Новое слово

Марина сидела напротив Пашки в кафе. Он радостно читал меню, улыбался и вообще выглядел довольным. Когда они виделись в последний раз, примерно три недели назад, он был раздавленным. Что-то мямлил, оправдывался и, как Марина ясно видела, сам ненавидел себя за это. Наверняка до этого считал себя правильным, хорошим, а тут его загнали в извечную ловушку, и он стал послушно исполнять сценарий, который до него исполняли миллионы его собратьев. Говорил про учебу, про то, что обязательно будет помогать, что никаких серьезных планов у него не было, произносил какие-то глупые слова про то, что все наладится. Марина жалела его, а потому просто кивала головой. Все тогдашние обещания говорили только об одном — она останется со своей проблемой одна, но разговор был важным ритуалом, и его надо было как-то пережить.

Тем удивительнее было, что Пашка позвонил, пригласил ее на обед (видимо, ужины остались в прошлой, романтической части их отношений), а теперь вел себя очень уж радостно. Марина и в этот раз словно наблюдала за ним со стороны, позволяя себе лишь малозначащие фразы и вежливые “спасибо” и “да, конечно”, когда речь шла о выборе блюд. Вряд ли он решил взвалить на себя заботу о ней, поэтому узнать причину его хорошего настроения было очень любопытно.

Когда заказ был сделан, Пашка наконец решился:

— Марина, ты не представляешь, как мне было тяжело.

Марина в ответ только сочувствующе кивнула и не стала хватать такой удобный шанс, чтобы рассказать про утреннюю рвоту, постоянную тошноту и постепенно разрушающуюся жизнь.

— Я себя чувствовал таким… мудаком. Но я наконец могу что-то сделать. Могу помочь, и не жалкими копейками, а реально помочь. Какой у тебя срок? Шесть недель?

— Семь, — ответила Марина, и тут же добавила. — Если ты хочешь предложить…

— Нет, нет, я не про это, — Пашка поморщился. — Я предлагаю реальную помощь. Ты только послушай.

Официант вернулся к столику с заказом, выставил тарелки и неизменные бутылки “Микси-колы”.

— Мне, наверное, это нельзя, — задумчиво сказала Марина. — Сплошной сахар и консерванты. По привычке заказала.

Пашка перестал улыбаться и снова выглядел растерянным. Потом он вытащил телефон, что-то там сосредоточенно поискал и заявил:

— Не чаще двух раз в неделю можно!

Марина благодарно ему улыбнулась. Пусть хоть такая поддержка.

— Так что ты хотел мне… предложить? — спросила она.

Пашка снова заулыбался и начал тараторить:

— У меня есть друг, мы в одной общаге живем, но только он на медицинском… Короче, он лаборантом подрабатывает, в очень крутом исследовательском центре. Ну он еще пока так… ноль без палочки. Клетки с крысами чистит, колбы всякие моет. Но главное, это прям супер научный центр, он туда устроился, чтобы связи завести и потом там место получить в аспирантуре. Это неважно. Короче, мы с ним пиво пили, и я ему рассказал про… ну про тебя и про это вот все.

Марина решила, что никаких вопросов она задавать не будет, и Пашке пришлось выкручиваться дальше самому:

— А он прям обрадовался. У них центр как раз набирает беременных, для проекта. Только там не все подойдут, там критерии всякие. До восьми недель чтобы, ну это ты успеваешь. И желательно одиноких, не замужем, это, правда, не жесткое условие, но предпочтение. И главное, чтобы самой беременной было не больше двадцати пяти. Так что ты точно подойдешь!

Пашка взглянул на Марину с торжеством.

— Ты что, предлагаешь мне стать подопытной крысой? — Марина все же не выдержала.

— Нет, нет, я не это имел в виду. Короче, там не так! Они внедряют какой-то супер эффективный препарат от детских болезней, он уже протестирован, есть разрешение и все такое. Теперь им надо начать его применять. Но это абсолютно безопасно, они по мировым протоколам идут.

Марина подумала, что, наверное, уже стоит уйти, но Пашка продолжал тараторить.

— Это же не просто так! Они контракт заключают, как будто это работа. А на самом деле надо просто регулярно у них обследования проходить. Поэтому одиноких предпочитают, чтобы в другой город не уехала, вдруг мужу работу предложат. Зарплату будут платить и жилье дадут! Леха сказал, контракт на год! И роды будут прям там принимать, лучшие профессора.

Марина задумалась. Она была, как и Пашка, студенткой. Только в отличие от него, родители не помогали ей ни деньгами, ни продуктами. Ее матери давно было на нее наплевать, созванивались они редко, и их разговоры длились от силы пару минут. Работать официанткой и дальше она скоро не сможет, уже сейчас ее мутило от кухонных запахов. А после рождения ребенка и учебу придется прекратить, а значит, прощай, общага! А ведь надо столько всего купить…

— И что мне надо сделать? — наконец спросила она.

***

Марина сидела напротив профессора, который улыбался ей совершенно голливудской улыбкой и продолжал мягко ее уговаривать:

— Поймите, Марина, мы не тюрьма и не больница. Вы можете уйти в любой момент. Отмена препарата никак не скажется на ребенке. Теоретически, его действие будет благотворно даже после месяца приема, но лучше всего продолжать до самых родов.

— И это правда безопасно? — Марина чувствовала тревогу, но боялась уйти. Пашка был прав, это был шанс — на комфортные роды, на заработок, и на здоровье ребенка, наконец.

— Конечно, вы можете почитать отчеты. Препарат абсолютно безопасен, прошел проверку. Теперь последний этап — наблюдение за первыми детьми, которые будут его принимать. Мы хотим исключить все внешние факторы воздействия, проведем полное обследование, чтобы знать ваше изначальное состояние здоровья, ваше и ребенка тоже, конечно. Потом мы обеспечим вам спокойную жизнь, хорошее питание, это тоже нужно, чтобы быть уверенными, что ребенок не подвергался во время беременности никакому негативному влиянию. Тогда наши результаты будут максимально точными, и препарат выйдет на рынок. Понимаете, Марина?

Марина попыталась найти, что сказать, но не нашла, а потому просто протянула:

— Понимаю…

Профессор встал и протянул ей руку:

— Что ж, я вижу, вам это не подходит. Это ваше право, ребенок — ваша ответственность. К сожалению, срок уже такой, что времени передумать у вас не будет. Спасибо, что заинтересовались программой, и удачи вам!

Он развернулся и твердым шагом направился к выходу. Сердце Марины забилось, она вскочила с кресла, в котором сидела, и крикнула:

— Стойте! Я готова!

***

Профессора звали Александр Николаевич, а медсестер Нина и Валя. Они готовили Марину к “процедуре” — полному обследованию. Рядом толпились какие-то незнакомцы в хирургических пижамах и масках, каждый занимался каким-то делом. Неужели все будут участвовать?

— Чтобы вы не устали, все сделаем за раз, под общей анестезией. Кровь, костный мозг, околоплодные воды, забор тканей на анализ — вы и не заметите ничего. Вы не переживайте, таких препаратов почти ни у кого нет, это новейшая разработка. Для ребенка никакого риска, для вас тоже, — говорил улыбчивый профессор, пока Нина и Валя подключали датчики и укладывали Марину.

Все происходило очень быстро. Документы, подписание контракта, договор о неразглашении, заселение в комнату, и вот — операционная.

— А другие девочки тоже здесь живут? — спросила тогда Марина у Нины, а та только нахмурилась в ответ.

Тот же вопрос Александру Николаевичу только вызвал его белозубую улыбку, и он заговорил с ней мягким тоном, к с ребенком:

— К сожалению, мы не можем позволить вам общаться. Не подумайте, мы не злодеи какие, просто есть протокол. Не хотелось бы, чтобы вы обменивались симптомами, если таковые будут, конечно. Не переживайте, у вас в комнате телевизор будет, доступ в онлайн-кинотеатры, книги, музыка. И девочки вам компанию составят, — он кивнул на мрачных Нину и Валю. — Ну и гулять вы сможете, у нас есть внутренний дворик. Других беременных вы, конечно, увидите, в столовой или на прогулке, только мы очень вас просим друг с другом не разговаривать.

Но до “процедуры” Марина других не встречала, может, потому что была слишком занята и пока не успела как следует оглядеться. У нее взяли банковские данные и перевели первую зарплату, и сумма ее приятно удивила — в ресторане она зарабатывала в два раза меньше. А ведь и расходов никаких не будет, ни на жилье, ни на питание, а значит, за год накопится приличная сумма, на которую она сможет прожить, пока не найдет новую работу. Заглядывать так далеко Марине было тревожно, и она мысли о будущем пока от себя гнала. Иногда накатывали воспоминания о Пашке, и она немножко плакала, но быстро брала себя в руки. Ребенок пока казался ей чем-то абстрактным и далеким.

— Расскажите-ка, в университете вы на кого учитесь? — вдруг спросил Александр Николаевич.

Марина удивилась вопросу, начала:

— Я на филологическом, на кафедре…

И тут же провалилась в сон.

***
Жизнь до родов была размеренной и по-хорошему скучной, без ранних подъемов и переживаний. Ей давали витамины и то самое лекарство.

— Представьте, никаких вакцин! Все можно предупредить заранее, пока ребенок в утробе. Коклюш, дифтерит, даже грипп — ребенок просто знать не будет, что это такое, не говоря уж о серьезных болезнях. Это новое слово в медицине! — периодически говорил ей профессор, когда приходил поговорить с ней.

Он спрашивал о самочувствии, о планах, и вообще выглядел очень человечным и понимающим. Марина даже рассказала ему про Пашку и увидела в его глазах осуждение.

— Ребенок — самое прекрасное, что может случиться с человеком. Но если человек — не человек, а так, тряпка безмозглая, то тут ничего не поделаешь, — сказал он тогда. — У вас все будет хорошо, Мариночка. Ничего не беспокоит?

— Вообще-то я хотела спросить…, — нерешительно начала Марина.

— Спрашивайте, спрашивайте! — подбодрил ее Александр Николаевич.

— Я в столовой видела и в саду… Я знаю, нам говорить друг с другом нельзя, но я же их вижу… Беременные с большим сроком. У меня еще живот еле виден, а они вот-вот родят… Я думала, по программе только с маленьким сроком можно.

Профессор рассмеялся, и как будто с облегчением.

— На самом деле препарат должен себя хорошо показать и на поздних сроках, но максимальный эффект — если начать принимать до восьми недель. Те женщины — для сравнения эффекта.

— А еще… Ну нас всего человек двадцать, не больше. Неужели этого хватит?

— Марина, вы очень умная девушка! — опять заулыбался профессор. — Конечно, нет! Просто в центре живет всего несколько участниц. Остальные предпочли остаться дома. Я ведь вам говорил, это не тюрьма. У вас, как я понимаю, были стесненные обстоятельства… Большая часть живет у себя и приходит только на регулярные обследования и на прием препарата, как на работу. Всего у нас около тысячи участниц, конечно, не только в этом городе. У центра есть филиалы.

Такие разговоры были нечастыми, и к концу беременности Марина уже тяготилась одиночеством и скукой. В день, когда она встала с кровати, и из нее вдруг хлынуло, она испытала огромное облегчение. “Ну вот и все!” — подумала она. С ребенком ей будет чем заняться, а через три месяца она отсюда выйдет.

***

Страх первой встречи и усталость первых дней сменилась новой рутиной. Сына она назвала Матвеем, и на вопрос Вали почему, объяснить не смогла.

— Просто имя нравится, — ответила она.

Матвей захватил ее, забрал все внимание. Она вдыхала иногда его запах и чувствовала какое-то невероятное чувство, она любила его, этого малыша, как не любила никого раньше. У него не было колик и неспокойных ночей, он был и спокойным, не доставляющим хлопот. Профессор был невероятно доволен.

— Да, все, как надо. Посмотрите, у него все показания идеальные, — говорил он, слегка трепля младенца за щеку. — У-у-у-у, какой бутуз!

Кормили Марину теперь прямо в комнате, приносили еду с неизменной бутылочкой “Микси-колы”.

— Я думала, такое нельзя кормящим мамам, — сказала она однажды Вале, которая принесла поднос.

— Александр Николаевич разрешил, а он получше некоторых знает, — отрезала медсестра и ушла.

Если Марина колу не выпивала, бутылочку ставили в холодильник, который тоже теперь появился в комнате.

Когда Матвею исполнилось два месяца, он стал беспокойно спать и больше плакать. Не привыкшая к такому Марина переживала, но медсестры казались спокойными. Однажды ребенок плакал особенно долго и никак не хотел успокаиваться, именно в этот момент пришел профессор. Он посмотрел на нее, достал из холодильника “Микси-колу”, открыл и сказал Марине:

— Дайте ему. Несколько капель.

— Что? Это же даже взрослым не рекомендуется, младенцам нельзя такое! — возмутилась Марина.

— У лекарства могут быть маленькие побочные эффекты, ничего страшного, не переживайте! Иногда расход энергии как будто ускоряется, этакий всплеск. С возрастом выровняется. Ему нужен сахар в такие моменты, а тут сахара полно.

Он накапал немножко в ложку и ловко влил содержимое Матвею в рот. Тот сразу же успокоился, потянулся довольно, закрыл глаза и засопел. Марина выглядела потрясенной.

— Ничего, с возрастом пройдет. А пока давайте иногда, у вас же запас есть. Просто немного сахара никому не повредит.

Три дня Матвей вел себя, как прежде, а потом снова начал заходиться в крике. Марина дрожащими руками дала ему “Микси-колу”, и он снова успокоился, на этот раз только на сутки. Уже совсем скоро она стала давать ему напиток каждый день, а потом и два-три раза в день. “Это просто сахар”, — успокаивала она себя, но чувство тревоги теперь ее не отпускало. Хорошо, что через пару недель она выйдет из больницы!

***

Когда все формальности были соблюдены, Марина получила премию — дополнительный трехмесячный заработок, а еще огромную коробку с подарками для Матвея. Ее перевезли в квартиру, которую она заранее нашла, профессор лично записал ей свой номер и попросил звонить в случае необходимости. Вернуться в центр ей нужно было теперь только через год — на контрольный осмотр.

Среди подаренных вещей оказалась и упаковка “Микси-колы”, которую Марина пообещала себе не открывать. Поить ею младенца вдруг показалось странной идеей. “Буду отучать. Подумаешь, плачет, все дети плачут, буду укачивать”, — твердо решил она. Сломалась она на третий день беспрерывного рева и бессонных ночей, Матвей засыпал на полчаса, а потом опять просыпался и плакал, пока снова не наступал короткий сон. “Ничего, постепенно отучу”, — пообещала себе Марина.

Она пока толком не выходила, хотя среди подарков от центра была и коляска, но однажды собралась и направилась в ближайший парк. Там она уселась на скамейку, улыбнулась другой мамочке с коляской на соседней лавочке, а та уставилась на нее, а потом вдруг подошла и заговорила бесцеремонно:

— Я тебя в центре видела. Ты тоже в программе участвовала?

Марина ответила:

— Да, только нам же нельзя разговаривать!

Ее собеседница только фыркнула:

— Ну пусть попробуют мне запретить.

Они рассмеялись и начали болтать. Ее звали Надей, и она провела в центре только пару недель перед родами.

— Я так боялась, когда мне делали… ну, они называли это “процедурой”, под наркозом, — призналась Марина.

— Да? Мне ничего такого не делали. Только таблетки давали.

— А у твоего… у него бывают такие всплески? Ну когда он кричит, не успокоишь? — спросила Марина. — Мне сказали, это такой побочный эффект.

— Ну кричит, конечно, так все дети кричат, — рассудительно ответила Надя.

— А тебе не говорили ему давать… ну, сахар…, — Марина почему-то стыдилась признаться, что дает по совету профессора ребенку газировку.

— Нет, ничего такого… Прикорм сказали по обычному графику. Зачем ребенку сахар? Раньше, я слышала, давали сладкую водичку, так это еще во времена бабушек наших. Мне сказали только молоко или смесь до шести месяцев.

Марина задумалась. Позвонить и поговорить с Александром Николаевичем у нее не хватало духу. Она попрощалась с Надей и вернулась домой.

Она уже собиралась ложиться спать, когда ей позвонили с незнакомого номера. Женский голос представился Анной Васильевной и сообщил, что ее мама умерла три часа назад от обширного инфаркта.

***

Поездка далась Марине с трудом, до родного города пришлось добираться сначала на поезде, потом в битком набитом автобусе. На похороны она не успевала, но ей было важно поехать, проститься. Мать никогда ее не любила и не особо это скрывала, их отношения почти сошли на нет, но все равно всю дорогу Марина плакала. Слезы катились, и она даже не могла их вытереть, потому что в руках держала Матвея, который голосил почти без перерыва.

Анна Васильевна оказалась маминой соседкой, она организовала быстрые похороны и небольшие поминки, за что Марина была ей безмерно благодарна. Она отдала ей документы и ключи от квартиры, а потом оставила ее одну. Марина давно здесь не была, за время ее отсутствия комнаты еще больше обветшали, на кухне стояла батарея пустых водочных бутылок, а ванная была покрыта слоем рыжего налета. “Схожу завтра на кладбище, потом узнаю, что с документами, и за уборку”, — решила она, и тут Матвей заорал как-то особенно громко.

Марина бросилась в комнату, где она оставила коляску и взяла ребенка на руки. Он никак не желал успокаиваться, кричал и кричал. Марина качала его, пыталась петь колыбельную, давала грудь, но Матвей никак не реагировал. В какой-то момент он уже не плакал, а верещал. Его лицо стало красным, и с каждым криком все больше вздувались вены на его голове. Он дрыгал ногами и руками, как будто ему было невероятно больно, голос его осип, но он все продолжал кричать.

“Сахар, нужен сахар!” — Марина металась по кухне, открывая подряд холодильник и все шкафчики. В дальнем углу нашлась банка старого варенья. Марина схватила ее, кое-как сполоснула кружку, покрытую коричневыми разводами, бухнула туда ложку варенья и долила водой. Попробовала — получилось очень сладко. Той же ложкой влила жидкость в рот Матвею, ожидая, как он затихнет, как всегда, но ничего не произошло. Он стал покрываться красными пятнами, от крика, казалось, его глаза вылезут из орбит. Вторую ложку воды с вареньем он не принял, выплюнул, его начало рвать.

Марина не знала, что делать, в ужасе металась она по кухне, схватила телефон и позвонила в скорую. На том конце провода ее спросили, есть ли температура, оживились только при словах о рвоте. “Приедем примерно через час, машин нет”, — сообщила диспетчер, перед тем как отключиться. Крик не прекращался. В белках глаз Матвея появились красные точки — лопались сосудики. Марина снова схватилась за телефон и набрала номер Александра Николевича, и когда тот ответил, сбиваясь на крик, рассказала, что происходит.

— Я дала ему сахар, не помогает! Я не знаю, что делать! Помогите, прошу!

— Дали “Микси-колу”, и не помогло? — встревоженно спросил профессор.

— Нет, тут нету ее. Просто варенье в воде, очень сладкое!

— Дура! — взревел вдруг Александр Николаевич. — Беги в магазин, в ларек, в любой бар! Купи “Микси-колу”, быстро! Не сок, не пепси, не компот, “Микси-колу”!

— Но вы же сказали… Вы же говорили, что сахар…

— Ты глухая, что ли? Тебе что сказали? У тебя несколько минут!

Марина метнулась к двери, схватила коляску, и как есть, в домашних тапочках, выбежала из дома. Напротив дома был маленький магазинчик, который все еще был открыт. Она бросила коляску снаружи, купила двухлитровую бутылку газировки, выбежала, еле открыла бутылку. Матвей уже не кричал, он задыхался и синел. Марина налила ему напиток прямо из горлышка, молясь, чтобы он не захлебнулся, и чтобы это помогло. Матвей успокоился после первого же глотка, потом жадно начал глотать газировку, постепенно порозовел, расслабил вытянутые в струну ручки и ножки, закрыл глаза и уснул.

— Э, ты чё делаешь, дура? Ты пьяная, что ли? — услышала Марина голос за спиной. — Кто ребенку эту гадость дает? Там же вся таблица Менделеева!

За ней стояла женщина средних лет, разглядывая ее с отвращением.

— Вы не понимаете, — забормотала Марина, — это так надо… Это побочный эффект… Мне врач сказал…

Потом она словно встряхнулась, схватила коляску и побежала домой, в тепло.

***

На обратном пути Марина то и дело проверяла сумку — тут ли заветная бутылка с газировкой? Как только она закрывала глаза, чтобы подремать, ей снился один и тот же сон: Матвей задыхался, синел, хрипел, а она безуспешно искала вокруг “Микси-колу”. Она не стала оставаться, квартира и прощание с матерью вдруг перестали быть важными. Ей нужно было вернуться, поговорить с профессором, узнать, что происходит!

Она держала под рукой пузырек из-под сиропа от кашля, куда налила газировку, если вдруг ей придется опять поить ребенка на людях. Темная, чуть тягучая, может, она сойдет за лекарство, лишь бы не заметили пузырьков. А давать “Микси-колу” теперь приходилось несколько раз в день. Матвей отказывался есть, пока не получал пару чайных ложек заветного напитка, а иногда засыпал сразу и не ел вовсе. Сколько он так еще протянет? Лекарство от всех болезней? Марина понимала, что никакого здоровья с такой диетой не будет.

Из-за недосыпа и кошмаров она чувствовала себя усталой, еле волочила ноги. Но все же сначала отправилась к Пашке, надеясь, что он не переехал. Ей нужно было кое-что узнать до того, как она пойдет разбираться в центр.

Пашка распахнул дверь, жизнерадостный, красивый, полный сил. Увидев ее, он словно погас, моментально перестал улыбаться.

— Марина? Привет. Я… я занят немного вообще-то.

Марина ничего не сказала, толкнула его и зашла в квартиру. Все здесь было, как раньше. Она уселась на знакомый диван и уставилась на Пашку. Тот стоял напротив, как виноватый ученик, не решаясь сесть.

— Ты…, — начал он, — у тебя все в порядке? А это? Ну, беременность?

— Беременность давно закончилась, Паша, — резко ответила Марина. — Вот моя беременность, у меня на руках. Ты мог бы хотя бы написать. Ну да ладно, дело не в этом. Я тут подумала… Когда мы виделись в последний раз и ты предложил мне пойти в научный центр… Я тогда удивлялась, какой ты был довольный. Ты же выставил меня из своей жизни, как обычный подонок, с чего бы вдруг радоваться, что у меня появится какая-то помощь? И зачем ресторан, обед? Мог бы просто позвонить.

Пашка выглядел пристыженным и молчал.

— Скажи, мне, Паша, только одну вещь. Ты меня по доброте душевной туда отправил? Или…

Пашка не выдержал:

— Ну да, там премия была! А что? Что такого-то? Если там по правилам, если беременную приведешь, и она в программе участвует, то деньги платят, что тут плохого? Это мой ребенок тоже, между прочим!

Марина задохнулась от ярости.

— Твой ребенок? Значит, ты меня пригласил, чтобы точно убедиться, что я пойду? Чтобы сдать меня на мясо? Твой ребенок? Да я тут уже сколько сижу, ты на него даже не взглянул! И радости на твоем лице я не вижу!

Она аккуратно положила сверток с Матвеем на диван, а сама встала и подошла к Пашке. Тот отвернулся и старался не смотреть ей в глаза.

— Ну чего ты? Все же нормально. Повезло тогда. Я комп купил. Круто же, да?

Голос у него дрожал, он никогда не видел Марину такой.

— Комп купил? Вот этот, что ли? — Марина кивнула на стол, а потом резко бросилась к нему, схватила ноутбук и изо всей силы швырнула его на пол, а потом начала топтать. Она вкладывала в каждый удар всю ярость, все презрение, всю ненависть к тому, кого когда-то любила.

Пашка закричал, но не посмел подойти или оттолкнуть ее. Он с ужасом смотрел на Марину, как она начала крушить все вокруг, она хватала все, до чего могла дотянуться, бросала на пол и в стены, рвала какие-то бумаги, металась, рычала, опрокидывала стулья. Она остановилась, только когда заплакал Матвей — требовательно, резко, как когда она просил очередную дозу. Она спокойно напоила его при помощи ложки, пока слезы бежали по ее щекам, а потом взяла его на руки и ушла, оставив Пашку стоять посреди хаоса.

***

Перед центром горделиво красовался огромный рекламный баннер. “Микси-кола — новое слово в мире удовольствия” — гласил он. Из двери вышла девушка с чуть округлым животом, в руках у нее была бутылка газировки. Марина, словно завороженная, смотрела на нее. Наверное, она из тех, кто живет дома, а сюда приходит только на осмотр, но газировку ей все равно заботливо вручают.

Она готовилась почти месяц, чтобы прийти сюда. Почти не спала, почти не ела. Когда Матвей совсем отказался есть, а только требовал газировку, она пошла в поликлинику, к врачу. Там ее обругали последними словами и обвинили в том, что она все придумывает.

— Мамочка, вы что творите! Какая “Микси-кола”? Конечно, ребенку нравится сладкое, но ребенку такое точно нельзя! Вы же даже на учет не встали, рожали непонятно где!

Медсестра о чем-то шушукалась с педиатром, не сильно прячась от Марины, и та отчетливо услышала “к психиатру ее”, “в опеку сообщить”. Она схватила Матвея и убежала, опасаясь, что его отберут у нее прямо сейчас.

Но никто к ней не пришел, а Матвей терял в весе, его кожа стала сероватой, у него были колики, ножки то и дело сводило судорогой. “Микси-колу” она уже наливала в бутылочку, пары ложек давно было недостаточно. Однажды он жадно схватился за соску, шумно глотал, а потом вдруг стал задыхаться — как тогда, в маминой квартире. Марина трясла его, пыталась напоить водой, растирала крохотное тельце, но потом глазки Матвея закатились, и он просто перестал дышать.

Она сидела рядом с ним дня три, пела ему колыбельные, укутывала в одеялко, гладила по головке, обкладывала погремушками и мягкими игрушками. Потом она взяла то, что так долго искала, а потом нашла, благо, деньги у нее еще были, и пошла в центр поговорить с профессором. “Настоящий?” — спросила она тогда в переписке с таинственным незнакомцем, на которого так долго выходила. “Из травмата переделанный, но эффективность такая же, не ссы”, — ответили ей.

Баннер занимал все ее внимание, но она все же оторвалась от него, крепко сжала в кармане покупку и решительно зашла в центр. О встрече она договорилась заранее, просто попросила обсудить “некоторые важные вопросы здоровья”, и Александр Николаевич легко согласился.

В его кабинете все было по-прежнему, как в тот день, когда она подписала договор. Он явился такой же улыбчивый и энергичный, но, увидев ее, нахмурился.

— Здравствуйте, Марина! Выглядите уставшей. Что, малыш спать не дает?

Марина закрыла дверь кабинет изнутри и направила на профессора пистолет. Тот изменился, никакой больше голливудской улыбки, он стал жестким, собранным, как зверь, который готовится к прыжку, ни капли страха не было видно на его лице.

— Что ж, я так понимаю, все закончилось плохо. Мы этого не хотели, Марина. В вашем случае реакция была чрезмерной, и вкус к продукту проявился слишком рано. По плану он должен был начать активное потребление к возрасту шести-семи лет, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

— Продукт? Активное потребление? О чем вы?

Александр Николаевич улыбнулся и продолжил совершенно спокойно:

— Вы знаете о правиле семи, Марина? Когда-то давно это было главное правило маркетинга. Чтобы потребитель купил товар, он должен был увидеть его в рекламе семь раз. Тогда этого было достаточно. Но сегодня правило семи не работает. Мир перегружен рекламой, у людей передозировка, они становятся невосприимчивыми. Не семь, и не семьдесят семь раз им нужно представить товар, а намного больше, и то, результат не гарантирован. Конечно, можно придумать что-то оригинальное или смешное, можно разрабатывать стратегии, но уже сейчас ясно — кризис не за горами. Нам нужны новые формы. А теперь представьте что-то более прогрессивное, более научное. У ребенка заранее формируется вкус к определенному типу продукта, например, к шоколаду марки “N” или к напитку марки “X”. Все законно, за вознаграждение, с полным информированием. Все равно ребенок будет есть шоколад, почему бы не выбрать заранее, какой? Родители подписывают контракт, получают деньги мы проводим генетическое корректирование и приучение во время беременности, и вуаля, все довольны!

— О чем вы? Какое информирование? Мне вы ничего не сказали!

— Пока нам приходится действовать серыми методами, надо же все опробовать. Мы не хотели причинить вам зла, все остальные чувствуют себя хорошо. И лекарство от болезней вы тоже получали, ваш ребенок должен был быть здоровым и прожить долгую жизнь, наслаждаясь “Микси-колой” время от времени. Нам, возможно, придется исследовать подобные случаи и внести корректировки, — профессор был невозмутим.

— Но почему “Микси-кола”?

— Это наш главный спонсор. Для науки нужно много денег, Мариночка, и нам нужно где-то их брать. Компания будет первой в мире кодирования вкусовых пристрастий, и не только. Она сможет продавать рекламные места другим компаниям, это будет новое слово в маркетинге. Без этого дела у производителя шли неважно, огромная конкуренция, всякие глупости вроде здорового питания, ну вы сами знаете. А теперь опустите пистолет. Вас щедро наградили. Мы признаем нашу ошибку и выплатим вам компенсацию. Если хотите, это будет пожизненный контракт, вам больше никогда не придется работать. Или мы можем вас обучить, и вы станете частью команды, будете работать с береме…

Марина нажала на гашетку три раза подряд, и Александр Николаевич не смог закончить свою речь. Он медленно оседал, а на его груди расплывалось красное пятно. Вокруг зашумели, кто-то забежал, кто-то вырвал у нее из рук пистолет, кто-то стал суетиться вокруг профессора. Ее вели, толкали, ей что-то говорили, но все было как в тумане.

На улице она оказалась напротив баннера. Она пыталась прочитать, что там, видела только “новое слово в”, а дальше никак, буквы не складывались в слова, и ей стало от этого смешно, она хохотала и повторяла, пока ее вели:

— Новое слово! Это новое слово! Я вам скажу, это же новое слово! Новое! Совсем новое!

Тому, кто ее вел, это надоело, и он легко ткнул ей в грудь, под дых, и Марина стала открывать в рот, пытаясь дышать, а у нее не выходило. Ее запихали в машину и увезли, а баннер остался, как был, такой же надменный и яркий, перекрывающий все вокруг.