Двенадцатая жертва глава 8

Глава 8


После Отечественной войны 1812 года принимая во внимание его военные заслуги граф Фёдор Толстой был полностью прощён за его старые грехи, а также и за новые, которые он совершал даже в военное время. Храбрость сродни с безумием была ему защитой. Граф поселился в своём доме в переулке Сивцев Вражек. Он стал больше уделять времени организации торжеств, увлёкся изысканной кухней, принимал деятельное участие в дворянских собраниях и балах. Граф завёл знакомства со столичной богемой. В числе его знакомых были поэты Жуковский, Грибоедов, Баратынский, Батюшков и Вяземский. Особое расположение к нему испытывало Денис Давыдов, гусар, партизан, который также точно, как и граф, не любил над собой никакого командования и предпочитал действовать самостоятельно, и хотя требовал дисциплины от своих подчинённых, сам к повиновению вовсе не был склонен. В графе Фёдоре Толстом поэт-гусар ошибочно увидел родственную душу.

Через некоторое время в круг знакомых графа вошли и Пушкин, и Гоголь. Впрочем, Пушкин не спешил сближаться с графом, который в своей неразборчивости водил дружбу также и с Фаддеем Буглариным, который в дни Отечественной войны сражался на стороне Наполеона против своих же соотечественников, что не помешало ему занять весьма почётное место в ряду российской богемы и даже исполнять некоторым образом обязанности императорского цензора. Воистину, слаб духом был Александр I, не по праву считавшийся главным победителем Бонапарта, присвоивший себе этот титул, украденный у русского народа, у князя Михаила Кутузова и других полководцев России, не всегда русских по происхождению, но гораздо более русских по духу, нежели Фаддей Булгарин.

Иные говорят, что карточная игра князя Фёдора иногда была нечестна. Они бессовестно лгут. Карточная игра князя Фёдора вовсе не иногда была нечестна, она была таковой всегда. По-иному он не играл.

Чаадаев как-то сказал о нём Пушкину:


«Наш князь во всём такой удалый,
Бретёр, игрок и разгильдяй.
Он, безусловно, добрый малый,
Хотя изрядный негодяй».


Пушкин улыбнулся, задумался на несколько секунд и ответил:


«Его душонка темновата,
Но не способна на измену:
Продал бы он отца и брата,
Но только за двойную цену».


– Это, брат ты мой, надо опубликовать! – воскликнул Чаадаев.

– Не стоит вовсе, забудь, – возразил Пушкин. – Ещё обидится! К чему?

– Не обидится, ведь мы не укажем, на кого эта эпиграмма, – возразил Чаадаев. – Просто напишем «На» и три звёздочки.

– Разве это спасёт? – спросил Пушкин.

– Ах, да, ты прав! – ответил Чаадаев. – Портрет настолько точен, что весь Петербург сразу поймёт, о ком это, как если бы в заглавии стояло: «На князя Фёдора Ивановича Толстого».

Оба рассмеялись, на том и дело кончилось.