Утка напрокат

   
                Подозреваю, что у подавляющего числа познавших жизнь сограждан, словосочетание «утка напрокат», быстрее всего вызовет нехорошие ассоциации с больничной койкой и лишь маленькая толика посвященных в традиции исконно русской охоты, сходу «отдуплетятся» о чём ещё может идти речь.
               А речь в нижеприведённом незатейливом тексте, пойдет конечно же о весенней охоте с подсадной уткой, о моём первом опыте в оной, о радости и мытарствах, доставшихся мне при этом.

                *************

           Вот и пришло то замечательное для студентов охотоведов время, когда размеренная капель с крыш, и суета галок на карнизах окон 505 аудитории, галдящих в своих весенних играх, не давали сосредоточиться на лекции, зарождали в душе томительную, окутывающую ванильной сладостью атмосферу, характерную как для внезапно приключившейся между людьми, но ещё не оформленной в близкие отношения любви, так и для детского, нетерпеливого ожидания ароматной пасхальной выпечки затеянной мамой на кануне Великого Воскресения.
            

            Я, как и мои друзья, изнывал в предвкушении побега в леса и «одной ногой» был уже там, среди побитых оспами проталин сосновых боров, моховых болот с оттаявшей на кочках прошлогодней клюквой, вальдшнепиных полян чернолесья, заливных лугов, отороченных багровыми, оживших соками тальниками, наполненных гнусавыми стонами чибисов, бормотанием взбудораженных апрельским солнцем тетеревов, трубными криками очумевших от весны журавлей.
                Прошла неделя, с того дня, как я подал декану факультета челобитную с прикрепленными донорскими справками, дающие мне право на отгулы.
Приказ декана все ещё не был вывешен на пятом этаже для всеобщего обозрения, а потому толика сомнения терзала меня и подобных мне страждущих, и не давала покоя...
                Оплата «вольной грамоты» своей же кровью была единственной возможностью вырваться в эти необыкновенные замечательные дни на весеннюю охоту, пропустить которую, в том, бьющем энергией возрасте, было бы невыносимым страданием.
   
                Открытие охоты я встречал среди заливных лугов Вятки, в тогда ещё Халтуринском районе. Компанию мне составил однокурсник Сергей, самоотверженно тащивший на себе кроме новенького, сверкавшего нержавейкой колодки бокфлинта ТОЗ, не менее увесистый фотоснайпер, который он выпросил на кафедре у незабвенного Владимира Шоевича Арбузова, и «молодой да ранний» первокурсник Олег, не скрывавший, что в нашей экспедиции его больше интересует разведка промысловых запасов «шушары», (под таким «кодовым» названием у студентов именовалась ондатра), нежели гусь в поднебесье, на которого были нацелены мы с Сергеем.
               
               Добраться до островов посреди разлива, где сторожкая птица останавливалась на отдых мы так и не смогли, а попытки выбить гусачка из пролетающих под небесами ватаг, увенчались лишь опустошением патронташей. Естественно ни каких, даже примитивных фанерных профилей и манков у нас в то время не было.

                По дороге восвояси, на берегу небольшого разлива, мы встретили гостеприимную и почти трезвую компанию охотников, расположившихся у обеденного костра. На берёзке были аккуратно подвешены, красовавшиеся нарядным весенним одеянием добытые ими селезни кряквы, свиязи и чирков. Тут же на колышках с кружкАми сидели ручные, казавшиеся миниатюрными уточки, тихонько покряхтывая они приводили в порядок своё словно выписанное кистью мастера изящное струйчатое оперение.
         
                Самый молодой из компании, Василий, вряд ли далеко переваливший за третий десяток, но уже помеченный особенностями во внешности, характерными для человека, хапнувшего суровой мужицкой доли, заслуженно хвастался перед нами тем, что все утки из его двора, а их линию вёл ещё его дед. Одна из уточек шустро взобравшись по протянутой хозяином руке к нему на плечо, самозабвенно и казалось с любовью копошилась в его непричесанной шевелюре, что-то интимно бормоча ему на ухо.
    
                Я пораженный невероятно теплым общением уточки со своим хозяином, буквально захлёбывался белой завистью! Василий, несомненно довольный моим неподдельным живым интересом к его питомцам, важничая посвящал меня «сирого» в секреты разведения и воспитания своих уток. Как же мне хотелось провести хотя бы одну зорьку с этой красавицей! Не удержавшись я все же спросил у Васи: « А можно ли взять у Вас уточку напрокат хотя бы на пару дней? Я заплачу сколько скажете. Я обязательно верну. Могу расписку написать или может под залог что ни будь...» – предлагал я всяческие варианты, лишь бы разжечь у него интерес.
          
                К моей несказанной радости он, видимо польщенный высокой оценкой его питомцев, а может и отмякший от выпитого ранее винца, без выпендрежа предложил мне другую утку, которая осталась у него дома в Халтурине: «Та ещё крикушка, утаки в ноги падают!», – образно характеризовал он её.
    
                Неуверенным почерком второклассника, нацарапав на клочке тетрадного листа заветные строки: «Маруся это я Вася отдай Тасю» (орфография и пунктуация приведены с документальной точностью, ибо это «послание» удивительным образом сохранилось в моих студенческих дневниках). На словах, испытующе глядя мне в глаза, Василий, вдруг посерьезнев лицом, строго наказал: «Утку береги, вернешь после охоты!».

                Маша, маленькая светлолицая молодушка, в облезшей ондатровой ушанке, в старенькой болоньевой курточке и штанах заправленных в резиновые мужские сапоги, которую я изначально принял за мальчугана, выскочила из база, и явно не довольная тем, что её оторвали от рутинных хозяйских забот, мельком глянув на записку, молча принесла мне корзинку с покряхтывающей в ней крякухой. И вот я счастливый обладатель манной утки!
         
                В комнате общежития я выпустил её из корзинки и она, ничуть не смутившись новой обстановкой, по-хозяйски размяв упругими взмахами крылья сразу же подала зычную осадку. На одной из лапок у неё была закреплена кожаная ногавка, что по моему мнению, гарантировало охотничье предназначение данной особы.
         
                На следующий день электричка мчала меня и напросившегося в нашу с Таисией команду Сергея, в Котельнеческий район, где на разливах запруженного бобрами ручья впадающего в реку Белую я планировал поохотиться на селезней.

                Добравшись к месту, мы едва успели до наступающих сумерок оборудовать наш бивуак – сделать капитальный односкатный навес - экран, накрыв его пихтовым лапником и накидать толстую подушку из того же материала на настил под ним. Поленница заготовленных дров гарантировала нам уют в нашем пристанище в предстоящую ночь. Времени заниматься шалашом на разливе или идти на подслух на глухариный ток не оставалось, и мы с Сергеем встав поодаль друг от друга на зарастающей ольшаником старой, чернеющей оплывшими колеями лесовозной дороге, встретили первую в этом сезоне вальдшнепиную зарю.

                Вечером, млея от растекающегося от костра тепла, глядя на уносящиеся в густую темень неба искры, впитывая эфиры источаемые лапником и настоявшейся под снегом, а теперь оттаявшей лесной подстилки, мы обсуждали планы на предстоящие скитания по лесам. Мне очень не хотелось куда-то торопиться, я мечтал побыть погруженным в это романтичное состоянии по дольше, не мешая друг другу получить от весны то, что каждый от неё ждал. Решили по утру разделиться: я отправлюсь за селезнями, а Сергей сходит на болото на разведку и попытается добыть глухаря.

                Чуток поспав, переполошено засобирались, боясь прозевать зорьку. Сергей ушел первый, его шаги далеко были слышны в тишине таинственно освещаемого луной леса – ему предстояла неблизкая дорога до токовища, на которое я водил его прошлой осенью.
         
                Мой путь был гораздо короче, но и я не стал засиживаться и вскоре отправившись к ручью, с трудом нашел подходящее место для постройки шалаша, уйму времени потратил на его оборудование и закончил лишь когда совсем рассвело.

                Выпустив Таську на воду, я забрался в скрадок и с нетерпением ожидая «сумасшедшей» работы подсадной, спешил, благоустраивал его внутреннее пространство.
            
                Таисия всё молчала. Выглянув в бойницу, я не увидел её возле кружка. В панике выскочив из укрытия я, к невероятному облегчению, нашел уточку, забившуюся под ближайшую кочку осоки. Выпутав её, снова отпустил свою «помощницу», переставив кружок чуток дальше от кочкарника.

                Время шло, солнце уже висело над пилкой ельника прогревая остывшую за ночь землю, а Таисия к моему нарастающему негодованию, «не проронив ни слова» упорно натягивала шнур к спасительным зарослям осоки. «Может быть пернатый хищник напугал её или проплывавший мимо бобр?», – терялся я в догадках. Выбравшись из шалаша, я осмотрелся, но не заметил ничего подозрительного. Было слышно лишь, как не видимый в высоте неба, монотонно токует бекас.
         
                Погруженный в печальные думы, я просидел достаточно времени, чтобы убедиться в бестолковости арендованной утки, и больше не мог беспомощно «наслаждаться» пролетавшими стороной стайками чирят и шварканьем в отдалении кряковых селезней. Досадуя, запихнул утку в корзинку и отправился на становище.   
          
                Сергея ещё не было. Привязав подсадную поодаль, я занялся приготовлением похлебки, поглядывая за поведением несостоявшейся «Клеопатры». А вела она себя совсем не так, как её подружки, которых я видел у Василия - без устали натягивая шнур стремилась куда-то в гущу зарослей. Вскоре мне надоел этот бессмысленный эксперимент над никчемной птицей, и, заключив вердикт - «в семье не без уродов», я заточил «красавицу» в корзинку.

                Сергей тоже вернулся ни с чем, если не считать найденный им сброшенный лосинный рог о четырех отростках. Я настаивал на том, что он не вышел к токовищу, ведь ясная безветренная погода благоволила активному токованию петухов и пообещал ему вечером сходить с ним вместе на подслух, ещё раз освежить в памяти путь к току.
          
                Сытно пообедав супом из бичпакетов и неспешно выкурив по паре сигарет дружно уснули. Засыпая, я всё ещё гонял мысли о неудавшейся охоте и решил не отступать, и ещё раз попытать удачу.

                Сергей, намяв ноги по окрестным болотам в поисках глухариного тока, после сна отказался от похода на подслух, решив посвятить зорьку вальдшнепиной тяге. Меня это устраивало и вскоре я сидел в своём шалаше, на берегу едва заметно несущего талые воды ручья, (течение угадывалось лишь по тонко рассекаемой ивовыми прутьями глади), слушал хор очухавшихся под солнечным теплом лягушек, разноголосье птичьей мелочи, трюканье свистунков, и недоумевал от Таисии, которая все также, не проронив ни звука, рвалась на веревке к прибрежным зарослям.

                После заката до меня докатилось эхо нескольких дуплетов Сергея. Завидуя ему, я грезил о том, что утром услышу на заветном току глухаря и конечно же добуду его.
         
                В то время, когда я, вошкаясь, как блоха на сковородке, на неудобном седалище в тесном шалаше, уже подумывал сворачивать свою неудавшуюся кампанию за селезнями, на плёсе что то плюхнулось и тут же раздалась истошная осадка кряковой и следом мягкое, влюбленное шамканье самчика. Конечно же, совсем разочаровавшись в Таисии, я был уверен, что рядом подсела парочка дикарей.
       
                Выглянув в бойницу, я увидел, что к шалашу с крейсерской скоростью, оставляя на глади окрашенного угасающей зарей плёса усы, приближается зеленоголовый красавец. После выстрела он остался на месте, а по плёсу раскатилась победная осадка Таисии! «Вот ничего себе номер!», - приходя в чувства от пережитого мгновения, констатировал я. Это действительно была Таисия - моя умничка, приятно покрякивая она деловито копошилась, доставая какие-то вкусняшки со дна мелководья, не забывая при этом поглядывать «за небом».
            
                Я не удержался и откатив болотники достал заветный трофей, одетый в утонченно нарядное, плотное оперение. Не успел я нырнуть в лоно шалаша, как Таисия разорвала вечернюю тишину разлива очередной осадкой и снова страстное жвяканье раздалось совсем рядом от берега. Среди зарослей тальника я видел мелькание боков очередного ухажера, но решился ударить по нему лишь тогда, когда он во всей красе нарисовался на чистине.
            
                Не ожидая более красивой истории, я, завидуя самому себе не спускал глаз с Таисии, которая вытворяла, что-то не вероятное! Раз за разом её призывной крик рассекал тишину остывающего разлива, и селезни подсаживались чуть ли не мне на голову, но я, увы, не мог рассмотреть их в сгустившихся сумерках и отгонял назойливых женихов, дабы они не испортили мою красавицу. На выручку мне из-за кромки леса поднялась луна и в её, с каждой минутой усиливающемся освещении, я вновь обрел возможность прицельно стрелять.
       
                Со стороны нашего лагеря я слышал выстрелы Сергея, он наверняка встревоженный моим долгим отсутствием и одиночными выстрелами, подозревал, что я плутанул в ночи и пытался сориентировать меня. Я же, бессердечный, игнорируя его дружескую помощь, все не мог насладиться великолепной работой уточки, при этом «глубокомысленно» раздумывал о симбиозе охотника и одомашненной пращурами птице, передаваемой из поколения в поколение замечательной традиции этой охоты, и вскоре добыл ещё двух облапошенных женихов.
       
                Моё возвращение в бивуак было триумфальным. На лице Сергея, освещённого жарко пылающим костром, сменяли друг друга возмущение моим долгим отсутствием, восхищение вязанкой увесистых красавцев селезней и досада от того, что он ещё не отличился сколь ни будь завидной добычей. Я снисходительно пытался вселить в него надежду в его удачный реванш.
            
                Ещё не успев наговориться перед сном, мы с тревогой заметили, что погода стремительно меняется. Лес угрожающе зашумел, то и дело оглашаемый треском ветровала. Потемнело – луна скрылась за налетевшими вслед за шквальным, северных румбов ветром, тучами, и на наш, ещё недавно уютный и благосклонный охотничий мирок, обрушилась метель. Мы не спали, как могли поддерживали костер, с горечью понимая, что утренней зари не будет.
            
                На рассвете, продрогшие и промокшие под капелью наметенного за ночь на наше укрытие снега, мы уныло взирали на то, как вершины пихт, словно гигантские метлы, гнали по небу безнадежно хмурые тучи. Решение отступить на «большую землю» и вернуться в общагу, было единогласным.
               
                **************
               
                Спустя пару дней к нам в 98 комнату завалились с огромными, рюкзаками, источавшими едва уловимый нюанс бобрового мускуса, пропахшие дымом костров, с обветренными до степени сухой прожарки лицами, гости – с весенней охоты возвращались мои земляки: выпускник 197* года Валера, со своим другом хирургом Иваном. Они провели свой, по-своему незабываемый отпуск на севере Мурашинского района, где у Валерия ещё со студенческой поры было заветное место для весновки – потаённая избушка полуземлянка и схрон, в прикопанной возле лесовозной дороги трубе, с запасами консервов, сигарет и даже патронов, которые он обновлял при ежегодном посещении этих мест.

                На дворе необычайно, по-летнему потеплело. Мы сидели в комнате за накрытым по студенческим обычаям столом, злоупотребляли разведенным спиртом, выставленным нашими гостями, закусывая шурпой из глухарятины, приготовленным Валерием, по его изысканному рецепту. Нещадно дымя сигаретами, разогретые алкоголем и дружеской беседой, мы впервые за долгие месяцы открыли на распашку окно, без сожаления сорвав с него полоски газет, наклеенные по осени на клейстер, для утепления.            
         
                Захватывающие истории одна за другой извлекались из охотничьих сум памяти и разговоры затянулись бы и до рассвета, но наши старшие товарищи, сославшись на усталость сдались, и попадали на приготовленную для них на полу лежанку. Вскоре разнотональный мужицкий храп, стеснённый стенами комнаты, вырвался из распахнутого окна на просторы улицы Маклина. Обратно в нашу обитель вместе со свежим бризом, втекал ещё робкий молочный свет майского солнышка – не любящего в этих широтах долго засиживаться за горизонтом.
               
                Таисия, поселившись у меня под кроватью в ожидания возвращения в свой родной птичий двор славного городка Халтурина, по обыкновению днём вела себя тихо, лишь изредка покряхтывая, шебуршала насыпанным в мисочку с водой зерном и простеленными на полу газетами. Но лишь только окно сочилось рассветом, она выходила из-под кровати и разминая крылья, наполняла помещение свистящими вихрями, раз за разом срывалась в оглушительную осадку – словно горластый петух на насесте в курятнике. За столь бесцеремонные выходки Таське доставалось прилетевшими тапочками, а мне приходилось терпеливо выслушивать недовольное ворчание не только моих соседей по комнате, но и других жильцов общежития.
             
                В это раннее утро, Таисия не стала изменять своим привычкам и не стесняясь закутанных в спальные кули, рычащих аки сивучи на лежбище, незнакомых ей бородатых мужиков, деловито покряхтывая вышла из-под кровати на оперативный простор. Упруго разгоняя воздух затекшими крылышками одну за другой дала осадку, словно манила селезней на мои выстрелы, и я сквозь вязкий с похмелья сон, радовался яркой работой, полюбившейся мне уточки. После очередной осадки, её крылья набрали не обычные по амплитуде колебания и за внезапно удалившимся неведомо куда свистом рассекаемого ими воздуха, наступила гнетущая тишина. Храп моих друзей прервался на той ноте, на которой их застало ударившее по перепонкам безмолвие.

                - Лёха – окно! – крик Валерия, словно рев старшины «рота подъём!», подорвал меня с кровати! Свисающие с рамы обрывки газетных полосок всё ещё шевелились, от турбулентных потоков, возмущенных улетевшей подсадной.
            
                Шустро ополоснув помятую физиономию в умывальнике, я вскоре выбежал во двор общежития не сомневаясь, что Таисия (тварь пернатая), приземлилась где-то рядом, ибо Василий благоразумно подрезал ей на одном из крыльев опахала маховых.

                Подсадной ни где не было. Я метался по всей округе, звал утицу, но встречал лишь не многочисленных в столь ранний час прохожих, косившихся на меня как на одержимого недоверчивыми взглядами.
             
                Вернувшись ни с чем, я застал собравшихся к отъезду гостей, отпивающихся от злобного похмелья крепко заваренным чаем.
Может она на пруд к Панораме подалась, - водоплавающие чуют где по близости водоём есть – выдал свою версию Валерий.
               
                В отчаяние, я, обжигаясь посербал чай с отбывающими товарищами, и предупредив всё еще дремлющих друзей – однокашников, что опоздаю на первую пару – рванул на выход.

                На городском пруду на краю забереги безмятежно восседала стайка крякашей, но моей подопечной среди них, увы не было. Я направился обратно к общежитию, по пути заглядывая во все мыслимые и немыслимые закоулки где могла затаиться Таська, время от времени задавая вопросы удивлённым прохожим – вдруг кто-то из них видел уточку - всё было тщетно.

                Следующим утром я трясся в полупустом стареньком Пазике по разбитой после зимы дороге. Рядом, на порезанном хулиганами дерматине сиденья, стояла Таськина корзинка. В её нутрях бренькала в такт колдобинам пара «Столичной», которую я выкупил по талонам, отстояв вечером бесконечную очередь на «Капитанском мостике». Стыд и совесть терзали меня словно нашкодившего школяра, но надежды найти подсадную иссякли окончательно.
               
                Я ехал каяться перед её хозяином и надеялся, как ни будь загладить свою вину. За давно немытыми окнами автобуса, проплывали подернутые зеленью проклюнувшихся листьев березовые леса, пухлявые в цвету ивняки, но я не в силах был восхищаться этим великолепием, по-праздничному залитому весенним солнцем, сияющим с лазоревого, до рези в глазах неба, на котором словно белоснежные дирижабли повисли облака.
               
                Василий что-то чинил в «Минскаче» посреди оттаявшего и превратившегося в замес из опилок, и отмякшего глинозема двора. Увидев меня, он, улыбаясь и радостно похохатывая, здороваясь, протянул мне наспех обтертую льняной ветошью руку. Но тут же, глянув на корзинку, изменился в лице.
     - А где утка?
     - Вась, получилось так, что она у меня улетела, – залепетал я в своё оправдание... 
Василий, не глядя мне в глаза зло вырвал у меня корзинку, выпукло звякнувшую стеклянной тарой, на секунду задержал её на весу, как бы помышляя вернуть ее обратно.
     - Я так и думал, что ты не вернешь её, - студент, – брезгливо выплюнул в сторону докуренную до гильзы папироску, дав понять, что разговор окончен.

                *****************
         
                Заканчивался май. Короткие ночи полнились неуемным пением соловьев в запущенных, поросших сиренью городских двориках старой Вятки. Открытое окно в комнате, в которое залетало отдаленное соловьиное щелканье, всё ещё удручающе напоминало мне о пережитом позоре, впрочем, он постепенно притуплялся, прилизываемый временем, насыщенным прекрасными событиями молодости. Изредка сквозь сон мне чудилась истошная осадка Таисии, но я с горечью отгонял от себя это наваждение.
 
                Как-то утром распахнувшаяся в комнату дверь явила мне Славика – моего однокурсника. По его сияющему лицу можно было легко догадаться, что он самый счастливый пацан на свете.

                - Лёшик, с тебя кило шоколадных конфет! – выдвинул он с порога своё, ничем не обоснованное требование. Я не сомневался, что с таким добрым выражением физиономии пакости не делаются, по тому сразу клюнул на его замануху, как истосковавшийся по мотылю карась, выразив свою готовность на «любой кипишь кроме голодовки». Славка не настроен был мучить меня в неведении, продолжил: «Я был в «четверке», многозначительно подмигнув, выдал он, (в четвертом общежитии проживали студентки экономического факультета), - слышу где-то на этаже утка кричит. Девчоночки мне рассказали, как в начале мая на утренней пробежке перед ними на тротуар опустилась ручная уточка с кольцом на ноге. Они забрали её к себе, но она их уже достала своим кряканьем, и теперь готовы обменять её на кило шоколадных конфет.»
               
                Не теряя ни минуты я метнулся по магазинам в поисках обменной валюты, (замечу, что в то время шоколадные конфеты были архидефицитным товаром), но моя настойчивость и умение ладить с людьми, даже с теми, кто стоит за прилавком, привели меня к успеху – я вернулся с вожделенным бумажным кульком «мишек на севере».

                Этим же вечером Таисия, как ни в чем не бывало, шербушалась под моей кроватью. Сердобольные попечительницы сняли с неё кожаное колечко, посчитав его чересчур брутальным для дамы украшением, но в целом уточка выглядела вполне себе благополучно и утром – о боги! - я нашел под кроватью яйцо.

                В ближайшую субботу я трясся на полупустом стареньком ПАЗике по убитой дороге в славный городок Халтурин. На соседнем истерзанном вандалами сиденье в почтовом ящике с просверленными по бокам дырочками, в такт колдобинам недовольно покряхтывала Таисия. Я увлеченно смотрел сквозь давно немытые окна автобуса на изменившиеся за весну окрестности. На яркую зелень лесов, белоснежные ковры цветущей ветреницы. Изредка, как напоминание о пережитом, в придорожных канавках мелькали притрушенные лесным мусором остатки снега.

                По среди двора по-прежнему стоял Минскач, в котором что-то ремонтировал Василий и могло показаться, что за прошедший месяц ничего не изменилось, только на нём была не фуфайка, а замусоленная фланелевая рубаха и растянутые на коленях и пятой точке треники.
               
                Меня сразу не узнали, видимо приняли за новенького почтальона. Васька, вытирая замасленные руки льняной ветошью, щурясь на солнце, подошел ближе и когда он заговорил, Таисия, услышав родной голос тут же взорвалась сумасшедшей по эмоциональности осадкой.
            
                Васькины глаза округлились, нижняя челюсть отвисла, от чего торчавшая в желтых зубьях докуренная до гильзы папироска упала на подсохший и утоптанный после весенней распутицы двор.

                Дальше последовала его красочная по фигуристости речи тирада, которую я не осмелюсь приводить в данном тексте, не взирая на её изящность и вдохновенность.

    - Вот нашлась – протянул я ящик, испытывая невероятное облегчение, нутром ощущая, как улыбается моя душа.
    - Дак, а я это, - водку то выпил ить, уже – шмыгая носом промолвил Василий, опустив совестный взгляд к своим самопальным, вырезанным из сапог калошам.
 -Главное, что Таська нашлась! – съехал я с неудобной для Василя темы.
             
                Когда я отходил от двора Васька окликнул меня: «Я это… Ты, если надо будет - заезжай за уткой, я тебе без проблем...»
Хорошо, спасибо! – крикнул я и, чувствуя, как свечусь, переполненный радостным теплом, поспешил на обратный автобус.


Опубликован в журнале "Охота и охотничье хозяйство" №5 2025г