Смородиновые слёзы

 
     Муж Валентины был капитаном на лесосплаве. Как только вскрывались в мае сибирские  реки, так и начиналась его навигация вдали от дома, пока вода полные русла держала, с хорошим глубоким фарватером. Любил муж реку, а Валентина – боялась. Хоть и выросла она в селе, где речка Каменка по весне шумела и бурлила, но не бедокурила, не наносила разрушений, а всё же знала Валя, что шутки с водой плохи.

Когда в начале весны тысяча девятьсот шестьдесят шестого года реки дружно вскрылись и грохот ломающих всё на своем пути льдин стал схож с треском падающих вековых деревьев или с отдалёнными раскатами грома, муж сказал: «Как бы беды не наделало. Снега много зимой выпало, а весна больно рьяно бушевать взялась».

Как в воду глядел. Вскоре и уехали мужчины, кто на лесосплаве да катерах работал, а в маленьком поселке на берегу Чулыма остались только бабы да ребятишки, да у каждой хозяйство. У кого корова, у кого птица, а у кого пчелы. У Валентины всё   было.

Вода резким рывком начала пребывать, захватывая в плен берега, заливные луга, и уже начала подступать к поселку.

Оставшиеся мужики-фронтовики да старики забили тревогу. Не наступала река, а двигалась прыжками, как дикая кошка. Два прыжка – и вода начала подступать к постройкам. Ещё прыжок - и уйдёт под воду   дорога, по которой можно было выехать до ближайшего города Асино или сел. Мужики спешно начали готовить лодки, чтоб людей хотя бы на них переправить. Пытались связаться с головной конторой, сообщить о приближающемся половодье.

Ревут бабы, почуяв беду, ребятишки, на них глядя, ревут, ревёт - трубит скотина, а собаки выть средь бела дня взялись. И река ревёт, рычит, наступает.

Из конторы пришло сообщение, что по прогнозам действительно идёт   большая вода, и грозит полному затоплению всего поселка речников. Принято решение об экстренной эвакуации жителей в соседние села, что на высоких ярах стоят. Да только по земле уже к ним не пробраться, дороги захвачены водой.

- Жителей? А скотину куда? – заголосили бабы.

-Здесь оставлять,- кричат мужики.

- Не бросим! - взбунтовались женщины. – С собой повезём!

- Рехнулись вы, бабы, что ли? На чём? На лодках? Сами потонем, и скотина с нами.
И решили бабы, что надо подполья в домах заколачивать, чтобы вода в дома не проникла, да дома оставаться…

Прибежала Валентина домой, а дома Надюшка, дочка десятилетняя,  ждёт её на крыльце.

- Мама, мама, у нас гусятки пищат под кроватью!

- Выводиться, знать, начали. Ты беги в дом, карауль их, а я пока ульи с пчелами уберу.

-  А куда? – не унимается любопытная девчушка.

- Не знаю. Сейчас что-нибудь придумаю. Беги в дом, а то остынешь.

Огляделась Валентина, думает, куда бы ульи с пчёлами переставить, которые около дома под окнами стоят. Смотрит, а вода уже к   бане, что неподалеку от берега Курьи стояла, подошла. Валя к бане, а там уже и не пройти в сапогах. Полно воды.

А до ульев метров тридцать осталось. Схватила она лестницу, по которой на  сеновал поднимались, - откуда только силы взялись в маленьком худеньком теле, и потащила к летней кухне, что неподалеку от их высокого крыльца да ворот стояла.

Приставила лестницу, залезла на крышу, огляделась. Черёмуха  около кухни росла, голыми ветками зацепилась за платок, стянула с головы, да некогда обращать внимания на растрёпанные волосы. Решила Валентина, что высоты летней кухни хватит, чтобы ульи спасти. Да только как поднять-то их сюда, на крышу? Тяжёлые они.

- Верёвки надо! Петлю сделаю, и буду сверху за верёвку тащить, а снизу позову кого-нибудь, чтобы подталкивали.

Кинулась верёвки собирать, к стайке побежала, а уж и там вода. Корова кричит не переставая. Страшно ей. И за себя страшно и за телёночка,  недавно родившегося, страшно.

Бросилась Валя к стайке, открыла ворота, выпустила корову с телёночком в огородчик, поближе к дому. Гусак под ногами мечется, гогочет. Сама верёвки схватила и назад, ульи завязывать. Пчёлы летают. И им, видать, тревожно, гудят, но не жалятся. Хоть маленькая тварь божья, а и она беду чует, не мешает себя спасать.

В соседнем дворе тоже крик, ор, лай. Бегает Галина соседка, видать вещи собирает.

И Валя кинулась в дом. Вещи Надюшкины в узел побросала, документы, хлеб сунула, который утром испечь успела, да в подпол полезла картошки набрать. А там уж и мокро. Того и гляди, и там поплывет всё. Сколько успела набрать в сумку холщёвую картошки, а её уж соседка кричит.

- Валя, Валь! Пойдём коров к нам на крышу стайки заведём, я там трап сделала. Одна пробовала, не могу. Упирается, не идёт, орёт только трубным голосом, зараза.

- Иду, иду! Картошки вот хоть немного набрала. А вода-то уже и до подпола дошла. Сыро там.

- Я и не глядела, пока с трапом возилась. Хорошо, что мой досок наготовил зимой. Стайка у нас высокая, крепкая, устоит, надеюсь. Затащим коров на крышу. Пусть там стоят.

- Давай. А я там тоже к летней кухне лестницу притащила, ульи чтобы поднять.
 
- Ну, давай, Валь, с коровами разберёмся и ульи поднимем.

- Давай. Твои-то девчонки дома?

- Дома, вещи собирают.

- Надюшка, сиди дома, никуда не выходи! Карауль гусят, - наказала Валентина.

Выскочили они  с Галиной на крыльцо и замерли. Баня уж по окно затоплена, стайка тоже. Корова с телёночком к ульям и дому жмутся от воды наступающей. Один гусак довольный плавает, гогочет, да крыльями по воде хлопает.

- Мамочки, родные! Господи, страсть-то  какая! – закричали женщины.

Да некогда плакать! Спасать всё надо! Подскочили к телёночку, за ноги за передние схватили с двух сторон и поволокли к соседской стайке. Корова сама за ними бежит. Телок рыжий такой, чубастый. Поначалу поупрямился, пытаясь высвободиться, да недолго вредничал: видать, понял, что для него стараются. Так по трапу и зашли на стайку с ним. Корова кричала,  кричала,  бегала вокруг.
Телёнок сверху кричит, зовёт мамку. Страшно ему. Зорька добрая корова была, ласковая. Валя плачет, зовет её:

- Миленькая моя, иди, иди к телёночку! Знаю, что страшно, что ничего не понимаешь, но ты иди, иди ко мне, моя умница!..

Плачет Валя, слёзы ручьем, кинулась к телёночку, гладит его:
- Зови, зови мамку, зови, миленький!

Галина-соседка спустилась вниз, решила подгонять сзади корову. А та как увидела, что женщина по доскам спокойно сошла,  и  сама стала потихоньку на доски ступать. Осторожно так… Одна нога, потом вторая, третья, четвёртая… Стоит, трясётся. И доски трясутся. Тут телёнок сильнее закричал, и насмелилась корова. Быстрыми шагами по трапу зашла на крышу.

К телёночку подбежала, лижет его, лижет Валентину, а у самой слёзы по морде, что крупные ягоды-смородины, катятся. Чёрно-пестрой масти была Зорька. Морда чёрная, только белый треугольник на лбу чуть выше глаз, где вихрастый завиток. Катятся, блестят слёзы, и трясет её всю. Ноги ходуном ходят, тело трясётся, что студень жидкий. Валя и сама трясётся. Плачет, гладит, успокаивает Зорьку. Да некогда плакать. Вторую, соседскую корову надо заводить. Да только как? Она не отелённая ещё. Тяжёлая. Через полмесяца только срок отёла.

Стали веревку на рога привязывать. Ведро с сухарями взяли, перед мордой держат его, а она чует-то запах, да не до еды. Рев кругом.

Повели. А корова упирается, идти не хочет. Галина и уговаривала её, и ругала, и прутом хлестала – не идёт.

Женщины уже вымотанные все, грязь чавкает, под ноги вода начала подступать.
- Да пропади ты пропадом, упрямица ты этакая! Детей бы спасти, да самим спастись. Не хочешь – не ходи! Тони! Только ты ж не одна, паскуда, потонешь! Ты ж дитя своё угробишь! Что ж ты делаешь?

Корова постояла, постояла и перестала упрямиться. Галина за веревку взяла и повела её к стайке. Валя ведро сухарей   рядом несёт, перед мордой держит, чтоб туда внимание всё было  у коровы. Так и зашли по трапу.

Оставили ведро с сухарями. Сообразили, что сена бы ещё надо им бросить. Пока набивали матрасовки, пока таскали, вода уже совсем вплотную к дому подошла. Ноги намокли, ледяная вода в сапоги забралась.

Кинулись к ульям. А у них уже   колышки - деревянные чурочки, на которых стоят ульи, - все  в воде. Ещё немного, и заливать начнет.

Летки закрыли, чтобы пчелы не вылетали, хотели тащить к кухне, да громкий треск остановил их. Это летняя стайка, которая из тесовых досок сделана, что и летняя кухня, затрещала. Покосило её в сторону большой реки и начала она медленно заваливаться.

- Аааа! – кричали женщины. - Что делается!? Господи! Куда ж пчёл-то? Раз стайка не выдержала, то и кухня не устоит!

- Давай на дом!- предложила Галина.

- Да как мы туда затащим?

- По лестнице! Главное, сами залезть, а там – затянем!

Переставили лестницу к дому. Опёрли на навес, что над крыльцом. Принесли улей на крыльцо. Валя по лестнице забиралась. Одной рукой держится за перекладины, а в другой руке верёвка, которой улей перевязан. Галина снизу держит и подталкивает.
Не объяснить, откуда в хрупких женских телах берется сила, название которой ещё никто не придумал. И просыпается сила эта в тяжёлый момент, как гора в одночасье вырастает во время землетрясения, когда плиты тектонические смещаются. Нет женской силе ни названия, ни объяснения. Да только способна она на многое, чтобы спасти, уберечь, отстоять…

Топором вырубили доски на фронтоне, чтобы ульи занести под крышу, и не темно им там было. Все пять ульев подняли, а когда оглянулись – то обомлели… Море, бескрайнее море шумело перед ними. Куда ни глянь - везде вода. Нет дороги, ведущей от магазина к лесозаводу, нет тальников, росших вдоль берегов Курьи, нет огромных штабелей леса, что стопками были уложены под яром.  Плывут брёвна, чей-то унесённый водой туалет, утонувшая корова, доски, пустая, непривязанная, а может оторванная силой воды, лодка… И вода, вода… Тёмная, чёрная, страшная, жуткими бликами зловеще играющая на горизонте.

- Дети! – плача, закричали женщины и кубарем скатились с крыши.

 Гусак плавал уже около крыльца. Собака Кукла забралась на крышу будки и жалобно скулила, глядя на воду.

Галина кинулась по завалинке к своей половине их двухквартирного дома, а Валентина отвязала собаку и заскочила в дом.

- Мама, мама, а у нас гусятки! Они пищат! Я хотела посмотреть, а гусыня щипается, – затараторила Надя.

Валя подскочила к дочери, схватила в охапку, прижала её  к себе и посадила на большой круглый стол, стоящий посередине комнаты.

- Сиди!

Сама кинулась под кровать, где сидела гусыня в старом улье, с выпиленной передней стенкой. Вытащила её, как та ни шипела и не пыталась ущипнуть за руки хозяйку. Гусята уже обсохли. Два гусенка вывалились на пол, наверно, сидели  у неё под крыльями.

- Девять штук – сказала Валя, - два только не успели. Только-только начали проклёвываться. Эх, видать, не успеете!

Валентина схватила с дивана маленькую подушку- думочку, разрезала ножницами с одной стороны наволочку и наперник и засунула туда два невылупившихся яйца. Перо и пух полетели из разреза, но, не обращая на это внимания, она отдала подушечку дочери.

- Держи, Надюша, прижми к себе и держи! Там ещё двое.

Взяла с печки коробку, в которой лежали валенки, вытряхнула их, а в коробку бросила сено, что лежало под гусыней, и собрала туда вылупившиеся жёлтые шатающиеся комочки.

- И этих держи! Ты теперь у них, как мама.

Гусыня бегала вокруг стола и испуганно кричала. Валентина же схватила гвозди и стала заколачивать крышку подполья.

Вода медленно начала заползать в дом через дырку у печки, в которую обычно лазала кошка. А кошка сидела на печке и смотрела на всё огромными глазами, полными страха и шипела...

Стоя в комнате по колено в воде, Валентина поняла, что надо уходить из дома.  «Да только - куда?»  - проносилось в её голове.

Вода прибывала на глазах. Серая гусыня уже плавала по дому вокруг стола и звала, звала своих малышей, пищавших в коробке у Надежды…

- На крышу! Хорошо, что пчёл туда составили и лестница стоит у крыльца. Главное - успеть!..