, а теперь на панель?».

В нашей группе был преподаватель из г. Липецка, всегда задававший вопросы. Причем вопросы, не имевшие отношения к обсуждаемой теме. На лицах лекторов появлялось несколько оторопевшее выражение, следовала небольшая пауза и кто-нибудь из них произносил: «It’s a very good question»  («Это очень хороший вопрос» или  «Вопрос, конечно, интересный»). Мне понравился такой ответ. Я иногда пользуюсь им при общении с особенно «одаренными» студентами или аспирантами.

Программа стажировки была плотной: мы не только учились, но и побывали в нескольких знаменитых музеях, в том числе в необычном, узнаваемом здании музея современного искусства Гуггенгхайма в Нью-Йорке, впервые увидели не только работы американских художников Поллока, Уорхола, Хомера, Саржента, Уистлера, но и произведения  Кандинского, Шагала, Архипенко, Родченко, Татлина.

В каждом зале музея лежали листочки с копиями картин и текстом о жизни и творчестве художника. Я набирала по 10 таких листочков об американских художниках и истории американской живописи, чтобы дома, проводя семинар по американскому искусству, использовать их как раздаточный материал. В то время мы были настолько оторваны от мира, что практически ничего не знали об американских художниках, наверное, за исключением Рокуэлла Кента, передавшего в дар нашей стране коллекцию своих работ. Мы не слышали ни о Джексоне Поллоке, ни об Энди Уорхолле, ни об Уинслоу Хомере…. Так же мало мы знали о русских художниках- авангардистах Казимире Малевиче, Владимире Татлине, Александре Родченко, Марке Шагале и многих других.

Поплавали мы и на небольшой яхте в Атлантическом океане, занимаясь фотоохотой на китов. На яхте мы рассматривали альбом с фотографиями китов, подписанные их именами, слушали забавные байки якобы из их китовой семейной жизни. Наблюдали захватывающее зрелище, когда кит выпускает фонтан или совершает головокружительный прыжок из воды.

Самое сильное впечатление во время стажировки на меня произвела встреча с замечательным методистом, психологом, педагогом, одной и первых разработавшей коммуникативный метод обучения иностранному языку Вилгой Мари Риверс, профессором романских языков и координатором языкового обучения Гарвардского университета.
Вилга Мари Риверс  (1919-2007) – человек, фанатически преданный профессии, настоящий подвижник, серьезный ученый, широко цитировавшийся, в том числе и в нашей стране. Бесконечно преданная своему делу, она не имела собственной семьи, но всегда была окружена студентами, аспирантами, коллегами.

В то время широко использовался, в том числе в нашей стране, аудиолингвальный метод, при котором обучение языку основано на запоминании, фонологии и грамматике. Риверс демонстрировала, насколько эффективнее метод обучения, ориентированный на взаимодействие и коммуникативный дискурс, готовящий к реальному общению на иностранном языке. Показывала нам, как использовать технологии и интегрировать психологию в преподавание языков, что сегодня не требует доказательств. А тогда надо было отстаивать.

По окончании стажировки мы разъехались по своим странам и получали время от времени письма от нее, в которых она щедро делилась идеями о преподавании языка, о психологии общения, рассказывала о том, как она живет.

Однажды, поздравив меня с Рождеством и Новым годом, она сообщила, что только что прилетела из Японии, где читала лекции. Перед Рождеством все ее соотечественники улетели из Японии домой, а она сама должна была улетать на день позже. Однако, выходя из дома, поскользнулась, упала, сломала шейку бедра и оказалась в больнице. Японского языка она не знала. Риверс жестами попросила бумагу и карандаш и стала рисовать то, что ей было надо.

Далее она писала: «Таким образом, я убедилась, что была права, когда утверждала, что до 70% коммуникации осуществляется невербально, без помощи слов». Как только ей стало легче, она решила, что полетит домой,  будучи в инвалидной коляске.

Японцы пытались доказать ей, что в самолет нельзя на инвалидной коляске, это не положено, но она потребовала, чтобы ей показали, где это написано.

Вернувшись домой, она долго передвигалась на коляске и сама справлялась с бытовыми проблемами, заказывая на дом еду, в том числе, готовый обед на подносе, который нужно только засунуть в духовку, разогреть и есть перед телевизором (TV dinner).

Мне повезло, что посчастливилось общаться с таким ярким, талантливым, открытым человеком.


                УЧЕБА В ИНЯЗе

В школе я не отличалась особенным усердием. Более того, уверяла родителей, что мне нечего там делать и дома из книг я узнаю намного больше. Но к экзаменам в институт я готовилась буквально денно и нощно.  К экзамену по истории готовил меня папа и подготовил прекрасно.

По английскому языку меня готовила Ирина Яковлевна Обухова, двоюродная сестра великой русской певицы Надежды Андреевны Обуховой, жившая недалеко от нас. Я была к ней очень привязана.

Она жила в маленькой комнате дома, некогда принадлежавшего ее семье (как-то она заболела и пока лежала в больнице, ее дом захватил наглый управдом). Ирина Яковлевна была кошатницей: у нее жили четыре или пять кошек.

Ирина Яковлевна – прекрасно образованный человек, великолепный знаток искусства, в детстве с семьей бывала в музеях Италии и Франции. Она была талантливым преподавателем. Знаний по английской грамматике, почерпнутых у Ирины Яковлевны, мне хватило на два курса института. Позже, когда я сама стала заниматься частной практикой, часто обращалась к тетрадке с записями уроков Ирины Яковлевны. Вступительный экзамен по английскому языку я сдала на пять.

Русским языком со мной занималась мама. Но, то ли я никак не могла усвоить премудрости морфологии и синтаксиса языка и была бестолочью, то ли очень боялась маму, но не блистала знаниями по этому предмету.

В мае 1962 г. мне исполнилось 16 лет, я окончила школу-десятилетку и в августе поступила в институт, в знаменитый тогда ИНЯЗ (сегодня это – Московский государственный лингвистический университет).

Первым экзаменом во всех вузах было сочинение. Вечером накануне экзамена  к нам приехали мамина сестра и ее муж дядя Костя, заведовавший учебной частью вуза в подмосковной Тарасовке, где в тот день писали сочинения. Он сообщил нам темы сочинений, предполагая, что и в ИНЯЗе могут быть те же. Но нам дали другие темы.
Спустя день или два после того, как я написала сочинение, я приехала в институт узнать результат. Обрадовавшись, что в списке двоечников, вывешенном на доске перед зданием института, нет моей фамилии, поднялась на второй этаж в приемную комиссию. И вдруг я увидела мужчину, взволнованно говорившего: «Моя дочь не могла написать сочинение на два. Почему ее нет в списках?» Это был мой папа, от волнения не разобравшийся, что в списках именно те, кто получил неуд.

Поступала я на дневное отделение, но набрала "полупроходной" балл. Экзамены я сдала так: сочинение - 4; история - 5; английский язык - 5; русский устный - 3.
Часть абитуриентов, набравших такой же балл, почему-то взяли на дневное отделение, а я оказалась на вечернем.

По случаю окончания школы, шестнадцатилетия и поступления в институт родители подарили мне золотое колечко с аметистом и кожаный, жёлтый, чешский портфель. Друзья родителей из Риги прислали в подарок модную тогда шапку-ушанку из меха ондатры.

Когда я ехала зимой в переполненном вагоне метро или электрички, пассажиры, глядя на упитанное и румяное лицо в шапке-ушанке, иногда принимали меня за юношу и спрашивали: «Молодой человек, вы выходите?».

Училась я с удовольствием и интересом. Ездила на метро до станции Парк Культуры пять раз в неделю: три дня на занятия в своей вечерней группе и еще два дня на занятия французским языком с группой дневного отделения. И после работы и учебы ходила в бассейн на ночной сеанс. В мои 16-17 лет сил хватало на все.

Учиться было нелегко. Мы часами сидели в лингафонном кабинете, слушая записи диалогов и монологов, анализируя их, обучаясь правильному произношению и интонации. Иногда, спускаясь в м. Парк Культуры, можно было слышать, как какая-то студентка или  студент  в полутрансе повторяет: «Nora, Nora» – начало диалога из фонетического курса.

В актовом зале института по средам вечером иногда показывали фильмы на французском и немецком языках и по пятницам – на английском языке.

Конечно, мы старались уговорить преподавателя вместо занятия посмотреть фильм или прогуливали занятия из-за фильма. Мне особенно запомнился фильм «Путь в высшее общество» (“Room at the Top”) с блистательной Симоной Синьоре в главной роли, за которую она позже получила «Оскар». Мне удалось посмотреть его несколько раз и в конце концов я поняла многое из английской речи героев.

Среди наших преподавателей было немало корифеев, известных лингвистов, в том числе Васильев Вячеслав Александрович, автор классического труда по фонетике английского языка. Гальперин Илья Романович – крупнейший лингвист, лексикограф, стилист, один из авторов уникального трехтомного Большого англо-русского словаря.
Самые яркие воспоминания остались у меня от лекций и семинарских занятий по психологии Ирины Алексеевны Зимней, молодой, привлекательной, живой. Она стала крупным специалистом в области психолингвистики, психологии общения, обучения иностранному языку, доктором психологических наук, профессором, академиком РАО. Её лекции и семинары заставляли нас думать, анализировать, отстаивать собственное мнение.

Вспоминаю изумительную Веру Ивановну Прохорову, преподавателя стилистики, чистейшую душу, которую мы бессовестно обманывали и как-то даже уговорили принять у нас экзамен по телефону.

Годы спустя из телепередачи «Большие родители» я узнала, что она дочь последнего владельца Трехгорной мануфактуры Ивана Прохорова. По материнской линии состояла в родстве с династиями Гучковых, Боткиных, Алехиных. В 50-м году по доносу была арестована за неосторожные слова и пять лет провела в лагерях.

Семинары по грамматике у нас вел молодой и симпатичный Юрий Алексеевич Крутиков, по книге которого мы занимались. Нам казалось забавным, когда он говорил: «А теперь достаньте Крутикова».

Латынь преподавал автор известного учебника по латинскому языку В.И. Лобода, большой педант. Он пунктуально соблюдал режим и, когда приходило время еды, доставал из портфеля термос, бутерброд или яблоко и ел.

На четвертом и пятом курсах практические занятия по английскому языку у нас вела англичанка Кэтрин Барнесс, которую мы называли Кэтрин Генриховна. Внешне это была типичная англичанка, как мы ее себе представляли по рассказу А.П. Чехова «Дочь Альбиона». Рыжеватая, высокая, худощавая, прямая, в очках. В темном платье с кружевным белым воротником, в мужских полуботинках, c двумя косами, закрученными кренделями за ушами. У нее была очаровательная улыбка. По-русски говорила она неважно. Мы ее обожали, а когда узнали от кого-то ее историю, полюбили ещё больше. Кэтрин влюбилась в инженера с завода Лихачёва, которого направили в Англию изучать автомобильное дело. Приехала к нему в Москву с сундуком с пожитками и проклятьем своей семьи. Вышла за него замуж, поселилась вместе с ним в коммунальной квартире, родила одного за другим двух сыновей. Инженера, как водится, объявили английским шпионом, и Кэтрин осталась в коммунальной квартире с двумя малолетними сыновьями.

Как она рассказывала, когда наступала ее очередь убирать, она делала это так, как привыкла делать, то есть подкладывала маленькую подушку под колени и мыла пол в коридоре. При этом двери всех комнат открывались, и соседи с интересом наблюдали эту картину.

Учиться было интересно, но нелегко: из одиннадцати студентов нашей группы, поступивших на первый курс, до выпускных экзаменов дошло только пять человек.
Мне нравилась Валечка Яроцкая, старше нас, вместе с мужем-эпидемиологом побывавшая во многих странах, окончившая курсы машинисток и стенографисток при МИДе. Много повидавшая, обладавшая широким кругозором, не красавица, но в ней было обаяние умного, ироничного человека.

К сожалению, не помню имени согруппницы, долговязой, угловатой, в очках. Она летом поработала в Интуристе, сопровождая на теплоходе группу американских туристов. В институте она показала нам фотографии американца, с которым познакомилась. Они выглядели как близнецы. Позже вышла за него замуж.
Очень яркой, темпераментной, запоминающейся была Наташа Балицкая, жившая на Арбате. Благодаря ее маме, имевшей отношение к театральной жизни, нам иногда перепадали билеты в театр или на выставки.

Наверное, наиболее примечательной личностью была Наташа Лозовская (по мужьям Петрова, Серуш). Наташа была не только красива, но и ухожена. Когда кто-то из нас начинал хохотать, она обычно говорила: «От этого морщинки бывают». Кто думает о морщинках в 18-20 лет. Мы только еще больше смеялись. Наташа – та самая официантка Марианна из телесериала «Место встречи изменить нельзя», которую выбрасывает в окно Фокс.

В годы учебы в институте модно было курить. Курили практически все. Я не курила, но волосы и я сама пахли дымом. Мама не верила моим клятвам. Вскоре я закурила, иначе выпадала из компании.

Почти все студентки нашей группы носили модные короткие стрижки.

Мы старались не пропустить ничего интересного: новые книги, спектакли, выставки, выступления поэтов, публикации в журналах «Новый Мир», «Октябрь», «Юность», «Иностранная литература». Журналы передавали из рук в руки, иногда давали только на одну ночь. Помню, как через какой-то чердак пробирались в зал МГУ, когда там читали стихи Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский.


                ГРАНАТОВЫЙ СОК

Наконец мы переехали в Лосинку, в часть дома, которую дед оставил в наследство своим трем детям: тете Марине, дяде Максу и моему отцу. На долю отца пришлась маленькая комната и небольшая терраса.  Нам было тесно, особенно после того, как прибыл из Черновцов контейнер с нашим скарбом.

Оказалось, что дом кишел клопами. Мама избавлялась от них всеми известными тогда способами, в конце концов,  справилась с ними, но несколько ночей нам пришлось провести в саду, чтобы не угореть от серы, которой их выкуривали.

Родители, несмотря на перипетии непростой жизни, перенесенные тяготы, удары судьбы и, на то, что были людьми образованными, оставались во многом наивными, доверчивыми, непрактичными. Напрягая все силы, отказывая себе во многом, они начали строиться, чтобы расширить дедовский дом, и их не раз бессовестно обманывали.

Однажды они с трудом достали радиаторы для парового отопления, которые сложили во дворе, а на утро они исчезли. Спустя день им продали эти же радиаторы (на одном из них был заметный изъян).

В другой раз, отец дал аванс плотнику, попросившему отпустить его на несколько дней в деревню, где якобы что-то случилось и оставившему в залог довольно крупной суммы денег «струмент» – рубанок и пилу. Сердобольный отец не мог отказать, и больше этого человека мы не видели.

Строительство стоило родителям много нервов, крови, огорчений. Материал для строительства достать было сложно. Кроме того, существовало много ограничений: не выше такого-то уровня, не шире такого-то.

Как-то сосед по дому, богатый и влиятельный армянин, ногой очертил границу, которую мы не должны были переступать при строительстве.

В один прекрасный день мы увидели в нашем  дворе несметное богатство: ящики с банками сгущенки и тушёнки, круг сыра, банки топлёного сливочного масла. Все это добро было свалено под окном нашей кухни и прикрыто покрывалом. Позже мы узнали, что все это было спрятано от обыска этим соседом.

Родители добирались до работы тремя видами транспорта: сначала автобусом до ст. Лосиноостровская (или пешком до ст. Лось), затем на электричке до Москвы,  ст. Комсомольская  и метро до ст. Фрунзенская. Они отсутствовали целый день, возвращаясь затемно. Продукты для дома покупали в обеденный перерыв.

Родители, естественно, помогали мне в учебе в школе, в основном по русскому языку и литературе, истории, географии. Точные науки, им и мне, освоить было сложнее.
В дедовском саду была роскошная сирень и несколько сортов прекрасных, благоухающих пионов. Любовь к сирени сохранилась у меня на всю жизнь. Я не люблю ее ломать, всегда радуюсь цветению. Любил сирень и папа, и, помня об этом,  мы посадили кустик сирени у его могилы.

С сиренью связан трагикомический эпизод. Окна моей комнаты выходили в сад, к дому прилегал доходивший до окон низенький сарайчик для угля, можно было при желании,  открыв окно, оказаться на крыше сарайчика и легко спрыгнуть вниз. Как-то ночью я проснулась от того, что кто-то ломает в саду мою любимую сирень. Не раздумывая, возмущенная, босая, в ночной рубашке, схватив кочергу, я выскочила во двор и погналась за вором. Было мне тогда лет 13-14. Никого не догнав, вернулась. Мама уже проснулась и спросила, а что было бы с тобой, если бы догнала вора.

Первой крупной покупкой в нашей семье стал телевизор «Рекорд», без линзы, с казавшимся тогда огромным экраном. Это было чудо, и мы были им абсолютно загипнотизированы. Первое время мы с папой по вечерам смотрели все – от настроечной таблицы до того, как оставался просто светящийся экран.  Жилось тяжело: вечная нужда в деньгах, хотя отец после работы читал лекции от общества «Знание».

Жизнь была нелегкой, полной забот и волнений, но мы жили довольно счастливо, хотя родители часто ссорились. Иногда отец, даже находясь рядом, писал маме письма, полные нежности. Оба они были людьми кристально честными, не умевшими ловчить, приспосабливаться.  И у мамы характер был нелегким, думаю, отец страдал от этого. Недавно я нашла письмо отца к маме, в котором он приводит пронзительные строчки М. Алигер: «Опять они поссорились в трамвае. Не сдерживаясь, не стыдясь чужих.  Но зависти невольно не скрывая, Взволнованно глядела я на них. Они не знают, как они счастливы. И слава Богу! Ни к чему им знать. Подумать только! – Рядом, оба живы. И можно всё исправить и понять!».

Мы прожили в дедовском доме года два, когда к нам приехала и поселилась у нас семья маминой единственной сестры – тети Вали. Четыре человека:  она с мужем, полковником в отставке Константином Андреевичем Соболевым и их сыновья, мои двоюродные братья Витя и Сережа.

Соболевы прожили в нашем доме около года, пока не получили квартиру в подмосковном Калининграде (ныне Королев), станция Подлипки. В то время это был закрытый город, в котором располагался исследовательский центр космической промышленности.

Мои родители уходили рано утром на работу и возвращались затемно, дядя Костя тоже отсутствовал: устраивался на работу и оформлял квартиру. Мы, дети, оставались под присмотром тети Вали. Она готовила и кормила нас. Старший брат полностью подчинил себе безвольного Сережу, который даже на вопрос: “Ты в туалет хочешь?” Мог ответить: “А Витя?”.

Со мной родители провели воспитательную работу, напомнив, что братья наши гости, что я старше их, надо быть вежливой и уступать им. Братья нередко обижали меня, но я терпела. Как же, гости!

В семье тети Вали было заведено, чтобы дети обращались к родителям на “вы”. Однажды я просто рот от возмущения открыла, когда Виктор сказал: “Мама, вы дура!”

Мать свою он изводил капризами, а Сережа подражал ему. Как-то раз они дуэтом попросили: “Вареники, вареники”, а когда тетя Валя приготовила вареники, оба закричали: “Пельменики, пельменики”. Тетю они доводили чуть ли не до сердечного приступа. Мне ее было жаль и однажды, забыв о том, что они гости, я разбила тарелку о спину старшего брата. Они оба ненадолго притихли, и стали меня немного уважать.

Под предводительством Вити и под влиянием прочитанных книг и фильмов о войне мы начали рыть в саду подземный ход. Вырыли что-то наподобие землянки, в которой соорудили стол, зажигали свечу, вели дневник. Почва в саду была песчаной, легко могла осыпаться и неизвестно, что могло бы с нами случиться, если бы мой отец не увидел это сооружение и не засыпал его. Больше всех попало, конечно, мне как самой старшей: я на год старше Виктора, и опять-таки, они гости. Виктор и не подумал сказать, что это он все придумал.

Приближался Новый год, родители понемногу покупали конфеты, прятали их, чтобы мы не съели до праздника. Виктор подсмотрел, где хранились конфеты и тайком поедал шоколадные, а нас с Сережей угощал карамельками. Нам подбрасывал обертки от шоколадных конфет. Обман раскрылся, ему влетело и за то, что конфеты тайком таскал, и за то, что нас подставлял.

А ведь когда-то, когда Витя только родился, я его тискала и даже, как говорила мама, чуть не задушила. А зря!

В детстве мы все трое были белобрысыми. Я быстро начала темнеть и когда в 9-ом классе остригла косу, то оказалась шатенкой. У Сережи с возрастом  волосы немного потемнели, а Виктор на всю жизнь остался ослепительным блондином. В его волосах, когда мы постарели, почти незаметна была седина. Взрослыми мы были дружны. Сейчас, к сожалению, их обоих уже нет.

К счастью, ни мои родители, ни родители братьев, прошедшие всю войну, не были ранены на фронте. Но у отца после войны развился туберкулез легких, который удалось перевести в закрытую форму. Папа постоянно принимал лекарства, регулярно ездил на лечение в санатории, в том числе и на кумысолечение. Ему было пятьдесят два года, когда в 1963 г.  ему стало очень плохо. Сначала врачи решили, что это вспышка туберкулеза и лечили его соответственно. Только после нескольких месяцев скитаний по разным медицинским учреждениям установили правильный диагноз – острый ретикулез, один из видов рака крови. Отца положили в Боткинскую больницу.

Мама стала искать спасения. Благодаря дяде Максу, врачу, добилась консультаций у ведущих специалистов по заболеваниям крови, оплачивала их. Однажды, светила в этой области Кост Екатерина Андреевна, д.м.н., профессор, отказалась от денег и прямо сказала: «Я не могу брать денег с умирающего». Тогда это заболевание было неизлечимо, но мама никак не могла с этим смириться, неутомимо искала способы лечения и следовала всем советам по поводу питания отца.

Мама самоотверженно боролась за жизнь отца, не жалея ни себя, ни вещей, ни денег. Однажды ей посоветовали давать папе гранатовый сок, который улучшает состав крови, а в то время достать его было нелегко. Наконец, кто-то подсказал ей, что рядом со станцией Тарасовка Московской железной дороги есть ресторан грузинской кухни по названию «Кооператор», где должен быть гранатовый сок. Мама сразу же после работы поспешила туда. Сока в ресторане не оказалось, но директор успокоил маму, позвонил,  и сок обещали привезти. Пришлось ждать. Потом оказалось, что у мамы денег меньше, чем требовалось.  Но директор отдал ей трехлитровую банку сока и оплатил такси до дома.

Мама всегда с благодарностью вспоминала этого человека. Много лет спустя, когда мы ездили с ней на могилу к мужу маминой сестры, похороненному на тарасовском кладбище, мы зашли в этот ресторан, мама попыталась вернуть долг, но ее попытка была решительно отвергнута.

Папа скончался 22 июня 1964 г. Мама с большим трудом добилась места на Перловском кладбище. Отца провожало много народа, в том числе и директор НИИ, в котором отец заведовал технической библиотекой. Папу, коммуниста и атеиста, не отпевали, да и не принято было этого делать в то время. Религия рассматривалась как пережиток прошлого и показатель невежества. Потом были поминки у нас дома.

Мама долго вспоминала, что дядя Костя, муж маминой сестры, полковник в отставке, сказал: «Похоронили, как он того и не заслуживал». Было обидно это слышать. Потом вся семья маминой сестры поднялась, уехала и довольно долго не общались с нами.
Мама относилась к младшей сестре скорее как мать, беспокоилась о ней и очень любила. Когда мама заболевала, то называла меня ее именем, много раз рассказывала, каким милым, непосредственным ребенком та была. Очень разные, обе сестры были долгожителями: мама прожила без малого 102 года, а тетя Валя – почти 95.

А тогда мы с мамой остались одни в недостроенном доме с большими долгами.


                МОИ ПЯТИЛЕТКИ

Цифра пять имеет для меня символическое значение.

Пятого числа пятого месяца года я родилась. Когда стала преподавать в институте, пять раз ездила со студентами на картошку; пять лет работала заместителем ответственного секретаря приемной комиссии; и пять лет подряд возглавляла малое жюри конкурса «Учитель года России» по предмету «иностранные языки».

Сначала о картошке. Поездка на картошку – это большое испытание для психики и всего организма. Как человек, не обремененный в то время семьей и детьми, я была одним из первых кандидатов на закланье. В отличие от многих коллег, не обзавелась уважительными причинами, которые требовали обязательного пребывания в столице (малые дети, престарелые родители, недомогания). Причем коллеги волшебным образом находили возможность оставить детей и родителей и мгновенно исцелялись сами, когда речь заходила о стажировке за границей.

Понятно, что никому не хотелось покидать теплую, уютную квартиру. Жить не в самых комфортных условиях. Заниматься тяжелым сельскохозяйственным трудом. Выходить в поле в дождь, слякоть, прохладную ветреную погоду.  Главное – нести ответственность за студентов, в основном студенток, вчерашних школьниц, следить, чтобы не простудились, не отравились, чтоб никто не обидел.

Местные женщины с ревностью и неприязнью смотрели на молодых студенток, как бы мужей не увели.

Когда нас автобусом везли в колхоз, нам навстречу в город ехали колхозники торговать на рынке.

Нам обычно устанавливали норму – собрать урожай с определенной площади.

Часто утром, прежде чем на улице умыться из рукомойника, мы сначала разбивали в нем лед.

Помню, первая поездка «на картошку» удивила меня тем, что я впервые слышала, как тракторист матом обращается к своему трактору. Сначала я подумала, что он говорит на иностранном языке.  Дожив до 25-26 лет,  ни разу до этого не встречалась в таком объеме с этим замечательным сегментом лексики русского языка. Конечно,  отдельные слова я не раз слышала, но чтобы речь целиком состояла из них!

Удивила меня женщина-бухгалтер, неожиданно прочитавшая собственные нежнейшие, талантливые и оригинальные стихи.

Один раз нас отправили в колхоз вместе с молодой коллегой Валечкой Суворовой, отец которой, опытный геолог, снабдил нас термосом с коньяком и посоветовал, чтобы не простудиться, добавлять его понемногу в чай.

Мы старались показывать студенткам хороший пример. Работали наравне с ними. По утрам делали зарядку.

Вечерами мы часто читали вслух, особенно наслаждались «Денискиными рассказами» Виктора Драгунского, девочки устраивали импровизированные концерты, причем оказалось, что многие из них талантливы,  прекрасно поют, танцуют, декламируют.

Запомнилась девушка с редкой фамилией Подыминогина, прекрасно артистически читавшая по вечерам «Денискины рассказы». Когда нас возили на грузовике на картофельные поля, перелезая через борт, она обычно приговаривала: «Ну, Подыминогина, давай, ноги-то подымай!».

Пребывание в колхозе, когда каждый день возникала новая проблема, позволило увидеть истинную суть каждого из нас – и студентов, и преподавателей.

Возвратившись в аудиторию, мы прекрасно знали, чего можно было ожидать от каждой из студенток, и какие таланты есть у каждой.

Еще пять раз – три аспирантских года и два года после аспирантуры я работала зам.ответственного секретаря приемной комиссии, проводя лето  в душном актовом зале института. Каждый день с 9 до 5 принимала документы, готовила экзаменационные листы и выполняла кучу бумажной работы в приемной комиссии.

Особенно мучительно душным и дымным было лето, когда в Московской области горели торфяники, актовый зал заволакивало дымом и пахло гарью.

Первый раз в приемной комиссии работала под руководством Авдуковой Альбины Митрофановны, как и я преподавателе английского языка, человеке неулыбчивым,  лишенным чувства юмора., подозрительным. До начала работы Альбина Митрофановна напросилась ко мне в гости и придирчивым взглядом обвела наше более, чем скромное жилище.

В приемной комиссии Альбина Митрофановна установила железную дисциплину, особенно ей не нравилось, что меня навещали друзья – видимо, я ей казалась легкомысленной, безответственной личностью. Друзья приходили ко мне поболтать, покурить или вытащить меня пообедать, а не для того, чтобы ходатайствовать за кого-нибудь.

Несколько раз Альбина Митрофановна угрожала мне, что, если какую-либо бумагу неправильно оформлю, то попаду в тюрьму. В конце концом я не выдержала и как-то сказала: «Если вы меня в чем-то подозреваете, не уверены во мне, давайте, пойдем к ректору, и он освободит меня от этой замечательной работы». На некоторое время она замолкла. Атмосферу в приемной комиссии она создала почти невыносимо нервную и напряженную.

Экзамены окончились, мы приступили к подготовке многочисленных отчетов с процентами, цифрами. Обе гуманитарии,  мы считали медленно, много раз перепроверяя себя, но, в конце концов, сдали все отчеты.

Потом мне дали профсоюзную путевку в санаторий в Ессентуки. Осень была мягкой, солнечной, жили мы вдвоем в номере с симпатичной ленинградкой. Позже она призналась, что опасалась, что я сердечница, поскольку после ударного  и нервного летнего труда вид у меня был синюшный.

В последующие годы ответственным секретарем приемной комиссии была тактичная и выдержанная Мария Михайловна Рассудовская, преподаватель математики. С ней работалось спокойно,  всевозможные подсчеты как математик, Мария Михайловна делала хорошо и быстро. Она не усложняла и без того напряженный и ответственный труд лишней нервотрепкой.

Затем пять лет с 1995 по 1999 гг. я возглавляла так называемое "малое жюри" конкурса Учитель года России, которое оценивало учителей-конкурсантов по предмету «иностранный язык» и выбирало победителя. Всего было 15 предметных жюри. Затем 15 учителей, лучших по предмету, соревновались между собой и "Большое жюри" выбирало из них лучшего – «Учителя года» страны. Большое жюри конкурса возглавлял ректор МГУ Виктор Антонович Садовничий.

Учителя-конкурсанты присылали в жюри видеозаписи открытых уроков в собственной и чужой школах. Каждый участник конкурса проводил урок-импровизацию для остальных претендентов. Кроме того, учителя- конкурсанты писали и защищали эссе «Моя педагогическая философия».

Особенно запомнились два эпизода конкурса. Я помню, как ликовало наше жюри, когда два года подряд (1996, 1997) совершенно заслуженно победителем становилась Екатерина Алексеевна Филиппова, учитель французского языка школы №34   Рязани.

Второй, врезавшийся в память эпизод, менее приятен. В 1999 г. наше предметное жюри выбрало учителя-победителя по предмету «иностранный язык».  Вечером мне домой позвонил один из организаторов конкурса, поинтересовавшись, почему победителем не стала преподавательница латыни Мария Александровна Филиппенко, двадцати трехлетняя дочь известного актера Александра Филиппенко, окончившая вуз за год до конкурса. В ответ на мой вопрос: «Какова цель звонка и не собираются ли на меня оказывать давление»,  услышала: «Ну что вы, только ваше объективное мнение».

На следующий день наше жюри в полном составе вызывали "на ковер" к В.А. Садовничему. К чести жюри мы отстояли свою позицию, показав записи, анализ представленных учителем материалов, в том числе эссе.  Жюри оценило проведенный М.А.Филиппенко урок-импровизацию и представленный видео-урок как посредственные.

Кроме того, мы привели следующие доводы: если учителя выдвигают на звание «Учитель года», то он должен доказать свое мастерство. Латинский язык часто называют мертвым или полумертвым, и продемонстрировать коммуникативный подход при его преподавании довольно трудно, а учительница и не смогла это сделать, поскольку преподавала всего лишь год. Выслушав нас, Виктор Антонович согласился с нашими доводами.

Мария Александровна не стала лучшей в профессии. Однако, когда вручали награды лучшим учителям, мы неожиданно узнали, что была введена новая номинация, в которой участвовал только один конкурсант, он же победитель – Мария Александровна Филиппенко. Для победителя был учрежден спонсорами конкурса специальный приз – автомобиль, ключи от которого были торжественно вручены на сцене тогдашним вице-спикером Госдумы Борисом Ефимовичем Немцовым.

Перед открытием и закрытием конкурса перед учителями выступал тогдашний мэр г. Москвы Юрий Михайлович Лужков.

Закрывали конкурс проходившие в Колонном зале Дома советов концерты замечательных артистов Зураба Соткилава, Муслима Магомаева и Тамары Синявской, Геннадия Хазанова, Николая Баскова (в то время восходящей звезды). Именно тогда Валентина Ивановна Матвиенко назвала Николая Баскова «Серебряный голос России».

Зал тепло встречал их выступления, особенно выступление Муслима Магомаева, хором подпевая ему. Учителя готовы были слушать его без конца.  Атмосфера была душевной, неофициальной, домашней. Видно было, что и сам певец с удовольствием пел для учителей.

Чтобы подчеркнуть, что поют «вживую», а не «под фанеру» Зураб Соткилава отвел рукой штангу с микрофоном в сторону, а Николай Басков встал перед микрофоном.
Не обходилось без курьезов. Так, уже звучал голос Наташи Королевой, когда она появилась на сцене. Такая же ситуация повторилась и при выступлении Надежды Бабкиной. Стремительно выбежавший на сцену Олег Газманов, вероятно, не сразу осознал, перед кем выступает и начал с поздравления металлургов.

А меня больше в жюри не приглашали.


                ПРЕОДОЛЕНИЕ, ПРИЗНАНИЕ, УДАЧА

Преодоление. В юности и молодости мама редко меня хвалила. В основном критиковала. Думаю, несколько перебарщивала в неодобрении всего во мне – от походки и выражения лица до манеры есть или разговаривать с людьми.

Я часто ощущала на себе ее недовольный, осуждающий взгляд  и долгие годы страдала комплексом неполноценности, была болезненно застенчива. Как я сейчас понимаю, мама боялась, чтобы я не сбилась с пути, не слишком заносилась, не загуляла, особенно после того, как не стало отца; боялась не справиться со мной.

Помню ее фразы: «Посмотри на себя в зеркало. У него, таких как ты, миллион, во всех городах Советского союза». После защиты докторской она встречала меня словами: «Ты теперь доктор, а мать дура».

В то же время, она всегда стимулировала мое развитие. Несмотря на мелкие и крупные неприятности, сама никогда не опускала руки и мне не давала.  Мама была глубоко убеждена, что человек должен совершенствоваться в течение всей жизни, неустанно трудиться и преодолевать трудности.

В 1976 г., в последний год моей аспирантуры, маячила угроза закрытия на перерегистрацию всех диссертационных советов. Аспиранты стремились успеть защититься до этого, всеми способами оттесняя конкурентов, и меня под разными предлогами отодвигали и отодвигали. Наконец, определили день защиты – 28 июня.
Все необходимые документы готовы, отзывы получены, зал заседаний открыт и проветрен, дрожащий от волнения диссертант, то есть я, явился задолго до начала заседания. Но назначенная на это последнее перед роспуском заседание диссертационного совета защита не состоялась: не собрался кворум. Лето, дачи, все равно закроют.

Мой двоюродный брат Витя собрал букеты цветов,  отдал их бабушкам на Комсомольской площади, снял заказ на банкет в ресторане, с нас взяли только часть денег.

Совершенно убитая, я вместе с мамой поехала домой. Мы не произнесли ни слова, она дала мне вина и я заснула.

Наутро мама меня разбудила и мы продумали план действий.

Через неделю я защитилась, но не благодаря реализации нашего плана, а из-за стечения обстоятельств. Можно сказать, что мне повезло: неожиданно потребовалось защищаться дочери ректора какого-то провинциального вуз’а. На этот раз членов совета обязали явиться. Меня поставили в пару.

Защита прошла замечательно. Во-первых, я уже переволновалась и была относительно спокойна. Во-вторых, в полной мере ощутила поддержку всей кафедры.  Мои коллеги привезли на такси всех членов совета. Моя подруга Ира Шустилова привезла легендарную Ольгу Сергеевну Ахманову прямо из стоматологического кресла. Все искренне радовались за меня. Потом был банкет в ресторане “Москва”.
На мою долю выпали  несколько ярких мгновений признания.

Наш факультет иностранных языков Московского областного педагогического института имени Н.К. Крупской был коллективным членом общества СССР-Австралия, и мне выпала честь представлять факультет в этот обществе, расположенном в Доме дружбы  народов у м. Арбатская.

На одной из встреч с делегацией из Австралии неожиданно появились телевизионщики, снимавшие сюжет для программы “Время” о том, что происходит в области дружбы с другими странами. Мне впервые в жизни пришлось переводить перед телекамерами. Я волновалась так, что у меня ходили ходуном колени, онемели губы, но справилась.

Сюжет показали по телевизору и его посмотрела тетя Валя, мамина сестра,  человек, которому мне очень хотелось доказать, что я не хуже ее сыновей.

После того как тяжело заболел и умер отец и мы с мамой остались одни в недостроенном доме с большими долгами, она сказала: «Не всем же получать высшее образование. У нас во дворе живет девушка-бухгалтер и она прекрасно одета».

Желание именно ей продемонстрировать свои успехи сохранялось в моей душе надолго.
Признание я ощутила также, когда очередной раз работала заместителем ответственного секретаря приемной комиссии и у меня взяла интервью журналистка областного радио. По иронии судьбы, опять именно тетя Валя случайно услышала  по радио это интервью.

Третий момент связан с признанием моих профессиональных качеств. Случилось это в г. Сергиев-Посад, тогда ещё г. Загорск, куда мы с мужем приехали в Троице-Сергиевую лавру. Рядом с Лаврой был книжный киоск и я услышала, как какая-то девушка с гордостью говорит: «А эту книгу написали мои преподаватели, Ощепкова Виктория Владимировна и Шустилова Ирина Изосимовна». Девушка держала в руках нашу ”нетленку” – пособие под названием «О Британии вкратце» (Britain in Brief), очень востребованное, пережившее десяток переизданий. Особенно приятно было то, что в этот момент она меня не видела.

Путь этой книги к школьнику оказался длинен и тернист. Начался он в октябре 1987 г., с нашего совместного с Ириной желания написать учебное пособие для школьников о Великобритании. Пособие с простыми, короткими и увлекательными текстами, разнообразными, занимательными заданиями, позволявшими на практике осуществить обучение иностранному языку через культуру страны.

Составив план-проспект книги и пробный материал мы, преодолевая робость, отправились в редакцию английского и испанского языков издательства “Просвещения”, возглавляемую тогда Узуновой Ларисой Моисеевной. После довольно продолжительного, в течение нескольких месяцев,  молчания получили от редакции ответ, что присланный нами материал не отвечает требованиям, предъявляемым к материалам подобного рода. Когда мы явились за разъяснениями в редакцию, Лариса Моисеевна показала нам несколько уже изданных книг и сказала: «Видите, как люди пишут: текст и несколько вопросов к нему. Так и надо писать». Мы пытались объяснить нашу концепцию, но нас не услышали. Мы были подавлены, но продолжали работать над книгой.

Спустя почти пять лет, после долгих мытарств,  книга была выпущена издательством «Просвещение» гигантским тиражом – 86 000 экз. Тираж разошелся почти мгновенно. Гонорар наш никак не отражал ни величину тиража, ни реальную востребованность книги и был ничтожен.

Мы решили купить какое-то количество экземпляров книги у издательства по цене для авторов и продавать книги сами. Много книг мы не могли купить – денег было мало. Помню, на первые, вырученные от продажи книги, деньги я купила покрывало на кровать – маме в подарок. И услышали от нее: «Не думала, что моя дочь станет спекулянткой».

Однажды у меня дома раздался звонок, звонил ребенок: «Виктория Владимировна, ваш телефон мне дали в редакции. Продайте мне книгу, в издательстве сказали, что авторы скупили весь тираж». Ложь. У нас не хватило бы денег, чтобы выкупить и один процент тиража.

Затем наступило время появления многочисленных маленьких частных издательства.

Книгу нашу переиздавали, по крайней мере, четыре издательства, конечно, не такими гигантскими тиражами, в общей сложности не менее 9 раз по 10 тысяч экземпляров.
Кроме того, однажды наша коллега Татьяна Петровна Ванина обнаружила “левый” тираж книги: номер заказа и дата выпуска были другие. Продавался этот тираж не в Москве. Когда мы принесли экземпляр книги из этого тиража в издательство “Лист”, нам безропотно выплатили гонорар.

Ещё один момент признания связан с вручением мне медали К.Д. Ушинского. Узнав, что получу такую награду, я полушутя сказала маме: «Это как герой России в области образования».  Когда мама услышала, что награду будет вручать сам Борис Громов (губернатор Московской области в то время), которому сочувствовала как человеку,  пережившему огромную трагедию (его жена погибла в авиакатастрофе), она просила меня передать ему, что очень его уважает.

Мамину просьбу не удалось выполнить. Награждённых было много, поэтому молодой еще и привлекательный  губернатор только вручал медали, пожимал руку и каждому говорил “Поздравляю Вас”. Мне оставалось благодарить. Вторым важным лицом при этом была Антонова Лидия Николаевна, которая поздравила меня, вспомнила, что когда-то я была ее преподавателем и вручила роскошный букет цветов.

Вспоминаю о двух мигах удачи, когда сначала купюра, а потом листок бумаги буквально прилипли к моей ноге.

Дело было перед защитой кандидатской диссертации. Мне надо было разослать по почте авторефераты диссертации не менее, чем за месяц до  дня защиты. Когда я получила, наконец,  утвержденный на всех уровнях, подписанный всевозможными подписями автореферат, наступил  последний день его отправки. Мало того, получила я его во второй половине дня, перед самым закрытием почты.

Выручила меня коллега Вера Артемова, знакомая которой работала на почте в подмосковном  г. Ногинске. Эта знакомая обещала задержаться после работы и зарегистрировать отправку авторефератов тем же днем. Мы бросились в г. Ногинск. Идем, почти бежим с Верой на почту, и вдруг какая-то бумажка буквально налипает мне на ногу, наклоняюсь и вижу – двадцатипятирублевая купюра (в ту пору – четверть зарплаты). Это было очень кстати. Конечно, деньги, почему-то всегда кстати.

Вторая удача случилась, когда составляла учебное пособие по страноведению США: никак не могла найти информацию о том, почему на американских купюрах изображена пирамида и на ней  всевидящее око. Выхожу из подъезда и ветром к моей ноге прилепило листок из журнала “Знание-сила”, где приводилась информация именно об этом.

Удачи в моей жизни, конечно, прежде всего, это люди,  неожиданно приходившие на помощь, поддерживавшие, иногда просто спасавшие меня в казалось бы безвыходной ситуации, но это отдельный и довольно долгий рассказ, потому что таких людей было немало.


                ТРУДОВЫЕ БУДНИ

В мае 1962 г. мне исполнилось 16 лет. Я окончила школу-десятилетку и в августе того же года поступила на вечернее отделение знаменитого тогда ИНЯЗа.

Вечерников предупредили, что необходимо регулярно предоставлять в деканат справку с работы. За годы учебы в институте я сменила несколько мест работы. Сначала папа устроил меня на работу в техническую библиотеку экспедитором.  Поскольку мне было 16 лет, то меня отпускали с работы на час раньше. В комнате нас было трое: бухгалтер, немолодой, сдержанный человек, заядлый рыбак, оживлявшийся только при упоминании его любимой рыбалки, и мужчина со странной внешностью, называвший себя "щипцовым" ребенком, образованный, начитанный человек. Занималась я упаковкой каких-то технических книг и брошюр и обвязыванием этих книг бечёвкой. Думаю, я забавляла этих джентльменов неумелостью, наивностью. Они не мешали мне готовиться к занятиям в институте, опекали меня. Вспоминаю их обоих с теплотой и благодарностью.

Зарабатывала я, конечно, гроши, времени на дорогу и работу уходило много, а занятия я посещала пять дней в неделю. По настоянию родителей уволилась и некоторое время только училась.

После работы в технической библиотеке сама устроилась киномехаником в ближайшую от дома школу, окончив соответствующие курсы. Учиться в институте было нелегко, поэтому, получив очередную справку с работы для деканата, опять уволилась.
Вскоре тяжело заболел отец, мама решила, что лучше мне быть дома и не завалить экзамены.

С 17 лет я начала давать уроки английского языка и прекратила заниматься частной практикой только после защиты докторской. Но частная практика – дело ненадежное. Когда особенно нуждаешься в деньгах, ученики то болеют, то передумывают заниматься, то денег у родителей нет.

Оказавшись вдвоем с мамой после смерти отца в недостроенном доме, в долгах, остро нуждалась в прилично оплачиваемой работе.

Помог мне мой школьный друг, «очкарик» Витя Давиденко, кто-то из  знакомых которого работал в недавно созданном Бюро международного молодежного туризма «Спутник», расположенном недалеко от ВДНХ в гостинице «Турист». Меня приняли на должность ответственного по транспорту.

Сейчас, проезжая это место, с удовольствием вспоминаю дни моей работы там. Все было прекрасно:  зарплата более, чем 80 рублей в месяц, почти бесплатное питание (талоны на обеды на месяц) – просто верх мечтаний! Замечательная, теплая, дружественная атмосфера, общение с профессиональными переводчиками. Встречи с молодежью из многих стран мира, прежде всего, из стран соцлагеря.

В «Cпутнике» я первый раз в жизни общалась на английском языке  с «живыми иностранцами» – американскими туристами. Мне поручили что-то сообщить, связанное c их маршрутом. Много раз повторив про себя требуемую фразу, я вошла в автобус  и, сдерживая волнение, произнесла ее. Туристы, улыбаясь, что-то ответили, но я ничего не поняла: одно дело изучать язык по учебнику и совсем другое, говорить на нем. Потом мне ещё несколько раз поручали что-то сообщить туристам и я понемногу стала понимать речь на слух, особенно медленную и правильную.

В мои обязанности входило встречать и провожать группы туристов, проверять, пришел ли вовремя транспорт и получать подтверждение даты и времени авиарейсов. Я регулярно ездила в гостиницу Метрополь в кассы аэрофлота, где служащий выяснял, не отменяли ли и не перенесли ли рейс и проставлял на авиабилетах так называемый OK.

Однажды, долго простояв в медленно продвигавшейся очереди, я увидела, что стоявший передо мной  мужчина приподнимает волосы и промокает голову носовым платком. От жары, духоты, жужжания вентилятора и этой невероятной картины я упала в обморок и очнулась,  когда на меня брызнули водой и расстегнули кофточку. Так я впервые в жизни увидела мужчину в парике.

Проработав в «Спутнике» лето, в начале сентября мне пришлось уйти из-за ненормированного рабочего дня, поскольку начались занятия в институте.  Я написала заявление об увольнении и хотела забрать трудовую книжку. К ужасу услышала «Она утеряна». Как утеряна! Что делать?  Но оказалось, что «Она у Терина», начальника отдела кадров.

Чуть позже маме, работавшей в научно-исследовательском институте резиновой промышленности, через кого-то из сослуживцев удалось устроить меня техническим переводчиком в ГИГХС (Государственный научно-исследовательский институт горно-химического сырья) в г. Люберцы, недалеко от Москвы.

Первым моим заданием было – сопровождение индонезийского химика мистера Сартона, приехавшего к нам в ГИГХС.  Мистер Сартона был симпатичным, но несобранным человеком: мы с ним не раз ловили по всему вагону метро или электрички его бумаги; он мог перепутать час начала какого-нибудь мероприятия. Мистер Сартона был симпатичен мне, прежде всего  тем, что я неплохо понимала его английскую речь, а когда учёные общались при помощи формул, процентов, цифр, то понимали друг друга без перевода.

Мистер Сартона вскоре уехал, а я проработала в ГИГХСе до окончания института. Началась моя деятельность так:  добросовестно, обращаясь к словарям, я перевела порученную мне статью. Затем вместе с научным сотрудником, для которого я сделала перевод, мы стали обсуждать перевод.  Заказчик перевода тихо сполз со стула от хохота, потому что это был не перевод, а некая пародия на него. Я тогда не имела представления о сути того, что перевела: такие термины как «обогащение руд», «грохотание», «ректинг нефти» и другие я видела и слышала впервые.

Позже меня провели по лабораториям, рассказали об изучаемых в НИИ процессах, и переводы мои стали осмысленными. Часто приходилось переводить «патентные формулы», что еще сложнее, чем переводить техническую статью.

Как-то от ГИГХС меня направили переводить на Международную конференцию по органической химии в Москве. Меня усадили среди иностранных участников конференции, не дав мне открыть рот и сказать, что я переводчик.

Встречал участников и выступал перед ними  на английском языке академик Несмеянов Александр Николаевич, один из крупнейших химиков-органиков XX века. В какой-то момент он не смог подобрать требуемое по смыслу слово и я осмелилась подсказать ему. А он, думая, что я иностранный гость, возмутился, что переводчик не работает.

Как и всегда, когда дело дошло до формул, графиков и т.д. мои услуги ученым были почти не нужны. Лишь изредка кто-нибудь просил подсказать слово.

Здесь, на конференции, я увидела тогдашние компьютеры, занимавшие целую комнату и издававшие нескончаемый грохот, и аппарат по производству искусственной черной икры. Как я узнала, эта икра была значительно дороже настоящей.

Часть ученых, 8-10 человек, и меня как переводчика пригласили в квартиру академика Китайгородского Александра Исааковича. Нам дали рюмки и угостили коньяком. Рюмки были необычные: из толстого стекла, с узеньким горлышком. Кто-то ехидно шепнул мне на ухо, что при таких рюмках бутылки хватит на 50 человек.

Мне было интересно все – и сама конференция и то, как общаются учёные.
После какого-то заседания все участники конференции вышли на улицу, чтобы спуститься к Москве-реке и отправиться в поездку на речном трамвае. Это было незабываемое зрелище – мужчины и женщины в красочных национальных одеждах как воплощение мечты человечества о мирном сотрудничестве всех народов земли.

В ГИГХС’е  я едва не потеряла зрение, когда переводила с микрофильмов. Я занималась этим уже более года, когда выяснилось, что работать с микрофильмами надо дозировано, чтобы не ослепнуть.

На работу я ездила на двух электричках: сначала  в Москву от ст. Лосиноостровская до Комсомольской площади, пересекала площадь и на электричке же из Москвы до ст. Люберцы. В вагоне электрички собирались сотрудники института, ехавшие в это же время. Это были ученые, остроумные, эрудированные люди, было весело и интересно. Когда забывала дома сезонный билет, меня прятали от контролера.

Пять дней в неделю после работы я отправлялась на учебу – сначала на электричке до Москвы, потом на метро до ст. Парк культуры.

Получив диплом об окончании института, я уволилась из ГИГХС’а.  Мне было жаль расставаться с людьми, которых я уважала, с некоторыми из которых подружилась, но я проводила в дороге слишком много времени, да и хотелось работать не с техническими текстами, а с художественными, заниматься языком. Работала я там настолько энергично, что уже после увольнения, несколько раз мне перечисляли премии. А при увольнении получила подарок от сотрудников с трогательной надписью: «Виту очень любим, долго Виту не забудем». И сегодня эта керамическая головка египтянки украшает мою дачу.



                ДВОЙНАЯ РАДУГА

Летом 1994 г. мы с мужем Алексеем почти одновременно оказались на стажировке в США. Это был период значительного потепления отношений между двумя странами.

Меня пригласили в институт повышения квалификации учителей Московской области провести короткий курс английского языка для группы преподавателей-гуманитариев перед стажировкой в США. Алексей был в этой группе. Когда я вытирала доску после первого занятия, он подошел ко мне и спросил: ”А вы замужем?”, на что я ответила: “А вам какое дело?” Оказалось, что дело было: мы познакомились, очень недолго встречались и поженились.

Как-то вечером мы вышли погулять. Только что прошел теплый летний дождь, на небе появилась двойная радуга, и мы восприняли это как добрый знак.

Алексей вскоре начал оформлять документы для поездки.  В это время в МОПИ им. Н.К. Крупской, месте моей основной работы, мне сообщили, что рекомендуют для стажировки в США. Причем, стажировка начиналась на неделю раньше, чем у Алексея.

Мы, группа преподавателей английского языка, проходили стажировку при Колорадском университете в г. Боулдер, в одном из кампусов университета. Часть занятий проходила в другом кампусе в г. Денвере, куда нас доставляли на автобусе. Занятия продолжались с раннего утра до позднего вечера.

Все было полезно и интересно, но одного преподавателя мы ожидали с особым нетерпением. Это была Кэролин Грэм ( Carolyn Graham) – высокая стройная, привлекательная, артистичная, жизнерадостная женщина, музыкант, писательница и преподаватель английского языка, автор многих книг по методике.

Кэролин разработала  метод Jazz Chants (буквально “Джазовые песнопения”),  очень популярный в 80-х - 90-х годах. Она разработала простые, ироничные диалоги на наиболее распространенные бытовые темы, исполняемые в джазовых ритмах.
Такой вот, например,  короткий и ритмичный диалог между мужчиной и женщиной об отношении к деньгам. Рациональный мужчина предлагает: “Put it in the bank, Save it, save it" (“Положи их в банк, сохрани их”), а легкомысленная женщина возражает: “Take it out of the bank, spend it” (“Возьми их из банка, потрать их”).

Метод Кэролин Грэм и сегодня широко используется и прекрасно работает при обучении иностранному языку людей любого возраста. С коротких, легко запоминающихся диалогов можно начинать занятия. Такая фонетическая зарядка, ритмичный, простой диалог под задорную джазовую музыку создает хороший эмоциональный настрой. В середине или в конце занятия диалог снимает напряжение, усталость, помогает перейти к другому изучаемому материалу.  И, главное, диалоги помогают снять языковой барьер, способствуют включению человека в реальную коммуникацию.

Несколько лет спустя после моей стажировки Кэролин Грэм приезжала в Москву, проводила семинары в нескольких университетах, побывала и в нашем вузе. Мы уже пользовались ее методом, и студенты с удовольствием продемонстрировали Кэролин свои успехи.

А тогда во время стажировки в США по выходным занятий не было, и нас принимали у себя дома американские семьи, так же как в нашей стране принимали американских учителей, проходивших стажировку у нас. В один из таких выходных я побывала в горах в доме семьи художниц: бабушки, дочки и внучки. Меня поселили в комфортной, просторной студии, перед которой был помост и предупредили, чтобы я не пугалась, если ночью на помосте загорится свет. Значит, на него ступило крупное животное, такое как, олень. Свет зажжется,  и животное обязательно убежит.

Во дворе дома был небольшой холмик и на нем крохотный череп. Как объяснили художницы, здесь была похоронена их любимая кошка, которую загрыз койот.
Дочь хозяйки возила меня на экскурсии по окрестностям, показывала величественную прекрасную природу. Рассказывая о своей семье, она в частности поведала мне, что у нее одна почка, а вторую она отдала брату, безуспешно пытаясь спасти его от онкологии. Рассказала сдержанно, без слез.

В течение шести недель я каждый день получала письма от мужа из американского Кембриджа, где он был в то время на стажировке. Алексей подробно описывал свое житье-бытье, сетовал, что ему не хватает знаний английского языка.

Он писал, что фотоателье, принимая от клиента к проявке и печати фотопленку, предлагает сделать бесплатно второй комплект фотографий. Он стал забирать второй комплект и раздавать фото членам своей многонациональной группы. Затем его примеру последовали другие, но первым додумался до этого он, Алексей.

Многое в США поражало, удивляло и иногда забавляло. Так, Алексей купил семь фотопленок (про запас, в Москве-то это был дефицит) по три доллара штука, а компьютер на кассе выдал цифру 28 долларов. Он пытался объяснить кассиру, что трижды семь – это двадцать один, а не двадцать восемь,  но та смотрела на него непонимающе и указывала на цифру, выданную компьютером. И только старший кассир исправил ошибку.

Оказалось, что обе наши стажировки, моя и мужа, оканчиваются одновременно и отъезд групп будет из Вашингтона. Нам предоставлялось несколько дней до отлета.
В Вашингтоне наши гостиницы были рядом. Мы гуляли по городу, побывали во многих музеях. Были в Капитолии, около Белого дома, поднимались на «Карандаш» (памятник Дж. Вашингтону). Как-то, проголодавшись и натрудив ноги, мы устроили пикник на лужайке перед Белым домом. Сохранилось фото, где мы сидим босые на траве, пьем кофе и что-то едим.

Отправившись на выступление Новоорлеанского джаза, мы столкнулись с незнакомой для нас в ту пору проблемой – поломкой компьютера на кассе. Выстроилась длинная очередь, а стоявший за нами латиноамериканец  назвал кассира Crazy (Чокнутым) – не может, мол, выписать билеты от руки.

Компьютер починили, билеты мы купили, попали на концерт под открытым небом. Музыканты играли самозабвенно, зрители и мы, конечно, были в восторге.

Перед отъездом в Америку я заканчивала работу над докторской диссертацией. Мне посоветовали запастись дискетами и, если будет экскурсия в Вашингтон, зайти в библиотеку Конгресса, показать удостоверение участника стажировки и поработать на компьютере над библиографией.

Я так и сделала. Через час-полтора на моей дискете были названия и выходные данные англоязычных публикаций по моей теме. В Москве тогда на это мне бы потребовался не один день.

Нам выдавали стипендию. Я купила себе одежду и обувь, а мужу в подарок золотое колечко-печатку. Алексей же практически не тратил на себя деньги и тоже решил порадовать меня красивым украшением. В универмаге Macy’s нас поразило объявление о том, что в связи со сменой коллекции производится распродажа бриллиантов. Любезная продавщица подобрала для меня кольцо с довольно крупным чуть желтоватым камнем. Алексей купил его, я сразу надела и мы отправились дальше.

Увидев небольшой ювелирный магазин, зашли, переговариваясь по-русски. К нам по-русски же обратился продавец, сообщив, что зовут его Сева и родом он из Одессы. По просьбе Алексея он оценил купленное нами кольцо. Сева сказал, что кольцо мужское, а камень невысокого качества и с трещинами. Когда же мы посетовали, что поторопились с покупкой, он посоветовал вернуть кольцо в магазин. Вернувшись в Macy’s, мы нерешительно предъявили покупку и чек и нам сразу же выдали деньги. Затем мы опять пошли к Севе, который подобрал изящные колечки для меня и маме, в подарок.

Наконец, мы узнали номер рейса, и время отлета домой. Надо было набрать монет для звонка домой, чтобы сообщить время прибытия. Направились к ближайшему банку, но банк закрывался и служащая сочувственно объяснила, что придется ждать до понедельника. Ничего себе: а нам в воскресенье улетать!

Алексей уверил ее: ничего страшного, мы разменяем десять долларов в магазине. Когда же в ответ прозвучало: «Такую сумму на монеты в магазине не разменяют», он произнес: «Ну что же,  зайдем в несколько магазинов и разменяем по  доллару». У собеседницы округлились глаза: такая «революционная» мысль не приходила ей в голову.

Мы накупили много книг в магазине A Buck a Book (По доллару книга), где со значительной скидкой продавались прекрасные книги с едва заметным дефектом и, сгибаясь под их тяжестью, изображали, что это наша ручная кладь, чтобы не платить за перевес багажа.

А в Москве, проходя таможню в Шереметьево, беспокоились, как же будем добираться домой со всеми этими сокровищами, поскольку не ожидали, что нас кто-то будет встречать. Неожиданно в толпе встречающих я увидела радостное лицо моей 76-летней мамы и соседа Виктора. Вот мы и дома.


            
                ПОЛУЧИЛОСЬ!

Я горжусь тем, что мне удалось многое сделать за довольно длинную трудовую жизнь. Я преподавала любимые предметы нескольких сотням студентов;  вырастила 23 кандидата наук и 4 доктора наук; написала 14 учебных пособий и монографию; более ста научных статей; в соавторстве составила два уникальных англо-русских словаря из серии «Язык и культура»; многие годы была главным редактором научного журнала. Я с увлечением занималась наукой и преподаванием, с не меньшим увлечением занималась переводом устным и письменным, в том числе, переводом технических и научных текстов.

Но больше всего я горжусь тем, что сумела совместно с коллегами превратить курсы повышения квалификации учителей иностранных языков (в Московской области) из формального мероприятия в реальное обучение всему новому в профессии, сделать их привлекательными и нужными учителям. За 1995-2002 гг. эти курсы окончили свыше полутора тысячи учителей иностранных языков более 600 школ разных районов обширнейшей Московской области.

Учителя повышают квалификацию раз в пять лет. Еще в 30-е годы ХХ века была создана сеть Институтов усовершенствования учителей (с конца 80-х годов – Институты повышения квалификации).

Зарплата учителя и другие профессиональные блага зависят от наличия удостоверения об окончания курсов повышения квалификации. Без него учитель не может подтвердить имеющуюся и претендовать на более высокую категорию, участвовать в конкурсе  и получать прибавку к зарплате.

К процессу повышения квалификации (ПК) учителя не без основания относились и до сих пор относятся как к неизбежному злу, не ожидая услышать и увидеть что-либо новое, вразумительное, нужное. Действительно, к чему занятым без меры учителям тратить время на дорогу и, как правило, малоинформативные, скучные занятия. Надо просто «отбыть номер». В результате, удостоверения о ПК нередко покупаются и продаются.

У меня сложились давнишние и добрые отношения с Институтом повышения квалификации учителей и переподготовки работников народного образования Московской области (ИПК и ПРОНО МО): я читала там лекции и проводила занятия с учителями английского языка. Приглашал меня и нескольких преподавателей кафедры методист ИПК и ПРНО МО Шлеев Геннадий Михайлович, славный, порядочный человек.

В 1995 г. после защиты докторской и довольно долгих колебаний я приняла предложение  ректора  ИПК и ПРОНО МО доктора педагогических наук Васильева Юрия Васильевич создать кафедру иностранных языков в этом институте. Юрий Васильевич обещал не вмешиваться в мою работу, предоставить свободу действий.

Оказалось, что в то время процессом повышения квалификации учителей иностранного языка руководила методист Серафима Николаевна, в прошлом школьный учитель французского языка.

Обычно она собирала в одну аудиторию учителей трех иностранных языков (английского, немецкого и французского), пришедших на курсы ПК, включала видеомагнитофон с методическим фильмом и уходила. Затем записывала себе эти часы занятий.  Это была откровенная халтура. Убедить Серафиму Николаевну в том, что учитель проделал длинный путь на электричке, автобусе, метро не для того, чтобы посмотреть кино, а чтобы почерпнуть что-то новое и нужное было невозможно. Она утверждала, что учителей французского языка в МО слишком мало, чтобы создать отдельную группу. Серафима Николаевна доводила меня до исступления бессовестностью. Я спорила с ней до хрипоты, она мне даже снилась. Мама как-то спросила меня: «Я все время слышу это имя. Кто она такая, Серафима Николаевна, что ты ночами из-за нее не спишь?».

Я начала формировать кафедру и со временем от Серафимы Николаевны удалось избавиться. Почувствовав, что не сможет больше заниматься приписками и халтурить, она сначала перешла на соседнюю кафедру русского языка, а затем уволилась.

Мне удалось создать дружную, небольшую кафедру, состоящую из пяти  специалистов по английскому, немецкому и французскому языкам.  Формируя кафедру, я, прежде всего, обратилась к коллегам в МОПИ. Одной из первых пригласила на полставки замечательного преподавателя французского языка Валентину Ивановну Леус. Вскоре оказалось, что и учителей французского языка в МО достаточно, чтобы открыть отдельную группу, и приезжают они  охотно.

Пригласила прекрасного знатока грамматики английского языка Лидию Алексеевну Куликовскую, позже написавшую небольшое пособие специально для учителей. Занятия по страноведению у нас проводил Геннадий Дмитриевич Томахин, книги которого учителя знали и любили. Неоднократно занятия по стилистике английского языка проводила Шустилова Ирина Изосимовна, разработавшая специальный курс для учителей.

Занятия с учителями немецкого языка проводила Овчинникова Алла Вениаминовна, человек увлеченный, преданный профессии, одновременно преподававший в школе.  Вместе с Валентиной Ивановной и Аллой Вениаминовной мы установили контакты с отечественными и зарубежными издательствами, авторами учебников, ведущими методистами, лучшими учителями, отделом культуры посольства Франции, институтом Гете.

Лекции по педагогике для всех учителей великолепно читал Алексей Петрович Булкин, и он же осуществлял всю организационную работу.

Это был период огромного интереса к изучению иностранных языков, прежде всего, английского языка, с одной стороны и огромного интереса к нашей стране зарубежных стран. Зарубежные издательства завоевывали наш книжный рынок, конкурируя друг с другом и отечественными издательствами. Авторы учебников, методисты издательств буквально рвались к учителям, рекламируя свою продукцию, знакомя учителей с разнообразными методиками обучения иностранным языкам.

Ректор ИПК и ПРНО МО действительно предоставил мне свободу действий, помог оснастить аудитории современной удобной мебелью, большим металлическим сейфом, в котором мы хранили полученные в подарок от издательств и посольств книги, словари, магнитофоны. Конечно, книги и аппаратура появились у нас не по мановению руки, а благодаря человеческим дружеским связям и с моими бывшими студентами, работавшими в издательствах и посольствах и работниками министерства просвещения и ССОД, которых я знала по переводческой работе.

Мы создали хорошую библиотеку, обеспечили учебный процесс необходимым для проведения занятий количеством учебников и словарей, иллюстративным материалом (географическими картами, плакатами).

В подарок от посольства США мы получили мощный ксерокс и картриджи к нему (мы были единственной кафедрой в ИПК со своим ксероксом).

Учителя, приезжавшие на курсы, не только слушали лекции и участвовали в семинарах ведущих отечественных и зарубежных методистов, авторов учебников (О.В. Афанасьевой, М.З. Биболетовой, Н.И. Верещагиной,  В.П. Кузовлева, В.Н. Богородицкой и многих других), но и могли получить магнитофонные записи и ксерокопии необходимых для них учебных материалов. Мы просили только, чтобы приносили свои кассеты и бумагу.

Одно из издательств одарило нас огромным количеством экземпляров книг к занимательному мультипликационному видеокурсу для детей  Маззи (Muzzy). Мы раздавали учителям эти книжки и давали переписывать видеокассеты.

Как правило, мы набирали три группы учителей английского языка по тридцать человек в каждой группе и по одной группе учителей немецкого и французского языков.  Все они приезжали на курсы в свой методический день на шесть часов занятий. Причем, за эти часы в каждой группе проводили занятия три преподавателя, сменяя друг друга и переходя из группы в группу. В течение года было два набора на курсы: в сентябре и январе.

Учет и контроль посещения занятий слушателями курсов и проведения занятий членами кафедры и приглашенными лекторами осуществляла Татьяна Петровна Ванина, прекрасный учитель английского языка,  ответственнейший и высокоорганизованный человек, преданный своей профессии, автор нескольких учебных пособий.

На первые курсы, организованные кафедрой, неохотно записались учителя. В день открытия следующих курсов мы с изумлением увидели, что весь второй этаж здания ИПК, где находилась наша кафедра, регистрировались учителя на курсы и формировались учебные группы, был забит сотнями учителей. Среди них были и те, кто только что прошел курс повышения квалификации.

Иногда нам приходилось отказывать в приеме учителям и они жаловались на нас ректору. Мы не могли принять в группы более 90-100 человек, поскольку были не в состоянии обеспечить их преподавателями и полноценным учебным процессом.

На ряде курсах ПК для учителей других предметов ситуация была несколько иной. Преподавателям института приходилось агитировать учителей посещать курсы, разъезжая по Московской области, или проводить занятия в одном из районов, с трудом собирая аудиторию.

Интенсивная творческая работа кафедры с учителями иностранных языков продолжалась до 2002 г., когда сначала я, а затем и все члены кафедры уволились из ИПК. Я вернулась в МОПИ им. Н.К. Крупской  и возглавила кафедру английской филологии.
Но об этом позже.


                ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ

В истории моей семьи много белых пятен: многое скрывали, не говорили при мне в детстве и в юности, боясь, что по простоте душевной, наивности, где-нибудь проболтаюсь.  Кое-что, но не очень много об истории нашей семьи я узнала дясятилетия спустя.

Мать отца, урождённая княжна Михайловская (Контакузен) Вера Алексеевна, красавица с невыносимым, вздорным характером трижды выходила замуж.  Первый раз за католика француза, дворянина Владимира Оже де Морвиля, получив на этот брак разрешение Святейшего Синода, уехала с ним во Францию, но ненадолго. Родила там старшего сына Алексея Владимировича Оже де Морвиль, но вскоре развелась по разрешению того же Святейшего Синода, и вернулась в Россию.

Второй раз она вышла замуж за коннозаводчика Русских рысаков Георгия Ивановича Бутовича, прожила с ним несколько лет, родила трех сыновей, Валентина, Юрия и Михаила, но вскоре  овдовела.

В третий раз она вышла замуж за моего деда Барановича Казимира (Людвига, Антона) Феофиловича, вдовца с двумя детьми: Мариной и Максимилианом. У Веры Алексеевны было четверо сыновей от двух предыдущих браков. В браке с Барановичем К.Ф. в 1909 г. родился ее пятый, младший сын – мой отец Баранович Владимир Антонович.  C дедом бабушка не ужилась. Они расстались, когда мой папа был совсем маленьким, и больше он своего отца не видел.

Сразу после революции, брат Г.И. Бутовича, покойного мужа бабушки Веры Алексеевны, предложил ей приехать в Симферополь, сесть с ним на корабль и эмигрировать.

В Симферополе Вера Алексеевна заразившись тифом, попала в тифозный барак. Папа, в то время ребенок  8-9 лет от роду, кормил себя и ее тем, что как он рассказывал, носил воду татарам для полива виноградников и фруктовых садов.

В молодые годы отца неосторожные слова его матери, Веры Алексеевны о собственном непролетарском происхождении не только сломали его карьеру, но и стали причиной тюремного заключения.

Отец начинал службу в Симферополе, и неплохо продвигался, судя по шпалам на белоснежном кителе на единственной сохранившейся фотографии того времени.
Его мать легкомысленно бахвалилась в кругу папиных сослуживцев принадлежностью к княжескому роду Михайловских. Кроме того, она заявляла, что хотела бы жить в Париже, потому что там женщина остаётся женщиной до глубокой старости и имеет любовников. Такие разглагольствования привели к тому, что отца разжаловали, исключили из партии и посадили в тюрьму в г. Дербент,  как человека, скрывшего непролетарское происхождение и обманом проникшего в ряды партии.

Отец не любил вспоминать об этом периоде своей жизни, вторично вступил в партию под Сталинградом. Прошлое оставалось темным местом его биографии, также как непролетарское происхождение, из-за которого он долго не мог поступить в высшее учебное заведение, да и национальность подкачала – в числе его предков были поляки, греки, немцы.

Как известно, поляки, как и ряд других национальностей в СССР, неоднократно подвергались депортации или переселению.

На сайте «Память народа» (m. pamyat-naroda.ru)  под фото отца написано Баранович Владимир и имена деда – Казимир Людвиг Антон. Неудивительно, что отец выбрал отчество Антонович как наиболее национально нейтральное,  в отличие от сводных по отцу сестры и брата, не побоявшимся оставить явно польское отчество – Казимировичи.

Моему дяде Максимилиану Казимировичу Барановичу, начинавшему медицинскую карьеру санитаром, удалось поступить и окончить медицинский институт благодаря сохранившимся у деда связям в медицинском мире. Дядя прошел всю войну, получил звание подполковника медицинской службы, после войны защитил кандидатскую диссертацию.

А его родная сестра Марина Казимировна не сумела из-за происхождения поступить в высшее учебное заведение. Она, до революции окончившая институт благородных девиц, прекрасно владевшая французским языком, многие годы работала машинисткой.
Очарованная произведениями А. Экзюпери, многие из них перевела на русский язык, сначала просто для себя, а затем смогла опубликовать переводы. Марина Казимировна была другом, доверенным лицом, машинисткой  Бориса Пастернака и в ее доме состоялась читка романа «Доктор Живаго».

Я видела Марину Казимировну только один раз. Переселившись в Москву, отец решил встретиться с родственниками, которых не видел с раннего детства. Марина Казимировна занимала комнату в общей квартире на ул. Грановского. Отец купил торт и, взяв меня с собой, отправился на встречу с сестрой. К нам вышла сухонькая женщина с какой-то трубкой в горле. Она заговорила едва слышным голосом, а я инстинктивно стала говорить громко. Тетя Марина обидчиво сказала: «Не ори, я прекрасно слышу». Оказалось, у нее рак горла. Мы пили чай, когда неожиданно она сказала: «Володя, мы тебя разыскивали. Умер отец и оставил дом в Лосинке (окраина Москвы около ж/д ст. Лосиноостровская). Мы с Максом не вступали в наследство, пока ты не найдешься». Так мы узнали о дедовском наследстве, о котором могли бы никогда не узнать, если бы не щепетильность и порядочность тети Марины и дяди Макса.

Дочь тети Марины Настю я не видела ни разу, хотя она как-то приезжала к нам, я была где-то в отъезде. Она, как и ее мама, стала переводчиком художественной литературы, переводила произведения Теккерея, Брет Гарта, Конан Дойля,  роман Айрис Мердок «Черный принц».

Я никогда не видела деда по отцу – Барановича К.Ф.. Знаю о нем только по воспоминаниям других людей. По их отзывам, дед был прекрасным врачом-бальнеологом, одним из первых в нашей стране использовал водолечение, электролечение, светолечение. Деду принадлежала лечебница на Воздвиженке, позже  ставшая кремлевской больницей. Он арендовал санаторий на кавказских минеральных водах, позже санаторий им. М.И. Калинина. Дед все это добровольно передал государству.

Дом в Лосинке он построил на паях с двумя коллегами-врачами. Их семьи разрослись и в доме стало жить довольно много людей. В  одной из частей дома жила вдова одного из коллег деда, тоже врач – Лариса Александровна. Она вспоминала, что когда чем-то угощала деда вечером, он отказывался, говоря, что после шести не ест, но иногда брал угощение, чтобы съесть на следующий день.

Дед разводил сирень – в саду было несколько сортов прекрасной сирени, очень любил пионы и умело ухаживал за ними.

Я хорошо знала и любила папиного сводного брата дядю Макса, долгие годы жившего в дедовском доме рядом с нами.

Несколько раз мы бывали в гостях на квартире в центре Москвы и на даче в Звенигороде у  старшего сводного брата отца по матери дяди Алёши (Алексея Владимировича Оже), художника-графика, и его жены Елены Сергеевны, дочери автора учебника по математике со смешной фамилией Козюлькин.

Однажды Алексей Владимирович и Елена Сергеевна пригласили всех братьев и их семьи на дачу в Звенигород на пасху. Это был единственный случай, когда собрались все братья, сыновья моей бабушки Веры Алексеевны от ее трех мужей: Алексей Владимирович, Юрий Георгиевич,  Михаил Георгиевич и мой отец Владимир Антонович, их жены и дети.

Когда мы все приехали, по двору еще бегали живые куры, которым надо было свернуть головы, ощипать и приготовить, стояло сырое тесто на куличи. Сразу всем нашлось дело. Женщины занялись курами и тестом, красили яйца, мужчины варили глинтвейн, потом и мне дали ложечку. Процесс его приготовления напоминал священнодействие.
В доме было много крохотных комнат, и все мы разместились, каждая семья в отдельной комнате.

Бывали мы на Плющихе у другого папиного сводного брата – дяди Миши. Он играл на бегах на ипподроме, по-моему, работал в комиссионном магазине. У них в комнате висел чудом сохранившийся портрет молодой, очень красивой Веры Алексеевны в вышитой украинской блузе кисти И. Репина.  Нас приветливо встречала его замечательная жена тетя Леля, а дочка Маринка с высокомерием москвички отнеслась ко мне, провинциалке. Позже мои родители устраивали ее на работу и даже сосватали.

Приезжал к нам дядя Юра, перебравшийся в Москву из Литвы. Красивый, породистый человек. Он приезжал с женой, не очень красивой женщиной, обожавшей его и буквально не сводящей с него глаз.

Почему-то о семье отца я знала немного больше, чем о маминой. В маминой семье я знала ее единственную младшую сестру Валентину Дмитриевну, ее мужа Константина Андреевича, сыновей Виктора и Сергея, их детей и внуков. Мы с ними всегда были близки и некоторое время даже жили вместе.

Я знаю, что мамину маму, мою бабушку звали Викторией. Она умерла во время войны на руках маминой сестры. Кроме имени, я ничего о ней не знаю. У нас даже не сохранилось ее фотографии.

Меня назвали Викторией по трем причинам: во-первых, в честь бабушки, во-вторых, я родилась почти в день победы 5 мая 1946 г., и,  в-третьих, ожидали мальчика (УЗИ тогда не было, но были народные приметы, указывавшие, что будет мальчик).

Родители ожидали сына, хотели назвать Виктором, но когда я родилась, папа написал маме: «Спасибо, родная, я всегда мечтал о дочке».

Своего деда по матери Симоненко Дмитрия Игнатьевича я видела дважды. Он приезжал в гости к своим дочерям – моей маме и ее младшей сестре тете Вале.

В молодые годы дед дружил с сыном аптекаря Яшей и под его влиянием удрал из дома и воевал под командованием Семена Михайловича Буденного, которого прабабка, мать деда иначе как «усатый чертяка» не называла. Она считала, что сын аптекаря сбил деда с пути. Прадед был скорняком и имел подмастерьев. Его обвинили в том, что он кулак и эксплуататор, но его сын, мой дед прислал из армии документ, подтверждавший, что он боец Красной армии. Прадеда оставили в покое, а прабабка стала гордиться сыном.

Дед, Симоненко Дмитрий Игнатьевич какое-то время продолжал служить. У него перед войной был мотоцикл, редкость по тем временам. Однажды он разговорился с кем-то в поезде и посетовал, что никак не может достать деталь к мотоциклу. Этот человек обещал помочь и через некоторое время прислал деду телеграмму: «Обещанное достал. Встречай такой-то поезд, такой-то вагон». Телеграмму сочли шифровкой, деда арестовали, правда, ненадолго.

Моя мама не могла простить своему отцу, что он бросил их – мать c   двумя малолетними дочерьми – и, живя в одном городе, никак не помогал и не интересовался их судьбой. Перед самой войной бабушка тяжело заболела, у нее обнаружили рак желудка. И вновь дед никак не помог. Особенно обидно обеим сестрам было то, что дед тепло заботился о пасынке, сыне второй жены.



                ДЕДОВСКОЕ НАСЛЕДСТВО

В наследство от деда нам досталась небольшая комната, терраса, сад и сарай. После того, как родители расширили дом, а дядя Макс с женой уехали, оставив нам свою долю дома, в нашем распоряжении было 100 кв м. В доме и в сарае оставались вещи, принадлежавшие деду. Ни дядя, ни его жена никогда не вспоминали об этих вещах.

Лишь однажды, спустя более чем десять лет после их отъезда у нас в доме появилась Настя, дочь папиной сводной сестры тети Марины. Меня дома не было, то ли в колхозе со студентами была, то ли переводчиком с делегацией работала, и общалась она с мамой. Настя сказала маме, что хотела бы взять на память что-нибудь из вещей деда. Она выбрала зеркало, которое можно и повесить на стену и поставить на пол. Когда я случайно увидела по телевизору передачу, в которой она рассказывает о своей жизни на ул. Грановского, то узнала зеркало,  висевшее за ее спиной.

Жилось нам с мамой нелегко, но мы не сдавали комнаты жильцам и не продавали вишню  или выращенные мамой овощи. Мама считала, что торговать унизительно и представить не могла, что она станет за прилавок или, тем более, пошлет меня торговать на рынок. Не хотелось, чтобы в доме был кто-то посторонний, не хотелось свидетелей нашей скромной, тихой жизни, да и дом не приспособлен был для сдачи внаем.

Вещи, оставшиеся от деда, помогали нам выжить. Кто-то подсказал мне, что кое-что можно сдать в антикварный магазин, расположенный в том же доме, что и гостиница Метрополь. Я относила туда  серебряные вазочки, несколько самоваров с медалями,  старинные книги.

Юный варвар ценности этих вещей я не понимала, никакой привязанности к ним не испытывала и, думаю, отдавала за бесценок.

Вазочки с завитушками и самовары с медалями казались мне мещанскими. Мама долго корила меня за то, что сожгла в печке качающийся стул, как оказалось, из ценного дерева, тоже с какими-то гнутыми, несовременными ножками. А когда стала зарабатывать, купила вожделенный трехногий шаткий журнальный столик, по моим тогдашним представлениям верх изящества.

Это не единственное мое преступление по отношению в дедовским вещам. Недалеко от дедовского дома расположен Джамгаровский пруд, в котором в детстве я с друзьями плавала и каталась на лодке. Однажды, когда мы собирались взять напрокат лодку с нас потребовали залог. Я сбегала домой и не придумала ничего иного как взять  дедовские серебряные карманные часы с крышкой, фирмы Павел Буре. Мы отдали их в залог за лодку, а когда закончили кататься и пришли за часами, сидевший в кассе парень заявил, что часы ему никто не давал. Так они и пропали.

Рядом с прудом находится Перловское кладбище, где покоится мой отец, умерший в 1964 г. Мама тогда с трудом добилась места для него, а надгробие
было сделано из мраморной крышки  стола, хранившегося в дедовском сарае.

Когда мой двоюродный брат Витя собрался на выпускной вечер в школе, мама, которой очень хотелось сделать ему что-то приятное, дала ему на вечер дедовские золотые запонки с крохотными сапфирами и бриллиантовой крошкой на перламутре. Может быть и не очень дорогие, но очень изысканные. Естественно, одну запонку брат потерял.

Оставшаяся одинокая запонка долго лежала без дела, и годы спустя ювелир отрезал от нее ножку, припаял ушко, и она превратилась в кулон, который я ношу до сих пор. Кулон стал моим талисманом. Почему-то мне кажется, что если он на мне, то и дела мои в порядке.

Однажды, опаздывая, я поспешила войти в аудиторию, начала читать лекцию и неожиданно ощутила, что кулона нет на месте. Продолжая читать, я переступала ногами, надеясь, что просто плохо закрыла цепочку, на которой он висел, и кулон выпадет на пол. Затем  стала незаметно ощупывать себя и к радости обнаружила, что кулон находится на уровне талии, а упасть не может  из-за пояса на платье. Тогда я энергичным движением вытряхнула кулон на пол, и счастливая, продолжала лекцию.

В доме оставались разнообразные дедовские вещи.  Так, я впервые видела деревянную доску с вырубленными поперечными желобками и позже узнала, что это  рубель – когда-то использовавшийся  для выколачивания и глажения белья. Куда он потом делся, не помню.

Была там старинная механическая мороженица, и мы изредка делали в ней собственное мороженое, но и она куда-то запропастилась, как и несколько оленьих рогов.

Сохранился старинный ящик-холодильник, изнутри обитый металлом с отделениями, в которые клали лед. Сейчас на даче служит для хранения круп.

Чудом сохранились фарфоровое блюдо и менажница производства М.С. Кузнецова: не продали, не разбили, не подарили.

В сундуке на чердаке мы обнаружили дедовский фрак. Сшитый из великолепного материала по названию кастор, за многие десятилетия он нисколько не выцвел и не был тронут молью. Из фрака выкроили замечательный пиджак, к которому сшили юбку из современной черной шерстяной материи. Получился костюм и я проходила в нем все годы учебы в институте. Любопытно, что цвет древнего материала пиджака был чернее, чем более современный материал юбки.

Многое из дедовского просторного к тому времени дома невозможно было вместить в трехкомнатную, но все-таки небольшую квартиру. Пришлось оставить  изумительный раздвижной деревянный кухонный стол с резными ножками, за которым свободно помещалось 30 человек, многие другие вещи.

Украли при переезде дедовский письменный стол с выдвижными подставками под пишущие машинки, ячейками для картотеки,  с верхом, закрывавшимся как школьный пенал. Стол, за которым было так удобно работать, переставляя лист бумаги из машинки с кириллицей в машинку с латинским шрифтом, когда надо было печатать смешанный текст. Мама говорила обычно: «Всем хорош стол, только сам не пишет».
   
Потом, годы спустя, дважды в жизни я видела уменьшенные копии стола - однажды на стажировке в США, в Бостоне (привезти невозможно!), а второй раз в антикварном магазине в Суздале, но денег с собой не было, а специально ехать в Суздаль  не хотелось, да  и неизвестно, дождался бы стол меня.

Сейчас я ценю то немногое, что осталось: двухсотлетний буфет, который мы отреставрировали; зеркало в деревянной раме с хрустальным стеклом; такую же древнюю вращающуюся этажерку на колесиках; великолепные работающие двухсотлетние напольные часы с боем; столик с мраморной крышкой; старинную бронзовую ступку с пестиком (которыми, насколько помню, никогда не пользовались); бронзовые подсвечники. Все эти вещи  хранят тепло моих предков, людей честных, порядочных, трудолюбивых.



                ГОРОД МОЕГО ДЕТСТВА

Родилась я в г. Черновцы, на  юго-западе Украины,   в 40 км к северу от румынской границы и в 50 км от молдавской, на правом берегу  бурной реки Прут, в которой в детстве я едва не утонула.

Здесь по окончании войны остановилась воинская часть, в которой служил мой отец Баранович Владимир Антонович и была вольноопределяющейся моя мама Симоненко Наталия Дмитриевна. Они оба были на фронте всю войну, встретились же ближе к ее окончанию.

После окончания войны отец продолжал служить, а мама вернулась к своей довоенной профессии – учитель русского языка и литературы. Она преподавала в вечерней школе офицеров и одновременно работала редактором в газете. Сколько я помню мамочку, которая не дожила трёх месяцев до ста двух лет, она всегда много работала.

У меня было счастливое детство. Для обоих родителей я была единственным, довольно поздним, особенно для папы, ребенком. Когда я родилась, отцу было 36 лет, а маме 26. Война вырвала у них обоих пять лет молодости и нормальной жизни, чудом они остались живы и даже не были ранены, но отец заработал туберкулез под Сталинградом.

Я часто вспоминала свое счастливое детство и   Черновцах, где прожила до одиннадцати лет. Уже взрослой, несколько раз намеревалась побывать в нем, но не случилось. А сейчас едва ли сумею это сделать.

Боялась, что город только кажется мне таким чудесным из-за воспоминаний о детстве. Потом  нашла в интернете виды города  и еще раз убедилась, что он  прекрасен и достоин восхищения. А недавно, когда отмечали юбилей замечательного кинорежиссера Леонида Гайдая, одна из актрис вспомнила, что фильм «Опасно для жизни» снимали в Черновцах и Каменец-Подольске. Как она выразилась «Черновцы – город-сказка. Это как откроешь книжку сказок, и вот он – волшебный город».

Основанный в XII веке город за время существования побывал в составе многих стран –  Венгрии, Польши, Молдавии, Австрии и Австро-Венгрии, Румынии, СССР.
После первой мировой войны и до 1940 г.  был в составе Румынии.  В 1940 году Черновцы  вошли в состав CССР. В июле 1941 года город был занят румынскими войсками и вновь стал румынским до 1944 года,  когда был занят советской армией и вернулся в состав CССР. Город практически не пострадал за время войны, сохранились его прекрасные здания.

Его в разное время называли «Иерусалимом на Пруте», «Парижем в миниатюре», иногда «Маленькой Веной», потому, что его архитектура напоминает столицу Австро-Венгрии – Вену.

В Черновцах можно увидеть здания, построенные в самых разных архитектурных стилях: от барокко до кубизма и ар-деко.

В городе и его окрестностях жили люди более  65 национальностей, в том числе украинцы, русские, румыны, молдоване, поляки, евреи, цыгане, гуцулы,       немцы.
Возможно, благодаря истории города, неоднократно переходившего из рук в руки или его близости к нескольким границам, в городе бродили слухи о том, что Сталин передает Черновцы то Румынии, то Венгрии. Как только разрешили эмигрировать, город покинула большая часть немецкого, румынского и еврейского населения. Последние, как правило, сначала переселялись в Румынию, а затем в Израиль.

В советское время Черновцы часто называли еврейским городом:  пятую часть  населения составляли евреи. Среди них были не только люди обеспеченные, но и беднота (голь): старьевщики, точильщики ножей, бродившие по улицам. Одному такому старьевщику я однажды вынесла из дома хрустальный графин и реализовала заветную мечту –получила взамен крошечную куколку-пупса и ванночку к ней. Когда в 6 лет выплакала себе право ходить в первый класс, носила эти сокровища в кармане платья.

В моем классе  были дети с венгерскими, польскими, молдавскими, румынскими, еврейскими, украинскими и русскими фамилиями, но нас  детей, это не волновало и не интересовало. Лишь однажды, придя из детского сада или первого класса школы, повторила то, что услышала: «Жид, жид, жид, жид по веревочке бежит». Отец поставил меня перед собой и сказал: «Не тебе это повторять: знай, что поляк или лях в России было ругательным словом», напомнив мне о наших польских корнях.

После войны в Черновцах  началась антисемитская кампания, закрывали и даже пытались уничтожить синагоги, театр, кладбища. Еврейское население Черновцов стало покидать город. Помню, как в центре города пытались снести здание синагоги. Прозвучал взрыв, в соседних домах вылетели стекла из окон, но храм уцелел.

Позже я много читала и слышала о царившем на Украине антисемитизме, но в нашей семье его никогда не было, также как и презрительного отношения к любому народу. Мама дружила с еврейкой Марией Абрамовной, женой летчика-сибиряка, мамой троих детей, в том числе моей любимой подруги Любы, рыжей как огонь, покрытой рыжими веснушками, с рыжими глазами, большой хохотушки, у которой я набралась вшей, и их выводили керосином. Папа с удовольствием общался с майором медицинской службы Семеном Марковичем, и мы бывали в гостях у этой, несомненно, интеллигентной еврейской семьи, в доме, где жил он сам, его жена и очень пожилая, обаятельнейшая мама. Это был единственный человек, с которым мой абсолютно непьющий отец мог выпить по бокалу вина, после чего Семен Маркович неизменно спрашивал: «Володя, признайся, ты ведь наш?».

Отец, в котором смешалась польская, греческая, русская и даже немецкая кровь, что отразилось и на его, скорее восточной прекрасной внешности с белозубой улыбкой, носом с горбинкой, темными волосами и изумительной красоты миндалевидными голубыми глазами, говорил: «Для русского человека, если у тебя не нос-картошка, то ты еврей».

Родители знали о геноциде, дискриминации, депортации и переселении целых народов. Мама подростком видела страшные картины голода в г. Харькове, распухших от голода умирающих людей на улице. Она рассказывала, как во время войны из их летной части за одну ночь убрали летчиков-кабардинцев, отважных и красивых молодых людей. Так они отвечали  за предателей, вышедших встречать хлебом-солью гитлеровцев.

Но вернусь к моему прекрасному городу. Особенно мне запомнились два здания, хотя вся архитектура города замечательна. Это здание Черновицкого драматического театра (1905), куда мы довольно часто ходили, и здание Черновицкого университета (1882), ныне – объект   Всемирного наследия ЮНЕСКО.  Здание университета – настоящая жемчужина не только Украины, но и мира. Могу уверенно это утверждать, поскольку мне посчастливилось повидать здания Краковского университета в Польше, Оксфордского, Кембриджского в Великобритании,  и из более поздних зданий – Гарвардского в США и Сиднейского в Австралии. Основанный намного позже этих прославленных учебных заведений Черновицкий университет не уступает им  по красоте архитектуры.

Мои родители окончили разные факультеты черновицкого университета. Отец – исторический факультет, до войны у отца было юридическое образование, а мама – факультет русского языка и литературы, До войны мама окончила учительский институт в Харькове и по направлению учительствовала в  Белом Колодце в школе, преобразованной в годы войны в госпиталь. Затем, окончив краткие сестринские курсы, вместе с госпиталем отправилась на фронт.

Преподавание в университете частично велось на украинском языке. Для мамы, родившейся в Харькове в украинско-польской семье, украинский язык был родным, хоть и подзабытым, а отцу пришлось осваивать его с нуля. Отец был способным человеком, особенно к изучению языков, успешно справился с его освоением, но произношение у него было русским.

Большая часть населения города общалась на своеобразном диалекте русского языка, черновицком суржике, вобравшем в себя слова и некоторые особенности строя не только украинского, еврейского,  но и других языков.  Иногда говорят, что черновицкий суржик похож на одесский.

Мы переехали в Москву, когда мне было 11 лет, росла я в семье, где общались только на литературном русском языке, но влияние, какая-то магия и обаяние этого диалекта были так сильны, что когда я пришла в 6 класс 414 Московской школы, где начала учительствовать и моя мама, наша учительница на перемене сообщила в учительской: «У меня в классе новая девочка, она говорит, как поет». Когда меня вызывали отвечать, дети с облегчением закрывали учебники: «Ну, это до конца урока», потому, что говорила я не только певуче, но и гораздо медленнее, чем они. Это были кошмарные полтора года, когда мама преподавала в той же школе, в которой я училась, и ей докладывали в учительской обо всех моих подвигах.

Спустя много лет, когда я аспиранткой работала в приемной комиссии и дала на подпись ведомости известному филологу профессору П.А. Леканту, он неожиданно спросил меня: «Вы родом с Западной Украины?», а я-то думала, что говорю, как мааасквичка.

Когда мы жили в Черновцах, родители, перенесшие тяготы войны, вырванные войной в цветущем возрасте из нормальной жизни на долгие пять лет, старались не пропускать театральных постановок, концерты местных музыкантов и приезжих знаменитостей тех лет, в том числе Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Тарапуньки и Штепселя.

В большом зале Дома офицеров  смотрели трофейные фильмы, особенно мне запомнились приключения Тарзана,  «Сестра его дворецкого» с Диной Дурбин, «Большой вальс», «Мост в Ватерлоо». Родители брали меня с собой с ранних лет, а если детей не пускали, папа прятал меня под плащ-палаткой.

Помню  красивое здание театра, куда мы всей семьёй ходили, особенно запомнилась мне постановка по роману «Земля» украинской писательницы Ольги Кобылянской, уроженки Черновцов, по сюжету которой брат убивает брата из-за межи.

Климат  в прекрасном городе Черновцы далеко не прекрасен. Зима мягкая, но бывал и снег и, по крайней мере, на коньках катались и печку зимой надо было топить.

Весна и осень часто бывали дождливыми, хотя такой слякоти как позже в Москве, не бывало. Лето было теплым, но не жарким.



                ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА

Почти 30 лет я прожила в доме, а не в квартире.

С рождения и до десяти лет я жила в доме, предоставленном отцу как военнослужащему, в Черновцах. Затем, когда Н.С. Хрущев существенно сократил армию, сократили и отца. Родители почувствовали, что оставаться в Черновцах из-за царившего там национализма, почти нескрываемой ненависти к русским, оккупантам, коммунистам было невозможно.

Они стали искать возможности переезда в Москву, на родину отца. Для этого им пришлось совершить сначала обмен внутри города и мы некоторое время прожили в великолепной квартире в центре, на ул. О. Кобылянской,. Позже, с огромным трудом обменяли эту трёхкомнатную роскошную квартиру на комнату в общей квартире в Москве, с 8 или 9 соседями.

Почти год мы прожили в коммуналке. Почему-то в этой же комнате  какое-то время оставалась жить женщина, совершившая этот обмен ради сына, отбывшего тюремное наказание с запретом жить  в Москве.

Неожиданно мы узнали, что папин отец оставил наследство своим трем детям, в том числе и отцу. Мы с облегчением переехали в Лосинку, тогда г. Бабушкин Московской области, где нам досталась небольшая комната в частном доме.

Многое пережили в этом доме: прежде всего, болезнь и смерть отца. Прожили в нем до 1976 г, когда дом снесли и мы с мамой получили квартиру.

Конечно, самым любимым  домом моего счастливого детства был дом в Черновцах. Построенный немцами, он заслуживает того, чтобы  описать его подробно.

Мы жили в пригороде города Черновцы, районе Роша, на улице Зеленевской. Некогда этот район был заселен преимущественно немцами. Существует несколько версий происхождения названия Роша. Одна из них – как исходящее от русского "роща". Иногда утверждают, что название происходит от молдавского "Рош", "Роша" – "красный". Кроме того, бытует версия, что название вполне славянское: Рошошы или Росош, от слова "Розсоха" – "разветвления", "перепутье".

Я помню наш прекрасный, теплый и уютный дом. Дом был одноэтажный, кирпичный, побеленный, с большими окнами, светлый и просторный с тремя комнатами, довольно большой кухней-столовой, террасой, застекленной цветными стеклами.

В доме были печки, особенно великолепна была кухонная печь с вмазанным в нее рукомойником и волшебной духовкой. В ней оставляли печься пирог, индейку или свинину и, возвратившись после работы, кино, концерта, театра, мама доставала из духовки горячий пирог или мясо и мы ужинали.

Помню отца, стоявшего, прислонившись спиной к замечательной, покрытой изразцами печи в гостиной и наслаждающегося ее теплом. Не знавший в прошлом заботы о себе и настоящего семейного очага, отец ценил дом и любил  и маму и меня, единственное дитя.

В доме был светлый и чистый чердак, где можно было играть в прятки. А ещё в доме была кладовка, в которой висели  вкуснейшие колбасы и окорока. Все это приготовил немец-колбасник из нашей свиньи. Особенно вкусной  мне казалась кровяная колбаса.
У дома было крыльцо и на нем острая скоба для чистки обуви.  У нас всегда жили кошки и собаки. Почти двадцать лет прожила кошка Норка, которая вместе с нами переехала в Москву. Она любила лежать у папы на шее, когда он писал или читал.
Долго жил Джек, умнейшая немецкая овчарка. Однажды пёс играя, опутал меня цепью, я упала на скобу, разбила бровь, чуть не лишилась глаза, испугала родителей залитым кровью лицом, а шрам и сейчас, спустя семь десятилетий можно разглядеть. Позже пес трагически погиб. Его застрелил мальчишка-подросток выстрелом из подаренного его отцом, прокурором, ружья. Мы очень горевали, но жаловаться было бесполезно.

Двор дома был вымощен плиткой. Во дворе был великолепный сарай с электрическим освещением, где держали корову и свинью, и будка, списанная радиорубка, где мы с друзьями играли, изображая Тимура и его команду.

Моя подруга Бажена, маленькая, бесстрашная и ловкая, иногда каталась по двору верхом на свинье. Она жила в доме напротив. В семье было трое детей, отец-поляк дядя Тадэк (Тадеуш), ставший инвалидом во время войны и мама-украинка Мария, медсестра. Жили они труднее, чем наша семья. Бажена любила у нас бывать, иногда оставалась ночевать. Однажды ее никак не могли утром найти, а она во сне сползла в прикроватную тумбочку и  спала, свернувшись калачиком.

Мы жили на улице, которая спускалась вниз и завершалась  воротами мебельного комбината. Когда я видела отца в конце улицы, бежала к нему со всех ног, он поднимал меня, сажал себе на шею и нес домой. Однажды на моем пути к папе появилась курица, но я не испугавшись топнула ногой и она убежала, а папа сказал: «Какая ты отважная!». Я не знала этого слова, мне оно показалось обидным, и я расплакалась.

Я была довольно проказливым ребенком:  разрисовывала стены в комнате, могла, чтобы сделать кукле наряд, вырезать кусочек из маминого платья или собственного подола, отстригала себе локон и прикрепляла его пластилином кукле.

Однажды купленные мамой с большим трудом и дорогие белые валеночки для красоты разрисовала маминой же дефицитной красной помадой. Очень была общительной и как-то привела целую ватагу друзей домой. В этот день ожидали гостей. Мама напекла гору пирожков и вынесла на террасу, чтобы остывали. Мои гости, которых никто не звал, понадкусывали все пирожки, проверяя, какая в них начинка.

Во дворе дома стояла ванна, наполненная дождевой водой. Однажды я с двумя приятелями решила посоревноваться, кто дольше продержится на корточках на краю ванной. Естественно, первой свалилась в наполненную до краев водой ванну я, а мальчишки убежали, чтобы их не ругали. На счастье вышел во двор кто-то из взрослых и вытащил меня, неуклюжище.

Когда для корма корове и свинье привозили жмых, мои друзья и я с удовольствием ели его, при этом, разворашивая кучу и растаптывая его, за что мне влетало.
Помню, что носили по домам, вероятно, ворованный с кондитерской фабрики, шоколадный лом. Чудесное лакомство по тем временам.

Наша корова  родила телку, которую потом назвали Майкой. Я помню: уже лежала в постели, а вокруг взволнованно суетились домашние. Потом только что родившуюся телку внесли в дом и она, встав на колеблющиеся ножки, взобралась ко мне под одеяло. Майка росла ласковой и понятливой.

Мама рассказывала, что Майку на лето отдали на выпас, и когда мама приехала, чтобы ее забрать, она, несмотря на двухмесячную разлуку, сразу узнала маму и бросилась к ней.

Во дворе была калитка, ведущая в сад, где рос грецкий орех и груши Бере, которые, если их вовремя не сорвать, падали на землю и разбивались  всмятку. Росла там и кукуруза.

Перед домом был палисадник с ароматными мелкими розочками.

Родители много работали, мы не голодали даже в очень трудные годы. Отец как военнослужащий получал паек. Он привозил из Карпат, покупая у крестьян, вкуснейшее жёлтое майское масло в капустном листе. Холодильников тогда не было, продукты  складывали в ведро и опускали в колодец.

В 1947 г.  был неурожай пшеницы, но здесь это не так ощущалось, потому что основной культурой была кукуруза. Меня кормили кукурузной кашей – мамалыгой, иногда пекли пирог из кукурузной муки – малай. Позже я узнала, что 1946-47 гг, то есть сразу после моего рождения, в нашей стране был массовый голод, в результате которого умерло по разным оценкам  до 1.5 миллиона человек.

Мы не голодали, но жили довольно трудно, любая покупка была событием. Когда мне исполнилось шесть лет, родители с трудом купили старенькое пианино и определили меня в музыкальную школу. Я послушно ходила на занятия, занималась дома под строгим контролем мамы, но толку от этих занятий было мало.

В музыкальную школу мы ходили с моим лучшим другом и первой любовью Вовкой Дымчук. Мне делали кок на голове и прицепляли огромный бант, второй бант был на шее, в руках папка с нотами. Как только мы заворачивали за угол, Вовка говорил, что если не сниму банты, дальше он со мной не пойдет. Банты я, конечно, послушно снимала.

А в Вовке я разочаровалась. Как-то родители оставили меня у его бабушки и дедушки. Бабушка накормила нас обедом, затем уложила каждого спать, но когда я увидела, что Вовке, как маленькому, придвинули к постели стулья, чтобы не упал, влюбленность как рукой сняло. Это было первое разочарование в мужчинах.

Пробовали меня отдавать в детский сад. В сад ходить я любила, особенно любила быть дежурной и помогать воспитательницам, но быстренько чем-нибудь заболевала: корью, свинкой, коклюшем, скарлатиной.

Мои друзья по улице были немного старше меня. Наступило 1 сентября, они пошли в школу, а мне только недавно исполнилось шесть лет и меня не взяли. Я проплакала три дня, пока папа не пошел к директору школы и не упросил его разрешить мне ходить в первый класс.

У меня был большой недостаток, с которым мои родители премудрые боролись, как могли. Я – левша. Мне было трудно научиться писать правой рукой. В тетрадке были сплошные кляксы и каракули. Когда меня спрашивали дома, какие оценки, я отвечала "пять: три по русскому и два по арифметике". Носила в кармане маленького пупса с ванночкой, укладывалась спать на парту, как в детском саду.

Мама много работала: преподавала русский язык в Доме офицеров и работала редактором в какой-то черновицкой газете. Отец как военнослужащий бывал и на дежурствах, и в командировках. У меня была няня, она же домработница по имени Маруся. Я ее очень любила и говорила: «Мауся – узкая касавица», хотя она была далеко не красавица, ну и уж конечно не русская, а румынская. Она однажды тайком водила меня в костел,  и я дома проболталась, но родители предпочли проигнорировать мои слова, чтобы я забыла об этом походе. Она обычно спрашивала папу после еды: «Ви ситие?» то есть «Вы сыты?».  От нее я узнала некоторые румынские слова, они мне нравились. Потом Маруся вышла замуж и покинула нас.

Поскольку мама преподавала офицерам-мужчинам, то в день 8 марта появлялась дома с букетами цветов и коробками духов «Красная Москва», «Белая сирень» в прекрасных флаконах в виде кремлевской башни или ветки сирени. Конечно, такие замечательные флаконы пригодились бы мне и моим друзьям, но лежали они на самой верхней полке шкафа, и даже придвинув стул, до них нельзя было дотянуться.

В доме в Роше прошло мое счастливое детство. Когда родители затеяли переселение, я еще долго вспоминала наш дом, двор, сад, друзей, плакала и никак не хотела понять, зачем родителям понадобилось покинуть старый  любимый дом.



                ОБ УТРАЧЕННОМ

Много часов моей жизни заняли заседания кафедры, партгруппы, общеуниверситетские партсобрания, профсоюзные собрания. Сколько полезного или бесполезного, но приятного можно было сделать за это время. Конечно, во время этих собраний мы шепотом оживленно общались, обменивались новостями и сплетнями, перебрасывались записками,  то есть жизнь продолжалась.

Кроме того, нас регулярно собирали на политинформации, мы готовили доклады и выступали.

Долгие годы руководил политинформациями на кафедре английского языка преподаватель с редким и необычным именем древнегерманского происхождения Людгарда («хранительница народа», символизирует силу, мудрость и уверенность в себе). Что касается уверенности в себе, то носительница этого имени обладала этим качеством в полной мере. Человек чрезвычайно колоритный. Такие люди не забываются. Людгарда Дмитриевна Залеская преподавала историю английского языка, один из сложнейших предметов. Она преподавала его так, что он становился еще сложнее.  Студенты боялись ее как огня, сидели на семинарах, как ученики первого класса, сложив руки перед собой. Людгарда Дмитриевна могла  припечатать  одним оскорбительным словом «свинья» студентку, посмевшую зевнуть на ее семинаре, предупреждала, что, если кто-то хочет стать ее заклятым врагом, то может рискнуть позвонить ей в 8 утра по телефону. Пересдавали экзамен по ее предмету по многу раз.

Она внушала трепет и преподавателям кафедры, среди которых в основном были настоящие профессионалы, тепло относившиеся к тем, кого обучали и воспитывали. Некоторые молодые преподаватели  сами не так давно были студентами  Людгарды Дмитриевны и вспоминали, что она отличалась строгостью и даже безжалостностью. На ее занятиях была дикая скука: пользовалась она грамматико-переводным методом в самой косной форме.

Однажды я заболела и пропустила политинформацию. Выздоровела. Поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж, а навстречу мне Людгарда. Посмотрела на меня негодующе как на школьницу, прогулявшую уроки,  и спрашивает: «Ощепкова, почему вас не было на политинформации?»  У меня чуть портфель из рук не выпал.

Удивительно, но обе ее дочери, в разное время учившиеся у нас, не только не трепетали перед ней, но были довольно бесшабашны, особенно старшая. Она обычно спускалась с четвертого этажа на первый по перилам, пока не упала с них и не сломала позвоночник. Слава богу, выздоровела. Учиться она не хотела, ее переводили сначала на вечернее, затем на заочное отделение,  а потом все же отчислили.

Младшая, Лена, спокойная, уверенная в себе девушка, училась без особого рвения. Она не баловала меня присутствием на лекциях и семинарах. Однажды в ответ на элементарный вопрос из курса страноведения: «Сколько штатов в США?» она уверенно ответила «Пятьдесят один», а когда я спросила: «Откуда такие сведения?». Заявила: «Папа сказал».

Окончив институт, она вышла замуж за одноклассника,  обычного парня, шофера, что не соответствовало амбициям самой Лены и ее родителей. Лена родила сына, но довольно быстро развелась. Затем ей удалось выйти замуж за француза, хирурга, который усыновил ее ребенка. Лена уехала с ним во Францию, родила второго сына, вскоре развелась, но домой не вернулась. Людгарда Дмитриевна гордилась дочерью и внуками и любила рассказывать об их жизни в другой стране.

Моя мама, когда я ей рассказывала об «ужасной» Людгарде, называла ее «Французская бабушка». Лишь много лет спустя я осознала, что это была миниатюрная, складно сложенная женщина с пронзительными синими глазами, а в те годы она мне казалась громадной и грозной.

Мама была беспартийной, хотя несколько раз ей предлагали пополнить ряды партии. Она отказывалась, утверждая, что считает себя недостойной. Мне же мама советовала вступить в партию, зная, что для человека со знанием иностранного языка  это просто необходимо.

В партию я вступила со второй попытки. Первый раз подала заявление в парторганизацию, когда мне было лет двадцать. Я тогда работала техническим переводчиком в научно-исследовательском институте и училась на вечернем отделении ИНЯЗа, была активной комсомолкой.  Но не удалось стать коммунисткой: на комсомольском собрании, где меня должны были рекомендовать,  неожиданно выступила лаборантка по имени Лина и обвинила меня в космополитизме.

Я и не знала, что я такая. Оказалось, что Лина – дочь начальника одной из лабораторий, поступила на вечернее отделение ИНЯЗа, и опасалась, что я, став членом партии, стану ее конкурентом по работе.  У меня же были другие планы.
По окончанию учебы я, как и планировала,  уволилась из НИИ. Меня приняли на работу в Московский областной педагогический институт (МОПИ) ассистентом кафедры английского языка.

Здесь я кроме преподавательской работы выполняла многочисленные комсомольские и кафедральные поручения. Пять лет подряд с мая по сентябрь отработала в приемной комиссии, как заместитель ответственного секретаря,  пять сентябрей в колхозе на картошке, много лет была куратором  студенческого общежития, многие годы регулярно составляла от руки и перепечатывала на пишущей машинке протоколы заседаний кафедры, готовила другие документы.  Несколько лет спустя подала заявление о приеме в кандидаты в члены партии второй раз.

Сначала  в кандидаты приняли мою подругу, на год старше меня, потому что у нее истекал комсомольский возраст, а тогда предпочтение отдавалось людям  комсомольского возраста (до 28 лет). У меня же был в запасе год.
   
Вскоре состоялось общеинститутское закрытое собрание, на которое впервые допустили и подругу, как кандидата в члены партии. Собрание закончилось, коллеги выходили из актового зала, я спросила у подруги: «Что там обсуждали?». К моему изумлению она ответила: «Я не могу рассказывать. Ведь это закрытое собрание. Только для коммунистов и кандидатов в члены партии!». Рядом с ней шла Галины Ивановна Туголукова, в то время декан нашего факультета, которая сказала: «Да брось ты!» и коротко рассказала, о чем там шла речь. Этот разговор позабавил и удивил меня.

Спустя несколько месяцев и я стала кандидатом, а затем и членом партии и мама, выражая недовольство мной, стала говорить: «А еще партбилет в кармане трешь».

В тот год мы, обе с подругой, поступили в аспирантуру.  Получив аспирантскую стипендию,  направились в Ленинскую библиотеку. Поднимаясь по широкой лестнице, мы заметили, что все идущие рядом почему-то задирают голову и с интересом смотрят вверх. Мы тоже посмотрели и не поверили своим глазам. У стеллажей с каталожными ящиками стоял человек, которого едва ли можно заподозрить в интересе к науке. – Савелий Крамаров. Что он мог делать в Ленинке, не представляю.

Первый день в библиотеке запомнился нам не только этим. С трудом отыскав свободные места, мы заняли очередь, чтобы заказать книги. Я спросила подругу, заметив, что она оставила сумочку на месте: «А как же кошелек со стипендией?» Она ответила недоуменно: «Ну, это же Ленинская библиотека». Вернувшись с книгами на свои места, кошелька мы не обнаружили.

Спустя два-три месяца мне срочно понадобились деньги, и эта же подруга дала мне 15 рублей в долг (шестая часть стипендии). Я втиснулась в переполненную электричку, крепко прижимая к груди сумочку с деньгами. Когда мы подъезжали к станции Маленковская, я почувствовала какую-то возню в тамбуре вагона рядом с собой, но была так зажата людьми, что не могла и пошевельнуться. Какой-то человек буквально выскочил из вагона. Я сразу почувствовала неладное. Только добравшись до станции Лосиноостровская, я увидела, что сумочка открыта, а пятнадцать рублей, на которые я так рассчитывала, исчезли.

Мы учились в дневной аспирантуре, но не только готовились к экзаменам и зачетам и собирали материал для диссертации. Мы обязательно проводили занятия со студентами  и получали деньги как почасовики.

В один из дней ноября того же года, в перерыв между занятиями я зашла в преподавательскую. Поскольку погода была мерзкая: дождь со снегом, то я была в шапочке из хвостиков норки, с трудом недавно добытой, наброшенном на плечи огромном платке из тонкой шерсти, подаренном мамой, и у меня был с собой старый, не раз ремонтированный, японский зонтик. Все эти сокровища я оставила в преподавательской комнате.

В это время коллега сообщила, что в бухгалтерии на первом этаже очереди нет и можно получить оплату почасовой. Я поспешила спуститься с третьего этажа,  получила деньги, буквально через несколько минут вернулась, и нашла в комнате только старенький зонтик.

Я подумала, что кто-то из коллег пошутил, мол, не будь растяпой, не оставляй вещи без присмотра. Заглянула в несколько аудиторий, поспрашивала, но безрезультатно. Кто-то дал мне косынку, что меня не украсило. Мне не удалось вернуться домой незамеченной. Увидев меня в чужой косынке, мама расстроилась.

Ушли в прошлое партсобрания и политинформации, но заседать меньше не стали, только формат поменялся, заседают, как и прежде, только другими словами теперь все это называется.

А вещи и деньги  и сейчас лучше без присмотра не оставлять.



                ПО ГОРОДАМ И ВЕСЯМ СССР

Жизнь подарила мне много встреч с интереснейшими людьми и много путешествий. Путешествовала я, правда, не как праздный турист, а сопровождая кого-то и переводя для кого-то, то есть работая.  В качестве переводчика сопровождала делегации ССОД и министерства просвещения во многие города СССР.

Мне довелось сопровождать известного фотографа, специализировавшегося на фотографиях птиц и детей. Это был англичанин, переехавший в Австралию. Он поведал мне о том, что у них с женой довольно долго не было детей. Врачи посоветовали им сменить климат, они переехали в Австралию, где вскоре жена забеременела и родила девочку. К ним приехала его теща. Когда жена немного отправилась после родов, ее мать рассказала: «Тут к тебе приходили ваши австралийские друзья, поздравляли, приносили лилии, но я их все выбросила».

Оказывается, в Великобритании считается, что белые лилии – это не только символ чистоты и красоты, но и печали: цветы, которыми принято в Великобритании провожать в последний путь. У австралийцев лилии не вызывают таких ассоциаций. В Австралии бытует суеверие, связанное с самым распространенным на континенте растением – акацией. Считается, что внесенная в дом ветка цветущей акации – к беде.

Меня удивил рассказ фотохудожника о том, что,  хотя он и его жена прожили в Австралии почти двадцать лет, круг их общения составляли в основном англичане, переехавшие в Австралию, как и они сами.  Их дети общались и с подростками австралийцами, но  только его внуки станут настоящими австралийцами. Я же предполагала, что поскольку англичане и австралийцы говорят на одном языке с незначительными  различиями, имеют общие культурные корни, то переезд из одной англоязычной страны в другую и адаптация в ней совершаются легко и просто. Как оказалось,  я заблуждалась.

Одной из удивительных, незабываемых была поездка с канадцами (руководителями образования канадских провинций) в город с трудно произносимым названием – Сыктывкар, столицу Республики Коми. Я сопровождала делегацию из пяти человек и переводчицу с канадской стороны, как оказалось – потомка белых эмигрантов, немолодую женщину по имени Елена Николаевна. Она переводила с английского на русский язык, а я  с русского на английский, причем, она придирчиво следила за точностью  моего перевода.

Во время  довольно продолжительного путешествия в любом более или менее крупном населенном пункте к нам в автобус подсаживался кто-то из местного начальства и начинал рассказ об этом месте, повторяя примерно одно и то же: «Это наша центральная площадь, она носит имя Ленина, на ней памятник Ленину, это наша главная улица,  улица Ленина». Нас приглашали в горсовет на встречу с главой администрации города и здесь повторялась почти такая же история: на втором этаже – «Это бюст Ленина», на третьем этаже  – «это бюст К.Маркса», на четвертом – опять бюст Ленина.

В один прекрасный момент Елена Николаевна сказала: «Не переводите, мы догадались, чье имя носит эта площадь, улица и чей это бюст».

Могу сказать, что не только я, но и канадцы и довольно скептически настроенная Елена Николаевна были совершенно очарованы городом и его жителями, милыми и внешне, и по манере общения. Город довольно колоритен, уютен, чист. Как мне сказали, город и жителей существенно облагородили волны ссыльных всех национальностей, поскольку Коми издавна был местом политической ссылки, пережил несколько этапов «кулацкой ссылки», позже «волну» спецпереселенцев – «бывших польских граждан», затем российских немцев.

Там я впервые видела в православных храмах  деревянные раскрашенные скульптуры святых. Намного позже прочитала, что такие скульптуры характерны для нашего севера.

Когда мы приехали в одну из  школ, директор с гордостью показал  кабинет физики, где можно было нажать на кнопочку, и шторка открывалась или закрывалась. По лицам канадцев видно было, что они глубоко сочувствуют этому директору и что для них такой механизм – каменный век. Они искренне попытались помочь школе и оставить какие-то деньги, но директор испуганно отказался.

Примерно такая же картина повторилась, когда канадцы улетали из Москвы. У них оставались неизрасходованные рубли и они пытались отдать их мне. Но я так же, как и директор школы, отказалась.

Расставались мы  с канадцами  с большой симпатией друг к другу.

В другой поездке я сопровождала двух австралиек в Молдавию и Армению. Был декабрь и Кишинев поразил просторами, обилием зелени,  цветущих, припорошенных снежком роз, гостеприимством, щедростью хозяев.

Кишинев, о котором так замечательно поет София Ротару в песне на музыку Е. Доги "Мой белый город", действительно белый (многие его здания построены из котельца – белого  известняка).

Добыча и обработка котельца  – одно из традиционных ремесел в Молдавии, наряду с виноградорством и виноделием.

Мы побывали  в удивительном месте, неподалёку от Кишинёва, городе Крикова – подземном царстве вина. Там с XV века были штольни по добыче котельца.  В этих штольнях и был основан винодельческий комбинат игристых и марочных вин «Крикова». На автомобиле мы ездили по подземным улицам, образованным  огромными винными бочками, нам показали национальную коллекцию вин, рассказали об их производстве и провели в дегустационный зал, где был накрыт роскошный стол и подготовлены для дегустации образцы вин.

Нас одарили бутылками прекрасного молдавского вина. Шла речь о возможном экспорте молдавских вин в Австралию. По заверению австралиек вину не хватало только красивой обертки, упаковки и грамотной рекламы. Само вино было превосходным.
Буквально через год, в 1985 г., началась антиалкогольная кампания, стали повсеместно уничтожать виноградники, Из 210 тысяч гектаров виноградников Молдовы было уничтожено 80 тысяч.

Много лет спустя подземный винный рай показали по телевизору. Сейчас туда организуют регулярные экскурсии и, при желании, можно побывать в Крикова и дегустировать молдавские вина.

В Кишиневе делегацию приглашали не только в рестораны, но и домой, что понравилось австралийкам.

Мы побывали в гостях у женщины, возглавлявшей молдавское отделение ССОД. Это была мрачного вида, неулыбчивая, одетая с ног до головы в черное черноволосая, кареглазая дама, не снимавшая очков с затемненными стеклами. Ее просторная квартира была  наполнена дефицитом: мебельными гарнитурами, "стенкой" с  подписными изданиями, "хельгой" с  хрусталем. Беседуя с гостями, эта женщина, между прочим, сказала, указывая на серьги с внушительного размера бриллиантами: «Вот, купила себе, а потом подумала, надо и дочери такие же. И ей купила». Вероятно, хотела подчеркнуть, как хорошо живётся в республике, но гости и я даже при беглом знакомстве с Молдавией видели, что людям живётся нелегко, а австралийки, обведя глазами номенклатурную квартиру, сказали: «Здесь везде должна быть надпись – коррупция». Женщина, отвечавшая за связи Молдавии с другими странами, иностранными языками не владела, красноречием не блистала.

С этими же двумя австралийками мы полетели в город Ереван, самый древний город на территории СССР. Розовый, кремовый, белый туф и тонкая резьба по камню делают облик города неповторимым, розоватым.

Запомнилось обилие питьевых фонтанов на улицах Еревана. Как нам пояснили, такие фонтаны обычно устанавливают  в память о каком-нибудь человеке. Считается, что пока вода течет из фонтанчика, человек не будет забыт. Некоторые из них – небольшие, простые фонтанчики, но есть и настоящие произведения искусства, украшенные тонкой резьбой. Это вода очень чистая и вкусная, потому что поступает c самых высоких гор.

Откровением для меня стало творчество Мартироса Сарьяна. Его картины можно назвать волшебными, яркими, красочными, живыми, жизнеутверждающими.

Очаровали армянские дети, большинство из них с прекрасными черными глазами, вьющимися волосами. Бросалось в глаза, как их боготворят родители, причем часто с детьми гуляли папы, а не мамы. Нам показали замечательный документальный фильм о выдающихся людях Армении «Армянские глаза».

Кормили гостей вкусно и изысканно. В ресторане мало посетителей и много молодых, стройных красавцев официантов. Вот подходит к нашему столику один красавец и кладет вилку, за ним другой  еще c одной вилкой и так, не торопясь, приносят все приборы. То ли им хотелось рассмотреть гостей из экзотической Австралии, то ли действительно такая у них была традиция. Австралийки комментируют: «Скрытая безработица».

Спустя несколько лет, когда произошло землетрясение в Армении в Спитаке, австралийское общество дружбы одним из первых откликнулось на эту трагедию.
В августе 1991 г. во время путча, у меня дома  неожиданно раздался звонок из Австралии, причем слышимость была лучше, чем при разговоре  по телефону внутри Москвы. Звонили эти две прекрасные женщины. Опасаясь за меня и мою семью, приглашали к себе, подальше от стрельбы и неразберихи, обещая жилье и работу – преподавать русский язык. Моя мама, на пенсию которой как ветерана Второй мировой войны в Австралии  мы могли прожить всей семьей, сказала: «Счастье надо искать на своей стороне». И я с ней согласилась.

И, наконец, еще несколько строк от общения с делегацией из Мальты. Это были: высокая, стройная девушка, невидящая правым глазом и невысокий, сухонький пожилой человек с искусственным левым глазом. Девушку звали Доминикой или сокращенно Моня, а пожилого человека Паоло. Оба они говорили на прекрасном, правильном, понятном английском языке.

Оказалось, что у пожилого человека чудесный, чистый и молодой голос: он спел нам несколько оперных арий и итальянских песен. А Доминика удивила меня рассказом о том, что дома в столице Мальты г. Валлетта она ходит в том же бассейн, что и премьер-министр страны (население города чуть более 6 тысяч человек).

Поселили их в гостинице «Украина», огромной, многолюдной, шумной. Утром на завтрак был роскошный шведский стол: икра любая, красная и белая рыба и всевозможные деликатесы.  Думаю, проживание и питание гостей обходилось принимающей стороне,  то есть нашей стране, недешево. В то же время ощущалось, что гости чувствовали себя неловко, неуютно.

Посетив некоторые достопримечательности столицы, мы на поезде отправились в г. Ригу. Там нас поселили в уютной гостинице. Утром в небольшой столовой нам подали кофе и яичницу, каждому на небольшой сковородке. Занавески и скатерти в столовой были клетчатые и обстановка была практически домашней. Гости  расцвели. Я подумала, что нормальному человеку нужна обычная еда, а не икра и красная рыба на завтрак.

Город с невысокими домами, разноцветными, незадолго до нашего приезда окрашенными в нежные, пастельные тона, домами, показался уютным, интересным.

Я и подумать не могла тогда, что годы спустя сама окажусь на Мальте в г. Валлетта на конференции. Город тоже воспринимался как белый из-за многочисленных монастырей, соборов.

А в честь девушки Мони с островного государства Мальта я назвала Моней подаренного мне щенка мальтийской болонки.



                РОДИТЕЛИ О ПРОШЛОМ

Мама прожила длинную жизнь, сменив несколько профессий: школьного учителя до войны в Белом Колодце, медработника во время ее, учителя взрослых и редактора после войны в Черновцах, школьного учителя, затем технического редактора и, спустя три года после выхода на пенсию, заведующей детским садом в Москве.

Она почти не вспоминала школу в Белом Колодце, помню только один ее рассказ. Когда в школе расположился госпиталь, мама и несколько учителей начали в нем работать. Актовый зал  превратили в операционную.  Однажды хирург попросил маму что-то принести из соседнего помещения. И через секунду после того как она отошла, в то место, где она только что стояла, попал снаряд, образовалась воронка.

Папа никогда не рассказывал о войне и о своем прошлом, Да, наверное, жизнь так сильно его обожгла, что отбила желание что-либо рассказывать о себе. О себе иногда говорил с иронией. Как то рассказал, что поступал в  актерскую студию, но был отчислен из-за полного отсутствия чувства ритма и слуха.

С мамой мы прожили вместе, под одной крышей, огромную длинную жизнь. Любили по вечерам беседовать, вспоминать людей и события и, конечно, она мне кое-что рассказывала. Несмотря на частые беседы, мама редко повторялась.

О довоенной жизни рассказывала немного. О войне же говорила, что страшней ее нет ничего.

Обычно фильмы о войне оценивала как «вранье». Единственный фильм, о котором она так не отзывалась, был фильм «Проверки на дорогах».

Мама вспоминала, что у одной из медсестер служил поваром в этой же части отец. Однажды он позвал их и вынес из столовой что-то большое, прикрытое газетой. Девушки обрадовались. Придя в избу, развернули, оказалась мозговая кость,
Когда началась война, маме был 21 год, ее друзьям по фронту не намного больше. Она рассказывала, что когда объявляли тревогу, все торопились укрыться в траншее, застывая иногда в довольно нелепых позах, а как только звучал отбой, начинали шутить, смеяться, подтрунивать друг над другом. Влюблялись, расставались, получали ранения, гибли.

Однажды ее подруга-медсестра влюбилась в летчика. И он полюбил ее, написал родителям, что приедет с невестой. В нетерпении самовольно прилетел к ней, но при посадке самолёт разбился и парень погиб. От горя у девушки выпали волосы, она носила косынку, а когда наши войска освободили Чехословакию, то доктор по фамилии Немчинов нашел чешского специалиста, который приготовил для девушки мазь, волосы довольно быстро восстановились и стали кудрявыми. Родители погибшего парня написали девушке, умоляя ее приехать. Она, потерявшая за время войны всю свою семью, поехала.

Как вспоминала мама, когда их размещали в каком-то месте, женщины с готовностью брали на постой мужчин, а девушек не очень-то жаловали.  Парни же делились с девушками медсанбата щедротами хозяек. Так, маму пригласили на налистники, она взяла с собой сестру Валю, познакомила ее с будущим мужем. Они счастливо прожили много лет.

Рассказывала мама и о том, насколько лучше они стали питаться, когда открыли второй фронт, вспоминала вкусную американскую тушёнку, галеты, которые разбухали в горячей воде. У летчиков появилось кожаное на меху обмундирование, шлемы, перчатки.

Мне достался от дяди, прошедшего войну, прекрасный, хоть и не новый, американский свитер защитного цвета, с шелковыми нашивками, который я потом сносила буквально до дыр.

Длившаяся пять лет война не только убила и  искалечила огромное количество людей, но и разрушила многие семьи. Мама рассказывала о трагикомическом случае. Уже после войны в  Черновцы к офицеру с женой и маленьким ребенком приехала его первая бездетная жена. Она взяла напрокат младенца у какой-то крестьянки, явилась к нему домой с причитаниями, заявив, что это его ребенок,  и она будет жаловаться в парторганизацию. Офицер пытался ее образумить, повторяя, что не виделся с ней несколько лет. При этом чужой голодный ребенок плачет, его мать ходит по пятам за этой женщиной, причитая «Пани, вы же просили дитя только на час, а дитя голодное….».

Рассказывала мама и о том, что жены офицеров иногда носили трофейные немецкие комбинации как выходные платья, надевая их в ресторан или театр.

Родители встретились в последний год войны. Чуть раньше, когда стало ясно, что война близится к концу и стало известно, где будет размещена часть, где служили моя мама и ее сестра, а позже и мой отец,  некоторых молодых военнослужащих этой части стали направлять на учебу в Черновцы. Мамину сестру направили в черновицкий университет. Мой папа появился в части позже. У тети оставались в части друзья, которые ей писали о маме: «Наташа сошла с ума. Ее ухажёр, во-первых, старик, во-вторых, еврей, в-третьих, он женат и посылает жене деньги по аттестату». Отец был на десять лет старше мамы – в это время маме было 23-24 года, отцу 33-34. Деньги же по аттестату он, как и его три брата, высылал своей матери, моей бабушке Вере.
После войны бабушка Вера, переезжая от сына к сыну, всюду вносила раздор в семьи. Она свысока относилась к моей маме и осуждала выбор отца: «Володя, ты дожил до седых волос, а не мог выбрать порядочную женщину».

Считала маму недостойной ее сына простолюдинкой и полагала, что воевавшие женщины – все легкого поведения. В то же время с удовольствием пользовалась плодами ее трудов.

Эгоистичная и взбалмошная она и меня не жаловала. Я помню эту немолодую, располневшую женщину с копной стриженых волос. С несколькими детьми я стою около калитки нашего дома в Черновцах, бабушка Вера достает из кармана платья леденцы, все в седых волосах,  и угощает детей, но мне не предлагает.

Родители много работали, иногда отсутствовали целый день, но даже и мысли не возникало, что бабушка могла бы присмотреть за мной или что-то сделать по хозяйству. Она закатывала истерики на пустом месте, оговаривала маму, портила им с отцом жизнь.

Тетя Валя, глядя на это, написала в Воронеж некоему Толе Сорокину, который  когда-то безуспешно  ухаживал за мамой. И он приехал в Черновцы. Это был хозяйственный, практичный человек, очевидно любивший маму. Мне тогда было 2-3 года. Благодаря тете Вале он встретился с мамой, уговаривал ее уйти от отца к нему и обещал удочерить меня, но мама отказалась.


      
                МОИ ВСТРЕЧИ. КЛЫЧКОВ Г.С.

Я познакомилась с Георгием Сергеевичем Клычковым (1932-1987) в 1977 г, когда он возглавил кафедру английской филологии МОПИ (Московского областного педагогического института им. Н.К. Крупской).

Это было время, когда вся наша личная жизнь была под микроскопом начальства. Не избежал этого и известный лингвист Георгий Сергеевич, переходивший из военного института в наш институт: его вызвал ректор и долго расспрашивал о причинах его развода.

Даже при самом коротком общении с Георгием Сергеевичем становилось ясно, что перед вами человек неординарный, особенный. А при более близком –  что это человек широчайшей научной, и не только лингвистической, эрудиции. Он буквально фонтанировал научными идеями, нисколько не скупясь, одаривая ими всех желающих. Элегантный, обычно погруженный в свои мысли, мне он напоминал Генри Хиггинса из пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион».

Это был удивительно талантливый, умный человек, абсолютно бесхитростный и беззащитный перед ловкачеством, низостью. Доктор филологических наук в 35 лет,  Георгий Сергеевич – лингвист-индоевропеист, особенно много сделал в области фонологии. Он обладал многочисленными талантами, в том числе неплохо рисовал, лепил бюсты.

Удивительно, но когда он только начал читать лекции студентам, от них посыпались жалобы в деканат. Георгий Сергеевич делился с ними знаниями, идеями, приглашая их думать, анализировать. Студенты же привыкли записывать лекцию как диктант, а новый лектор не пытался подстроиться под их уровень восприятия. Со временем и студенты приняли манеру чтения лекций профессора Клычкова и он сам несколько перестроился. Георгия Сергеевича полюбили, стали уважать и гордиться им.

Возглавив кафедру, Георгий Сергеевич попытался вдохнуть жизнь в ее работу. Он начал с того, что предложил на каждом заседании кафедры заслушивать научный доклад одного из преподавателей. Конечно, никому не хотелось этого делать. А вдруг опозоришься. Меня выбрали козлом отпущения. Я тогда только что защитила кандидатскую диссертацию, посвященную развитию временных союзов в английском языке. Подготовила доклад, выступила. Георгий Сергеевич задал вопрос: «Вы рассматриваете градуальные оппозиции, а почему вы не обратили внимание на эквиполентные оппозиции?» Когда я ответила: «Действительно, надо бы. Обязательно рассмотрю», Георгий Сергеевич заулыбался и смягчился. Очевидно, он опасался худшего. Опасался, что кафедра совсем слабая и квалификация ее членов низкая.
Благодаря этому выступлению Георгий Сергеевич разглядел во мне какой-то научный потенциал и предложил мне начинать работать над докторской. Я тогда и не помышляла об этом. Приходила к нему домой консультироваться. Георгий Сергеевич много и интересно мне что-то втолковывал. Сидя в удобном кресле и попивая чай, предложенный его замечательной женой Натальей Владимировной, мне казалось, что я все понимаю и докторская просто у меня на ладони. Затем я выходила на улицу и осознавала, что я бездарь и ничего и не понимаю, и не помню.

Свою тему я со временем нащупала сама и работала над ней с настоящим увлечением и удовольствием.

Однажды при мне зазвонил телефон,  и я поняла из разговора, что Георгию Сергеевичу предстоит операция. Звонивший сообщил ему, что оперировать будет профессор, а Клычков сказал: «Ну что профессор, я сам профессор, скорее всего, оперирует раз в месяц. Лучше просто грамотный хирург, который режет каждый день».
Благодаря усилиям Георгия Сергеевича мы смогли увидеть и услышать у нас на кафедре выступления ряда выдающихся лингвистов, в том числе Владимира Петровича Нерознака (1939-2015). Клычков привлек к работе в институте таких ученых, как лингвист и педагог Нелюбин Лев Львович (1927-2014); основоположник отечественной школы перевода и преподавания перевода Миньяр-Белоручев Рюрик Константинович (1922-2000).

Мне почему-то особенно запомнился рассказ Владимира Петровича Нерознака о конференции в Греции, с которой он тогда только что вернулся и его слова о том, как прибыв на вокзал в Афинах, он к своему удивлению услышал лингвистический термин «метафора», который звучал отовсюду. Оказалось, что первое значение этого слова – носильщик.

Георгий Сергеевич был, как правило, внимателен и тактичен со всеми. Если случалось ему проявить жесткость или вспылить, переживал, извинялся. Однажды, намереваясь похвалить Лидию Константиновну Голубеву, он назвал ее «хорошим, надежным парнем». Она обиделась, а Клычков просто не знал, как загладить свою вину.

Георгию Сергеевичу удалось значительно поднять уровень издававшихся кафедрой сборников научных трудов. Сам он вырастил многих кандидатов и докторов наук.
Георгий Сергеевич,  сын поэта-деревенщика Клычкова Сергея Антоновича (1889-1937), которого Сергей Есенин называл «прекрасным, истинно народным поэтом» и которому посвящал некоторые свои знаменитые стихи,  однажды организовал для коллег поездку на родину отца.

И вот мы, несколько преподавателей и аспирантов кафедры, в небольшом автобусе отправились в путь. Мы наслаждались общением с Георгием Сергеевичем  и ехавшим с нами основоположником отечественной этнонолингвистики, академиком Никитой Ильичем Толстым, правнуком Льва Николаевича, умным, образованным, много видевшим и знающим учёным-лингвистом.

Дело было зимой, было страшно холодно, мы промерзли.  Георгий Сергеевич и Никита Ильич остановили автобус у сельского магазинчика, принесли несколько бутылок водки и заставили каждого выпить, чтобы не заболели. Помню фигуру интеллигентнейшего Толстого Н. И., с бородой как у великого предка и бутылками водки в авоське.

Оборвалась жизнь ученого довольно рано, ему было всего пятьдесят пять лет. Георгий Сергеевич и его аспирант Васильев Виталий летели в Одессу на защиту чье-то диссертации. Неожиданно Георгию Сергеевичу стало плохо: сердечный приступ. В одесском аэропорту он скончался.

Прошло тридцать шесть лет, как не стало Георгия Сергеевича, память о нем жива, прежде всего в его сыновьях, внуках, жене и в нас, его коллегах, в выращенных им ученых, из которых некоторые стали по-настоящему известны – таких как Савицкий Владимир Михайлович, Карасик Владимир Ильич.

Георгий Сергеевич не демонстрировал наигранный демократизм, не изображал великого ученого, был всегда естественным и даже непосредственным, чутким, совестливым, настоящим.


                ЖИЗНЬ В КОММУНАЛКЕ

Когда в 1956 г. в процессе сложного обмена трехкомнатной квартиры наша семья перебралась  в Москву, то целый год мы прожили в небольшой комнате в коммунальной квартире с восемью или девятью соседями в доме на 13-й Парковой улице.

В этой же комнате какое-то время  жила немолодая женщина, Зинаида Михайловна, совершавшая этот обмен ради  сына, отбывшего тюремное наказание. Ему не разрешали селиться в Москве.

В этой же маленькой комнате поместилась наша библиотека. Родители сложили что-то наподобие дивана из книг, прикрыли их покрывалом и на этом ложе я спала. Родители шутили: «Может быть, хоть немного поумнеешь».

Помню длинный коридор, кухню и туалет в конце коридора. Коммуналку населяли в основном женщины, работавшие на расположенной рядом меховой фабрике. Одну комнату занимала немолодая интеллигентная пара музыкантов.

Если правильно помню, я была единственным ребенком в квартире. Помню доброту и отзывчивость соседей. То, что всегда была под их присмотром:  родители отсутствовали большую часть дня и приходили затемно. Не помню, чтобы были какие-то склоки.

Отец отправлялся рано утром на работу, а мы с мамой – в школу, в которой я училась в пятом классе, а мама преподавала русский язык и литературу. После уроков мы с мамой обедали в школьной столовой и я возвращалась домой, в квартиру, а мама надолго задерживалась в учительской, проверяя кипы тетрадей и готовясь к урокам к следующему дню. В коммуналке делать это было невозможно.
В школе мне нравилось. Нравились одноклассники, с которыми я быстро подружилась,

Мне нравилась их московская речь и хотелось быть такой же. Москвичи!

Зинаида Михайловна приучила меня пить чай, по-московски – с баранками и сушками. На Украине чай  пили редко. Там пили компоты, кисели, соки, молоко, иногда чай с молоком. Приглашали меня пить  чай и другие соседки. Мама однажды сказала: «Ты тут у меня распухнешь от чая».

Около единственного на всю коммуналку телевизора с линзой, редкостью в то время, в комнате  у одной соседки,  часто собирались все жильцы. И тоже обычно устраивалось немудреное чаепитие с баранками и дешевыми конфетами. Иногда играли в карты и меня научили, к ужасу родителей.

Здесь, в коммунальной квартире, я впервые в жизни увидела китайца, небольшого роста толстячка, мужа одной из соседок. Его, подвыпившего, жена не пускала в комнату и он, безропотно,  свернувшись калачиком,  спал на сундуке в коридоре.

Здесь, в Москве, я узнала, что такое баня, куда мы всей семьей стали ходить по субботам.

Наша первая зима в Москве была холодной и, наверное, казалась нам особенно холодной, поскольку до этого мы жили в более теплом климате.

Меня безбожно кутали. Придя в школу, я снимала с себя несколько слоев одежды. Несколько раз за зиму было так холодно, что школьникам до какого-то класса не разрешали ходить в школу. Я слонялась по коммуналке, распивала чаи у соседок, а когда удавалось, выходила на улицу гулять с друзьями. Обожала московское вкуснейшее мороженое и ела его в любую погоду, если родители давали денег. Часто болела ангинами.

Решили, что мне надо вырезать гланды. Меня положили в Первую градскую больницу, причем сказали, что как только вырежут гланды, можно будет есть мороженое сколько захочешь. Обманули, конечно.

Я помню, как мне удалили одну миндалину, я с еще не отошедшим от заморозки языком, поблагодарила доктора и собралась идти в палату, но меня остановили, сказав, что это еще не все и удалили вторую миндалину, а мороженое разрешили есть только спустя неделю.

Однажды отец решил встретиться с родственниками, которых не видел с раннего детства. Вместе со мной он отправился в гости к своей сводной сестре Марине Казимировне Баранович, занимавшей комнату в общей квартире на ул. Грановского. Неожиданно она сообщила папе, что их общий отец, мой дед, оставил в наследство своим трём детям (ей, ее родному брату Максу и моему отцу) дом в Лосинке (окраина Москвы). Так мы узнали о дедовском наследстве, о котором могли бы никогда не узнать, если бы не порядочность папиных сводных брата и сестры.

Тетя  Марина отказалась от своей доли наследства, запросив у братьев огромную по тем временам сумму – 30 тысяч рублей, по 15 тысяч рублей с каждого. Она была серьезно больна (рак горла) и нуждалась в деньгах.

Мы с облегчением переехали в Лосинку, в дом, построенный дедом. Мы были счастливы, несмотря на то, что на долю отца пришлась крохотная комната и небольшая терраса.

         
                МОИ ВСТРЕЧИ. ТОМАХИН Г.Д.

Едва ли найдется учитель английского языка, ни разу не слышавший имени Геннадия Дмитриевича Томахина и не знакомый с многочисленными работами  этого ученого-энциклопедиста в области лингвострановедения и культуры англоязычных стран. Мне посчастливилось общаться и  сотрудничать с ним несколько лет.

Начну немного издалека. Свою кафедру английского языка в МОПИ мы часто называли «бабьем царством» или «женским монастырем», поскольку единственным преподавателем-мужчиной на кафедре в течение ряда лет был ее заведующий Георгий Сергеевич Клычков.

Среди студентов и аспирантов преобладали девушки. Затем стали появляться юноши, аспиранты Клычкова Г.С. Одним из первых, начавший учиться в аспирантуре и одновременно преподавать, был привлекательный, не женатый, молодой человек лет двадцати семи-тридцати – Доборович  Валентин Александрович.

Его появление в 1982 г. вызвало некоторое волнение молодых преподавательских сердец и вздыхали по нему не менее трех преподавателей. Обаяние Валентина Александровича усиливалось тем, что он родился и вырос в Англии, говорил на прекрасном английском языке. Мы впервые общались с билингвом –  человеком, выросшим в Великобритании, учившимся в английской школе и практически одинаково владевшим русским и английским языками. Я не знаю, каким образом его родители, белорусы по национальности, очутились в этой стране во время войны  и почему, прожив там ряд лет, вернулись на родину.

У нас же появилась бесценная возможность задавать вопросы о непонятных нам реалиях английской, тогда страшно далекой от нас жизни. Валентин Александрович выступал с докладами на заседаниях кафедры и можно было в любую перемену подойти к нему и попросить разъяснить что-то, чего мы не понимали и не могли найти описания в существовавших тогда учебниках. Мы много узнавали от него о повседневной жизни в Англии, в том числе и о детских играх.

До сих пор помню, как Валентин Александрович рассказывал, что такое детская игра Conker (Игра с каштанами), распространенная в Англии и неизвестная в нашей стране. В Англии даже проводится Всемирный чемпионат по этой игре. Он рассказывал о довольно сложной подготовке каштана, который для того, чтобы они стал прочнее, сначала вымачивали в уксусе, а затем на полторы минуты помещали в сильно разогретую духовку. Ему давали остыть, просверливали в нем отверстие, продевали веревку и завязывали узлом.  С  такими каштанами два игрока становятся друг против друга и по очереди бьют ими, пока не останется один.

Доборович В.А. написал под руководством Клычкова Г.С. кандидатскую диссертацию.   При обсуждении на кафедре  он сказал, что защита состоится в Военном институте и что одним из оппонентов будет Геннадий Дмитриевич Томахин.

К этому времени я была хорошо знакома с публикациями Геннадия Дмитриевича в журнале «Иностранные языки в школе» и  несколькими его книгами. Как и многие учителя и преподаватели восторгалась ими, познавательными, живыми.

Когда В.А. Доборович сказал, что приглашает преподавателей на свою защиту и нам выпишут пропуск в военный институт, я обрадовалась,

Поехала на защиту и, поборов стеснительность, сама подошла к Геннадию Дмитриевичу, выразила искреннее восхищение его публикациями и коротко поделилась своими научными планами.

Мне хотелось узнать его мнение о том, что я уже написала. Геннадий Дмитриевич   пригласил к себе домой и позже мы с мужем несколько раз бывали у него дома, общались с ним и его женой, удивительно просто, радушно встречавшими нас. Когда мы пришли к Геннадию Дмитриевичу первый раз, он открыл нам дверь, одетый по-домашнему – в спортивные брюки и майку-алкоголичку. Отдыхал от официального костюма, застегнутости на все пуговицы.

С самого начала и беседовать, и рассказывать ему о своих научных проблемах было легко и просто. Это был удивительно отзывчивый, скромный,  трогательный человек, Вместе с ним и его женой жила его старенькая, ослепшая теща, которую он носил на спине в ванную и туалет.

Это был ученый, абсолютно погруженный в свои исследования, статьи, книги, удивительные словари, необыкновенно трудолюбивый, плодовитый. Достаточно вспомнить, что список его научных трудов насчитывает  более 200 названий!
Геннадий Дмитриевич – доктор филологических наук, профессор, ученый,  заложивший основы нового тогда научного направления – лингвострановедения, член экспертного совета Министерства образования Российской Федерации, член редколлегии журнала «Иностранные языки в школе», награжденный орденом Трудового Красного Знамени, медалью «За трудовое отличие», десятком других медалей.

Он рассказывал, что в 1943 г., в возрасте 12 лет поступил в Сталинградское суворовское военное училище, которое окончил с золотой медалью, затем была  учеба в Военном институте иностранных языков, куда он без экзаменов поступил на педагогический факультет.

Его словарь «США. Лингвострановедческий словарь» – первый двуязычный англо-русский словарь серии язык и культура. Однажды я встретила Геннадия Дмитриевича в издательстве «Русский язык» с сумкой на колесиках, полной карточек для словаря. Сейчас почти невозможно себе представить, что по требованию редакции для каждой словарной статьи от руки составлялась карточка, в которую вносилось слово или словосочетание на английском языке, транскрипция, пояснение на русском языке.

Работа над составлением словаря – это был не только творческий процесс (разработка концепции, отбор лексических единиц, продумывание и составление описательной части), но и огромный физический труд по составлению, многократной переделке карточек.

Примерно в это же время наш коллектив из пяти человек работал над созданием лингвострановедческого «Словаря Австралия и Новая Зеландия». В результате неимоверных усилий нам удалось создать довольно скромный по объему словарь, а Геннадий Дмитриевич в одиночку составил внушительный том. Он написал очень много и многое из задуманного не успел воплотить в жизнь.

Наше знакомство переросло во многолетнее сотрудничество. Когда я в 1995 г. возглавила кафедру иностранных зыков в ИПК и ПРОНО МО, одной из моих заслуг перед учителями Московской области было то, что  мне удалось пригласить его на полставки профессора и таким образом дать им возможность вживую слушать лекции и общаться с такой величиной, как Томахин Г.Д.

Сам Геннадий Дмитриевич с удовольствием входил в учительскую аудиторию, буквально ловившую каждое его слово.

Для всех нас была неожиданностью  и огромной потерей его смерть на пороге  семидесятилетия.

   
                РЕЗЬБА ПО ДУБУ

Я занималась репетиторством, т.е. частной практикой, давала индивидуальные  занятия десятилетиями – c первых курсов института, когда заболел и вскоре скончался отец,  и до защиты докторской диссертации.

Репетиторство не только подкармливало семью, поскольку денег почему-то всегда не хватало, но и, что не менее важно, иногда позволяло решить проблему тотального дефицита. Так, у меня несколько раз были частные ученицы, мамы которых заведовали обувной секцией универмага или были продавщицами в обувном отделе. Проблема зимних сапог или летних босоножек, таким образом, решалась.

Мама одной ученицы была директором продовольственного магазина и поэтому к празднику я ехала в магазин и могла выкупить отложенный для меня «заказ» c вожделенной палкой копченой колбасы, намертво замороженной курицей с торчащими из коричневой бумаги синими ногами, одним огурцом, иногда даже с баночкой красной икры или печени трески.

За помощью ко мне обращались и те, кому предстояла поездка за рубеж или знание английского языка было необходимо по работе. Среди этих детей, подростков и взрослых людей было много умных, талантливых. Общение с ними было приятно и интересно. Частные ученики становились моими друзьями, с охотой занимались и делились планами и поверяли   секреты. А иногда и приходили на помощь.

Не забуду такой эпизод. В нашем частном доме было два входа. Закрыв изнутри входную дверь, я выскочила за дровами через другую дверь, которая захлопнулась за мной. Я оказалась во дворе, естественно, без ключей. Сама себе напоминала инженера Щукина из фильма Гайдая «Двенадцать стульев», хоть и не голая, как актер Ясулович, но довольно легко одетая,  поскольку выскакивала на улицу всего на минутку. К счастью, вскоре пришел мой частный ученик-школьник, которому удалось открыть форточку, влезть в дом и открыть изнутри дверь.

Окончив школу, он прекрасно сдал вступительные экзамены в военный институт и как только смог, примчался к нам домой, рассказал об особенностях изучения китайского языка, который выбрал как основной.

Однажды в середине довольно суровой зимы у нас вышло из строя водяное отопление: прохудился котел с водой в печке, от которого поступала горячая вода в радиаторы по всему дому. На помощь нам пришли родители частной ученицы по фамилии Ивановы, предложившие пожить у них и денег на ремонт.

Мы как-то сумели пережить эту беду, оставаясь в доме, но тронуты были до слез. Я до сих пор помню, как поздно вечером они взволнованные прибежали к нам. Родственники же в этот момент как бы забыли о нашем существовании.

Начиналась моя частная практика довольно неудачно. Студенткой второго курса ИНЯЗа в возрасте 18 лет я начала занималась английским языком с детишками в детском саду. К занятиям готовилась серьёзно, с любовью обучала малышей и запросила с родителей каждого ребенка по рублю в месяц. Собирала этот рубль месяца по три, то есть – хоть что-то заработать не получилось.

Чуть позже соседка Мария Ивановна привела внука, школьника младших классов со словами: «Игорек в совершенстве владеет английским языком, но ему нужна практика». Убеждать ее в том, что и родным-то языком невозможно овладеть в совершенстве, было бессмысленно.

Спрос на занятия возрастал ближе к окончанию четверти, полугодия, года, летом перед поступлением в вуз. Весной и летом я проводила занятия в саду за столиком  и видела, как открывается калитка, впуская и выпуская очередного ученика.

Всегда старалась, чтобы ученикам – и детям и взрослым – было интересно, чтобы полюбили предмет, помня строгость мамы и некоторых учителей, от которой я  в свое время просто лишалась способности что-либо соображать.

Только годы спустя узнала, что в мире существует методика индивидуальных занятий (один на один/one to one teaching), которая отличается от обучения группы или целого класса; что среди моих учеников – школьников, студентов, позже аспирантов не только люди разного возраста с разной возрастной психологией, но и с разными особенностями восприятия.

От того, насколько они учтены в процессе обучения зависит его эффективность.
Те, кто изучал и преподавал иностранный язык, подтвердят, что друзья, родственники и знакомые убеждены, что твоя святая обязанность –  обучать английскому языку их детей, внуков, племянников и племянниц и безропотно переводить все, с чем бы они не обратились к тебе.

На поприще обязательного обучения английскому языку племянников, племянниц и других младших членов семьи я дважды терпела неудачу.

Сначала занималась с племянницей, в то время ученицей 8-9 классов. Она приезжала ко мне раз в неделю. Часа три мы с ней делали ее домашнее задание, и я пыталась что-то ей объяснить. Когда она появлялась в следующую субботу, оказывалось, что ничего из моих объяснений она никогда не слышала. У меня даже возникло сомнение в ее умственных способностях. Так продолжалось некоторое время и, наконец, я решила, что опыта преподавания подросткам такого возраста у меня недостаточно.

Передала ее доброй знакомой, опытному школьному преподавателю. Какое-то время и она сомневалась в полноценности племянницы, но однажды позвонила и сказала, что они стали друзьями и девушка поведала ей, что влюблена, что ни о чем ином кроме своей любви думать не может. С тех пор прошло больше двадцати лет, племянница вышла замуж за возлюбленного, стала прекрасной женой и мамой троих детей и  благополучно окончила вуз.

Второй раз я занималась английским языком с маленькой 5-6 летней девочкой, внучатой племянницей. И вновь испытала беспомощность, когда у меня не получалось ее хоть азам научить, например, считать до десяти. Потом поняла, что она и на родном языке не может до десяти считать, а поездку на занятия воспринимает исключительно как развлечение и приключение.

Иногда репетиторство,  это, далеко не лёгкое древнее ремесло, не совсем справедливо называли «резьбой по дубу». Конечно, среди подопечных бывали и дубоватые (туповатые и ленивые), но значительно больше было тех, кто хотел совершенствоваться во владении иностранным языком, выйти за рамки школьной или институтской программы.


                СТРИЖКА ПО ПО-ПОЛЬСКИ

Впервые за границей я побывала в конце апреля - начале мая 1966 г. Меня премировали поездкой в Польшу, как активную комсомолку. Это не значит, что поездка была бесплатной.

Конечно, стоимости путевки я не помню. Помню только, получив в бухгалтерии ГИГХСа (Государственного института горно-химического сырья) зарплату и премию к Первому мая, я сунула деньги в карман курточки, пересекла двор от главного здания к корпусу, где была наша лаборатория, полезла в карман и обнаружила, что денег там нет. Значит, путевку оплатить нечем, поездки не будет! Я сидела в оцепенении, когда в нашу комнату вошел мужчина и спросил: "У вас здесь денег никто не терял?". Он нашел деньги, выпавшие из мелкого кармана или положенные мимо него, и принес. Так что поездка состоялась.

Мы, группа комсомольцев и молодых коммунистов в основном из Москвы и Московской области, добирались из Москвы в Варшаву поездом. Нас встречал и затем был с нами всю поездку молодой, бойкий парень, непрерывно сыпавший прибаутками, пословицами, анекдотами.

О достопримечательностях своей страны рассказывал он живо, интересно и без излишнего пафоса. Основное его занятие в жизни – купля-продажа. В целом, оказалось, что в Польше вполне открыто и легально этим занимаются многие. В нашей стране в то время продажа и перепродажа жестко осуждались, назывались спекуляцией и  преследовались по закону.

От гида мы узнали много любопытного, например: в Польше число 112 считается счастливым; если встретишь трубочиста (а мы видели их пару раз на варшавских улицах), то надо подойти к нему и коснуться пуговицы на удачу.

Варшава еще не совсем восстановилась после войны, видны были разрушенные здания, но знаменитый крупнейший в городе парк Лазенки был полностью реконструирован и радовал дворцами, озером и, конечно, необычным бронзовым памятником Фредерику Шопену в виде фигуры композитора, сидящего под ивой.

Как мы узнали, во время войны памятник был варварски уничтожен гитлеровцами, уничтожены все копии, с огромным трудом была обнаружена одна, чудом сохранившаяся, и памятник был любовно воссоздан.

Видели многострадальное сердце Ф. Шопена, замурованное в колонне варшавского костела Святого Креста.

В Варшаве мне исполнилось 20 лет. Утром в день рождения, когда мы шли по улице, я увидела в окне парикмахерской девушку с замечательной стрижкой. Войдя  в парикмахерскую, попросила постричь меня так же. Стрижка меня преобразила, Я стала стильной и ощутила возросшее внимание мужской части нашей группы.

Чуть позже в этот же день мы, несколько человек из группы, стоя на одной стороне улицы,  увидели, что Юра, парень из нашей же группы с букетом цветов для меня, переходит улицу и внезапно падает на трамвайные рельсы в эпилептическом припадке.
Я вспомнила, что отец когда-то рассказывал, как спас человека при таком же припадке. Отец говорил, что важно не допустить, чтобы у человека «запал» язык, т.е. отклонился назад и закрыл дыхательные пути. Мы пришли Юре на помощь, вскоре появился врач. Припадок довольно скоро прекратился, а Юра, очевидно, стесняясь этого случая, держался от меня на расстоянии.

Проезжая по территории Польши мы часто видели еще не полностью восстановленные после войны деревни и обязательно перед каждой небольшую часовенку «Матка Боска» (Матерь Божья).

Побывали мы в нескольких городах Польши, особенно мне понравился и запомнился Краков, прекрасный королевский дворец Вавель рядом с площадью Рынок. Большая часть города была разрушена во время войны и искусно восстановлена после (сейчас центр Кракова внесли в список всемирного наследия ЮНЕСКО).

Весь город необыкновенно красив. Был май, довольно тепло, на улицах города шумела, веселилась молодежь. В целом, я помню ощущение того, что поляки жили веселее и были раскованнее, чем мы в то время.

Из Кракова мы отправились осматривать главную достопримечательность страны – Соляные пещеры Величка, расположенные в десяти километрах от города. Это   месторождение каменной соли, которое разрабатывалось более семи веков (с XIII по XX века). В полутьме длинных петляющих подземных коридоров и галерей   можно было заблудиться.

Жуткое впечатление оставило страшное место самого массового уничтожения мирных людей за всю историю человечества – расположенный в 60 км от Кракова Освенцим (или «Аушвиц»), комплекс немецких концентрационных лагерей и лагерей смерти, узники которых были освобождены войсками первого Украинского фронта, где воевали и мои родители.

Вернувшись в Москву, я отправилась к своему парикмахеру Лене в гостинице Москва показать стрижку и спросила ее, сможет ли она постричь меня так же, когда обрасту. "Где тебя стригли?" – спросила она. "В Варшаве".  "Подумаешь! Конечно, смогу" – ответила она.

Я оттягивала визит в парикмахерскую насколько могла, но, в конце концов, вынуждена была стричься.  Лена остригла большую часть моих прекрасных волос, я стала почти лысой и в течение нескольких недель ходила исключительно в косынке, чего терпеть не могла.


                «ПЛЮЙ МНЕ В УХО»

В детстве мы трое: два моих двоюродных брата и я были одинаково белобрысыми, и становились почти альбиносами летом, когда волосы выгорали. Причем, в отличие от меня, у братьев были волнистые волосы. Я иногда думала: зачем мальчишкам кудри, а мне бы они пригодились.

Подрастая,  мы меняли масть. Я стала самой темноволосой и когда в девятом классе отрезала косу, мгновенно превратилась из светло русой в шатенку. Младший брат Сережа с годами немного потемнел, а старший Виктор оставался до конца жизни ослепительным блондином, в волосах которого и седина была не слишком видна.
В детстве мне на голове мама сооружала кок, державшийся заколкой, а к коку прикреплялся здоровенный бант. Такой же кок был и у соседского мальчишки Игорька, который простодушно рассказал, что кок не разваливается потому, что бабушка смачивала ему волосы водой с сахаром.

Когда я пошла в школу, стала отращивать косу. У меня были густые и тяжелые волосы, густота которых начиналась со средины затылка, а у лба и щек волосы были редкими, поэтому толстая и не длинная коса была тяжелой и обтягивала  лицо, что не красило меня. Мытье и сушка волос представляли собой довольно длительную процедуру. Косу я не любила, но мама не разрешала ее отрезать. Она говорила мне и тогда, и годы спустя: «Волосы – это твое единственное украшение».

Некоторым учителям в школе, в том числе любимой мною «англичанке» нравилась моя коса. Проходя по классу, она  останавливалась около меня и ласково гладила ее.
Мне было лет 12-13, когда после фильма «Колдунья» я  была очарована семнадцатилетней Мариной Влади. Очень хотелось стать такой же. Криво-косо выстригла себе челку и, распустив волосы, в мамином красивом платье, пока никого дома не было, разгуливала по саду, как героиня фильма по лесу, воображая себя колдуньей.

Одно время  в моду вошла довольно странная прическа, которую носила то ли  Инна Гулая, то ли Жанна Прохоренко в популярных в то время фильмах. Она получила в народе название «Плюй мне в ухо» и представляла собой заплетенную ассиметрично и переброшенную через плечо на грудь косу, оставлявшую одно ухо открытым. Носить такую прическу было неудобно.

Популярен был еще так называемый «Конский хвост», когда все волосы убираются с лица и закрепляются на затылке при помощи резинки, заколки или зажима. От моих тяжелых волос отскакивала любая заколка, ломался любой зажим и рвалась резинка.
В 1960 г. после выхода на экраны фильма «Бабетта идёт на войну» меня, как и большинство девушек и женщин, очаровала прическа Брижит Бардо, получившая название «Бабетта». Это был начес на длинных волосах,  волосы укладываются в валик сзади и частично на макушке. Но и ее я не смогла носить: мои тяжеленные волосы рассыпались и прическа  разваливалась.

В девятом классе школы коса меня особенно угнетала, поскольку несколько девочек уже носили стрижки, и мне это нравилось. В это же время в мои руки попали первые журналы мод, в которых элегантные девушки демонстрировали наряды и умопомрачительные прически и стрижки. Я невзлюбила свою косу еще сильнее и мечтала избавиться от нее.

Я все время крутила прядь волос и докрутила ее до такой степени, что она сбилась в колтун,  расчесать который было невозможно. Тогда я просто отрезала колтун ножницами.  Вплести укороченную прядь в косу было невозможно, и мама сдалась. Я с радостью отправилась в парикмахерскую, мастер попыталась отговаривать меня стричься. Поняла, что бесполезно и отрезала мои волосы. При этом светлые волосы остались в отрезанной косе. Я вышла из парикмахерской абсолютно счастливая и мгновенно ставшая шатенкой. Облегченные волосы обрели пышность, и даже мама признала, что так намного лучше.

Отрезанные волосы сначала просто лежали в коробке, потом из них сделали шиньон. Прошло несколько лет и однажды моя тетя, мамина сестра, попросила дать ей шиньон, чтобы приколоть его к своим волосам и отправиться на торжественный вечер встречи выпускников военной академии, в которой учился ее муж.

Тетя была блондинкой и когда я пыталась убедить ее, что мои волосы намного темнее, она ответила, что спрячет шиньон под своими волосами и разница в цвете будет незаметна. Делать нечего, отдала шиньон. Прошло много времени, прежде чем я решилась попросить вернуть мне мои волосы. Оказалось, она их покрасила. Пропал шиньон!

Всю свою взрослую жизнь я носила короткие стрижки, немного модифицировавшиеся под диктовку моды. Студенткой мы всей группой ездили к «волшебнику», работавшему в парикмахерской на Гоголевском бульваре, позже по совету подруги перешла к  Елене в парикмахерской в гостинице Москва. Она разочаровала меня, когда обкорнала мои волосы после поездки в Польшу.

Без лишней скромности могу сказать, что волосы у меня были настолько  роскошные, что однажды на каком-то собрании я почувствовала, как кто-то сзади довольно болезненно дернул меня за прядь волос. Оглянувшись, я увидела коллегу, которая сказала: «Мы тут поспорили, это парик или настоящие волосы».

За длинную жизнь побывала в руках у нескольких мастеров и сегодня обрела прекрасную Наталью Николаевну.

Два года назад меня прихватила онкология. После первой же химии утром я проснулась и увидела свои волосы отдельно от меня. Пришлось носить шляпки или парик, прикрывая полулысую голову. Восстанавливаются волосы медленно и те немногие, что выросли, почему-то стоят дыбом и закручены спиральками. Именно Наташа каким-то чудом смогла создать на голове что-то наподобие прически и я стала почти похожа на человека.

А длинные волосы и косы и сейчас не очень жалую. Особенно жалко мне маленьких девочек с туго заплетенными косичками и девушек с грустно поникшими прядями. Мне кажется, прямые, длинные волосы далеко не всех украшают, а стрижка, как говорила Алиса Фрейндлих в «Служебном романе»: все же «как-то живенько».

         
                И СОКРАЩАЮТСЯ БОЛЬШИЕ РАССТОЯНЬЯ

Мы жили в частном доме около станции Лось и чуть ли не двадцать лет стояли в очереди на установку телефона. Почему-то осуществить это в то время было сложно  технически. Я только помню слово «воздушка», а что это, не знаю. Когда надо было позвонить, искала исправный телефон-автомат, что было не так-то просто, и обязательно держала в зажатом кулачке несколько двухкопеечных монеток. У исправного телефона обычно выстраивалась очередь, Говорить надо было кратко, а если заболтался, тебе начинали стучать в стекло телефонной будки, ругать.

Когда в 1976 г. дом снесли и мы переехали в квартиру, оказалось, что очередь на телефон сохранилась и нам скоро его установили, первыми в нашем подъезде.
Конечно, соседи зачастили к нам и мы не возражали. Звонили и по делу и без дела. Сын нашей соседки общался со своим приятелем примерно так: «Придурок, чем занимаешься? Ничем? Я тоже ничем».

Вскоре мы заметили, что при попытке позвонить почему-то часто в трубке были гудки, т.е. линия была занята. Мы недоумевали. Однажды раздался телефонный звонок и мужской голос представился:  «С вами говорит Герой Советского Союза. Ваш телефон спаренный с моим, прошу надолго не занимать». А нас не предупредили, что телефон спаренный.

Прямо под окнами дома во дворе вдруг возник единственный гараж «ракушка», в нем стоял автомобиль этого человека. Однако примерно через полгода исчезли и гараж, и машина, а телефон наш стал свободен в любое время. Оказалось, что это был аферист.

Довольно скоро телефоны установили и у других соседей.

Первый сотовый телефон я увидела лет через десять, когда была на стажировке в Великобритании, на курсах по совершенствованию методики преподавания английского языка в группе преподавателей и руководителей образовательных учреждений из разных стран мира, в том числе Австралии и Израиля.

Мы не только учились, но и знакомились с учебными заведениями, ездили на экскурсии. Однажды мы стояли у экскурсионного автобуса и вдруг в огромном рюкзаке австралийки  что-то заверещало. Она достала внушительного размера телефонный аппарат и радостно сообщила: «Это сестра из Австралии звонит. Соскучилась».

Ничего себе! И сам огромный и тяжелый телефон, и то, что его можно было носить с собой, и связаться с кем-то на другом конце света (из Англии с Австралией) – все это поражало не только меня, но и учителей из других стран. Сотовый телефон был огромной редкостью.

Вспоминаю немолодую израильтянку, в своей стране занимавшую довольно высокий пост  в образовании. Глядя на нее, ее манеру одеваться и вести себя, я осознала, что с годами обязательно надо одеваться в яркое, светлое, белое, по возможности не отставать от моды, стараться сохранять живость, открытость, наслаждаться каждой минутой, не погружаясь в грустные воспоминания, болячки. Стараюсь так и жить.
Каких-нибудь два-три года спустя, когда я ехала на дачу в подмосковной электричке, сидящая напротив старушка достала из кармана сотовый телефон и погрузилась в оживленную болтовню.

Моя мама, которой в то время было под восемьдесят, довольно быстро овладела сотовым телефоном. Нас забавляло, что первое время она записывала команды, как радист: «Выход в эфир», «Прием». Вскоре пользовалась телефоном, не обращаясь к записям, только иногда долго удерживала клавишу телефона, отключая его. Думаю, при необходимости, овладела бы и компьютером.

За городом первое время было мало базовых станций сотовой связи. Приходилось подниматься повыше:  на пригорок недалеко от дачи или взбираться по лестнице под крышу дома.

Первый смартфон, фирмы HTC, я купила в 2014 г. Это уже был компьютер.
Прототип персонального компьютера – ЭВМ (электронно-вычислительную машину) я впервые увидела намного раньше, когда от ГИГХС'а меня направили переводить на Международную конференцию по органической химии в Москве. Эта машина занимала целую комнату  и издавала бесконечный грохот.

Настоящие компьютеры я увидела в Институте усовершенствования учителей Московской области в начале девяностых, когда в нем открыли компьютерный зал и завезли учебные компьютеры Jamaha, в которых роль жесткого диска выполняла дискета 3.5” 1.44 МБ.

Первое время зал практически пустовал, поскольку к новым аппаратам относились с некоторой опаской и овладение работой на них считали практически невозможной и, главное, ненужной задачей. Мало кто умел ими пользоваться, и мало где они были. Я помню, как учителей обучали работе на компьютере по нарисованной на картоне клавиатуре.

Зал был прохладный, часто я мерзла в нем одна или вдвоем с математиком Георгием Муравиным, автором многочисленных учебников для школы, который подсказывал мне команды. Обучение давалось не слишком быстро и легко. Команды я записывала в огромную «амбарную» книгу», иногда пугалась, когда нажимала не на ту клавишу и теряла уже набранный текст.

В то время я работала над докторской диссертацией и то, что не надо было каждый листок вкладывать и вытаскивать из двух печатных машинок, с кириллицей и латинским алфавитом, приводило меня в восторг. Изумляло и то, что текст сохранялся на дискете и ты мог его редактировать, расширять, сокращать, менять местами абзацы и страницы и принтовать в любом количестве экземпляров.

В 1994 г. меня направили на стажировку в США. Мы с мужем скопировали текст неоконченной диссертации на несколько дискет и рассовали их в разных местах квартиры.

Перед поездкой мне кто-то подсказал, что если будешь в Вашингтоне, иди в библиотеку Конгресса, по удостоверению стажера тебя туда пустят и захвати с собой дискету. Я так и поступила. Села за компьютер, задала исследуемую тему и через полчаса скачала на дискету выходные данные имеющихся в мире публикаций, относящихся к моей теме. Дома у меня на это ушло бы несколько недель.

После возвращения со стажировки нам удалось купить компьютер Jamaha. Именно на нем я завершила работу над докторской. Чуть позже у нас появился и принтер Jamaha. Мы отпечатали четыре экземпляра диссертации по 350 страниц каждая копия (для оппонентов и коллективного оппонента). Ямахи  верой и правдой служили нам до 1998 г., когда мы сумели приобрести более современную технику.
\
Сегодня я не представляю нашу работу без интернета, без сотовых телефонов, без компьютеров. Свою работу без этой техники мы сегодня не сделаем.

Наверное, каждый помнит этот путь от шариковой ручки до персонального компьютера и смартфона. Да, расстояния сократились, и это хорошо. Побочные явления у компьютеризации есть, безусловно. Но сейчас я бы уже не смогла жить без компьютера


                НЕЖДАННО-НЕГАДАННО

В марте 1973 г.  меня пригласили в комитет комсомола МОПИ им. Крупской, где я преподавала, и неожиданно предложили сопровождать группу комсомольцев и молодых коммунистов Московской области в  двухнедельной турпоездке по Сирии и Ираку в качестве переводчика. Группа была довольно большая, 32 человека, молодежь разного возраста, но не старше 32-35 лет.

Я мало знала об этих странах и не была уверена, что, не зная арабского языка, смогу быть переводчиком. Меня уверили, что знания английского языка вполне достаточно. Действительно, во время всей поездки затруднений в понимании не было.
Мне было 26-27 лет – на излете комсомольского возраста. Я только что пережила развод и только что поступила в аспирантуру.

Начиная с этого времени многие годы, оформляя документы для зарубежной поездки,  готовила не только характеристику, на и обязательное дополнение к ней: «Ректорату, профкому и парткому института известны причины развода тов. Ощепковой В.В. и они не могут препятствовать ее поездке за рубеж». Надо отдать должное этим инстанциям, но ни разу никто не лез мне в душу и не интересовался причинами развода.

Наше путешествие началось с Сирии. О ней и пойдет речь. По стране нас возили на автобусе.

Водитель-сириец, когда приходило время,  останавливал автобус, выходил, доставал коврик  и совершал намаз.

Поражало, что древнейшие мечети, некоторым из которых более тысячи лет, не утратили красочности, не выцвели за столетия пребывания под палящим солнцем.
Безбрежный восточный базар, на котором было все, казался нам тогда чудом.

Нереальными выглядели стеклянные будки на базаре, сверху донизу увешенные золотыми украшениями с драгоценными камнями, в которых сидели продавцы – обычно мальчики-подростки.

На базаре даже мы со своими скромнейшими  сирийскими фунтами, полученными за разрешенные к обмену 30 рублей, могли кое-что купить. Я купила   складной зонтик и материал на платье.

Более опытные путешественники покупали драгоценные камни. Некоторые сумели провести с собой больше денег, чем разрешалось, но  было опасно.

Один из членов нашей группы не выдержал вида всего этого изобилия. Он решил продать фотоаппарат, договорился с каким-то сирийцем, но вечером этот человек пришел к руководителю группы и донес на парня. Руководитель пожурил парня, но не стал выносить сор из избы. Думаю, ему бы тоже влетело, что недосмотрел.

Мы попали в страну в последнюю неделю Рамадана, мусульманского месячного поста, когда верующие воздерживаются от еды и питья от восхода до заката солнца. Нас, туристов это не касалось. Нас поселили вполне комфортабельно. Кормили вкусно и обильно. Помню исключительную доброжелательность и предупредительность и обслуживающего персонала и хозяина гостиницы.

Вечерами всей группой или небольшими  компаниями устраивали застолья у кого-нибудь в комнате, пели, шутили. Здесь шли в ход захваченные каждым, как рекомендовали, две бутылки водки.

Как-то вечером, когда я возвращалась после обсуждения программы следующего дня с принимающей стороной, меня буквально затащили в комнату, где шло веселье. Несмотря на вечер, было душно и жарко, и я попросила пить. Мне дали полный стакан, который я с маху выпила почти полностью. Это была водка, и я чуть не захлебнулась. Кто-то закричал: «Дайте ей запить». Мне поднесли другой стакан, я сделала большой глоток и поняла, что и в нем была водка. Поскольку я вообще не пила крепкого спиртного, то мгновенно опьянела и все мне стала казаться необыкновенно смешным.

Меня спросили: «По-русски мы говорим гав-гав, а по-английски как будет?» Мне это показалось уморительно смешным, да и не знала я тогда,  что и имитационные звуки разные в разных языках: «Ха, ха, ха! Да, конечно, так же как по-русски». Позже я узнала, что гавканье англичане слышат и имитируют как «bow-bow» или «woof-woof». Более того, различают лай маленьких собак yap или yip (тявканье) и больших woof, bow-wow (лаяние), ruff (рычание). Что и имитация звуков других животных и звуков, издаваемых человеком и всем, что его окружает, не совпадает в разных языках.

Однажды случилась крайне неудобная ситуация, в которой мне пришлось разбираться. Женщины из нашей группы забили унитаз тем, что обычно в него не бросается. В этой неловкой ситуации хозяин был тактичен.

Мы не четко представляли, что находимся в мусульманской стране  и здесь несколько иные нормы поведения.

В нашей группе была одна молоденькая, 17-18 летняя девушка. По тогдашней моде она ходила в юбке-миди с довольно высоким разрезом сбоку и коротенькой блузке, при этом приличная полоска тела между блузкой и юбкой оставалась неприкрытой.

Когда мы шли пешком, по пятам за нами следовала мгновенно образующаяся толпа сирийцев с четками в руках. Поскольку девушка отказывалась переодеваться, руководитель группы попросил двух парней обязательно идти с ней рядом и прикрывать эту «порнографию».

Через несколько дней начался праздник разговения (ураза-байрам). Помню, что хозяин гостиницы угощал нас роскошным пловом и в знак уважения накладывал его в тарелку собственной рукой.

Мы побывали в Латакии – главном порте Сирии на Средиземном море с пляжами с чистейшим белым песком. Нас разместили в пляжных домиках. Здесь я реально ощутила, насколько Средиземное море отличается от Черного – вода намного солонее и плотнее, она держит на плаву без всяких усилий с твоей стороны.

Когда нам сообщили, что в порт прибыл российский корабль, домики практически опустели: молодые люди отправились пообщаться и выпить с моряками, а девушки в поисках приключений.

В Сирии было неспокойно и нас тщательно охраняли. С этим связан примечательный случай: однажды мы увидели толпу детей и одного впереди с огромным ножом и встревожились. Оказалось, они несли нам огромный арбуз и ветки деревьев с финиками, чтобы угостить.

В целом, мы все ощутили гостеприимство, дружелюбие сирийцев, вызывали огромную симпатию дети с сияющими глазами и белозубыми улыбками.

Мы сдружились за поездку и вернувшись в Москву собрались у меня дома. У одной женщины в группе был киноаппарат, она смонтировала фильм о поездке. Двое других сделали коллаж с фотографиями и стихотворными подписями под ними. В общем,
путешествовать лучше в хорошей компании.

Да, хорошо, когда рядом друзья! Когда в путешествии хорошая компания! Так оно становится более насыщенным и ярче запоминается!


                ГАЛОПОМ ПО ЕВРОПАМ

В июле 2011 г. мы с мужем отправились в двухнедельную  турпоездку по нескольким странам Европы, в том числе провели несколько дней во Франции, в Париже.
Нашим гидом  была молодая, привлекательная и артистичная женщина,   преподаватель петербургского университета, серьезно подготовившаяся к туру, знаток истории, культуры, быта страны. Мы путешествовали в основном на автобусе и по пути она вдохновенно рассказывала о знаменательных местах, показывала небольшие документальные фильмы или отрывки из художественных фильмов.

Группа у нас была разношерстная по возрасту, интересам, эрудиции. Особенно запомнились мне две сестры – немолодые женщины-музыкантши. Поездка в Париж была их давней мечтой, осуществить которую они смогли только после кончины матери.

Многие годы они ухаживали за полупарализованной матерью, сменяя друг друга. Эти женщины запомнились и тем, как прекрасно они знали французскую музыку и искусство и тем, что постоянно спорили друг с другом, уточняя даты, названия, имена. Одна из них всюду ходила в «лягушках» (кроксах), резиновых тапках с дырочкам. И это – в Париже!

Неприятность случилась с парой молодоженов, поглощенных друг другом. Группу привезли в ресторанчик пообедать. Гид постоянно предупреждала, чтобы мы не оставляли вещи без присмотра. Эта же парочка как бы закрепила за собой столик, повесив сумочку на спинку стула и отправилась выбирать еду. Вернулись с тарелками, а сумочки нет. Документы, деньги, обратные билеты были украдены. Группа скинулись.

Как только мы приехали в Париж, нас, не завозя в гостиницу, сразу отправили на небольшую прогулку на речном трамвайчике по Сене. Был солнечный день и мы с удовольствием смотрели на людей, расположившихся на берегу, веселящихся, пританцовывающих, приветливо машущих проплывающим судам. Остался в памяти великолепный солнечный день и беззаботные,  наслаждающиеся жизнью люди.
Не забуду необычный памятник на бульваре Монмартр: «Человек, проходящий сквозь стену». На  памятнике изображен человек, наполовину застрявший в стене. Памятник создан Жаном Маре, знаменитым актером,  сыгравшем хорошо знакомых старшему поколению Фантомаса и графа Монте-Кристо. Переступив порог пятидесятилетия, он решил, что хватит скакать на лошадях,  сражаться на шпагах, выполнять опасные трюки и занялся тем, к чему у него давно лежала душа – живописью и скульптурой. Его талант художника высоко ценил П. Пикассо.

Вспоминается забавная сценка в Люксембургском саду. Посреди широкой аллеи на стуле сидит человек и, положив ногу на ногу, невозмутимо читает газету. Люди с улыбкой обходят его.

Здесь же в Люксембургском саду мы увидели уменьшенную копию статуи свободы, подаренную Францией США по случаю столетия подписания декларации о независимости. Позже вандалы повредили ее, отрезав руку с факелом, ее отреставрировали и поместили в охраняемую галерею музея Орсе.

Я прочла в путеводителе о церкви, украшенной витражами знаменитого американского художника,  ювелира и мастера декоративно-прикладного искусства периода модерна Луиса Комфорта Тиффани (1848-1933). Гуляя по улицам города, мы оказались перед этим собором и зашли, чтобы полюбоваться витражами. Шла служба, на скамьях сидели верующие, держа в руках книжечки с нотами и словами псалмов и вполголоса пели. Мы смутились и хотели незаметно уйти, но люди на ближайшей к нам скамье с улыбкой подвинулись, освобождая место и передали нам такие же книжечки. Мы остались до конца службы, чтобы никого не потревожить. Затем все поднялись и по очереди стали  причащаться. Нас тоже причастили: дали нам просфору с улыбками, очень доброжелательно. До конца дня настроение у нас было отменное.

Еще одно незабываемое впечатление – это уникальное надгробие на могиле Рудольфа Нуриева (1938-1993) на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де- Буа под Парижем. Этот шедевр современного мозаичного искусства выполнен в виде роскошного восточного ковра. Только подойдя к нему вплотную, понимаешь, что перед тобой не тканый ковер.

Мы много  слышали об изысканной французской кухне и решили отправиться в «нормальный» французский ресторанчик, чтобы отведать настоящие французские блюда, а не корм для туристов.

Зайдя в небольшой ресторанчик рядом с гостиницей, я изучила меню, и все таки, осмотревшись, выбрала хорошо знакомую отбивную с жареной картошкой, салат и бокал вина. Приготовлено все было великолепно.

Мимо нас пронесли огромное блюдо с чем-то тонко нарезанным и муж попросил принести ему такое же. Официантка назвала это блюдо карпаччо, а я тогда не знала, из чего его готовят. Оказалось, что это тонкие ломтики   сырого мяса. Алексей остался голодным, ругал Францию и французов и, разочарованный,  не стал больше ничего заказывать.

Должна признаться, что мы так и не отважились попробовать ни лягушачьи лапки, ни луковый суп, ни улиток. Улитки мы попробовали несколько лет спустя в Италии и оказалось, что это очень вкусно.

Мы не побывали в Лувре, куда нужно было выстоять многочасовую очередь, не увидели Версальского дворца, закрытого на реставрацию, не увидели многого другого за эти несколько дней.

Но главное, мы убедились в том, что это необыкновенный, незабываемый город и все восторженное, написанное и сказанное о нем – правда.


                ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Возможно, мне не повезло со школами и учителями, или сама я человек не сентиментальный, черствый, неблагодарный, но не назову свои школьные годы чудесными. Были они и радостными, и грустными, было в них и отчаяние, и смущение, и нелюбовь к школе. Были любимые и нелюбимые учителя.

Наверное, поэтому, услышав песню или стихотворение, посвященные школе и учителям, такие как «Школьные годы чудесные…»,  «Учительница первая моя» и другие испытываю чувство неловкости. Мне они кажутся сладенькими, фальшивыми, лицемерными.

Учиться в первом классе мне хотелось. В мае 1952 г. мне исполнилось шесть лет, а мои друзья были немного старше меня. Наступило 1 сентября, и они пошли в школу. Я проплакала три дня, сидя на подоконнике и наблюдая за ними, пока папа не пошел к директору школы и не упросил его разрешить мне ходить в первый класс.

Я помню свою первую учительницу, Екатерину Сергеевну, высокую, стройную, с косой, уложенной венчиком вокруг головы. Не помню, чтобы она сильно ругала меня, даже тогда, когда я под партой доставала из кармана куколку-пупса, укладывала ее спать, а иногда и сама укладывалась спать, как привыкла в детском саду.

У меня был большой недостаток, с которым мои родители премудрые боролись, как могли. Я ¬¬¬– левша. Мне было трудно научиться писать правой рукой, да еще и  перьевой ручкой. В тетрадке были сплошные кляксы и каракули. Когда меня спрашивали дома, какие оценки, я отвечала «пять: три по русскому и два по арифметике».

Я училась во втором классе, когда в начале марта наша Екатерина Сергеевна пришла в класс совершенно убитая горем, с покрасневшими от слез глазами. Скончался Сталин. В школе все были в трауре, многие учителя и некоторые школьники рыдали.
Дома мама тоже была расстроена и спрашивала у отца: «Володя, как же мы теперь будем жить?». Отец отвечал: «Успокойся, как жили, так и будем жить, а может быть и лучше». Мама тут же меня выпроводила за дверь, чем-то заняла, чтобы не слушала крамольные речи и, главное, чтобы не повторила их в школе.

Со второго класса у нас появился новый предмет – украинский язык. Мне он тогда казался каким-то испорченным русским. Позже оценила его мелодичность и красоту.

Учительница украинского языка любила одеваться во все зеленое: зеленый костюм, темно-зеленая шляпка с вуалеткой. На ней были модные тогда чулки со стрелками и выделенной пяткой. Конечно, дети прозвали ее царевной-лягушкой.

Не помню всех фамилий, но помню девочку с фамилией Барановская, похожей на мою собственную Баранович, отличницу с двумя аккуратными косичками и мальчика со смешной фамилией Веник – Федя Веник.

Отцу, к счастью, не пришлось, как многим военным кочевать по стране, менять места службы и, соответственно, мне не пришлось переходить из школы в школу. В Черновцах я ходила в одну школу до пятого класса. После переезда в Москву – полтора года училась в школе №414 на 13-ой Парковой улице, где преподавала и моя мама.

Я довольно быстро подружилась с одноклассниками, мне нравилось всё – и школа, и учителя, и обеды в школьной столовой, и вкуснейшее московское мороженое.

Было два досадных обстоятельства. Во-первых, в этой же школе учительствовала и моя мама, которой докладывали обо мне всё. Во-вторых, меня не очень жаловала Анна Петровна,  учительница по русскому языку и литературе. Это была не старая женщина, маленькая, сухонькая, бледная, очень нервная и вечно курящая, даже в классе. Очевидно, я раздражала ее тем, что говорила очень медленно и нараспев.

Когда мы переехали в Лосинку, я с 7 по 10 класс училась в школе №9 г. Бабушкин, в 1960 г. вошедшего в состав Москвы. Занятия начинались с линейки, после которой старшеклассниц с накрашенными ресницами или помадой на губах отправляли смывать это безобразие, а пришедших в капроновых чулках отправляли домой переодеваться.
Родители строились, много работали, и была вечная нехватка денег.  Они считали, что главное, это дать образование и из последних сил оплачивали занятия в музыкальной школе и уроки английского языка.

В этой школе я больше всех полюбила учительницу русского языка по фамилии Микулич. Наверное, потому, что сама любила этот предмет и любила писать сочинения. За урок могла написать три сочинения. Одно – соседу по парте, помогавшему мне справляться с контрольными работами по математике, второе –Вите Журавлеву, высокому, румяному, игравшему на гобое! В него были влюблены почти все девочки в классе. Я не относилась к их числу, возможно, понимая, что такой красавчик ни при каких обстоятельствах не обратит на меня внимания. У нас были чисто деловые отношений – я ему сочинение, а он мне контрольную по химии, физике или что-нибудь по черчению.

Учительницу по русскому языку я почти боготворила  и помню, как я изумилась, когда встретила эту, почти небожительницу, в очереди в продовольственном магазине.

Нравилась мне и учительница английского языка, которая меня ничему не научила, но казалась неотразимо элегантной и красивой. Она выделяла меня, хвалила, не зная, что я полюбила язык, стала что-то понимать не благодаря ей, а благодаря моей частной учительнице Ирине Яковлевне Обуховой, жившей по соседству. Мама определила меня к ней в 8 классе и я быстро привязалась к ней и с удовольствием бежала на занятия.

Историю у нас преподавал директор школы. Это был хозяйственный человек, благодаря которому школа содержалась в идеальном порядке. Но уроки у него были невыносимо скучными, и говорил он по-русски не очень грамотно. Помню, как мы посмеивались, повторяя его любимую фразу: «Спрятайте книги».

Такими же тоскливыми были уроки по географии немолодой и невнятно шамкоющей учительницы.

Мы проходили производственную практику, учились слесарному и столярному делу, кормили кроликов и даже в 9 классе отработали две недели на никотиновой фабрике и заработали первые в жизни деньги.

Отношения с точными науками у меня не складывались. Учительницу по химии Марию Павловну я просто боялась. Она с нескрываемым презрением смотрела на меня. Многие ученики решали под ее руководством сложные задачи и после окончания школы три девочки поступили в МГУ на химический факультет. Я же ничего не соображала,  под ее строгим взглядом просто цепенела.

Один раз по заданию учительницы физики мы с папой изготовили какой-то измерительный прибор. Мы очень старались, но вышло несколько кривовато и косовато. Когда она меня спросила: «Сама сделала?», я честно ответила, что папа помогал. Учительница поставила четыре с минусом, видимо, чтобы не подрывать авторитет отца.

Я часто простужалась и болела ангинами, а иногда щелкала пальцами по термометру, чтобы поднялся ртутный столбик и можно было законно не идти в школу. Пропускала уроки, объяснение нового материала по физике, химии, алгебре и, появившись в школе, уже совсем ничего не понимала по этим предметам.

Я не любила уроков физкультуры, была неуклюжей и неспортивной, хотя внешне производила впечатление спортивной, высокой и не толстой девочки. Когда я очередной раз отпрашивалась у учителя физкультуры, под предлогом того, что тороплюсь на урок в музыкальную школу, он с сожалением смотрел на меня и говорил: «Тебе бы волейболом заниматься. Что в консерваторию будешь поступать?». 

Несколько лет после окончания школы я случайно встретила его, он спросил с усмешкой: «Ну что, в консерваторию поступила?». «Нет, в ИНЯЗе учусь». Он посмотрел на меня, как на человека занимающегося ерундой, а не делом.

В переходный возраст я часто была противна сама себе. Долговязая, немного нескладная, с юношескими прыщами, жутко застенчивая, неуверенная в себе. Я быстро росла и когда перешла в последний класс, донашивала школьную форму, которая стала вдруг короткой. Стеснялась выйти к доске и писать что-то: как только поднимала руку, платье сильно задиралось. Мал мне стал и спортивный костюм. А когда мама, наконец, купила новый, он оказался мальчиковым, и я заплакала.

Была большой плаксой и обо мне даже сочинили стишок: «Это что за ручеек там под партою течет, это Вита Баранович по пустому слезы льет».

Школу я не любила,  особенным усердием не отличалась. Более того, я   уверяла родителей, что мне нечего там делать и дома из книг я узнаю намного больше.

Но к выпускным экзаменам и экзаменам в институт готовилась буквально денно и нощно. Казалось, что студенчество – это какое-то необыкновенное, интересное и веселое время.

Школа не у всех вызывает восторг.


                КОГДА МЫ БЫЛИ МОЛОДЫЕ

   Я никогда не была лидером, запевалой, затевалой,  но всегда любила компании, коллектив и сейчас люблю. Всегда была скорее ведомой, чем ведущей и с готовностью принимала и разделяла любые предложения развлечься, пошутить, потусоваться.

   В старших классах школы мы летом ездили на электричке до станции Маленковская на Маленковские пруды купаться. Как-то я, не высушив волосы и недостаточно высохнув сама, простудилась и у меня образовалось несколько фурункулов,  от которых было нелегко избавиться. Несколько раз соседи брали меня с собой по грибы и оказалось, что я их хорошо вижу, но только панически боюсь потеряться и путаюсь под ногами у других грибников, чтобы не отстать. 

   Зимой мы иногда ездили покататься  на лыжах в ближайший лес. Правда, спортсмен из меня никудышный и я, как правило, замыкала группу лыжников. 

    В молодости у меня сложилась компания из 8-10 человек, которая  обычно собирались  в нашем просторном частном доме, а не у кого-то в квартире.  Запевалами была семейная пара Семеновых-Ежовых – Лена и Игорь (друзья моего мужа, за которого я выскочила замуж сразу после окончания института в 21 год). Они были немного старше меня.

   У них был сынок Сережа 4-5 лет от роду, отличившийся тем, что похитил вставную челюсть у собственной бабушки. Искали ее несколько дней всей семьей  и обнаружили в бабушкиной  постели, куда внучок ее закинул. Мальчик был кусачий, зубастый, и неожиданно тяпнул меня за руку. На руке надолго отпечатался след его зубов. Как-то раз он похитил пару орденов моей мамы. Мы еще не успели обнаружить пропажу, когда его, упиравшегося и ревущего во весь голос, привела к нам все та же бабушка,  обнаружившая его сокровища и заставившая его покаяться. 

    На наших посиделках кто-нибудь бренчал на стареньком пианино  или на гитаре, мы с удовольствием пели, иногда танцевали, травили анекдоты, шутили.

   Я не помню, что именно мы ели, но что-то немудреное. У нас с мамой всегда была запасена картошка на год, соленья, варенья, в подвале лежали в песке груши и яблоки.  Кто-нибудь приносил бутылку легкого вина, как правило, одну на всю компанию. Помню названия популярных в то время вин – полусладкие «Арбатское» и «Свадебное» и  сладкие «Черные глаза», «Южная ночь»,  «Розовая долина». Позже красиво оплетенные бутылки болгарской «Гамзы», которую мы все любили. А еще позднее – венгерские «Токайское».

      Иногда мы ездили на трамвае до ВДНХ, где проводились недели национальных кухонь республик СССР. Всей компанией шли в какой-нибудь ресторанчик, скромно пировали и выпивали по рюмке-две вина.

     У нас сложилась традиция раз в год ранней весной ходить в ближайший лес на крапивные щи. Мы доезжали на автобусе до конечной остановки и шли в лесопарк, к так называемым ворошиловским дачам. Там действительно был огромный, огороженный высоким забором участок, в глубине которого были какие- то строения, и иногда из ворот выезжали черные машины.

     Мы брали с собой ракетки для бадминтона, мяч, транзистор, покрывало.

     Тащили котелок, несколько штук картофелин и вареных яиц, банку тушенки, сметану, воду, бутылку вина. В лесу собирали юную крапиву, споласкивали, резали, разводили костер и варили щи. Казалось необыкновенно вкусно.   

   Играли в волейбол и бадминтон,  валялись на еще прохладной траве, ели, пили, иногда пели. Возвращались домой абсолютно счастливые.   

   Летом несколько лет подряд отправлялись дикарями в Крым в одно и то же место – Судак под Новым светом и располагались небольшим табором  из трех-четырех палаток прямо на берегу.

    Сначала никакого туристического оборудования у нас не было. Брали у друзей, позже кое-чем обзавелись. Ездили нагруженные  рюкзаками, палаткой, ластами, шампурами. У меня был подаренный на свадьбу киноаппарат и мы много снимали.

     Я не помню, чтобы мы беспокоились о собственной безопасности. Иногда вечером или ночью  у нас проверяли паспорта.

    Быт у нас был самый простой, примитивный. Днем иногда поднимались наверх, в город и шли обедать в пельменную или кафе. Заведений общепита тогда было мало, а курортников и дикарей много, и приходилось на жаре отстаивать часа по два в длинной очереди, чтобы пообедать. Иногда что-нибудь немудреное готовили по очереди сами.  Был август и прямо на берег приносили ящики фруктов: персики, абрикосы, виноград и продавали довольно дешево. С наслаждением все это поглощали.
 
   На улицах Судака стояли бочки, такие как бочки с квасом или молоком, и продавали в разлив прекрасное виноградное вино. Покупали на всю компанию ведро сухого вина.

   Вечером собирались у костра, ели, пили, пели, шутили, страстно влюблялись, бешено ревновали. Это было чудесное время, прежде всего, потому, что мы были очень молоды.

    Домой привозили  2-3 бутылки Новосветского шампанского. Одну бутылку сохраняли до Нового года. Иногда переклеивали этикетку Новосветского шампанского на бутылку обычного и разыгрывали соседа по дому Сергея Чувахина, утверждавшего, что он отличит обычное шампанское от Новосветского. Очень веселились, когда он ошибался.

    На Новый год компания обычно собиралась в нашем вместительном доме: любой компании не было тесно. Мы много и с удовольствием танцевали. К нашей компании любили присоединяться мой младший двоюродный брат Сережа и его жена Таня, которая была подвижна, активна до последних дней беременности. В 1971 г., оттанцевав всю новогоднюю ночь, она через две недели, 13 января, родила сына-богатыря – Костю (для близких – Коку).

    Однажды, в канун Нового года, был сильный мороз и огромная сосна упала, верхушкой едва не задев дом. В этот год, прожив  почти шесть лет с мужем, мы разошлись. Я тяжело переживала развод. Помимо всего прочего, мой бывший муж похитил щенка овчарки, которого мы вместе воспитывали; подаренный на свадьбу киноаппарат и кинопленки нашей совместной жизни (хотя у него начиналась совместная жизнь с другой женщиной).

    Потом в моей жизни образовался огромный перерыв в диком туризме.  Несколько лет я работала почти все лето в приемной комиссии, после чего мне в сентябре давали путевку в санаторий, чаще всего в Ессентуки, поскольку после ударного летнего труда у меня было предъязвенное состояние.

   В течение пяти лет в сентябре меня отправляли со студентами в колхоз; кроме того, я ,  то готовилась к защите кандидатской, то колесила по стране, сопровождая очередную иностранную делегацию.  Много ездила на конференции, зарубежные стажировки.

   Второй цикл дикого туризма  довольно неожиданно начался спустя несколько десятилетий, когда мне было 50 лет. Это был совсем другой этап жизни. Об этом в следующий раз.


                МОИ ВСТРЕЧИ. С.Г. ТЕР-МИНАСОВА

Светлана Григорьевна – удивительный человек, выдающийся отечественный лингвист, доктор филологических наук, заслуженный профессор МГУ. Простое перечисление совершенного ею в науке заняло бы не одну страницу. За годы работы она сделала столько, что хватило бы на десяток жизней.

Едва ли найдется человек, изучающий или преподающий иностранный язык, который не слышал бы ее выступлений по телевидению, не читал ее знаменитых книг «Язык и межкультурная коммуникация» и «Война и мир языков и культур».

Я познакомилась со Светланой Григорьевной в 1994 г, когда готовилась к защите докторской диссертации. Диссертационный совет обратились к С.Г. Тер-Минасовой за отзывом от возглавляемой ею кафедры.

Взяв с собой диссертацию, автореферат, направление от Совета и несколько опубликованных работ, в том числе нашу совместную с мужем небольшую книгу «Что есть что в США» я приехала домой к Светлане Григорьевне.

Она открыла мне дверь. Оказалось, что Светлана Григорьевна серьезно заболела и ожидала скорую помощь и госпитализацию. Я извинилась и хотела уйти. Но она остановила меня: «Почитаю в больнице. Не волнуйтесь, прочту, отзыв напишу». Взяла диссертацию и книжку «Что есть что в США».

Действительно, довольно быстро прочитала работу, написала отзыв, ее помощники оформили его и даже быстрее, чем я ожидала, передали мне.

Любопытно, что книжка «Что есть что в США» в больнице пропала: кто-то зачитал. И этим я была горда: значит, кому-то она понравилась.  Несколько слов о книге «Что есть что в США». В ней мы писали о том, что в то время было мало известно российскому читателю об особенностях американского быта. Мы писали о вещах, поразивших нас с мужем во время стажировок: о том, что с каждой уличной телефонной будки можно было позвонить в любое место на земном шаре (мы звонили в Москву). Цена билета в метро варьировалась от расстояния и времени суток (мне однажды пришлось, чтобы выйти из метро, доплачивать за проезд). И о многом другом.

Светлана Григорьевна включила меня, не знаю, за какие заслуги, в Cовет по учебникам. В Cовете рассматривались и оценивались учебники по иностранным языкам для неязыковых вузов. Через некоторое время я поняла, что ездить к м. Университет через всю Москву на метро и на автобусе  далековато. Сама же я преподавала в языковом вузе и обсуждавшиеся в Совете учебники не были мне очень интересны.
Короче говоря, из Совета я вышла, но старалась сохранять связь со Светланой Григорьевной и возглавляемым ею диссертационным советом. Меня иногда приглашали оппонировать по диссертациям и давали на рецензирование статьи и книги.

Однажды после защиты очередной диссертации вышла заминка – затянулся перерыв перед традиционным небольшим банкетом. Я стояла в коридоре рядом со Светланой Григорьевной, когда к ней подошел какой-то член совета и спросил: «А кормить-то когда будут?» Когда он отошел, я удивленно сказала: «Ничего себе заявочки». В ответ прозвучало: «Это мой муж Валентин Иванович Фатющенко».

Оказалось, что В.И. Фатющенко – серьезный ученый, доктор филологических наук, заслуженный профессор МГУ. Человек, увлеченный красотой природы, искусством  Италии, высоко ценивший творчество Н.В. Гоголя, прекрасный поэт. К сожалению, в 2006 г. он скончался, но его работы собрала, систематизировала и издала семья – сама Светлана Григорьевна и их дети.

Мы продолжали общение в Экспертном совете по учебникам иностранных языков при Министерстве Просвещения РФ, который она некоторое время возглавляла. Под ее руководством и при непосредственном участии была создана серия учебников английского языка для общеобразовательных школ. Светлана Григорьевна объясняла желание разработать линейку учебников для школы, особенно для младшей школы,  тем, что ее приводили в ужас некоторые учебники, по которым занимались ее внуки.
Подчеркну, что это было время колосcального интереса к изучению иностранных языков, к методике преподавания, ко всему, что связано с иноязычной культурой. Проводилось много конференций, посвященных методике преподавания иностранных языков, проблемам межкультурной коммуникации.

Часто на конференциях выступала Светлана Григорьевна. Она стала для меня образцом оратора, продемонстрировала, что о сложных вещах можно говорить просто. В ее выступлениях, несомненно, глубоко продуманных и подготовленных, отсутствовало наукообразие, напыщенность, в ее речах не было зауми и скуки,  она живо и остро реагировала на то, что обсуждалось в этот момент. Слушать Светлану Григорьевну всегда интересно.

Книги Светланы Григорьевны читаются взахлеб. Неслучайно они многократно переиздавались и переиздаются. С огромным интересом читаю и перечитываю первую и вторую книги воспоминаний Тер-Минасовой «Записки динозавра» об истории развития факультета иностранных языков МГУ, внутренних взаимоотношениям, ее собственном становлении.

В 1998 г. издательство «Русский язык» опубликовало англо-русский словарь, составленный В.В. Ощепковой, Н.П. Миничевой, И.И. Шустиловой, Н.Г. Юрышевой под общим руководством В.В. Ощепковой и А.С. Петриковской  «Австралия и Новая Зеландия, Лингвострановедческий словарь».

Без ложной скромности позволю себе утверждать, что это уникальный словарь. До этого работ, посвященных языковым реалиям Австралии и Новой Зеландии, в отечественной лексикографии не было. Инициатором его создания была я. Подготовка словаря оказалось непростой и во многом пионерской задачей. Во-первых, потому, что сложно было отобрать специфически «австралийскими» или «новозеландскими» темы, Во-вторых, во многих случаях отсутствовали переводы реалий этих стран на русский язык. Сведения о них приходилось добывать по крупицам.

В нашем родном вузе, МОПИ, появление словаря не получило ни малейшего отклика. Светлана же Григорьевна устроила в МГУ презентацию, на которой авторы-составители представили словарь довольно многочисленной аудитории студентов, аспирантов и преподавателей, ответили на возникшие вопросы. Более того, С.Г. Тер-Минасова пригласила на презентацию посла Австралии Маргарет Айлин Туми.

Я думаю, одна из главных черт большого ученого – увидеть и поддержать того, кто что-то делает и делает внятно. Так было и со мной.

С достойными людьми сводила меня жизнь – Клычков
Томахин, Тер-Минасова.


                НЕСРАВНЕННЫЕ ЭТИ КРАЯ

Второй этап дикого отдыха начался почти четверть века спустя. За это время много воды утекло: я поездила по собственной стране и побывала в разных странах мира, усердно работала, защитила сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации.
После первого неудачного замужества не хотелось повторения и, как мне долго казалось, семейная жизнь не для меня. Лучше быть самой себе хозяйкой. А в 45 лет встретила Алексея, влюбилась, и мы довольно быстро поженились.

Мы оба педагоги, как и большинство наших друзей. За учебный год перенасыщаемся общением, постоянно окружены людьми, когда наступаем отпуск, жаждем тишины и уединения.

Второй этап дикарства наступил, когда нам обоим было по пятьдесят лет, и длился с перерывами почти десять лет. Мы отрывались от сидячей, удобной, комфортной жизни и отправлялись бог знает куда с надувной лодкой.

Началось все с нашей с мужем ссоры, а из-за чего, не помню. В этот момент Алеше позвонил его друг Валера Фарафонтов, заядлый рыбак и фанат Карелии и предложил поехать с ним вместе, поскольку развалилась его традиционная компания. Алексей поехал, вернулся совершенно очарованный. На следующий год поехали уже втроем: мы с Алешей и Валера. В первый год снаряжения у нас не было, брали у друзей. Потом мы с мужем еще два года ездили вдвоем.

Нагруженные рюкзаками, лодкой, продуктами доезжали на поезде до железнодорожной станции Кяппесельга. Здесь пересаживались в «буханку», хозяин которой подрабатывал перевозкой туристов, и добрались до небольшого Шайдом озера. На берегу собирали лодки, пересекали озеро до вытекающей из него речки Шайдомка и по ней добирались до Лижм озера.  Речка Шайдомка узкая, извилистая и плыть по ней нелегко. Кроме того, движение затрудняли многочисленные возведенные бобрами плотины. На всё уходило много времени и сил. Мы здорово уставали.

На песчаный берег Лижм озера мы высадились ближе к вечеру. Здесь была стоянка, оборудованная поколениями туристов.  Мы же настолько устали, что только разложили спальники и в чем были уснули и безмятежно проспали до самого утра.

Карелия поразила и очаровала простором, необыкновенной красотой природы и безлюдьем. Когда мы расположились на стоянке, мимо нас проплыла лодка. Спустя две недели эта же лодка проплыла обратно.

Восхитили эти края исключительной чистотой. Прежде всего, чистотой воды, Воду для питья и еды брали из озера. Первый раз, зачерпнув котелком, я набрала воду вместе с песком и не заметила. Только когда начали есть, ощутили песок на зубах. Потом стала заходить поглубже. Но и песок был изумительно чист.

Мы привезли с собой продукты, готовили на костре, добавляя в свой рацион наловленную рыбу (этим занимался в основном Валера, но и мы с мужем тоже что-то ловили) и, конечно, грибы. Такого количества прекрасных грибов, белых и подосиновиков, я ни до этого, ни после не видела. А на другие грибы мы просто не смотрели. В еду мы использовали только шляпки.

Мы совершали вылазки на соседние островки. Однажды мы приплыли к островку с продуваемым перешейком, на котором расположили две пары, одна из них с грудным ребенком. Они выбрали это обдуваемое ветрами место, поскольку здесь сдувало комаров. Нас поразили молодые люди, не побоявшиеся отправиться в такой лодочный поход с грудным ребенком.

Вступив на другой остров, попали в заколдованный лес. Чистый, безмолвный.
Плавая по озеру, мы испытали и настоящую бурю. Укрылись на ближайшем острове и прятались от ветра и дождя за собственной лодкой, поставленной боком.

В наш третий приезд в Карелию мы увидели на дальнем краю пляжа  семейство: муж, жена и сын, мальчик с золотыми волосами. Мы подружились с ними. К взаимному изумлению оказалось, что в Москве мы живем совсем недалеко друг от друга. С семейством Завражных мы дружим до сих пор.

Родители строго воспитывали Ваньку. Его, например, приучали есть медленно, тщательно пережевывая пищу. Он надолго застревал за столом, когда взрослые давно завершили трапезу. Родители строго следили за тем, чтобы он не ел сладкого.

На четвертый год мы решили совершить более комфортабельное путешествие в Карелию. Списались с местным жителем, с которым познакомились в предыдущие годы (хозяин «буханки»), сняли у него дом на берегу озера и с друзьями, Мариной и Сашей и их крохотной собаченкой,  отправились на их машине в Кяппесельгу.

Теперь мы спали на нормальных кроватях, готовили еду на газовой плитке, ловили рыбу, ходили по грибы. Погода была прелестная. Все   замечательно, но однажды на берегу мы увидели на солнышке греющихся змей. Поразительно, но до этого мы ни разу не видели змей в наши предыдущие поездки.

Они стали нам мерещиться повсюду. Первоначально мы планировали пробыть в этих местах дней десять, но после этой встречи быстро собрались и уехали.

Направились мы   на Верхне-Волжские озера, куда нас пригласил Сашин друг. Проехав на машине более тысячи километров, мы очутились в замечательном месте, верховьях Волги.

Расположились  в удивительном доме, доставшемся Сашиному другу от деда. К крытому дранкой дому прилегал длинный дровяной сарай с запасом дров, которого хватило бы и на десяток лет. В доме была настоящая русская печь с лежанкой. Я впервые видела и такую печь, и крытый дранкой дом.

Мы присоединились к компании заядлых рыбаков. Они пробыли на этом месте дня два, рыбачили по нашему мнению очень успешно, но сами они вскоре решили, что рыбалка плохая. Их приятель позвонил и сообщил о фантастических уловах под Астраханью. Рыбаки  молниеносно собрали снасти, сели в машину и умчались в Ахтубу.

Мы прожили в доме несколько дней, наслаждаясь простором, великолепными озерами, рыбалкой, плаванием.

Может быть, задержались бы и подольше, но Марина позвонила домой, узнала, что ее мама неважно себя чувствует, и мы поторопились возвращаться.

Спустя несколько лет, когда нам с мужем было под шестьдесят, мои родственники позвали нас в байдарочный поход по Подмосковью. Был разработан маршрут. Этим походом захотел отпраздновать 55-летие один из родственников – Анатолий.

Самые  пожилые  в компании мы обычно замыкали группу из семи байдарок, но до цели доходили.

Поход был замечательный. Все работали дружно. Каждый день экипаж одной из байдарок назначался ответственным по кухне.

Приближаясь к конечной точке маршрута, руководитель похода позвонил водителю газели, доставившей нас к начальной точке похода, и он приехал за нами. Мы погрузили палатки, байдарки, спальниками и отправились по домам.

Больше в походы мы не ходили, но путешествовать не перестали. Потом еще не раз ездили как туристы по несравненным краям нашей страны и побывали по многим уголкам мира.


                ШМОТКИ

Разговорное слово «шмотки», то есть «личные вещи» выражало якобы наше презрение к каким-то «тряпкам, манаткам, барахлу» и то, что нас интересуют намного более возвышенные мысли и чувства. Мама часто повторяла, что интеллигентный человек не может так много думать о шмотках, как я. А что еще скажешь, если купить качественную и модную вещь не на что, да и негде?

Возможно потому, что большая часть моей и, конечно, не только моей жизни проходила в мире тотального дефицита, любая обновка  становилась событием и запоминалось надолго.

Тогда обычно говорили не «купить», а «достать» и «уступить». Причем, «уступить» не означало продать или купить дешевле, а просто дать возможность купить,  обычно с переплатой.

В то время широко использовалось слово «мещанство», клеймившее людей, мысли которых были заняты вещами, приобретением. Когда в 1960 г. вышел фильм «Шумный день», в котором герой Олега Табакова громит мебельный гарнитур, я полностью разделяла его эмоции. И в пылу невежества и неразвитого эстетического вкуса сожгла в печке дедовский стул из ценного дерева с витыми ножками, который просто надо было отреставрировать.

Родители из довольно скромных заработков старались, чтобы я училась в музыкальной школе, учила иностранный язык.  Они всячески развивали меня: мы ходили в театры, на концерты, на выставки, в музеи.  Отец не жалел денег на хорошие книги, подписывался на собрания сочинений классиков отечественной и мировой литературы. 

Во все времена были вещи, знаковые для эпохи, сейчас бы их названии «мастхэвы».

Предполагалось, что в каждом уважающем себя семействе они должны быть. Такие, как сервант Хельга, хрусталь, сервиз «Мадонна», позже «стенка», мебельный гарнитур и многое другое.

Как-то, пришедший к нам в гости с родителями ребенок бесхитростно заявил: «Какие вы люди, у вас даже хрусталя нет».  Отец и мать не гнались за всеми этими вещами, понимая, что ценно в этой жизни.

Желание хорошо одеться волновало меня с раннего возраста. Всегда хотелось быть одетой модно, стильно, интересно.

В классе 6 или 7 мама «достала» мне туфельки,  которые мне настолько понравились, что я положила их рядом с  подушкой, и можно сказать спала в обнимку с ними.
Мне повезло: мама умела шить и вязать, делала это искусно и сделанные ее руками обновки я любила. Она работала в НИИ, уезжала рано утром, возвращалась затемно, успевая в обеденный перерыв или после работы купить продукты, а шила или вязала поздно вечером или ночью. Она связала мне две прекрасные кофточки из ниток, которые назывались «ирис»: одну изумрудно-зеленую, а вторую золотистую с коричневой полосой; связала из шерстяных ниток замечательный берет,  и длинный, крупной  вязки шарф с кистями.

Когда я была в классе девятом, вошли в моду  широкие юбки. Мама сшила мне светлую клетчатую юбку (неяркая крупная клетка, бежевая с белым) с двумя огромными накладными карманами. И под эту юбку еще и нижнюю трехярусную юбочку, в которой расширялся только нижний ярус, и заканчивалась она тонким и очень симпатичным хлопчатобумажным кружевом, которое немного выглядывало из-под юбки. Казалось, что это необыкновенно хорошо.

Кроме того, кто-то из коллег поделился с мамой прекрасной портнихой и изредка мы что-то у нее шили в течение более десяти лет, предварительно раздобыв ткань.
Мама работала рядом с м. Фрунзенская, там же недалеко был обувной магазин и иногда продавщица за дополнительную плату могла оставить пару обуви для меня или мамы. Позже, начиная со студенческих лет, время от времени у меня появлялись частные ученицы, у которых мамы работали в обувном.

Когда я училась на первом курсе 1962-1963 гг., маме удалось достать югославские белые остроносые туфельки без каблука. Тогда у меня был 37 размер стопы, но благодаря острому и длинному носу стопа казалась бесконечной. Я помню смутилась и рассмеялась, когда, садясь в автобус, не смогла поставить ногу прямо – не помещалась на ступени, а только наискосок.

Однажды я раздобыла потрясающие сапоги: высокие, до колена из лакированной коричневой кожи под крокодила. Носила я их довольно долго, но они сносились. Я хотела выбросить отслужившие свое сапоги, но мама решила отдать их в «обсоюзку». Когда я получила обновленные сапоги, мне хотелось рыдать: из  щегольской обуви они превратились во что-то грубое и несуразное. Пришлось еще некоторое время их скрепя сердце носить.

Мне было лет 25, когда муж моей ближайшей подруги привез ей из командировки в Италию босоножки на высоченной платформе. Подруга надела их один раз, поняла, что ходить в них не сможет и предложила эти платформы мне. Я была на седьмом небе. Через несколько дней, переходя железнодорожный мост в Лосиноостровской с портфелем в одной руке и сумкой-авоськой с арбузом в другой, споткнулась, упала, покарябала коленки, а арбуз треснул. После этого босоножки перешли к следующей счастливице.

Одно время в моду вошли белые плащи, и ты чувствовала себя обделенной, если не сумела достать такой плащ. Ни мне, ни маме так и не удалось этого сделать.

В начале 60 гг. было поголовное увлечение плащами-болонья, желательно с такой же косыночкой или беретом. Не сразу, но появился такой плащ коричневого цвета и у меня.

Позже я купила вишневое в небольшую серую крапинку пальто.  Просторное, без подкладки,  с большими накладными карманами, с воротником в виде запахивающегося шарфа. Было оно удивительно дешевым, я даже помню, что стоило оно 34 рубля.
В этом пальто я очутилась на стажировке в Великобритании.  Оказалось, что мы все еще носили довольно длинную одежду, а в международной моде царило мини. Ночью вся наша группа подшивала одежду. Я подшила пальто. Не знаю, насколько аккуратно, но очень старалась. Хотелось выглядеть, как все остальные.

В возрасте 20 лет привезла из первой зарубежной поездки в Польшу длинные до локтя тонкие и элегантные перчатки. С крохотными пуговичками.

В этот момент обо мне совершенно точно можно было сказать – без штанов, но в шляпе. Одежды у меня тогда было мало, но ужасно хотелось что-нибудь такое, этакое. Помню первую куртку-дубленку, которую мне достала сокурстница по институту. Довольно долго я дожидалась эту курточку. Заплатила за нее немыслимые для меня тогда деньги. Конечно, суммы я уже не помню. Это была воплощенная мечта.

Куртку у меня спустя год украли из собственного дома и я бы сказала, украли комплексно: в кармане куртки лежали те самые перчатки, а в рукаве длиннющий шарф с бахромой, связанный мамой, модный тогда.

Наступала зима, надо было в чем-то ходить. У мамы был крытый  плащ с поддевкой из цигейки. Поддевка была как отдельная шуба, но без рукавов. Мама отдала эту поддевку в меховое ателье и к ней пристрочили рукава. Получилось, конечно, тепло, но довольно нескладно.

Я училась на втором или третьем курсе, когда благодаря подруге мы отправились по путевке в зимний подмосковный пансионат. Незадолго перед этим мне удалось «по блату» достать костюм-джерси золотистого цвета с золотистыми пуговицами. Это был тогда мой единственный наряд на выход. Кроме него у меня был свитер и лыжные брюки. Сразу по приезду мы познакомились с двумя интересными молодыми людьми, которые пригласили нас на танцы в тот же вечер. Мы стали собираться, я решила погладить костюм и, конечно,  прожгла насквозь юбку. Остальные дни проходила в лыжных брюках и связанном мамой свитере.

Летом 1976 г. я защитила кандидатскую диссертацию и в сентябре по профсоюзной путевке отправилась в санаторий, в Ессентуки.

За время обучения в аспирантуре круто изменилась мода, вместо мини в моду вошло миди. После защиты я еще выплачивала долги, образовавшиеся за три года учебы, и одета была в приобретенную до аспирантуры одежду: довольно короткое пальтишко и юбку.

Вернувшись из санатория, поехала в Подлипки (Калининград) навестить в больнице жену двоюродного брата. Случайно встретила в автобусе закадычную подругу тети, маминой родной сестры. Она внимательно рассматривала меня, а позже доложила тете, которая не нашли ничего умнее, как передать ее слова маме: «Валентина Дмитриевна, вы говорили, что ваша племянница кандидат наук, а она так несовременно одета».

Маме хотелось меня порадовать, и она с огромным трудом «достала» черную шубу из кусочков каракуля. Накинув шубу, я согнулась под ее тяжестью. Сшита она была так, как шили десятилетиями: воротник-шалька, широкая, бесформенная, длинная и неимоверно тяжелая. Я понимала, насколько непросто она досталась маме,  но с трудом сдержала разочарование. Моей мечтой тогда была французская шубка из искусственного меха, но и достать ее было сложнее, и стоила она намного дороже.

И, наконец, шляпки. Как без них? Когда-то, недалеко от Политехнического музея, на проезде Серова, была знаменитая шляпная мастерская. Там можно было заказать или купить готовую шляпку. Мы с подругой Ирочкой Шустиловой направились туда и купили, по-нашему мнению, по очень симпатичной, элегантной шляпке. Шляпы были, конечно, черные, из прекрасного фетра, складные. В первый же раз, когда  мы надели шляпки и вместе возвращались с работы, у Иры вдруг слетает шляпка и катится прямо под колеса машин. Какой-то отважный и галантный  молодой человек бросился наперерез, выхватил шляпку и спас ее. Она почти не пострадала. Мы единодушно решили: «Не суждено нам шляпу носить». Но потом носили. И не одну.

Спустя годы ситуация кардинально изменилась. В огромном количестве появились вещи, которые некогда были почти недосягаемой мечтой. Одной из них были меховые шубы. Первое время поступавшие к нам норковые шубы были из довольно качественной приличной, жирненькой норки, Сшиты они были наспех, кое-как, но тогда это не имело значения. И крой неважный и сидели не идеально. Но это – норковая шуба! Раскупались они хорошо.

И я себе купила наконец-то шубку орехового, самого распространенного цвета. Долго ее носила, и она не снашивалась. Годы спустя отдала ее в перекрой и получилась складная, уютная, легкая и симпатичная вещь. Ношу ее и до сих пор.

Другой дело, что отношение к шубам,  натуральным мехам,  даже в нашей стране, где зимы не слишком теплые, изменилось. Сейчас, когда на улице видишь даму в меховом манто, ни зависти, ни вожделения не испытываешь. Скорее всего, она вывела шубку выгулять один-два раза за зиму.


                СОСЕДИ 

Вспоминая своих соседей, я еще раз убеждаюсь, что каждый человек интересен и уникален. Когда-то я решила придерживаться правила: если у человека можно научиться чему-то хорошему, он достоин общения и уважения.

Восемнадцать лет (с 12 до 30) я прожила в частном доме на ул. Лесной д.21.

Сначала это был г. Бабушкин Московской области, а в августе 1960 г. город вошел в состав Москвы.
Дом стоял на углу улицы и тихого переулка, в котором мы играли в мяч, гуляли, сидели на сложенных там бревнах.

В нем жили четыре семьи и было четыре отдельных входа. В одной части дома мы втроем: папа, мама и я; во второй - папин сводный брат с женой, домработницей и собакой, в третьей - семейство Беляевых: муж с женой и двое детей, сын и дочь. В четвертой части дома жило семейство тоже из четырех человек: муж, жена и две дочери.

Когда папин брат дядя Макс стал владельцем кооперативной квартиры на Фрунзенской, то передал нам свою долю дома: иметь две собственности в то время было запрещено.
Мы мало общались с семейством Беляевых, жившим замкнуто. Я была школьницей, когда у них тяжело заболела и вскоре скончалась мама. Соседи осуждали вдовца и детей за то, что внешне они никак не выражали свое горе. Папа сказал: «Ну да, надо стенать, рубашку на груди рвать. А можно глубоко и тихо страдать. В конце концов, это вопрос культуры».

В четвертой части дома жила вдова брата Беляева, погибшего на фронте, Лариса Александровна, ее старшая дочь Галя Беляева, второй муж Аветик Качарян и дочь Марина,  чуть старше меня. Во дворе у них была довольно злая овчарка, которая обычно сидела на цепи. Однажды мама послала меня к Ларисе Александровне, я безбоязненно вошла в калитку,  и вдруг огромный пес положил мне лапы на плечи. Я остолбенела. К счастью, кто-то вышел на крыльцо и отозвал собаку.

Рядом с нашим домом стоял двухэтажный дом с пятью-шестью семьями. В том числе семья Гордеевых. С их сыном Вовкой мы учились в параллельных классах.

У него были симпатичные родители, мама была намного моложе отца, овдовевшего в первом браке. Это у них росли необыкновенно вкусные яблочки с розовой сердцевиной. Иногда мама или Вова оставляли у нас  на крыльце ведро яблок. Мы в свою очередь делились с ними урожаями вишен.

В школе организовали кружок танцев и немолодая женщина, очевидно, в прошлом танцовщица или балерина,  обучала нас танцевать вальс, пасодобль, польку, чардаш и какие-то другие танцы. Нас с Вовой ставили в  последнюю пару - то ли потому, что были самыми долговязыми, то ли самыми неуклюжими. Дальнейшая судьба далеко не музыкального Вовки оказалась  неожиданной: окончив пожарную академию, он стал дирижером военного оркестра, чего в детстве невозможно было представить.

На противоположной от нашего дома стороне переулка жило семейство музыкантов Картавцевых: обаятельная миниатюрная Мария Павловна, толстячок Яков Григорьевич и их маленький сын Сережа.

Позже я с удивлением узнала, что они, оказывается, пели в церковном хоре. Тогда говорили об этом шёпотом.

Пересматривая сериал «Место встречи изменить нельзя»,  я всегда вспоминаю Марию Павловну: на нее похожа актриса, исполняющая роль гражданской жены героя Юрского - общим обликом, пальто с чернобуркой, гладкой и типичной для того времени прической.

У маленького Сережи был абсолютный музыкальный слух, а однажды я его чуть не погубила. Мне было лет четырнадцать, когда его оставили на мое попечение, и  я его накормила супом, который некоторое время стоял  без холодильника. В результате у ребенка открылись рвота и понос. Моя мама его спасала, а мне, конечно, влетело.

Спустя годы, уже и дома наши снесли, мы жили в разных местах, я неожиданно встретила Сережу. Меня пригласили на прием в посольство Великобритании, где в группе студентов Иняза, отъезжавших на стажировку, я увидела Сережу, великолепно говорившего на английском языке. Дальнейшей его судьбы я не знаю.

В следующем доме  нашего  переулка жила немолодая женщина – технолог хлебозавода Лидия Федоровна Зверева, часто бывавшая у нас в гостях. Она c нескрываемым неодобрением относилась к глупостям, которые я говорила и делала. В любую погоду Лидия Федоровна  разъезжала на велосипеде с непокрытой головой. У нее был любимый человек, примерно ее возраста, тоже заядлый велосипедист. Я впервые увидела,  как мужчина маскирует лысину: с левой стороны он отрастил длинную прядь волос, которой прикрывал всю голова. Сын Лидии Федоровны, постарше меня,  высокомерный молодой человек, не опускался до общения с соседями.

В нашем переулке чуть выше жили две сестры, выращивавшие на продажу овощи. Они воспитывали дочку умершего брата Наташу,  добродушную толстушку, похожую на куклу-неваляшку.

Одна из сестер, баба Настя, в хорошую погоду любила прогуливаться по переулку. Проходя мимо нашего дома, она обязательно останавливалась. Я обычно, стоя на лестнице, собирала урожай вишен или срывала яблоки. Мне тогда было лет девятнадцать. Баба Настя спрашивала: «Вита, ты еще замуж-то не вышла?» На что я отвечала: «Баба Настя, с тех пор как с вами виделась сегодня два часа назад, не успела».

Когда я начала преподавать в МОПИ им. Н.К. Крупской, оказалось, что зав. учебной частью института Людмила Григорьевна Синьковская-Баньковская живет рядом, на соседней улице. Наиболее ярким членом ее семьи была ее мама,  кошатница и собачница, подкармливавшая бездомных животных. Очень их жалела. Умная, со светлым разумом и хорошим чувством юмора она до преклонных лет работала врачом на скорой помощи. Внешность у нее была выразительная: седые, косматые волосы, крючковатый нос, выдвинутый вперед подбородок. Она сама рассказала, как  приехав на вызов, помогла больному, и тот, придя в себя, сказал: «Это вы, доктор, а я думал, сама смерть за мной явилась». Действительно, похожа она была и на бабу-ягу, и на ту самую даму с косой.

На перпендикулярной улице, в самом начале ее, был дом и сад семьи Чинтуридзе. По фамилии понятно, что это было грузинское семейство. Главой семьи был немолодой человек с колоритной внешностью, которого между собой мы называли «дед Чинтуридзе». Румяный, седовласый, с седой бородой, он работал консультантом в ботаническом саду на ВДНХ. В своем  же саду он выращивал виноград и угощал им соседей. Он жил с сыном и невесткой. Невестка приходила полоскать белье на колонке на углу. Это была необыкновенной красоты высокая, черноокая, темноволосая, статная молодая женщина.

Забавно было видеть в будние дни, по утрам, толпу бегущих к автобусу жителей переулка, возглавляемую  румяным дедом Чинтуридзе с развевающейся седой бородой и  зонтиком в руках. Он напоминал волшебника из сказки, недаром же выращивал виноград в Подмосковье.

Радом с Чинтуридзе жила немолодая женщина - преподаватель музыки. Ее взрослый сын изображал заядлого рыбака. Мы, дети, смеялись, когда он, в высоких, до паха болотных сапогах, в полной рыбацкой экипировке с важным видом отправлялся на наш Джамгаровский пруд, минутах в десяти ходьбы. Возвращался он обычно с несколькими крохотными рыбешками и угощал ими свою кошку.

В доме рядом с ними поселилось семейство Микрошевских. Оля училась со мной в одном классе.  Ее брат учился в балетном училище при Большом театре. Все члены семьи были действительно «микро» – очень миниатюрными. Когда  я была у них в гостях, ее папа-инженер спросил:  кем я собираюсь стать? Я ответила – журналистом-международником или переводчиком. Он посмотрел на меня презрительно: «Зачем заниматься всякой ерундой».

Через дом от нас жила Танечка Виноградова, работавшая в посольстве Швейцарии и однажды подарившая нам с мамой толстенный журнал мод. Впервые в жизни я держала в руках знаменитый Vogue. Хотелось без конца рассматривать невероятной красоты и изящества девушек в потрясающих нарядах с умопомрачительными прическами.

Через дорогу от Виноградовых жило семейство Ипатовых. С их младшей дочерью Людой мы учились в одном классе, а старшая Адочка работала в институте востоковедения, владела китайским языком, кандидат наук. Адочка Ипатова – миловидная,
обаятельная, умная, невысокая молодая женщина была горбуньей. Но этот дефект был мало заметен. Однажды семья Ипатовых и семья моей тети были у нас в гостях. Все было мило, интересные разговоры за столом, а когда гости стали расходиться, мой двоюродный брат Сережа, школьник младших классов решил, что Адочка – девочка примерно его возраста и вызвался ее провожать. Была неловкая ситуация, которую взрослые постарались сгладить.

Спустя несколько лет все эти дома снесли, все соседи разъехались по разным районам Москвы.


                МОЯ КАФЕДРА

Проработав более полувека на кафедре английской филологии вуза, когда-то называвшегося МОПИ им. Н.К. Крупской, затем МГОУ, а сейчас ГУП, думаю, я вправе называть ее «моя кафедра».

Среди особенностей  работы в вузе: смена студентов каждые пять лет (сейчас четыре года, не все продолжают учебу в двухгодичной магистратуре). Некоторая разобщенность преподавателей, потому что каждый работает на своем участке и то, что большинство из них  – женщины. Так было и полвека назад и остается сегодня.

Характерная черта моей кафедры: большинство преподавателей –выпускники этого же вуза, что и хорошо, и плохо. На кафедре царила почти домашняя обстановка, спокойная, доверительная, уважительная.  Многие бывшие студенты копировали методы, манеру преподавания своих учителей, не торопясь обновлять и освежать репертуар, как того требует жизнь и возросшие требования к уровню владения иностранным языком.

В составе кафедры и те, кто начал преподавать сразу после студенческой скамьи и связал с вузом большую часть жизни, и те, кто неожиданно появился и ненадолго задержался.

«Пришлых» преподавателей на кафедре всегда было немного. Я сама –пришлая.
Конечно, как и все вокруг, на кафедре многое менялось. Менялись сотрудники, менялись заведующие, в том числе и я, как оказалось, возглавлявшая ее целых 19 лет. Менялось отношение к профессии преподавателя вуза: когда-то она была престижней. А если преподаватель  еще и кандидатом наук —  это нечто.
Вспоминается разговор двух соседок по подъезду. Одна другой говорит: «Знаешь, ведь у них машина» (собственный автомобиль был роскошью). А собеседница добавляет: «Понятно, у нее же зять – кандидат наук».

Сейчас кандидатов, да и докторов наук – пропасть. И зарплаты у них, прямо скажем, незавидные.

Начинала я преподавательскую деятельность с нижней ступени – должности почасовика. Пробыла на ней несколько месяцев. Затем был объявлен конкурс и я стала ассистентом. В этой должности в течение пяти лет получала 105 рублей в месяц. После пяти лет зарплата моя возросла очень серьезно – до 125 рублей. Ежемесячно у меня вычитали налог на бездетность.

Через пару лет  я поступила в аспирантуру. Не помню величину аспирантской стипендии, по-моему, тоже около ста рублей.

Я была ассистентом до защиты кандидатской диссертации в 1976 г. и семь лет после этого. Наконец дождалась должности, позже звания доцента.

Денег хронически не хватало. Все время старалась где-нибудь подработать. С удовольствием соглашалась преподавать как совместитель-почасовик в каком-нибудь другом вузе, в том числе в Институте повышения квалификации и переподготовки учителей Московской области (ИПК и ПРНО МО). Надо было написать заявление на имя начальника отдела кадров и указать, что подработка осуществляется в свободное от основной работы время. Выдавая справку-разрешение на совместительство зав. отделом кадров традиционно презрительно выговаривал: «За длинным рублем гонитесь». Было это несправедливо и слышать обидно.

Лишь дважды в жизни я ненадолго ощутила себя состоятельным человеком.

Первый раз в 37 лет, когда спустя семь лет после защиты кандидатской, я, наконец, получила звание доцента. Мне установили оклад в 320 р. в месяц, но еще несколько месяцев не выплачивали. Очень долго не присылали диплом доцента из ВАК’а, а потом выплатили сразу за эти несколько месяцев. На короткое время я стала богачкой.

Второй раз – спустя годы, когда две мои книжки победили в конкурсе учебников «Культурная инициатива». Почему-то долго не выплачивали причитающиеся победителю конкурса деньги и, наконец, выдали полную сумку. Такого количества денег я никогда раньше не видела. Но ощущение богатства быстро прошло.

Спустя двадцать лет после защиты кандидатской в 1995 г. защитила докторскую диссертацию, вскоре получила должность профессора.  Соответственно увеличился и оклад.

Зав.кафедрой обязан был назначить себе официального заместителя на случай болезни, командировки, отпуска, смерти. Я и была таким заместителем. Однако после кончины зав.кафедрой, заведующим был приглашен «варяг», терминовед, позже эмигрировавший в Польшу.

В то время меня настойчиво приглашал на работу ректор ИПК и ПРНО МО, предлагая мне самой сформировать кафедру иностранных языков и обещая не вмешиваться. Я приняла его приглашение и из-за обиды, поскольку чувствовала себя обойденной, но больше из-за того, что хотела перестроить повышение квалификации учителей и представляла, как это сделать (я об этом писала в тексте «Получилось»).

Формируя кафедру, я решила пригласить коллег из МОПИ. Мне хотелось привлечь на работу с учителями людей, которые знают, что именно необходимо учителю, его проблемы  и могут дать учителю то, что ему надо. И сделают это увлекательно.

Одним из  таких преподавателей была Лидия Алексеевна Бородинская, преподаватель теоретической грамматики, одного из сложнейших курсов.  Преподавателем она была строгим, иногда придирчивым, не всегда объективным, но профессионалом блистательным.

Лидия Алексеевна разработала курс семинаров для учителей английского языка, великолепно проводила их. Затем она написала небольшое, но очень востребованное учебное пособие о тонкостях употребления английских предлогов.

Это была относительно молодая, интересная женщина с прекрасными темно-серыми глазами, густыми, каштановыми короткими волосами, всегда с безупречной укладкой. Она была давно и счастливо замужем, и у нее был обожаемый единственный сын.
Ее трепетно любил и заботился о ней муж Володя. Как-то я вышла из здания университета, навстречу бежит Володя с ее пальто в руках: «Лидочка выскочила легко одетая, похолодало. Боюсь, как бы не простудилась». После кончины Лидии Алексеевны он вскоре ушел из жизни.

О ней первая заведующая кафедрой МОПИ,  основавшая и руководившая ею не менее двадцати лет, говорила, что Лидия Алексеевна – одна из тех женщин, которые с годами становятся привлекательнее. Увидев её фотографии в молодости, я убедилась в этом. На фото она выглядит как строгая сухая «училка» с волосами, собранными в пучок на затылке, в очках с массивной оправой. Такая прическа делала ее немаленький нос с горбинкой еще выразительнее: он как бы устремлялся вперед и удлинялся.

Однажды она сказала о студентке: «Красовитая такая  девица, носовитая». И я подумала тогда, что каждый из нас меряет других по себе.

Иногда Лидия Алексеевна интересовалась моей личной жизнью. Я поделилась с ней, рассказав,  что меня не очень серьезно воспринимает мама молодого человека, с которым я встречалась. Она посоветовала: «Ну да, а вы наденьте косыночку, сделайте вид, что вы такая простушечка». Да, можно, конечно, на пять минут притвориться, а потом строптивая сущность-то все равно выползет.

Ей было немногим за сорок, когда кафедру возглавил Г.С. Клычков. Лидочка влюбилась в него. Ее влюбленность была видна по глазам, выражению лица.  Это была влюбленность юной, наивной, романтичной девушки, сродни тому, как девочки-подростки влюбляются в киногероев.

Лидия Алексеевна осталась в моей памяти как нежнейший, порядочнейший человек.
Другой преподаватель кафедры не вызывал у меня такой приязни. В один не прекрасный день меня вызвал к себе декан и говорит: «Вика, у Татьяны Жидконоговой кончился срок аспирантуры и, чтобы получить отпуск, ей нужен отзыв о диссертации». «Да конечно, напишу, давайте работу». «Понимаешь, у нее работа не совсем готова». «Ладно, пусть даст то, что есть. Что-нибудь сочиню». «Понимаешь, вообще ничего нет». «Как? Ну, хотя бы название?». «Название уточняется». И тут я возмутилась: «Да вы что? Что я могу сделать, если еще и темы нет».
Меня оставили в покое.

Прошло чуть больше полугода. Мы случайно оказались с Т. Жидконоговой в одном автобусе по пути на работу. Увидев меня, она сказала: «Вик,  я защитилась в Академии образования у Е. Полат. Хочу тебе дать почитать мою диссертацию». То есть полгода назад ничего не было и вдруг волшебным образом появилось всё. Можно только гадать, как такое чудо произошло.


                СПИСОК

Экзаменационная сессия – время особое для студентов и преподавателей. Мне запомнилась фраза одного из коллег: «На экзаменах я узнаю много нового и интересного», имея в виду ту чушь, которую иногда приходилось выслушивать от студентов.

В основном на факультет романо-германских языков поступали хорошо подготовленные абитуриенты: окончившие кроме школы языковые курсы или подготовленные репетиторами, но случалось всякое. Уверена, любой школьный учитель и преподаватель вуза может привести не один пример  неожиданного ответа на занятии или на экзамене. Я до сих пор помню, как студентка перевела the bed of the river (то есть дно реки) как «кровать реки», другая утверждала, что США состоит из 51 штата. А в ответ на мой вопрос, откуда почерпнула такие интересные сведения, не моргнув глазом, ответила: «Папа сказал».

Конкурс на отделение английского языка всегда был высокий, желающих изучать английский язык было больше, чем немецкий и французский. За это «англичан», преподавателей кафедры английской филологии, не очень жаловали «немцы» и «французы».

Чтобы справиться с потоком абитуриентов. вступительные экзамены принимало несколько комиссий, по три преподавателя в каждой. Комиссия экзаменовала группу  примерно из 25-30 человек. В аудиторию запускали сразу четыре человека, которые брали билеты, получали экзаменационные материалы и приступали к подготовке к ответу.

Перед началом экзамена председатель предметной комиссии, обычно декан, обходил комиссии, проверяя, все ли  в порядке, но главное, вручая экзаменаторам «список». В «списке» были фамилии золотых медалистов и  тех абитуриентов, кому необходимо было поставить пять.

Однажды, мы принимали экзамен втроем: Ирина Пионова, Надежда Юрьева и я. Усадив четырех абитуриентов и вручив им экзаменационные материалы, предупредили их, что на подготовку отводится целый час.

Не прошло и пяти минут, как один из тех, чья фамилия была в «списке», вызвался отвечать. Парень сел перед нами,  улыбаясь и не произнося ни слова. Поулыбался, поулыбался, но отвечать так и не стал. Мы пытались его взбодрить и поняли, что это бессмысленно. Чистая двойка. Надежда пошла к декану. Декан по очереди вызывала нас, требуя не ставить двойку. Мы возражали: ну, хотя бы отвечал последним,  чтобы никто не видел и не слышал. Наконец, Надежда сказала со вздохом: «Ну ладно, тройку поставим». В ответ услышали:  «Да вы что, с ума сошли. Это просьба министерства. Только пять».

Да, аргумент! И проверить, действительно ли это министерская просьба, мы не можем. Бог знает, чей он протеже на самом деле.

И все-таки мы отправили парня, и не потому, что были такими уж честными и принципиальными. Мы просто боялись: в комнате сидят и наблюдают за нами три абитуриента.  Мог разразиться настоящий скандал.

Но на этом все не кончилось. Сразу после экзамена я поспешила на электричку, на дачу.

А двух других членов комиссии поздним вечером декан вызвала в институт и заставила переписать экзаменационную ведомость. Улыбчивому абитуриенту поставили пятерку.

Понятно, что он завалил первую же сессию и был отчислен.

Казусы случались и во время экзаменационных сессий. В группе студентов третьего курса, где я преподавала, числилась студентка, она же лаборант нашей кафедры Марина Карпенко. Невысокая, вежливая девушка. Родители ее работали на Кубе, а сама она, по слухам, приторговывала джинсами. На занятия она не ходила,  не явилась и на экзамен. После экзамена меня вызвал декан и в присутствии заведующего кафедрой недовольно допытывалась: «Почему вы не аттестуете студентку Карпенко? Ведь она так много делает для кафедры». «Так ведь она ни разу не была на занятиях. Я не знаю, говорит ли она вообще на английском языке. И на экзамен не явилась». «Надо ей поставить оценку и не ниже четверки, чтобы получала стипендию». «Не могу, пусть хоть что-то ответит». Тогда зав.кафедрой возмущенно заявил: «Я и сам как заведующий кафедрой имею право принять экзамен по любому предмету». На что я дерзко ответила: «Вот и принимайте».

К счастью, не пришлось бедному заведующему брать грех на душу и ставить незаслуженную оценку. Буквально на следующий день стало известно, что родители Марины высланы с Кубы и арестованы за спекуляцию в особо крупных масштабах. Девушка тут же уволилась.

Экзаменационная сессия была испытанием и для аспирантов, которым надо было не только сдавать экзамены и зачеты, но и давать отчет о проделанной исследовательской работе. На долгие годы «прославилась» аспирантка, несколько раз использовавшая такой маневр: когда подходило время отчета, она появлялась заплаканная, в трауре и объявляла о внезапной кончине кого-то из родственников.

Ей сочувствовали, откладывали отчет. Таким образом, она почти «похоронила» и родного отца, но он неожиданно явился в институт узнать, как дела у дочери. Она была со скандалом разоблачена и отчислена.

Выслушивая нелепые оправдания некоторых нерадивых студентов и аспирантов, невольно вспоминала пословицу: «Наговорит с три короба. Семь верст до небес и все лесом».

 
                «МЕСТНЫЕ» И «ПРИШЛЫЕ»

Большинство преподавателей моей кафедры – «местные», выпускники этого же вуза. «Пришлых» преподавателей на кафедре всегда было намного меньше. Среди тех и других были профессионалы, о которых студенты вспоминали с уважением и благодарностью. Были преподаватели, общение с которыми студенты считали пропащим временем. Другие занимали время рассказами о собственной жизни или устраивал чаепития на занятиях. Некоторых студенты любили, других нет, иногда заслуженно, иногда не очень. Были такие, кого терпели или боялись из-за предстоящих зачетов или экзаменов. Большинство же старалось расширить кругозор студентов, всячески способствовал их развитию.

Одним из несомненных профессионалов была Дженни Арефьевна Матвеева, преподававшая один из сложнейших теоретических курсов – «История английского языка». Родители назвали ее Дженни в честь дочери Карла Маркса. Сама она представлялась Евгенией Арефьевной.  Этот курс она читала вдвоем с Людгардой Дмитриевной Залеской (об этой суровой женщине я писала в тексте «Об утраченном»).  К курсу они написали хорошее учебное пособие.

Евгения Арефьевна окончила Санкт-Петербургский университет и там же защитила кандидатскую диссертацию. Как и почему она появилась на нашей кафедре, не знаю. Евгения Арефьевна была  великолепным знатоком истории и культуры Британии, истории английского языка.  Настолько часто, насколько позволяли обстоятельства, ездила в Питер, где прошла ее юность и оставались близкие друзья.
Евгения Арефьевна принадлежала к одному из коренных народов севера. Миниатюрная, прекрасно сложенная, элегантная, она обладала невероятным обаянием и женственностью.

Мне особенно запомнились ее советы по завоеванию мужских сердец. Она ссылалась на великую Коко Шанель, которая якобы учила, что для этого надо с восхищением  и обожанием смотреть на всех мужчин в возрасте от восьми до восьмидесяти лет. При этом с удивлением и восторгом внимать их речам, какую бы чушь они не несли.
Благодаря этой тактике или природной женственности и обаянию, она пользовалась большим успехом.

Однажды она с улыбкой рассказала о таком эпизоде своей жизни. Ее подруга уезжала куда-то на две недели и оставила на попечении Дженни любимого мужчину. Попросила  иногда прибирать в квартире и готовить ему еду. Когда через две недели та вернулась, оказалось, что ее место в сердце мужчины прочно заняла Дженни Арефьевна. Подруга в сердцах порезала в клочья занавески в квартире, но исправить ситуацию не удалось. Дженни Арефьевна и бывший возлюбленный подруги прожили в любви и согласии многие годы.

Помню день, когда вся кафедра пришла к ним на новоселье.  Мы поглощали крохотные восхитительные пельмени, слепленные руками этой пары, и слушали старинные русские романсы, чудесно исполняемые Евгенией Арефьевной.

С улыбкой и уважением вспоминаю Лидию Ивановну Ковалеву, в течение нескольких лет преподававшую интереснейший курс «Лексикология английского языка». Это была спокойная, уравновешенная, доброжелательная женщина. По-моему, вывести ее из себя было сложно.

Лидия Ивановна была сибирячкой. В ее речи ощущался легкий отзвук сибирского говора. Ее мужа перевели в Москву, семья переехала и она оказалась на нашей кафедре. Скоро она завоевала авторитет благодаря эрудиции  и профессионализму. Студенты ее любили, а преподаватели часто обращались за советом.  На перемене Лидия Ивановна обычно грызла яблоко и сама была похожа на румяное, сочное, спелое яблочко. Не красавица, но чрезвычайно обаятельная и милая.

Одна из «пришлых» – Надежда Юрьева. Она пришла в МОПИ после хорошей научной школы МГУ. Я научилась у нее нескольким вещам.

Прежде всего, выступать. Обычно мы выходили выступать с многочисленными листами бумаги, почти не отрывая от них глаз, зачитывали доклад. Надя же выходила с небольшими карточками, помещавшимися в ладони. Она говорила, лишь время от времени подглядывая в них, и мне понравилась такая манера.

Она преподавала «Теоретическую фонетику» и сама, обладала безукоризненной дикцией
и прекрасной речью.

Многие из нас, преподавателей, грешат многословием, отнимая на собственную речь (Teacher Talking Time - TTT) львиную долю времени на занятиях.  Надежда же больше слушала. Большую часть урока говорили студенты. Хотелось этому научиться.
Она обладала редким качеством – ни о ком не отзываться плохо.  За несколько десятилетий я ни разу не слышала от нее осуждения кого бы то ни было. Надя сдержанный, воспитанный человек, надежный и преданный друг. Если она с кем-то дружила, то дружила по-настоящему.

В любой ситуации оставалась самой собой, ей не свойственно было самолюбование. Кажется, жила в каком-то своем собственном, далеком от нас, интересном мире, в который никого не допускала.

Надежда привлекала внимание благородной и неброской красотой и великолепной осанкой. У нее была просто царственная осанка. Надя много работала переводчиком на представительных международных переговорах, конференциях. Переводчику платили мало. Один единственный раз в результате какого-то скандала переводчикам выплатили все, что им причиталось. Надю поразила величина полученной суммы. Она привезла подарки коллегам, в том числе и мне. И подарила не какую-нибудь ерунду, а модный тогда чайный сервиз из темного стекла.

Вспоминаю Зою Егоровну Радимову, жену военного. Как водится, все говорила, что она – жена генерала, но на самом деле, то ли полковника, то ли подполковника. Это была высокая, статная, очень ухоженная и прекрасно одетая женщина. Красавицей ее назвать было сложно, но, несомненно, яркая, видная. При своем высоком росте она носила сапоги на высоком каблуке и папаху. Она была неплохим профессионалом, но нещадно прогуливала, не являлась на занятия, не предупредив,  и часто приходилось спешно ее заменять. Ее не очень жаловали ни студенты, ни преподаватели из-за высокомерия и безобразной халтуры.

Профессия преподавателя вуза тридцать-сорок лет назад была значительно престижней, чем сегодня, и устроиться работать в вуз было не так-то непросто. Состав кафедры время от времени пополнялся женами и дочерьми влиятельных людей: партийных функционеров, крупных военачальников, дипломатов (иногда надолго, иногда на короткое время).

Как-то на кафедре появились, ненадолго (года на полтора-два)  Брянцевы, жена и дочь сотрудника Внешторга. До этого семья прожила несколько лет в Индии.

Запомнились они мне не выдающимися профессиональными качествами.  Обе были надменны, общались с нами несколько свысока.

Дочь, Ирина – довольно привлекательная молодая женщина. В Индии  обучилась индийским танцам и иногда, одетая в сари, умело исполняла их на концертах художественной самодеятельности факультета.
Обычно, в перерывах между занятиями в крохотную преподавательскую комнату набивалось много народу: одни заполняли журнал нагрузки, другие просто болтали, третьи ели.

Старшая Брянцева доставала из сумочки бутерброды с осетриной, семгой, икрой и другие деликатесы и они обе – мать и дочь –  подкреплялись. Все эти роскошества, несомненно, были из каких-то распределителей, где и цены другие, и «доставать» ничего не надо. За едой старшая Брянцева, по обыкновению, учила нас жить экономно, утверждала, что ведет хозяйство всего на сто рублей в месяц. Возможно, она говорила правду.  Не знаю.  Довольно скоро они обе испарились.

Многие десятилетия работала на кафедре невестка одного из министров нашей страны Усачева.  Миловидная и добродушная, ума недалекого, знаний небольших.
Прославилась тем, что на экзаменах прерывала отвечающего на экзамене студента, исправляя правильный ответ на неправильный.  Конечно, были жалобы студентов, раздражение и недовольство коллег – им, жалобам, не давали ходу.  Я недоумевала: почему, обладая огромными возможностями, в том числе финансовыми, она не совершенствовалась в профессии и  так позорилась. Повторяю, человеком она была беззлобным, приветливым, неконфликтным.

Иногда И.П.  Усачева звонила по телефону (якобы мужу), договариваясь с ним о встрече или совместном походе в театр или в гости, имитируя  гармонию и согласие в семье. Присутствующие в крохотной комнате  прятали усмешку, понимая, что это театр и прекрасно зная, что она давно разведена с сыном министра. Было жаль женщину, имитирующую благополучие, принадлежность к  влиятельной семье, которая,  в случае чего, защитит от возможных конфликтов и упреков в отсутствии профессионализма.

Несомненно, примечательным человеком была Галина Дмитриевна Федотова. Не знаю, какой вуз она оканчивала, где защищала кандидатскую диссертацию и каким образом появилась на кафедре. Это была миниатюрная женщина с пронзительным взглядом. Чтобы казаться выше, она носила на голове настоящую башню. Я не помню, какой курс она читала, и насколько хорошим профессионалом она была. Помню ее изучающий и все замечающий неприятный взгляд.

У нее в руках всегда была записная книжка и она что-то в нее записывала. Однажды она оставила ее в аудитории, пришедший на следующее занятие преподаватель увидел ее, пролистал и изумился: в книжке методически день за днем были записаны прегрешения всех членов кафедры. В ней было зафиксировано, кто и когда опоздал на занятия или с перемены, отпустил раньше времени студентов, устроил со студентами чаепитие во время занятий и другие грехи. Все были крайне возмущены.

Позже Галина Дмитриевна сыграла, можно сказать, революционную роль в жизни кафедры.

Основатель кафедры и человек, который ее формировал, Нина Михайловна Пригоровская, пробыла на посту завкафедрой три срока, после чего положено было ее сменить. Обычно на эти регламентации не обращали внимания, они существовали только на бумаге.

Очевидно, понадобилось устроить на хорошее место нужного человечка. Нам прислали нового завкафедрой Беридзе Нину Александровну, кандидата педагогических наук со знанием немецкого языка. Ее муж занимал какой-то высокий пост, а сама Нина Александровна оказалась дамой довольно вздорной,  деспотичной и не очень умной. Ухоженная, прекрасно одетая женщина стала вводить какие-то драконовские меры, выдвигать несуразные требования. Лично меня эти требования коснулись в наименьшей степени: в то время я была аспиранткой, на кафедре появлялась по мере необходимости и вела немного часов.

Галина Дмитриевна консолидировала кафедру, поскольку Нина Александровна успела насолить практически всем. Тут-то и пригодилась пресловутая книжка, в которую записывались также и прегрешения новоявленного завкафедрой.

Было написано убедительное коллективное письмо. Мы не очень-то верили в успех нашего безнадежного дела, но нам удалось добиться того, что ее от нас убрали. Самыми важными основаниями для того, чтобы это сделать, было то, что у нее была другая специализация: и язык другой и методика, а не филология. Нину Александровну пристроили на кафедру методики в другой московский вуз.

Маленькая кафедра – маленькая жизнь. Маленький коллектив, который является отражением большого мира. Вспомнилась мисс Марпл, которая говорила, что определённые типажи людей можно встретить абсолютно везде. Ну и чем дольше живёшь, тем больше жизненного опыта, и уже знаешь, как общаться с тем или иным человеком, потому что похожий уже был в твоей жизни.


                МОИ ВСТРЕЧИ. БЛОХ М. Я.

Я имела счастье в течение многих лет, время от времени, общаться с Марком Яковлевичем – выдающимся отечественным лингвистом, доктором филологических наук, заслуженным профессором МПГУ, автором более двухсот научных работ, основателем научной школы коммуникативно-парадигматической лингвистики, человеком талантливым, светлым, редким.

Едва ли найдется изучавший английский язык человек, не знакомый с его учебниками «Теоретическая грамматика английского языка» и «Теоретические основы грамматики».
Он ввел в грамматику термин «диктема» для обозначения элементарной ситуативно-тематической единицы текста, а мы шутя называли эту единицу «блохема».

Марк  Яковлевич долгожитель – он прожил девяносто восемь лет.  Казалось, что он вечен. Как мне казалась вечной моя мама, не дожившая трех месяцев до ста двух лет.

До девяноста шести лет он заведовал кафедрой теоретической грамматики, до последних дней жизни возглавлял диссертационный совет, преподавал и руководил аспирантами и докторантами. Темы их работ отличались разнообразием и новизной, а сами работы, как правило, были тщательно отшлифованы. Высказать критические замечания по ним было непросто. Если не ошибаюсь, всего таких работ было более сотни.

Я знала теоретические труды ученого, неоднократно слышала его выступления на конференциях, но лично познакомилась с ним в 1995 г., в дни его глубочайшей скорби. Марк Яковлевич пережил огромную трагедию: совсем еще молодой (тридцатичетырехлетней) ушла из жизни единственная дочь.

Я пришла к нему за отзывом о докторской диссертации. В квартире царил полный мрак – шторы были плотно задернуты. В кресле у письменного стола неподвижно сидел, как мне показалось, глубокий старик. Марку Яковлевичу тогда был шестьдесят один год.
Было невозможно беспокоить человека, погруженного в горе. Хотелось уйти. Но осталась, памятуя  слова Людмилы Борисовны Ковалевой (декан факультета иностранных языков МПГУ): «Нет, нет, тормошите его, мы стараемся вывести его из депрессии. Работа, творчество лечат».

Марк Яковлевич не только выдающийся лингвист, но и плодовитый и талантливый писатель и поэт (псевдоним – Марк Ленский). Среди его  произведений сказки, повести, рассказы, стихи («Дай мне силы, Господи!: Сказки», «Моя удача: Повесть», «Она и Он без декорации: Рассказы», «Музыка слова: Стихотворения»). Псевдонимом ему послужила фамилия жены - Ирины Симоновны. Марк Яковлевич был членом Союза писателей России, Союза журналистов России, Нью-Йоркского клуба русских писателей.

Марк Яковлевич отличался удивительно уважительным и проникновенным обращением с людьми. Он говорил так,  что создавалось впечатление, что только ты, такой умный, талантливый и его единственный друг на земле можешь выполнить его просьбу.

Когда он приглашал выступить оппонентом по работе его аспиранта или докторанта, написать рецензию на книгу или статью, хотелось все бросить и заняться только этим.

Мне Марк Яковлевич всегда казался похожим на Чарли Чаплина энергичностью, живостью, артистизмом, грациозностью.

Когда я увидела фотографии его и его жены в молодости, поразилась красоте их обоих. Марк Яковлевич с прекрасными выразительными черными глазами, волнистыми волосами и маленькими усиками действительно напоминал молодого Чарли Чаплина.
Этот небольшого роста человек и в глубокой старости оставался неизменно элегантным, всегда в безупречном костюме-тройке. У него был молодой, красивый, мелодичный голос. Работать до 98 лет – уму непостижимо.

И ведь был востребован, потому и работал.

Я немного знаю о личной жизни ученого. Знаю, что много лет он, его жена и дочь прожили в небольшой квартире вместе с его мамой, тещей и няней его дочери. Няня оставалась в семье до конца ее жизни.

Марк Яковлевич самым трогательным образом заботился о своей серьезно болевшей жене, всячески поддерживая  в ней огонь жизни. Устраивал для нее праздники, в том числе довольно многолюдные дни рождения. Среди гостей были их друзья, коллеги.
Несколько раз приглашали меня, подругу и наших мужей.

Однажды, когда он с женой шел по двору, на них наехал автомобиль, шум которого они не услышали, они оба пострадали и лежали в больнице.

Марк Яковлевич отличался практическим умом. В довольно преклонном возрасте (ему было тогда за восемьдесят) он затеял серьезный ремонт в квартире. Нашел хороших мастеров. На время ремонта они с женой поселились в аспирантском общежитии, где университет выделил им комнату. Таким образом, пожилые люди не страдали от грязи, шума и гама.

Когда потребовалась помощь по хозяйству, Марк Яковлевич познакомился в университетской столовой с работавшими там мужем и женой из Узбекистана. Он поселил их в одной из комнат своей квартиры и они стали помощниками двух стариков. Женщина убирала и готовила еду, а ее муж стал личным водителем (в возрасте восьмидесяти с лишним лет Марк Яковлевич приобрел автомобиль).

Как-то Марк Яковлевич обратился ко мне с просьбой написать рецензию на сборник статей. Когда я сказала, что подготовлю рецензию и привезу ему,  к своему изумлению услышала: «Спасибо, не надо. Я за рулем и сам подъеду к вам». Я вышла во двор, чтобы встретить его и увидела, как Марк Яковлевич с букетом цветов  выходит из машины мне навстречу. За рулем, конечно, был его помощник.

Я еще раз убедилась, что физическая немощь при наличии интеллекта и, конечно, средств,  преодолима, в отличие от немощи  умственной.


                МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПАПА

Я очень любила отца, В детстве я просто боготворила его, была уверена, что папа знает все. Отец много со мной занимался, читал вслух, пытался обучать французскому языку. Помню, читал мне французские сказки из красивой книжки.

Они с мамой использовали разные методы воспитания. Отец воздействовал словом, а мама применяла физические меры воздействия. Отец ставил меня перед собой и долго и обстоятельно внушал, почему так нельзя делать или говорить. Через некоторое время я начинала реветь. Мама при этом говорила: «Володя, ну что ты с ней разговариваешь», шлепала меня пару раз полотенцем или просто ладонью.

Только один раз в жизни папа поднял на меня руку, довольно ощутимо ударив по губам. Он беседовал с кем-то  и я, подросток, уверенный,  что все на свете знаю, вставила свое нахальное слово в эту беседу. Не помню, о чем шла речь, но в ответ на слова этого человека я заявила: «Ну, это-то давно известно», за что мне отец и врезал.

Вечерами, когда мы уже лежали в постели, папа часто читал вслух, мне и маме.  Особенно смешной и интересной казалась книга Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Некоторые абзацы книги он читал вполголоса, чтобы слышала только мама, они оба смеялись, а я – обижалась.

Я горжусь отцом. Он был блестящим эрудитом. За довольно долгую жизнь я встречала лишь нескольких человек, обладавших таким же широким кругозором, начитанностью, эрудицией. Достиг он этого неустанным самообразованием. Ему легко давалось изучение иностранных языков. Он хорошо владел французским,  и любил этот язык.
Во время войны, когда началось освобождение от фашизма ряда стран, ему обычно поручали выступать на языке страны перед населением.

Отец был абсолютно гражданским человеком по сути, не был спортивным, у него был слабый вестибулярный аппарат и был неприспособлен в быту. В нашей семье мама выполняла не только женские, но и многие мужские обязанности.

Отец был неприхотлив. Мама рассказывала, что когда они поженились, она не была образцовой хозяйкой, но что бы она ни приготовила (а первое время бывало всякое), отец неизменно хвалил.

Он терпеть не мог селедку, семечки. Не любил игру в карты, считая пустым времяпрепровождением.

В Черновцах, и позже в Москве,  родители были гостеприимны и хлебосольны. У нас довольно часто бывали гости. Правда я не помню, чтобы пели или танцевали. Видимо, у родителей таких талантов не было. Были пластинки «на костях», то есть на рентгеновских снимках, с песнями Петра Лещенко, Александра Вертинского, Вадима Козина, Клавдии Шульженко.

Отец был приветлив, даже галантен, предупредителен. Насколько помню, он не жаловал только одну женщину, которая рассказывала, что сообщала «куда надо» о крестьянах, которые собирали колоски в поле. Я не понимала тогда смысла ее заявления, но женщина эта мне не нравилась.

Практически не бравший в рот ни каплю спиртного, отец был большим сластеной. Несколько раз, уже в Москве, когда мама уезжала, оставив нам еду в холодильнике, мы давали себе волю. Игнорируя эту еду, папа покупал торт или появившийся тогда в продаже торт-мороженое, и мы питались ими и лимонадом.

У отца был туберкулез, приобретенный под Сталинградом. Поэтому меня оберегали, закармливали, заставляли пить рыбий жир на кусочке черного хлеба, папа сбивал для меня гоголь-моголь. Казалось, что гоголь-моголь – это очень вкусно! Кроме того, мне давали ложку вкуснейшего майского желтоватого сливочного масла с сахаром.

Отец был страстным библиофилом, коллекционировал монеты и марки. Благодаря его усилиям у нас собралась неплохая библиотека, и я всю жизнь продолжала ее пополнять. Когда родители затеяли стройку, расширяя дедовский дом и остро нуждались в деньгах, продали коллекцию марок и монет.

Отказывая себе во многом, папа не мог отказать себе в удовольствии приобрести ценную, на его взгляд, книгу. Я знаю, что однажды он купил у букиниста второе прижизненное издание «Кобзаря» Т. Шевченко и, посоветовавшись с мамой,  передал эту книгу в Черновицкий краеведческий музей. Отец мог, чтобы успеть подписаться на многотомное издание, встать чуть ли не в три ночи, пройти пешком до книжного магазина через весь город.

Оба, и папа и мама, не только работали, но и учились: отец окончил исторический факультет Черновицкого университета, а мама – филологический факультет. Не помню, чтобы они когда-либо носили «поплавки» (значки об окончании университета) и никогда не кичились военными наградами. Только после смерти отца, а позже и мамы, я увидела  как много у них, особенно у отца, наград.

Отец помог окончить университет, по крайней мере, двоим сослуживцам, Новикову А.И. и Гончаруку П.П. Афанасий Иосифович Новиков стал другом нашей семьи. Как и мы, он переехал в Москву. Одно время работал в школе, преподавал автодело, создал при школе автомастерскую. Будучи холостяком, по-отечески относился к ученикам, бескорыстно обучал их вождению. Но его обидели (оговорили) и он уволился. После смерти отца заботился о нас: то елку привезет под Новый год, то ящик фруктов или консервов. В течение нескольких лет он возил легендарного директора гастронома №1 и часто рассказывал, какой он скромный человек. Я не особенно верила.

Переехав в Москву, отец явился в райком партии и ему предложили должность заведующего технической библиотекой в НИИ Резиновой промышленности. Думаю, эта работа была ему, книжному человеку, по вкусу. Он ввел более современную систему каталогизации, сделал библиотеку образцовой. Кроме того, знание иностранных языков было кстати. Отец регулярно делал обзоры новых поступлений, в том числе на иностранных языках, своих непосредственных подчиненных-библиотекарш называл «мои девочки». Отца любили и уважали в институте. Вскоре он перетащил в НИИ и маму, изнемогавшую в школе, ежедневно проверявшую кипы тетрадей, и получавшую более чем скромную зарплату. Мама стала работать в редакционно-издательском отделе. Работа редактора была ей знакома.

Папа тяжело заболел, когда мне было чуть больше шестнадцати, и скончался, когда мне только что исполнилось восемнадцать лет.

Отец лечился в Боткинской больнице. Он проникся сочувствием к молодому человеку из Непала, приехавшему в нашу страну учиться, плохо владевшему русским языком, внезапно тяжело заболевшему. Папа помогал ему общаться, переводя указания врача и просьбы самого этого юноши. Я впервые услышала о Непале и его столице Катманду.

Пока отец был в состоянии, я приезжала к нему и мы беседовали обо всем. Он беспокоился о нас с мамой, о том, что мы наивные, не разбираемся в людях. В том числе, отец мне сказал: «Мама в душе старая дева. Я сам удивляюсь, как мог ее совратить. Она и тебя будет отговаривать от общения с мужчинами. В этом вопросе не слушай ее».

Перед самым концом ему стало немного легче. Его даже отпустили домой на два дня, на мое восемнадцатилетие 5 мая, а 22 июня – его не стало.

После его смерти я нашла письма к маме, в которых он советовал ей, как решать бытовые вопросы и просил не брать меня в больницу, поскольку ему было уже очень плохо.

Папы нет со мной более полувека, но я так отчетливо помню его, его жест, когда он большим пальцем приглаживает мои непослушные брови. Встречаясь с кем-то, обычно задавала себе вопрос, а папа общался бы с ним. Уверена, что с моим мужем Алексеем, тоже книжным человеком, они были бы большими друзьями. Как мне не хватает моих родителей.

 
                ВОЗРАСТ

Недавно я посмотрела по каналу Культура повтор снятой несколько лет назад передачи «Линия жизни», посвященной замечательному, на мой взгляд, актеру Клюеву Борису Владимировичу. Мне запомнились его слова: «…я неожиданно узнал, что мне семьдесят лет и неожиданно понял, что действительно прожил очень много лет, очень много сделал….».

Действительно, узнаешь о серьезной дате как-то неожиданно. Я долго не осознавала свой возраст. И, глядя на отражение в зеркале, не всегда замечала, что появились новые морщины, новые седины, что-то обвисло, что-то расплылось.

Особенно большой неожиданностью для меня стало приближение шестидесятилетия. 

Цифра шестьдесят меня ужаснула, я забеспокоилась, заволновалась, зачастила к косметологу, села на очередную диету. Помню,  мама повторяла: «Какие бы ты умные слова ни говорила студентам, но если сама неухожена, старомодна, неряшлива, никто тебя слушать не будет». Она не упоминала слов «морщиниста, стара», но я знаю, как студенты любят молодых преподавателей, прощая им огрехи и просто не замечая их.
Не раз видела, как школьные учителя и вузовские преподаватели иногда теряют ощущение возраста, общаясь с подростками, молодежью и начинают отчаянно молодиться. А возраст предательски выпирает.

Да, понимание возраста приходит подчас с опозданием. Однажды, прямо на улице продавали с лотка бананы, которые мы с мамой обожали. В те далекие уже времена бананы редко были в продаже, а когда появлялись, мы, выстаивая очередь, покупали столько, сколько «отпускали в одни руки», покупали даже зеленые, если доставались. Потом заворачивали в газету, помещали в духовку, ежечасно проверяя, не созрели ли. Иногда от нетерпения карябали кожуру, бананы чернели, и есть их было невозможно.

Мы встали в тут же образовавшуюся длинную очередь Мама осталась в очереди, а я сбегала в обувную мастерскую и получила отремонтированную обувь. Когда вернулась, мама с улыбкой рассказала о том, что произошло, пока меня не было.

Очередь за ней занял молодой человек, затем подошла женщина и спросила его: «Вы за кем?». «Да вот, за бабулей».
Мама говорит: «Я оглядываюсь вокруг и думаю, а где же бабуля-то, а потом поняла, что оказывается бабуля – это я».

И я в свои  семьдесят восемь не до конца осознаю возраст, особенно когда прилично себя чувствую. Все еще удивляюсь, войдя в вагон трамвая, что кто-нибудь встает и уступает место или говорит ребенку: «Уступи место бабушке». То есть мне.

Относительно недавно возвращалась из парикмахерской с только что постриженными и уложенными волосами, замечательным маникюром, в легком светлом пальто, ощущая себя современной и элегантной.

Напротив меня в автобусе села девчонка лет десяти, уставилась на меня, довольно долго смотрела и, ни с того ни с сего, вдруг нахально заявила довольно громко: «Вообще-то вам не по возрасту такой яркий маникюр». Ощущение праздника изящества и собственной привлекательности ухнуло.

Годами ранее произошел обратный случай. Как-то утром я никак не могла найти социальную карту. Я опаздывала в университет на работу и стала просить мужа, моего ровесника,  дать его карту.

Он с большой неохотой, несколько раз повторив, чтобы не потеряла, все же уступил просьбе. Предостерегал он меня не без основания, потому что я  уже не раз теряла и восстанавливала соцкарту. Контролеры в транспорте давно равнодушно проходили мимо меня.

И вот еду я в троллейбусе по карте мужа  и, конечно, появляются три контролера (двое парней и девушка) и требуют предъявить. Я попробовала отшутиться, отвертеться, но не на тех напала: «Ездите по чужой карте. Карту изымаем до выяснения. Платите штраф». Я попыталась объяснить, что мы с мужем ровесники, у меня такая же карта дома, я ее вечером найду, прошу их посмотреть на меня внимательнее, В ответ слышу: «Женщина, не обманывайте, видно же, что не может у вас быть соцкарты, по возрасту еще не положено». Уплатила штраф, дома выслушала от мужа все, что он обо мне думает, тем не менее, на душе было хорошо, слова контролеров были как бальзам.

Молодость и старость понятия относительные. Когда маме было девяносто с хвостиком, у нее серьезно ухудшился слух. Мы решили подобрать ей слуховой аппарат. Подруга  предложила: «Возьми мой аппарат, пусть мама попробует, сможет ли его носить». Ей тогда было около семидесяти и она давно пользовалась таким аппаратом.  Узнав об этом, мама удивилась: «А ей то зачем, она молодая». С высоты своего почтенного возраста мои друзья и родственники казались ей мальчишками и девчонками.

Детям, подросткам все, кому за двадцать, тридцать и т.д. кажутся стариками и старухами, во всяком случае, пожилыми людьми. Несколько десятилетий назад я помогала выполнить задание по английскому языку племяннику, школьнику младших классов, и спросила: «Англичанка ваша молодая или старая». Задумавшись, он ответил: «Староватая. Лет тридцать уже, наверное».

Иногда мы вспоминаем о возрасте с гордостью, как о своем богатстве. Как-то у нас в гостях сын моей подруги, которого мы знали с детства, сказал моей маме: «Наталья Дмитриевна, мне через два года будет пятьдесят». Она в тон ему ответила: «А мне – сто».

И действительно, было: и ему пятьдесят,  и  маме сто. Она только чуть-чуть не дожила до ста двух.

Начала задуматься о возрасте именно после 60. До этого было как-то безразлично, наступление 60 тоже прошло достаточно спокойно, а вот потом понеслось...61, 62, 63... теперь просто стараюсь не думать, но время капает... Очень помогают встречи с друзьями – школьными, институтскими. Внутри, в душе, кажется, что ничего не происходит, что мы те же самые девочки и мальчики. Дружба останавливает время, и мы молодеем!
У
Разный возраст – это как и времена года, в каждом есть что-то прекрасное, что нет у другого.


                ТРИЦИКЛ И ГАЗОНОКОСИЛКА

Я уже писала о том, как я деньги зарабатывала на эту дачу. Сначала  удалось собрать сумму, необходимую  для покупки участка в значительной степени благодаря двум подряд поездкам в Австралию.

Прислушавшись к совету моей подруги Нина Ященко, я купила там двухкассетник и видеомагнитофон, которые в СССР были большой редкостью и стоили дорого. Мне самой безумно хотелось их иметь, но во имя дачи, естественно, пожертвовала своей мечтой.

Нина нашла мне покупателя. Полученных денег оказалось недостаточно, и еще какую-то сумму мне дала взаймы коллега Ирина Цветкова.  В общей сложности получилось пять тысяч рублей (именно столько запросила владелица участка). Крупная сумма по тем временам: моя двухгодичная зарплата.

Та же Нина Ященко подсказала мне, что для того, чтобы деньги не украли  в автобусе и электричке,  лучше положить их в трехлитровую банку, а банку поставить в сумку. Я прихватила бутылочку коньячку и электричкой отправилась в Загорск к тем, кто участок продавал. Когда я вытащила банку из сумки, а из банки деньги, все рассмеялись. Мы посидели, выпили коньячку, закусили, и я вернулась домой.
Покупку участка надо  было еще официально оформить, что всегда было  не так просто. Участки принадлежали заводу «Электроизолит» в Хотьково, к которому я не имела отношения.

Сначала надо было заручиться письменным согласием председателя правления СНТ с замечательным названием «Мечта», где и находился участок, затем обратиться за разрешением к директору завода.

Вместе с продавщицей участка мы приехали в «Мечту», разыскали дом председателя. Смотрим, у дома стоит автомобиль «Нива» с распахнутыми дверцами. Никого рядом нет, машина нараспашку.

Мы попытались позвать председателя, никто не откликается. Вошли во двор, поднялись на крылечко, еще раз попытались звать, в ответ - тишина. Двери в дом тоже были открыты, мы заглянули внутрь, опять звали, никакого отклика. Решив, что хозяин не мог уйти надолго, оставив открытыми дом и машину, мы сели на крылечко и стали ждать. Не менее часа спустя, наконец,  появился хозяин с корзинкой грибов. Отлучался в лес.

Несмотря на томительное ожидание, мне все это понравилось. Как здорово, что есть места, где люди живут так, что и дом-то не запирают.

Председатель подписал необходимые бумаги, потом мы побывали у директора завода, он тоже все подписал. Слава Богу, эпопея оформления благополучно завершилась.

Участок был запущенный. Несколько лет до этого никто здесь не бывал. Все заросло. Его хозяйка продала участок потому, что получила в наследство от скончавшегося отца дом в Загорске и большой участок на окраине города. Второй участок оказался ей и ее семье не нужен.

На участке стояла ветхая сараюшка, на ее двери было навешено пять замков, и открывалась она пинком ноги. В этой-то сараюшке какое-то время и обитала моя мама, встречая машины со строительным материалом и охраняя его. А я тем временем усиленно зарабатывала деньги.

Повторю, что мне понравилась ситуация с машиной с распахнутыми дверцами и домом незакрытым на ключ. Мне показалось, что мы попали в оазис, где все спокойненько, благополучненько, нет воровства, нет ничего плохого.

Конечно, прожив на даче много лет, мы обнаружили, что это не совсем так. По крайней мере,  пару раз мы испытали на себе действия темных сил.

Один раз в середине зимы нам позвонили соседи по даче и сообщили, что у нас, как и в нескольких домах, выбито оконное стекло. Явно в доме кто-то побывал. Мы приехали на дачу, все осмотрели. Всюду был отвратительный беспорядок: пол усеял крупами вперемежку с мукой, все ящики выворочены. Очевидно, искали алкоголь, но не нашли, потому что его там не было. Наскоро наведя порядок в выстуженном доме и, заколотив окно досками, мы уехали.

Вскоре последовал звонок из отделения милиции г. Хотьково. Нас приглашали опознать свои вещи, поскольку воров нашли.

На вопрос милиционеров, что у нас пропало, мы ответили, что вроде бы ничего. Нас провели в соседнюю комнату, полную разнообразных вещей и стали спрашивать: «А это не ваше, а это?». Да, действительно наше. Мы с удивлением  узнавали свои вещи: старенький ковер, примус, какая-то посуда, что-то еще набралось из нашего довольно скромного скарба. Мы забрали эти вещи и отвезли на дачу.

Это был первый случай. А значительно позже произошел еще один. Мама рьяно занялась огородом, выращиванием полезных растений: овощей, зелени. С огромным трудом я отвоевала у нее крохотный кусочек земли под газон. При этом она много раз повторяла, что газон требует тщательного ухода и регулярной стрижки.

Появилась необходимость в газонокосилке. Зная мои сложные отношения с техникой, неловкость и неуклюжесть, муж решил обезопасить меня и купить не электрический триммер, а механическую газонокосилку. Проблема была только в том, где же ее достать. После долгих поисков, нашли в павильоне, около ракеты, на ВДНХ механическую газонокосилку немецкого производства и некоторое время я ею пользовалась.

Соседи дивились  невиданному агрегату. Он свою задачу выполнял, возможно, не так шустро как электрическая или бензиновая косилка, но абсолютно безопасно.

И вдруг совершенно неожиданно он пропал. Какое-то время спустя соседка сообщила маме, что видела наше чудо техники на участке на соседней улице. Мама пошла и опознала: да, это наше. Соседка подтвердила мамины слова. Спутать наш реликт с чем-либо было невозможно: его спер у нас и продал парень, которого мама пригласила поработать на участке. Пришлось маме выкупать свою же косилку.

Удивляли мы соседей не только реликтовой газонокосилкой, но и трициклом, то есть трехколесным велосипедом для взрослых. Велосипед был куплен тоже для меня.
Я люблю рассказ Марка Твена «Укрощение велосипеда», в котором он повествует о многочисленных безуспешных попытках научиться езде на велосипеде.

Мои неоднократные попытки овладения велосипедом, как и коньками,  были безрезультатно. К сожалению, я всю жизнь была, есть и остаюсь  абсолютно неспортивной и неуклюжей. Стараюсь преодолеть себя, но напрасно.  Очередную такую попытку я предприняла, когда мне было около пятидесяти. Мой муж,  Алексей любит кататься на велосипеде. Он был уверен, что под его-то руководством я обязательно овладею этим искусством. После нескольких уроков и стольких же падений нам обоим показалось, что прогресс заметен. Но… Я ехала по тротуару, вдруг передо мной возникла фигура молодого человека в ослепительно белых брюках. Ехать-то я ехала, а остановиться не могла. Я отчаянно кричала ему: «Осторожно», но он не реагировал, и я въехала в него, и в его белоснежные брюки.

Стало ясно, что двухколесный велосипед мне не одолеть.

В рассказе Марк Твена за его попытками оседлать велосипед постоянно наблюдал мальчишка, отпускавший ехидные замечания. Мальчишка советовал ему сначала научиться ездить на  трехколесном велосипеде.

Такая же мысль пришла в голову мужу и он стал искать для меня трехколесный велосипед. Было это более четверти века назад, и найти такой трицикл тогда было сложно. Алексей упорно посещал прекрасный магазин у м. Сокольники, где продавались велосипеды и, наконец, ему удалось ухватить трицикл. Устроен он  был так: два колеса спереди и одно сзади.

Алексей радостно привез это сокровище на дачу. Мне очень хотелось освоить это чудо. В сопровождении мужа я пыталась сделать несколько кругов по безопасным дорожкам между участками. Мои попытки вызывали живой интерес соседей, кто-то изумленно наблюдал,  кое-кто просил прокатиться, у всех, кроме меня, это получалось.

Сейчас уже трудно вспомнить, какова дальнейшая судьба велосипеда. По-моему, пытались его переделать в двухколесный, потом куда-то сбагрили.

Больше учиться ездить на велосипеде я не пыталась, как не пыталась позже, когда мы купили автомобиль, освоить и его. Ограничиваюсь ролью пассажира.

   
                ПРОФЕССИЯ - УЧИТЕЛЬ

Скоро начнется учебный год. Впервые за много лет мне не надо к нему готовиться: не надо обновлять лекции, просматривать конспекты, продумывать темы курсовых, дипломных, кандидатских работ и т.д. Не надо волноваться о том, что лучше надеть в университет.

Уходя на пенсию после более чем полувековой преподавательской работы,  я предавалась горестным и светлым размышлениям.

Оглядываясь назад, вдруг осознала, что за полвека через мои руки прошла толпа народу: школьники, студенты,  учителя, аспиранты, докторанты.

Больше всего в этой толпе – студентов: тех, кто слушал мои лекции, работал на семинарах и практических занятиях, тех, кто писал под моим руководством курсовые и дипломные работы. Начав преподавать в двадцать один год, долго считала своих студентов равными себе эмоционально и ментально и только, наверное, лет десять спустя осознала, что к ним надо относиться как к неразумным или не совсем разумным детям.

Вторая группа чуть меньше – учителя, обучавшиеся на курсах повышения квалификации ИПК и ПРНО МО.

Группа намного меньше – аспиранты.  Они: пришли учиться с разными целями и относились и к обучению в аспирантуре, и ко мне по-разному, с разными творческими и человеческими возможностями. Одни предполагали, что научный руководитель будет не просто руководить, а буквально диктовать каждое слово и следить за каждым шагом. Другие были абсолютно самостоятельны. Таких было немного.

Не все аспиранты защитились. Всего под моим руководством защитило кандидатскую диссертацию двадцать три человека.

Некоторые из них с большим трудом, напряжением и существенной помощью с моей стороны завершали этот труд.  Этим они исчерпали свой творческий потенциал. А ведь научная работа не кончается защитой диссертации. Необходимо постоянно публиковаться, причем в авторитетных, престижных журналах, писать статьи, выступать с докладами на конференциях, то есть бесконечно подтверждать ученую степень. Человек же все, что мог сказать – написал, изложил в диссертации, исчерпал себя. Таких людей можно было бы назвать кандидатами одной диссертации (где-то я встречала такое выражение).

Самая маленькая группа – докторанты. Их было четыре человека, все защитили докторскую работу.   Вспоминаю каждого с теплом, уважением.

Я много читала о своей профессии: и рассуждения о профессиональном выгорании, и споры о том, искусство это или наука, методика или педагогика и многое другое.

Наибольший эмоциональный отклик в моей душе вызывают рассуждения о преподавательской профессии героя рассказа А.П. Чехова «Скучная история». Так же как профессор Николай Степанович, от лица которого ведется повествование, я с грустью думала о том, что будет с моей аудиторией.

Я знала, кто будет читать два моих самых любимых курса, и мне кажется, что моя аудитория, как оазис в пустыне, пересохнет, завянет. Скорее всего,  я ошибаюсь и это просто совершенно естественная ревность и брюзжание.

Полностью согласна с утверждением, что учительская профессия сродни актерской. Как и актер, учитель обязан излагать свои или чужие мысли ярко, артистично, кратко, просто, и не заниматься тупым вколачиванием знаний в головы тех, кого учит. Как и артисты, мы зависим от аудитории и подзаряжаемся от нее.

Аудитория, как и зрительный зал, бывает легкая, когда ты видишь отклик на свои слова в выражении глаз, мимике. Иногда аудиторию трудно расшевелить, привлечь ее внимание, трудно дождаться от нее реакции. И бывает аудитория, которую можно назвать «убитой», когда слушатели заранее уверены, что не услышат от тебя ничего нового, интересного, яркого, вдохновляющего. Все зависит от тех, кто был в ней до тебя, чему и как сидящих в ней людей пытались учить.

Особенно часто я встречала «убитую» аудиторию, когда начинала работать в институте усовершенствования учителей. Приходила в аудиторию и видела по лицам учителей, что они уже привыкли к тому, что ничего нового, интересного и тем более полезного не услышат, и внутренне были готовы к этому. Сложно это предубеждение рассеять.

Наверное, именно из-за отсутствия отклика мне не нравится преподавание он-лайн, начавшееся с ковидовских времен, c 2020 г. Хотя в тот момент это было мне очень и очень удобно. Мамочке моей было тогда 98 лет, она остро нуждалась в общении и просто в ощущении того, что я рядом, в соседней комнате.

Но, не видя отклика, живой реакции аудитории, во мне все замирало. Я привыкла к живому общению. Если и не к диалогу словесному, особенно на лекции, то к реальной коммуникации, контакту глаз, выражению лиц. Я шутила и видела в ответ улыбки, а здесь нет ничего. Здесь пустота: одни аватарки.

Вслед за героем рассказа А.П. Чехова я бы сравнила лектора с дирижером, который, «передавая мысль композитора, делает сразу двадцать дел: читает партитуру, машет палочкой, следит за певцом, делает движение в сторону то барабана, то валторны и прочее». Профессор Николай Степанович утверждает, что хороший лектор должен «кроме таланта, иметь еще сноровку и опыт, … обладать самым ясным представлением о своих силах, о тех, кому читаешь, и о том, что составляет предмет твоей речи».
И, конечно, помнить, что он ограничен во времени и следить за темпом своей речи. Я вспоминаю эпизод, когда в Институт повышения квалификации были приглашены с лекциями два автора известных учебников. Они должны были сменить друг друга в двух группах учителей. Нужно было синхронизировать их выступления. Один из них заявил: «Я могу говорить бесконечно». Второй, сказавший, что уложится в отведенное время, посмотрел на него недоверчиво. И у меня закралось подозрение: значит, не до конца продумал, не отобрал материал, плохо структурировал содержание.

Один из британских методистов говорил, что процесс обучения должен быть всегда sugar coated – подслащен (то есть о каких бы серьезных и сложных теоретических проблемах ни шла речь, обязательно надо и пошутить, дать возможность слушателям немного расслабиться, включить в занятие что-то веселое и легко запоминающееся, неожиданное). И это совершенно справедливо.

Учиться и преподавать – огромный труд с обеих сторон. Но учиться намного сложнее, чем работать.

Грустный текст получился.


                БИТВА В ПУТИ

Мой жизненный путь сопровождался битвой с собой: борьбой с многочисленными комплексами, нерешительностью, неуверенностью, застенчивостью, ленью.  Стремилась преодолеть себя –  отстаивать собственное мнение, интересы и взгляды на жизнь, избавиться от зависимости от чужого влияния.

Битва за красоту и изящество продолжалась большую часть жизни. Да и сейчас, на склоне лет, она все еще тлеет.

От природы я склонна к полноте.  Росла упитанной и неуклюжей, но в раннем детстве не задумывалась о своей внешности.  Мне было семь лет, когда мы всей семьей первый раз отправились к морю. В вагоне поезда какой-то ребенок довольно громко сказал кому-то: «Иди, посмотри. Там едет девочка – настоящий  жир-трест». Действительно,  на животе у меня было три складки. Обидное прозвище «Жир-трест» иногда слышала и позже.

В старших классах школы я вытянулась, стала третьей по росту в классе,  долговязой, нескладной, рослой, но не толстой.

Из-за долговязости сильно сутулилась, за что получала нагоняй от мамы.
Сразу после окончания школы, в шестнадцать лет, поступила в институт. В студенческие годы началась упорная борьба с лишним весом, который тогда, наверное, измерялся граммами. Хотелось быть тонкой, звонкой, элегантной и красивой.

В 1962-63 гг. началось всеобщее увлечение обручем хула-хуп. Девушки и женщины мечтали об обруче: хотели быть стройными, с осиной талией как у Гурченко. Появился такой обруч и у меня. Крутила его до изнеможения.

В фильме «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» (1964), есть эпизод, когда девочка необыкновенно ловко крутит хула-хуп, а другая с восторгом и завистью смотрит на нее. Искусно крутить обруч я не умела, но крутила как могла до тех пор, пока все бока и живот не отбивала до синяков.

Чуть позже, когда мне было лет восемнадцать-девятнадцать, стал популярен бег трусцой.  И я, конечно, побежала, чтобы обрести точеную фигуру. Бегали мы небольшой компанией. Очень рано утром, практически в любую погоду пробегали сколько-то километров.

После чего следовал длинный-длинный рабочий и учебный день (я училась на вечернем отделении). Добиралась я до работы на двух электричках (от Лосиноостровской до Люберец). После работы на электричке и  метро – в институт.

А после учебы, по крайней мере, пару раз в неделю, шла в открытый бассейн «Москва» (недалеко от института) на последний сеанс. Когда начинались холода, в воду падали снежинки. Я люблю плавать – для меня это большое удовольствие, залог хорошего самочувствия, а тогда – это была, прежде всего, борьба за красоту, хорошую, подтянутую фигуру.  Вот таким образом старалась стать стройной красавицей.

После института, c двадцати одного года, начала преподавать. Немного позже   испытывала на себе всевозможные диеты. Перепробовала их великое множество. Думаю, могла бы написать о них брошюру.

Я многое знала и знаю о принципах сбалансированного питания и здорового образа жизни. Теоретически. Но следовать им регулярно мешали лень, нерешительность, иногда застенчивость и неверие в собственные силы. «Ну как я пойду в тренажерный зал, где все такие ловкие, подвижные, гибкие!».

Эти же комплексы нашептывали: «Начнем завтра. Лучше в понедельник. А еще лучше - со следующего месяца».

Я все-таки бралась за себя: начинала правильно питаться, заниматься чем-нибудь спортивным, а эти же комплексы мешали доводить начатое до конца.

Не получалось выдержать до конца большую часть диет. Но даже когда  героически соблюдала диету, организм  говорил: «Ну, хватит измываться. Давай-ка я распрямлюсь». И возвращал себе не только утраченные килограммы, но и прихватывал дополнительные.

У меня не было выходных: шесть дней в неделю преподавала на дневном и вечернем отделениях, и по воскресеньям –на заочном.  В воскресное утро я торопилась на электричку, в которой подъезжала моя коллега и закадычная подруга  из Загорска. Электричка прибывала в Москву, и мы обе с грустью наблюдали, как толпы людей с рюкзаками  устремлялись к поездам, чтобы с удовольствием провести выходной день на природе. А мы работали!

После окончания занятий хотелось чем-то вознаградить себя. В то время в метро внизу были небольшие буфеты, где продавались торты, пирожные и сок в тубах. Мы брали на двоих половину торта и по стакану самого вкусного и самого дорого тогда (по двадцать восемь копеек, цена мороженого «Лакомка») мандаринового сока. Какая там диета!

В течение многих лет МОПИ (позже преобразованный в университет) арендовал в спортивном комплексе в Измайлово дорожки в бассейне. Мы с подругой и еще несколькими преподавателями кафедры с удовольствием этим пользовались. Если по расписанию в один день были занятия на дневном и вечернем отделениях и большое «окно» между ними, то отправлялись в бассейн, а потом возвращались в институт. Дорога занимала около получаса.

Поплавав, взвешивались и радовались, если удавалось немного сбросить вес. Но и здесь легко было нарушить любые диеты и ограничения, потому что там же, в спортивном комплексе, было кафе, соблазнительно пахли свежеиспеченные булочки и пирожки. Все, что сбросили, возвращалось с лихвой.

Некоторые из сопровождавших меня большую часть жизни диет особенно запомнились.
Одна из них – двенадцатидневная диета Ларисы Долиной. В последние три дня диеты можно было в течение дня  выпить только бутылку сухого белого вина (0,5 л) и съесть крохотный кусочек сыра – пятьдесят грамм. Когда я дошла до этого этапа, то впала  в полузабытье.

«Сидела» я на этой диете во время отпуска, летом, на даче. Мама и муж наблюдали за мной с состраданием. Как бы ноги не протянула! Действительно, похудела основательно  и сумела легко надеть любимые вельветовые джинсы, которые не налезали на меня много лет. Была неимоверно счастлива, наслаждалась собственной стройностью,  но буквально через две-три недели не только  обрела прежние формы, но и превзошла их.

Другая диета, по группе крови, исключала употребление продуктов красного цвета. А в тот год у нас на даче уродился прекрасный урожай клубники. Я смотрела, но не ела. Толку от этой диеты почему-то было немного.

Третья, особенно памятная диета – от  Мирият Мухиной.  Вместе с женой двоюродного брата мы поехали в Тверь в клинику «Оригитея». Там нам прочитали лекцию о методе достижения стройности. Затем вставили около уха «Волшебную серьгу» и выдали подробные рекомендации по снижению и нормализации веса, прежде всего, по соблюдению определенной диеты. Невестка постройнела, а меня диета не взяла.
Я часто вспоминаю слова, приписываемые  Майе Плисецкой: «Не жрать! Более действенного способа быть в форме не придумали. Это больше в теории. А в жизни можно все, но понемногу».

Именно так, всего, но понемногу, ела моя долгожительница мама. Она никогда не была тучной за все свои сто два года. Никогда не придерживалась диет. Сладкому предпочитала квашеную капусту, маринованные и соленые огурцы и помидоры, моченые яблоки. Мама любила яблоки, вишню, гранаты, хурму, арбузы. Фрукты ела с хлебом. Иногда могла пригубить вина или шампанского. Любила борщ и утверждала, что в нем есть все, что необходимо человеку.


                МЕСТА, ОСТАВШИЕСЯ В ПАМЯТИ

В Москве и ее окрестностях много мест, оставивших след в моей памяти и жизни. Они связаны с детством, бытом семьи, домом и садом, попытками стать актрисой и теннисисткой, студенческими годами, профессией, влюбленностями, развлечениями и отдыхом, искусством. Это места, которые я и до сих пор люблю.

Семья наша переехала в Москву в 1956 г. и некоторое время жила на 13-ой Парковой улице. Училась я тогда в пятом классе, жизнь моя протекала в школе и дома и я  почти не помню эти места.

Примерно через год мы перебрались в дом, доставшийся отцу в наследство от деда, в г. Бабушкин Московской области, который позже вошел в состав Москвы. Прожили мы в этом доме долго, почти восемнадцать лет.  Здесь у меня появились любимые места. Прежде всего, Джамгаровский пруд, относительно недалеко от дома. Пешком ходили туда. Иногда я со своими друзьями плавала и каталась на лодке по пруду. Место спокойное, уютное.  И с ним связаны светлые полудетские воспоминания. На берегу небольшая рощица, мы там загорали.

Там я отдала в залог за прокатную лодку дедовские серебряные часы фирмы Павел Буре, которые мне не вернули.

На противоположном берегу пруда кладбище, где теперь покоятся мои родители.

Запомнился угловой магазин, недалеко от дома, куда меня посылали за продуктами. Называли его «желтый магазин», вероятно, здание было окрашено в желтый цвет. Однажды, увидев в очереди любимую учительницу русского языка и литературы, я была поражена, что эта почти небожительница оказывается тоже, как простые смертные, ходит в магазин

Чуть дальше, через дорогу от магазина была булочная. По дороге домой  я обязательно откусывала от батона. Удержаться, чтобы не попробовать ароматного свежеиспеченного хлеба, былс невозможно.

Потом настали времена, когда в хлеб стали добавлять горох, кукурузу и батон, остывая, на глазах превращался в камень. Но и такой батон надо было застать – можно было прийти к пустым полкам.

Вспоминаю Дом пионеров и парк напротив него, около железнодорожной станции Лосиноостровская.  В шестом или седьмом классе школы я самостоятельно отправилась в Дом пионеров и записалась в драматический кружок. В кружке готовили постановку пьесы «Золушка». Мне дали значительную роль – феи, волшебницы. Я выучила текст и даже участвовала в одном спектакле. Когда я вышла на сцену, то от зажатости, от страха не смогла ничего вымолвить. От волнения не слышала слов, которые мне подсказывали. После чего мне пришлось покинуть кружок.

В парке, в уже более взрослом возрасте, студенткой, я решила приобщиться к красивому, аристократическому, элитному виду спорта – теннису. Не настольному, а настоящему, большому. Где-то раздобыла или у кого-то взяла на время ракетку, не помню точно. Записалась в секцию и стала добросовестно бить мячик об стенку. Била мячик об стенку, била, но толку никакого не вышло. Поняла, что теннисистки из меня не выйдет, Уимблдон мне не светит. И это занятие оставила.

Это все места недалеко от дома, где я жила. А одним из любимых районов Москвы стал район Фрунзенской. Там было расположено НИИ Резиновой Промышленности (НИИРП), где работали родители. И рядом прекрасный парк усадьбы Трубецких.

Родителям хотелось, чтобы я летом не баклуши околачивала, а чему-то училась, развивалась, не росла дикаркой. На одну смену меня отдали в расположенный рядом с парком городской пионерский лагерь, где была невероятная скукотища.

Родители намеревались отправить меня в лагерь еще на одну смену, но я умолила оставить меня дома. Дома я читала и бездельничала, слоняясь по саду. Выполняла мамины поручения. Обычно это был сбор ягод. Я вешала на шею баночку на веревочке и собирала смородину, крыжовник, малину. Набрав немного, садилась на крыльцо и горько задумывалась о своей доле. Иногда высказывала родителям, что я и за сторожевую собаку, и урожай собираю (а собранных ягод была горсть, едва прикрывавшая дно банки), в общем, тружусь как рабыня.

Мама до работы, встав ни свет, ни заря, готовила обед, чтобы я нормально ела. А я терпеть не могла первое. Иногда просто отливала немного борща или супа в раковину или туалет. Вспоминать стыдно.

Фрунзенская и метро Парк культуры дороги мне еще и потому, что рядом на Метростроевской, прошли студенческие годы. И недалеко был бассейн Москва, куда несколько лет ходила.

Здесь же рядом с м. Парк культуры моя любимая церквушка – Церковь Николая Чудотворца в Хамовниках. Выглядит как пряничный домик. Разукрашенная и веселая, не угнетает, не вызывает печальных мыслей о бренности бытия. Просто милая. Я всегда любовалась ею. В церковь не заходила.

Там же, на Фрунзенской, было несколько замечательных магазинов. В магазине «Колбасы» стоял восхитительный аромат. Там продавали и мои любимые полукопченые  «Охотничьи» колбаски, которые тогда казались, или на самом деле были, очень вкусными. Спустя годы я захотела себя порадовать и вспомнить их прекрасный вкус. Купила, но они оказались совсем другими и никакого восторга не вызвали.

Чуть дальше  был магазин «Русский лен», в котором продавались совершенно изумительные вещи. Стоили они недорого, но надо было их застать. Когда они
появлялись в магазине, выстраивалась длинная очередь.

В этом магазине мне удалось, перед первой стажировкой в Великобритании, купить скатерть и салфетки. В Оксфорде меня поселили в частный дом. Когда я вручила хозяйке скатерть и салфетки, это было воспринято как ценный подарок. Это был настоящий лен и в Англии это было дорого.  Забавно, что сразу после этого, она заменила синтетическое постельное белье на хлопковое и дала мне электрическое одеяло.

В известном фильме «Осенний марафон» профессор из Дании говорит о  выброшенной в окно в порыве ревности хлопчатобумажной курточке, что в Дании такое в окно не выбрасывают. Это дорого, это же настоящий хлопок.

Самое любимое в Москве с детства и до сих пор место, в котором я бывала бесчисленное количество раз и продолжаю бывать – это ВДНХ. Относительно недалеко от дома, примерно пятнадцать-двадцать минут езды на трамвае.

ВДНХ – чудное место, всегда праздник. Мы ездили туда в детстве, гуляли, бывали в разных павильонах, на ферме, любовались фонтанами, прекрасными цветами, катались на лодке по пруду, ели сосиски в булочке с горчицей и мороженое, продававшиеся с лотка. В юности отправлялись туда компанией, ходили в кафе на фестивали национальных кухонь советских республик. На открытых площадках выступали артисты, ансамбли и это было просто замечательно. ВДНХ постоянно хорошеет и обновляется.
Сейчас, когда  ездим на ВДНХ, сначала садимся (направо от центрального входа) в автобус,  курсирующий по всей огромной роскошной территории , и слушаем истории мест, которые проезжаем. А далее – по настроению.

Мы с мужем полюбили павильон Армения, где можно полакомиться, полюбоваться ювелирными украшениями в авторском исполнении, картинами.

Мне нравилось прекрасное здание ГУМа,  легендарное гумовское мороженое в стаканчике, продававшееся рядом с фонтаном на первом этаже.  Иногда ездила в ГУМ просто ради того, чтобы поесть вкуснейшее мороженое. И сам поход в ГУМ был событием. На верхнем этаже были ателье: по пошиву одежды и обувное ателье. Там иногда продавали готовые изделия. Однажды мне повезло, мы с мамой купили там мне прекрасные осенние туфельки на каучуковой подошве. Они служили мне не один год и я смотрела на свои ноги в этих туфельках, любовалась и думала: как хорошо!   

Самые лучшие покупки в ГУМе я сделала много лет спустя в 200-ой  секции.

Со школы я полюбила музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Мне он кажется уютным, приветливым, привлекательным. Местом куда хочется вернуться. Он мне всегда нравился больше, чем Третьяковка. Позже Третьяковку преобразовали, она серьезно изменилась и все же кажется мне более казенной, чем Пушкинский музей.

Со студенческих лет я полюбила бывать и заниматься в «Иностранке» -Всесоюзная государственная библиотека иностранной литературы (ВГБИЛ) имени М.И. Рудомино на Таганке. Здесь мне нравилось больше, чем в «Ленинке». Она уютнее, светлее, теплее. Здесь хорошо и спокойно работалось, часто проходили встречи с писателями, переводчиками, показы фильмов.


                ГРАНИЦЫ МОЕГО КУЛИНАРНОГО НЕВЕЖЕСТВА

Во многих отношениях я была, да и остаюсь, невеждой и профаном. Долго абсолютно ничего не понимала в кулинарии. Мама очень вкусно готовила. Она не подпускала меня ни к плите, ни к готовке. И она,  и отец считали, что главное – получить хорошее образование, профессию. Все остальное приложится. Они оба повторяли: «Была бы курочка, а приготовит и дурочка».

Хоть что-то готовить учила меня не мама. Лет в четырнадцать-пятнадцать соседский мальчишка Витя научил меня печь блинчики: надо сначала наколоть кусочек сала на вилку и смазать им сковороду, и только потом начинать печь. А сама я, уж не помню каким образом, научилась лепить вареники с вишней, которой было море в нашем саду. Лепила их часто и с упоением и любила ими угощать друзей. Вареники с вишней в сопровождении меда или сметаны. Казалось, что это невероятно вкусное лакомство!
При этом мое платье, стол, пол были усеяны мукой, а мама говорила: «Сразу видно: Маланья пироги пекла – все ворота в тесте». Мои кулинарные потуги никак не поощрялись.

Большую часть жизни готовила мама. Когда я приезжала домой после длинного-длинного дня работы и учебы в институте на вечернем отделении, меня всегда ждал вкусный ужин. Мама выращивала овощи в нашем небольшом огороде, консервировала,  делала заготовки и благодаря ее трудам у нас всего этого было в достатке. Из самых простых продуктов она готовила вкусные блюда. На всю жизнь для меня остается любимым блюдом отбивная (предпочтительно свиная или из рыбы), жареная с корочкой картошка и салат, квашеная капуста, консервированные овощи.
Невежественная я была и в кулинарных терминах. Когда начала преподавать в вузе,  одна из коллег рассказала, что жарит рыбу в кляре. Кляр! Я не знала, что так красиво называется обваливание кусочков рыбы поочередно в муке и яйце.
Придя домой, я сказала маме: «Рыбу надо жарить в кляре». На что она ответила: «Чудо мое, я ее всю жизнь так готовлю».

Много лет спустя во время туристической поездки по Франции мы с мужем зашли в ресторанчик, где решили отведать настоящих французских блюд. Мимо нас пронесли большое блюдо с красиво уложенными тонкими ломтиками чего-то красного цвета. Муж решил заказать такое же. Официант назвал его «Карпаччо». Оказалось, что это тонкие ломтики сырого мяса.

Большую часть жизни я не готовила. Конечно, всегда была занята, работала много и, как правило, не на одном месте; училась и кого-то обучала, переводила, писала.

Готовила мама, и готовила великолепно. Но я тогда любила общепит: рестораны, кафе и просто пельменные. Мы с моей подругой заходили в пельменную на Бауманской.

Брали пельмени то со сметаной, то с уксусом. Всегда это было вкусно, может быть еще и потому, что аппетит у нас был неплохой. Там же на Бауманской любили поесть-попировать в рыбном ресторане «Изба рыбака». Конечно, это было совсем не часто. Заказывали архиерейскую уху, другие рыбные блюда. Это уже был праздник.

Восхитительно вкусно.

Мама прекрасно пекла, но я отдавала предпочтение всяким покупным тортам. Только десятилетия спустя поняла,  насколько мамины шедевры были вкуснее. Вспоминаю мамин пирог с капустой, изумительным тестом и белой, чудесной капустной начинкой. Вспоминаю и ее коронный торт или пирог под названием Королевский с ломкими коржами, пропитанными кремом из сбитых белков и черносмородинового варенья, красивого сиреневого цвета.

Довольно поздно во мне проснулась тяга к кулинарии, захотелось самой готовить, да и возникла потребность в этом. Тут к счастью появился и телевизионный канал «Еда», который я с удовольствием смотрю, несколько моих любимых поваров (Ильи Лазерсона, Василия Емельяненко),  других просто не помню по именам; рубрика «Суповарение», программы, посвященные национальным кухням, особенно любимой мною грузинской кухне. В каждой я находила что-то интересное и полезное. Поскольку была абсолютным профаном в кулинарии, то очень многому, возможно элементарному для опытных хозяек, научилась. Стала смотреть сайты известных отечественных и иностранных кулинаров Шеф-повара Вивьена – настоящего гасконца, Рамси, Оливера и многих других.

Хорошей кулинаркой я не стала. Только если готовлю  очень-очень медленно, внимательно, неукоснительно следуя рецепту, блюда получаются. Заранее сказать, что блюдо получится, я не могу, это как-то через раз, но я и этому рада и счастлива. На мое счастье, мой муж ест то, что я готовлю. Похвалы я слышу редко, обычно он говорит: «Нормально».

А я вспоминаю, что более тридцати лет назад, когда мы собирались пожениться, я шутя сказала маме, что выхожу за него замуж потому, что это единственный человек, безропотно съедающий мою стряпню.


                ЛЕВАЯ, ПРАВАЯ, ГДЕ СТОРОНА…

Это строка из старинного русского романса о подвыпившем человеке, который никак не поймет, где правая, а где левая сторона улицы. А я пишу о себе, о человеке, который попеременно действует то правой,  то левой рукой.

До школы мои родители не слишком задумывались о том, что я левша. Просто считали, что я неловкий и неуклюжий, криворукий  ребенок. В школе же все и началось. Никак не могла научиться писать перьевой ручкой правой рукой как требовала учительница. Тетрадки были в кляксах от чернил.  Я вдруг поняла, что я – какая-то не такая, не как все, что быть левшой – неправильно.

Дома и в школе меня переучивали, стараясь сделать правшой. Учили писать, рисовать, резать, держать иголку правой рукой. Мне не привязывали левую руку, не надевали на нее варежку и не били линейкой, но убеждали отказаться от вредной привычки и стать такой, как все, «нормальной» правшой.

В фильме «Король говорит» показано, как британский король-левша Георг VI борется с заиканием. Оказывается, его заикание было спровоцировано попытками сделать из него правшу.

Столетиями считалось, что быть левшой просто недопустимо и неприлично, к ним веками относились предвзято и нетерпимо. Осознание того, что последствием  переучивания детей-левшей могут стать психические и нервные расстройства пришло намного позже.

В средние века левую руку считали рукой дьявола. В исламском мире левая рука и сейчас считается нечистой, поскольку используется для интимной гигиены. В Японии до середины прошлого века леворукость жены была достаточной причиной для развода. В таких странах, как СССР и Китай левшей переучивали, чтобы не выделялись, не отличались от большинства. Только в 1986 г. в нашей стране были приняты официальные документы по защите здоровья леворуких детей. Было прекращено насильственное переучивание.

В русском языке у слов «левша», «левый» много отрицательных коннотаций. Некоторые из них оскорбительны и унизительны. Прилагательное «левый» часто используется в значении «незаконный», глагол «левачить» как синоним «ловчить». А также «левый товар», «левый пассажир», «ходить налево»…

Я вспоминаю о том, что я левша, когда мне неудобно что-то открыть, например, дверь, поскольку она сконструирована для правшей; когда неудобно  за что-то держаться, отрезать ножницами, ножом, пользоваться каким-либо строительным инструментом  или кусторезом, с чем легко и быстро справляются нормальные правши. Обычное открытие консервной банки ножом-открывашкой всегда мучительно для меня. Стараюсь за столом сесть так, чтобы слева никто не сидел.

Годы спустя я узнала, что в мире продаются специальные ножницы, многие предметы обихода для левшей.  Как-то, увидев вывеску магазина «Левша», зашла в него, ожидая увидеть инструменты, сделанные специально для левшей. Но это был магазин инструментов для умельцев, «левшей», то есть в названии использовано переносное значение слова «левша» - «умелец; мастер». Это значение развилось благодаря известной повести Н.С. Лескова «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе». По ее сюжету тульский мастер-левша подковал «аглицкую» механическую игрушку. Мы редко вспоминаем о том, что, поковал-то он ее подковал, но она перестала прыгать и танцевать из-за тяжести подков.

Специальных магазинов с инструментами, изготовленными для левшей, ни подобных отделов в магазинах я пока не видела.

В результате переучивания пишу и рисую правой рукой, а иголку с ниткой, нож, ножницы, утюг, шприц держу в левой. Овощи и зубы чищу левой, телефон прислоняю к левому уху, пуговицы и крючки на одежде застегиваю левой и левой же открываю и закрываю молнию. До сих пор столовые приборы беру «неправильно»: нож в левой, вилка в правой. Контролирую себя, накрывая стол для гостей.

У моих родителей красивый почерк, а у меня он какой-то неустойчивый, с шаткими буквами и строчками. Когда требовалось написать что-то безукоризненно, писала, но для этого прилагала неимоверные усилия. Какое счастье, что давно уже не пишу ручкой, а только печатаю на компьютере. Никто не видит, какой у меня почерк, да и какой рукой напечатан текст.

Я много читала о левшах, о результатах исследований этого феномена, о многочисленных, часто противоречивых гипотезах по поводу причин его появления. Мне нравится гипотеза, объясняющая преобладание праворукости тем, что когда-то человек инстинктивно защищал в бою сердце, прикрывая его левой рукой или щитом и отражал нападение противника, держа оружие в правой руке.

Оказывается, каждый седьмой человек на нашей планете – левша, то есть таких как я на планете более 500 миллионов. Иногда говорят, что левши – самое многочисленное «меньшинство» планеты Земля.

Любопытно, что среди левшей больше мужчин, чем женщин. Как утверждают исследователи, чаще всего левши встречаются среди близнецов, людей с сексуальными отклонениями, неврологическими расстройствами.  Ни к одной из этих групп я не отношусь.

Считается, что левши чаще рождаются, если один из родителей или оба – левши. Мои родители оба правши. Оба мои двоюродных брата – левши, как и, по крайней мере, один из их внуков, то есть, леворукостью отличался кто-то из наших общих предков по материнской линии.  А в 2008 году обнаружили ген левши, определяющий – быть ли ребенку правшой или левшой.

Примечательно, что левши есть и среди животных. Причем, кошки по большей части правши, а все белые медведи и почти все кенгуру – левши.

Довольно долго я и не подозревала, что левши не хуже правшей, что быть левшой не аномалия, не недостаток, а для теннисиста, футболиста, боксера, рапириста – большое преимущество.

Приятно было узнать, что в  Великобритании есть Клуб левшей, по инициативе которого 13 августа отмечается Международный день левшей, существует Международная ассоциация левшей.

Пишут, что многие левши – хорошие ораторы, и в этом отношении я. наверное, типичный левша.

Не менее приятно было узнать, что среди левшей много талантливых, выдающихся людей. Много левшей среди музыкантов, композиторов, актеров, художников, писателей. Оказывается, левшами были Моцарт, Бетховен, Паганини, Прокофьев, Ринго  Стар и Пол Маккартни, Пушкин, Лев Толстой, Марк Твен, Льюис Кэрролл, Ганс Христиан Андерсен и автор «Левши» Лесков. Левшами были Леонардо да Винчи, Рафаэль, Пикассо, Рубенс. Левшой был Чарли Чаплин.

К сожалению, музыкальными талантами я не обладаю, и хотя послушно ходила под давлением родителей в музыкальную школу, но для собственного удовольствия на фортепьяно не играю. Нет у меня ни художественного, ни артистического дара.
Считается, что особенно много левшей среди полководцев и политиков – Гай Юлий Цезарь, Александр Македонский, Наполеон Бонапарт, Бенджамин Франклин, Уинстон Черчилль.

Немало левшей и среди учёных. Наиболее известные: Иван Павлов, Пьер и Мария Кюри, Альберт Эйнштейн, Исаак Ньютон, Никола Тесла.


                Эй ВЫ ТАМ, НАВЕРХУ

Наш старый дедовский дом снесли и мы с мамой после долгих мытарств вознеслись с земли на восьмой этаж нового девятиэтажного дома, недалеко от м. Бабушкинская. Было это в далеком теперь 1977 г.

Первыми соседями, с которыми мы познакомились, было семейство, жившее над нами, на девятом этаже.

Однажды ночью я проснулась от странных звуков,  доносившихся из кухни. Там с потолка лил водопад, было воды по щиколотку и вспыхивали провода от холодильника и электроплиты. Не раздумывая, я босиком подбежала к розетке и выдернула вилку электроприборов. Вода с только недавно побеленного потолка продолжала хлестать.

К счастью нашла телефон соседей, позвонила и услышала  женский голос: «У нас все в порядке», затем мужской истошный крик:  «Люда, Таня … (дальше мат)». Были в трубке слышны и звуки чего-то прыгающего.

Через несколько минут к нам зашел мужчина и представился – Марк Самуилович.

Оказалось, что по кухне соседей прыгала включенная и забытая стиральная машина, и она же заливала нас.
Так мы и познакомились. Это было семейство из четырех человек: мужа Марка, жены Татьяны и двух девочек – дочери жены от первого брака Марины и младшей дочери Люды. У них гостили бабушки: мать жены из какой-то подмосковной деревни и мать мужа из Одессы.

Маленькая, сухонькая мать Татьяны страдала старческим слабоумием и не спала по ночам.  Младшая внучка Люда  укачивала ее, как малое дитя. Если она закрывала глаза, старушка тыкала пальцем ей в глаз и не давала заснуть. Как-то Люда все же заснула, а бабушка искромсала ножницами шторы. Прожила она с ними недолго, наверное, около года и тихо скончалась.

Позже приехала из Одессы мать Марка. Это была высокая, сухопарая, приветливая женщина. Видимо по южной традиции она, приготовив что-нибудь вкусное, обязательно угощала соседей. Ее снохе, Татьяне, не хотелось жить под одной крышей со свекровью, и она быстренько спровадила ее домой.

Девочки, родная и приемная дочь Марка, были очень разными, но дружными. Старшая, Марина, росла неприветливой, нелюдимой и плохо относилась к заботливому и любящему отчиму. Она хорошо училась в школе и в институте. Удачно вышла замуж, родила двоих детей, В семье мужа ее любили и баловали, а сама Марина, повзрослев, изменила отношение к Марку и, наконец, стала называть его отцом.

Между Мариной и Людой разница в возрасте в семь лет и огромная разница в характерах. В отличие от Марины,  Люда всегда была приветливой, общительной, легкомысленной. Училась она плохо, интересовали ее прически, наряды и мальчики. И стала она парикмахером.

Внешне Люда стала похожей на одесскую бабушку –  высокая, стройная. Ее едва ли можно назвать красавицей, но она всегда была и остается яркой, живой, улыбчивой и обаятельной.

Но однажды, встретив меня, Марк поделился: «Вита, ты представляешь. Ведь Людка-то моя сволочью оказалась. Пьет и курит».

Еще школьницей она начала встречаться с парнем из соседнего дома из неблагополучной семьи. Сам он крепко выпивал. Иногда с перепою, перепутав этаж, начинал скрестись в нашу дверь и кричать: «Люда, Люда, выходи». Я спрашивала маму: «Ну что, возьмем жениха». Родители парня сгорели от водки, а он, оставшись один, спился и, заснув с непогашенной сигаретой, устроил пожар в квартире и погиб.

Люда вскоре вышла замуж за приятного, обходительного, вежливого парня,  по имени Микки. Серб по национальности, он был поваром в каком-то московском ресторане.  Люда прожила с ним несколько лет и родила ему двух детей. Однако Микки оказался картежником, был весь в долгах. Он начал воровать вещи из дома, сам пропадал надолго, прячась от кредиторов.

С большим трудом Марку удалось избавиться от него и взыскать хоть какие-то алименты.

Родители Микки, жившие в Сербии, относились к его детям с любовью и  заботой. Дочка Микки и Люды Милена подолгу гостила у них. Они предлагали ей остаться у них, но ее тянуло домой к младшим братьям и сестре,  родившихся у мамы в следующем браке.

На этот раз Люда вышла замуж на парня из Краснодара, моложе ее, родила ему сначала дочь, а затем двух мальчишек-близнецов. Но краснодарец вскоре увлекся другой женщиной и оставил Людмилу.

Слышимость в доме прекрасная, и мы наслаждались – сначала криками Марка, видимо старавшегося навести порядок в семье, звуками упавшей на пол ложки или вилки, иногда звуками падения чего-то тяжелого. Мы обычно шутили: «Опять Марка уронили». Мы привыкли к крику и плачу детей, когда их заставляли делать уроки, звукам велосипеда, на котором они раскатывали по квартире ночью. И странно было, если ночью сверху не доносилось ни звука.

Марк начинал трудовую жизнь как таксист, потом получил высшее образование и стал юристом. Он специализировался на семейном праве и бескорыстно помогал многим соседям в судебных спорах.

Общительный, доброжелательный, остроумный он, выйдя на пенсию, страдал от недостатка общения и некоторое время работал гардеробщиком в нашей поликлинике, в соседнем доме.

Марк Самуилович был замечательным дедушкой и помогал и дочери, и внукам как только мог. Заядлый курильщик,  не смог отказаться от курения, несмотря на строгий запрет врачей. В итоге – ему ампутировали обе ноги, после чего он прожил совсем недолго.

Некоторое время спустя после ухода краснодарца у Люды появился новый муж Юра, мастер на все руки, заботливый, любящий, трезвый. Дети его любят и называют «Крестный».

Все пятеро детей дружны между собой. Несмотря на перипетии непростой жизни, Людмила остается улыбчивой, приветливой, отзывчивой, прекрасной матерью. Двое старших детей – дочь и сын – создали семьи и покинули квартиру над нами, а трое младших еще школьники и время от времени шумят ночью, кричат, но мы привыкли.

У Люды собственная парикмахерская, носящая ее имя «Людмила». Многие соседи пользуются ее услугами. В зависимости от настроения может подчеркнуть красоту клиентки, а может и разочаровать. За работой она часто отвлекается. То дети позвонят или прибегут, то выйдет покурить. Я стриглась у нее один раз. Больше не рискую.


                КРАСОТА В ГЛАЗАХ СМОТРЯЩЕГО

  В детстве мы, дети, спорили, у кого мама красивее. Для каждого из нас эталон всего самого лучшего на свете, в том числе и красоты  - это мама.

        Тетя Тамара, пышногрудая пергидрольная блондинка, с выщипанными в тоненькую линию бровями, губками-бантиком была самой красивой для  сыночка Игорька. Тоненькая, коротко стриженная,  почти без косметики тетя Мария была красавицей для своих троих детей, в том числе для Бажены, моей бесстрашной подруги.  Бажена отважно заглядывала в пасть нашей кавказкой овчарки Джека и каталась по двору верхом на свинье.

   Грузная, небольшого роста, добродушная, сердечная Мария Абрамовна с уложенными в пучок вьющимися волосами казалась прекрасной  своим трем детям, в том числе моей другой подруге Алке, рыжей как огонь хохотушки,  От нее я набралась вшей, которых выводили керосином.

   Восхитительной была и тетя Лина, мама моей первой любви Вовки Дымчука. Папы у него не было, но были замечательные дед и бабушка. Вовка требовал, чтобы я снимала банты, когда мы шли в музыкальную школу.   

    Для каждого из нас своя мама была лучше и красивей всех. Для меня моя  высокая, стройная, длинноногая, длиннорукая мама была самой красивой на свете. Она иногда шутя говорила, что своими длинными руками может достать, что угодно, в том числе мяч, закатившийся за решетку забора.

    Несмотря на то, что мама всегда много работала, у нее были аккуратные, нежные руки, изящные, небольшого размера ноги. В старших классах школы размер моей обуви был больше, чем у нее.   

    Мама была  стройной, я бы сказала, что у нее была брючная фигура, но в те времена в моде была несколько иные параметры красоты и брюки советские женщины не носили. В моде были пышнотелые, полногрудые женщины.   

    Многие из них делали перманент (шестимесячную завивку), перекрашивали волосы пергидролью. Мама была несколько иного типа. Мне кажется, в ней было намного больше естественности, настоящей женственности.

   У ее единственной сестры Вали был более популярный тогда тип внешности. Натуральная блондинка, румяная, она быстро превратилась из тоненькой девушки в довольно дородную женщину. Мой отец, иногда подтрунивая над ней, говорил: «Шары, Валечка, шары»…

   Ее сыновья, мои двоюродные братья, подсмеивались надо мной, называя мои крупные, ровные зубы «зубами лопатой». И утверждали, что я специально улыбаюсь («скалю зубы»), чтобы их демонстрировать. Я верила, что это некрасиво. И что улыбаться надо поменьше. И только когда от этих зубов мало что осталось, я в полной мере осознала, что когда-то природа одарила меня «голливудской улыбкой». Мне не надо было прибегать ни к каким ухищрениям для этого.

    У меня была копна густых и очень непослушных волос. Я пела в школьном хоре, стояла в самом верхнем ряду и волосы у меня топорщились во все стороны.  К нам пришел новый руководитель хора. Он не успел как следует нас рассмотреть, но строго сказал мне: «Мальчик, немедленно причешись».

   Моя хорошая знакомая Ирина Синицына  почему-то при наших встречах не раз повторяла: «Вы, Виктория Владимировна, не красавица». На что я неизменно отвечала: «Почему вы уверены, что я  так о себе  думаю?»

  Никогда лестно о себе не думала, да и не было никаких предпосылок для этого. 
Воображение у меня было богатое, но мама меня «подбадривала» коронной фразой:  «Да посмотри на себя в зеркало».  Действительно зеркало не очень радовало.         

    В переходном возрасте была и прыщавой, и неуклюжей, долговязой, сутулой и дико застенчивой. Позже старалась быть элегантной, модной, чтобы быть не хуже других. Подражала очередном кумиру.

    Лет в четырнадцать-пятнадцать посмотрела фильм «Колдунья» и впервые увидела на экране Марину Влади. Это было как удар молнии. Она казалась мне невероятной красавицей,  очаровательной, загадочной и нежной. Так хотелось быть на нее похожей! В ней действительно было что-то колдовское.

    Когда-то мне казалась красавицей учительница английского языка, возможно потому, что она улыбалась мне, проходя по классу и всегда гладила мою косу.

    Казалась красавицей и учительница музыки, крупная, с большими красивыми руками, сливовидными глазами.   

    Как и в любой школе была у нас самая красивая девочка в классе – Надя Балашова. Нисколько не любовавшаяся собой, серьезная, надежная подруга. Через год после окончания школы она собрала класс у себя дома. Пришло несколько девочек. Я немного опоздала на встречу, потому что в тот день сдавала зачет, пришла уставшая и голодная. Мне налили «штрафную»  рюмку  и я от усталости тут же захмелела.  Надин папа, развлекая нас, приглашал девочек по очереди танцевать. Пригласил и меня. К нашей встрече он натер паркетные полы.  И так получилось, что во время танца он поскользнулся, упал и сломал ключицу.  То есть я чуть не угробила человека.

    В институтской группе тоже была самая красивая девочка, возможно не только группы, но и курса – Наташа. За время учебы она сменила фамилию с Лозовская на Петрову, а позже на Серуш.  Когда мы хохотали во все горло, она говорила, что смеяться надо потише, а то морщинки будут. Это в наши-то восемнадцать-девятнадцать лет!

    Но очарована я была Валечкой Юровской, которая напоминала мне героиню Толстого княжну Марью Болконскую с ее невероятно лучистыми глазами, обаянием, умом и чувством юмора.

    Я много читала о том, что такое красота; о том, как представление о красивом менялось в разные эпохи; о том, как по-разному оценивают красоту разные социальные группы, этносы.

    Я целиком за то, что, если человечество придумало средства, которые делают женщину краше, помогают ей продлить молодость, надо ими пользоваться. Единственное, чего просто панически боюсь, это пластика, чтобы не резали.

    Неуверенность в своей внешности заставляла периодически обращаться к косметологам, начиная с довольно раннего возраста. А с приближением роковой цифры шестьдесят зачастила к салон красоты. Результат был виден и кожа стала лучше:  повысился тургур, то есть упругость, улучшился цвет лица.

   Однажды, поддавшись уговорам, я решила сделать татуаж губ, чтобы избежать запавшего, старушечьего рта. Это было летом, во время отпуска. Мы жили на даче. Не сказав дома о цели своей поездки, я отправилась в косметологию и мастер сделал мне татуаж. Меня предупреждали, что в течение нескольких дней губы будут выглядеть несколько карикатурно.

     Действительно, когда на станции Хотького меня встретил муж, он пытался прикрыть мне лицо сумочкой или ладонью и был ошеломлен моим видом и  воспаленными губами, выглядевшими как две красные сардельки,  Чуть позже в ужас пришла и мама. Они решили, что это навек. Спустя неделю воспаление спало, ровный розовый цвет, чуть припухшие губы и окружающая их каемочка   остались на годы. Все это было совсем неплохо.

    Больше над собой я не экспериментировала, но на окружавших меня женщинах результат  стремлений к идеалу видела не раз.

     Несколько раз видела результаты пластических операций.  Дочь моей подруги Наташа при помощи пластики избавилась от лопоухости. Она почти не была заметна под длинными волосами, но, конечно, без нее лучше.

    Наблюдала результаты пластики у моих студенток. Одна из них – милая девочка Ирочка, с округлым лицом, чуть припухлыми губами и носом-картошкой сделала пластику носа. Когда она спросила меня, не замечаю ли  я изменений, я только после ее объяснений поняла, в чем дело. Ее общий облик никак не изменился. Стоило ли это страданий.

   Только однажды пластика превратила девушку в ослепительную красавицу. Это была девушка с выраженной восточной внешностью: прекрасными черными, огромными глазами, великолепными густыми волосами, белоснежной улыбкой и внушительного размера орлиным носом. Когда я увидела ее после операции, просто ахнула:, настолько она преобразилась.

   Думаю, что комплексы, уверенность в том, что недостаточно красива, что надо что-то делать, изменять несовершенную внешность, родом из детства. Наверное, недостаточно хвалили, много критиковали.

   Действительно, как ответить на вопрос Николая Заболоцкого «что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?

    Только спустя много лет я поняла, что данная от природы красота далеко не всегда залог счастья и  успеха. 

     В этом убеждаешься в течение жизни неоднократно. Что сердцу мило, что радует душу, то и прекрасно.

                ПОДЕЛИСЬ УЛЫБКОЮ СВОЕЙ

      В одном из моих любимых фильмов «Хороший год» дед учит внука, как действовать   в разных житейских ситуациях. В частности, предостерегает его: «Найдя хорошего портного, ты никому не должен называть его имя даже под угрозой нанесения тяжких телесных повреждений».

      Сама я такого поведения никогда не придерживалась Мне ближе слова из песни, вынесенные в заголовок и строка Маяковского о том, что «нельзя на людей жалеть ни одеяла, ни ласки».

     К счастью и людей, следующих такому совету деда из фильма,  встречала не часто.

     Запомнился один вопиющий случай, Родственница  похвалилась мастером-строителем, недавно великолепно отделавшим ее дом. На мою просьбу дать его координаты, я неожиданно услышала: «Он к вам не поедет».
 
      Как правило, те, к кому обращалась, с готовностью делились своими связями, а иногда делали это,  не дожидаясь просьбы. Мне везло на встречи с замечательными, отзывчивыми и добрыми людьми.

     Так, мне повстречалась удивительная во многих отношениях женщина Ирина Синицына, о которой я уже писала.  Она многим со мной поделилась, иногда по собственной инициативе. В том числе, поделилась двумя первоклассными мастерами своего дела.

     В 2013 г. она познакомила меня с мастером-сантехником и строителем высшего класса. Всё, сделанное им, и сейчас служит нам верой и правдой. Вспоминаем его с благодарностью.

     До этого, около двадцати лет мы жили на даче практически без всяких удобств – с раковиной и туалетом во дворе и  водой в общей колонке.   
 
     Зарабатывали мы неплохо, могли себе позволить обустроить жизнь на даче. Еще до появления мастера на участке была пробурена скважина, мы пользовались своей питьевой водой. Но главные удобства оставались прежними, поскольку площадь нашего скромного домика – маленькая, и трудно было представить, где их разместить.

      Ирина свозила меня на свою, совсем небольшую дачу и показала, как на крохотном пространстве прекрасно расположились душевая кабина, раковина и туалет. Кроме того, от нее же узнала, что существует  такая замечательная вещь как септик, в котором обитают микробы, питающиеся отходами жизнедеятельности человека.

    Мне стало ясно, что мечты о комфортабельной жизни за городом вполне  осуществимы. Где только взять умельца, который их реализует? Эта же Ирина поделилась со мной мастером – Евгением Евгениевичем, в просторечии – Женей. Она привезла Женю к нам. Он, осмотрев тамбур дома, решил, что половины помещения достаточно для душевой кабины и туалета. Во дворе он выбрал место для септика.

     Все работы на участке были выполнены быстро: был вкопан септик, проложены трубы.

     Затем Женя приступил к работам в помещении.  И тут мы поняли, что наш мастер работает одновременно в нескольких  местах.  Кроме того, жил он  далеко – за сотню километров  от Хотьково,  в Жуковском. Приезжал затемно и работал часто ночью. Строительство продвигалось мучительно медленно.

      Иногда ему звонили рассерженные заказчики, он все бросал и надолго исчезал. Наше строительство тянулось, казалось, бесконечно. Мы иногда спрашивали Женю: «Ну как, к Новому году закончите?».

       Мы с мужем, занятые своими делами, нередко ночевали в Москве, в квартире, так что общалась с Женей мама, которой тогда было за девяносто. Твердо убежденная, что работника сначала надо накормить, она готовила еду к восьми часам вечера, когда он обещал явиться. Он же приезжал часам к одиннадцати, когда и еда уже давно остыла и спать престарелому человеку давно было пора. Около полуночи начинал работать, естественно, стучал, шумел.

      Водонагреватель, накопитель воды, а также стиральную машииу Женя решил расположить в небольшом сарайчике рядом с домом. Но сарайчик постоянно затапливался весенней водой и доски пола разрушались.  Женя запланировал набросать металлолом, залить его бетоном и потом положить на бетон плитку. И надолго исчез.    

      Несколько дней мама ждала, что он вот-вот явится, потом пригласила рабочих, ищущих заработок на дачных участках, набрали арматуру: у нас же во дворе, на ближайшей свалке, у соседей, затем залили ее бетоном и, когда бетон высох, уложили плитку.

      Наконец, появился Женя, и я до сих пор со смехом вспоминаю его изумленное лицо. Он и представить не мог, что старушенция на десятом десятке лет преподнесет ему урок.

      Повторю, Женя редкий мастер-универсал, и вспоминаем мы его с уважением и восхищением. До сих пор, когда возникает какая–то проблема,   консультируемся с ним.

      Второй специалист, которым Ирина Юрьевна поделилась со мной – изумительная портниха Наталья Николаевна.  Ирина много раз порывалась познакомить меня с ней. Я никак не решалась, вспоминая, сколько разочарований мне в прошлом приносило общение с прославленными мастерицами. Да и ехать было далеко – в Жуковский. 

       Наконец я решилась и стала преданным клиентом Натальи Николаевны на многие годы и обладательницей элегантного, качественного и до сих пор актуального  гардероба.