Новые молчаливые люди

И раньше были в деревне молчаливые люди. Но по другим основаниям, нежели теперь. Например, никому нельзя было сказать, что немецкий врач в избе спросил женщину: «А что с девочкой?» – «Не знаю, температура у нее» – «На тебе таблетку, дай ей, пусть выпьет и все пройдет».

Ох, решила мать, завтра хоронить надо будет ребенка. Однако ребенок выжил. Но это никому нельзя было сказать. Потому что через две недели советская армия вышибла немцев из деревни, а они  перед уходом успели расстрелять  27 пленных красноармейцев у церкви, и мать  всю жизнь молчала.

А когда девочка в 60-х выросла и вышла замуж, то на праздники она ходила гулять с мужем и еще парой молодоженов навещать мамину брошенную деревню. Надо было идти  лесом почти  всю ночь.  И дом их  стоял в лесу. А  они  со своими матрасами и вином приходили, налаживали костерок, выпивали и ложились на матрасы спать. Вот им  и был праздник. За двадцать пять километров от своей деревни. Да столько же и обратно пешком шли.
 
И про это   никому особенно не расскажешь.

А другой случай был – совершенно обратный. Человек прошел в войну всю Германию. Во многих боях отличился. Был награжден орденом. После войны в своем военкомате был дополнительно отмечен городской квартирой. А приехав в деревню, услышал: «Или сдавай городскую квартиру в общак деревни(на усмотрение председателя) или дом твой аннулируют».

– Как так? Я же ее заслужил!

– Советскому человеку положена одна жилпощадь. А  две – это барство. А барства мы не допустим. Выбирай, что хочешь.

Он уехал в городскую квартиру, а здесь показательно сломали дом  и на участке  запретили кому бы то ни было строиться или  что-то сажать. А в назидание!
И старые люди молчали. Что тут скажешь?

А потом вроде как жизнь стала полегче, можно было рассказывать и можно было строиться и сажать огород.

Но через поколение пришли новые молчаливые люди, отрицающие все прежние категории в общественной жизни  – производительные силы и производственные отношения, а   также родовые связи – этого ничего больше нет. Это человеку не за чем. Человек должен думать только о своем личном. И главное в жизни – уметь не подчиняться чужим мнениям и представлениям.

И тому, чтоб не теряться в жизни,   посвящена большая наука. И называется она–   Гештальттерапия. 

Приверженцы её  приезжали  ко мне на день рождения. Подчеркнуто без подарков,  и подчеркнуто – не ожидая именинного обеда, молча, беря только свое.

А  свое  в  деревенском доме для приверженца Гештальттерапии – только одно:  какая я была  подростком замечательная, не перегруженная взрослыми проблемами.

 Вот  и сейчас  я   возьму племянницу за руку,  пройдусь по деревне и  вспомню все свои уголки и деревья, по большей части большие, внушительные, проведу по ним за час сорок пять до электрички племянницу, с наслаждением все вспомнив,  и поеду отсюда, помолчав при обеде.

 Вот мой подарок старшему поколению, что родило меня – посидеть с ребенком  и одновременно увидеть свои дорогие места.

А вам, родители,  надо  знать, что  большего – не бывает. Я никому не позволю ни разговаривать со мной в родительском духе, ни навязывать  свои представления. И всему этому меня научил Гештальт, за что ему большое спасибо.

Мы (все  гештальты) сговорились между собой, что порвем все бумаги и таким образом будем вне государственной политики. Мы не за нее и  не против. Мы – вне ее. Это наша принципиальная установка.

Мы – не политики, мы  возвращаем людей к нормальному человеческому состоянию. Для человека нет производственных отношений и производительных сил, а есть только  свое самочувствие. Вот за него мы  и боремся своими средствами. Поэтому я еду безо всяких подарков на день рождения отца, чтобы не спровоцировать  обиду, и даже не забочусь ни о какой родословной.

А забочусь  только об одном конкретном ребенке, который сам приучил меня к мере моего материнства. Мне с дочерью гулять не пришлось  в ее  малых  летах и  сейчас один день я посвящаю племяннице в счет того, что я недогуляла со своей дочерью.

Но гуляю я молча по отношению к навязавшемуся  мне папику. Я разговариваю только с племянницей.

Папик  выступает не в жанре. Да еще шапку на переезде у него снесло с головы. Хорошо, автомобилист сообразил затормозить. Вот всегда так со стариками. Лучше их не брать с собой на прогулку. Одни нервы. Ну ладно, там, у сторожки лесника, хорошие орхидеи растут, приятно взглянуть.

Мы прошлись по  малой деревенской улице. Сама бы я не решилась, но уж за компанию. А улицу ту сплошь сломали и строят новые дома. Дачные, фирменные, типовые. Так не хочется, приехав из города,  смотреть на новые дома. Хотелось бы старые, с запущенным садом.

По долгу родства я  приехала на день рождения, а общаться в их формате не обязана. Ни  выслушивать, ни рассказывать.

 В моей профессии  я только и делаю, что выслушиваю и рассказываю. Выслушиваю, как не надо было  делать, и рассказываю, что  надо  делать при общении.

А родителей слушать  нельзя. Они будут рассказывать о состоянии дома, о том, что растет на огороде, кто у них друзья. А я приехала только поздравить и прогуляться. Я – психотерапевт.

Но дома я не хочу этого знать. Я сижу за компьютером  и по зуму слушаю стоны, охи, неудовольствия жизнью. А от меня пациенты слышат: «Поправка! Поправка! Вы так себя загубите!» 

Могу я в свой выходной не слушать это? Я не могу слушать везде одно и то же. И на работе, и дома  –  о проблемах.  Я приехала поздравить и всё.
*  *  *

Нас не наследуют. Мы будем в деревне дряхлеть вместе с домом,  и никто нам не поможет, не поговорит, не попьет чаю.

И дочь нас не наследует, и внучка. У внучки  свои дед-бабка, а летом  –  море в Болгарии. А вторая дочь тоже в городе с городской профессией газетчика  и  ей  не до деревенского дома. И мужу ее тоже  - он украшает своими стараниями местный исполком. То метлой, а то лопатой. Полная копия меня, русского шалопая. Даже удивительно, как дочь его отыскала?

Впрочем, песенка эта не из веселых  и  не такая уж новая. Пытаемся представить себе, какое будет лето на следующий год, что и где мы будем сажать, а потом гадаем, что там, у соседки нашей Тани?

Сначала Таня хотела продавать свою  половину избы, а не получилось.  Ту экспертную цену, которую она поставила, никто не захотел дать. Вот лет десять   назад ей бы продать – тогда бы взяли. Тогда еще были какие-то старики, которые хотели купить  себе вторую половину дома. А за десять лет этих стариков не стало, а молодежь покупает избу на снос, чтобы  ставить новый дом отдельно. На снос, конечно, дешевле.

Раньше  Таня  занималась другими делами, когда по хорошей-то  цене можно было продать. А сейчас тот покупатель ушел,  и Таня очень горюет.

Сначала она очень сердилась на нас. Вот если бы  вы тогда согласились на первого покупателя – я была бы счастлива, а вы  тогда   не согласились! А теперь мой покупатель ушел, и я не добрала  денег!

Мы лет пять молчали с ней, а сейчас вроде как потепление. Сейчас она  опять на продажу свои полдома выставила, но не горячится. Привозила  многодетную соседку яблоки собирать на варенье.  С нами контактирует.

Может быть,  еще и поживем спокойно?  Может быть, она  все-таки сыну эту половину подарит? Для сына это будет дар деда. А может,  это всё наши старческие домыслы? Может, нам  просто хочется так думать? Но пока мы живем в избе одни  и с ней не пререкаемся. Что в деловом плане скажет – то и ладно.

В эту зиму  наша главная  задача – уметь сбегать от морозов в город, а как ростепель – поскорей на электричку да в деревню. Немножко подтопить, немножко побыть, даже переночевать, и в зависимости от градусника – обратно в город. Это наша скромная, но верная позиция стариков, которые влюблены в свою деревню.

Можно подумать,  что мы относимся к дому ниже среднего. Неправда! Он  наш дорогой и любимый. И мы с нетерпением ждем весны, чтобы вернуться в него на все лето плюс всю осень.


Рецензии
Добрый вечер,Владимир.Молчаливые люди есть везде.Лучше молчаливые,чем слишком говорливые.В деревнях молчаливых людей больше,чем в городах.Сейчас можно говорить,что угодно.Никто не накажет за слова,как это было при немецкой оккупации.С уважением к Вам Роза Салах.

Роза Салах   08.04.2025 16:15     Заявить о нарушении