Двенадцатая жертва глава 17

Глава 17


Граф развернул листок, который хранил уже многие годы.


«Вниманьем женским не обижен
И дружбой, кажется, богат,
Но скоро будешь ты унижен,
Приятель! Будешь ты рогат!»


Это анонимное письмо, переписанное чужим почерком, он направил Пушкину. Но оно не произвело должного действия. Это было давно. Но граф оставлял черновики подобных опусов в отдельной папке. Там же хранились аккуратно переписанные стихи Пушкина ещё с тех времён, когда он не был женат. Всё, написанное когда-либо Пушкиным каким-либо дамам, было теперь оружием против него. Посылать понемногу эти стихи Наталье Николаевне стало любимым занятием графа. Капля камень точит. Граф формировал отчуждение Натальи Николаевны от Александра Сергеевича.

Ей бы показать эти стихи супругу и спросить, когда и кому они были написаны. А ещё лучше – выбросить письма, не читая. Всё, что порочит людей, которых вы любите, следует отвергать без того, чтобы вникать в это. Если любишь, клевета на любимого человека не воздействует на тебя. Вот только условие: если любишь! А если не любишь? Ревность на почве любви – чувство вредное, тяжёлое, разрушительное. Но ревность при отсутствии любви намного хуже. Это не сожаление о потере, это – чувство негодования на человека, на чувства которого тебе наплевать. Нравственно зрелые люди не подвластны подобным чувствам. Не должны быть подвластны. А много ли их в мире – нравственно зрелых-то людей? Вы можете назвать хотя бы одного?

В ту самую пору, когда граф написал это четверостишье, Пушкин, находясь ещё в кавказской ссылке, тоже брался за перо для того, чтобы ответить своему обидчику. Тогда, он, обмакнув перо в чернила, взял чистый лист и торопливо написал:


«Душа твоя черна, как дёготь,
Глаза красны, как помидор.
Ты – Фёдор, но не Теодор.
Пшёл вон. И впредь меня не трогать».


– Нет, это не годится! – сказал он. – Площадной шут, пожалуй, сорвал бы за такое овации толпы, но Пушкину так писать не пристало.

И скомканный лист бумаги полетел в огонь.

Пушкин давно уже позабыл об этом своём стихотворении. А граф бережно хранил всё, что могло бы уязвить, оскорбить или опозорить человека, которого он ненавидел всей своей мелкой душой.

Граф дал обет не убивать более никого. Он даже поклялся в этом своей супруге. Но он не давал обета не мстить обидчикам.

«Ведь это – не убийство! – думал он. – Всего лишь шутка, затянувшаяся на годы! Тем веселее она будет!»

Бывают люди, умеющие веселиться, наблюдая чужие мучения.