Диалог-5

Ещё одна история, вырванная из глубин его памяти, словно окровавленный осколок, вонзалась в моё сознание, рисуя чудовищную картину человеческой расправы. И чем больше я слушала, тем сильнее крепла уверенность: передо мной не безумец, а человек, чья душа изранена, но разум ясен. Кратковременные провалы в памяти казались лишь отголосками пережитого кошмара, всплесками одиночества, не имеющими ничего общего с тем ярлыком неизлечимого недуга, что навесили на него коллеги. Но, несмотря на эту надежду, оставалась неразрешимая проблема – его непоколебимая вера в собственную обреченность, убежденность в предначертанной судьбе, продиктованной неким всемогущим и таинственным голосом, словно эхом Господа в его истерзанной душе.

Задача казалась простой: убедить его, что сон не должен стать явью. Но не совершаю ли я ошибку? Что если он действительно болен шизофренией? Тогда моя профессиональная этика требовала сдержанности. Любая попытка разубедить его, оспорить его убеждения, могла привести к непредсказуемым и непоправимым последствиям. Именно поэтому я колебалась, не решаясь перейти к более жёсткой и бескомпромиссной конфронтации.

После долгих бесед я пришла к выводу, что именно сны стали той зыбкой гранью, что стёрла границы между реальностью и миром грёз, погрузив его в пучину смятения. Но даже здесь таилась загадка: его сны были пророческими, они предсказывали события, подстерегавшие его на тернистом жизненном пути.

Дав ему немного передохнуть и набросав план дальнейших действий, я вновь вовлекла его в беседу, предвкушая захватывающий разговор о тех временах, когда жизнь простого человека не стоила и ломаного гроша.

-- Времена тогда были не простые , многих перемололи в своих жерновах. Вы были юны, когда, вырвавшись на свободу, угодили в этот хаос и беспредел. Вам снова не повезло, и я с вами в этом абсолютно согласна. То суровое время не дало вам вкусить прелести обыденной жизни.

-- Прелести жизни… Я даже не знаю, что это такое. Хотя, конечно, по сей день мечтаю о другой жизни, где я был бы счастлив… Но это лишь грёзы, химеры. Я прекрасно понимаю, доктор, что даже с более благополучной судьбой люди притрагиваются к своему наказанию, и их душа становится такой же мрачной, как и моя. Да, вы правы, когда я вышел из стен приюта, то попал под колеса разрушающей себя системы. Но я был не одинок в своей беде, справедливости ради стоит заметить, многим досталось в те смутные, невзрачные времена.

-- Рада это слышать. Делая выводы из сказанного вами, вы прекрасно анализируете ситуацию, приходите к логическим выводам. Деменция отсутствует, ваши нервные клетки ещё не истощены, и у вас есть полное право бороться за свой завтрашний день.

-- Благодарю вас, доктор, приятно это слышать.

-- Вы пытались написать заявление в милицию по поводу отъёма у вас жилья?

-- Я не видел в этом смысла, поскольку именно сотрудники правопорядка пригрозили мне, если я надумаю вернуться в общежитие.

-- Почему вы не обратились к Очкарику? Быть может, он смог бы вам помочь?

-- Я ходил в приют в те дни, но, к большому сожалению, Очкарика уже не было в живых. Он скончался от сердечного приступа.

-- Мне очень жаль. Вы успели проводить его в последний путь?

-- Да, но лучше бы я туда не ходил.

-- Почему?

-- Негоже так хороших людей хоронить.

-- Как?

-- Очкарик сам оказался сиротой, у него не было ни жены, ни детей, а проводить его в последний путь пришла лишь горстка людей. После отпевания пьяным отцом его закинули в промокшую землю, а после к месту погребения подъехал трактор и стал засыпать гроб землёй своим ковшом. Увидев это, я взбесился и кинулся под колёса. Отогнав трактор от места, где уже лежал Очкарик, я взял в руки лопату и стал засыпать гроб мокрой от дождя землёй, в которой лежал человек, научивший меня многому. Пьяный отец, увидев мой поступок, произнёс: "Негоже так людей хороших хоронить". И, перекрестившись, присоединился ко мне в помощь. Не имея лопаты под рукой, он стал голыми ладонями засыпать могилу одинокого Очкарика.

-- Вы удивительный человек. Я благодарю судьбу за то, что она позволила мне познакомиться с вами. Ваш поступок благороден.

-- Спасибо, доктор, я не мог поступить иначе.

-- Что было после той ужасной расправы на подшипниковом заводе? Куда вы пошли дальше?

-- После того кровавого спектакля, где человеческая жизнь ломалась, как спичка, я, словно выброшенный на берег обломок, побрел куда глаза глядят. В душе зияла черная дыра, в которой хоронились крики тех, кто навеки остался там, под холодным полом цеха. Каждый шаг отдавался эхом их предсмертных стонов, преследуя меня, словно тень проклятия. Я стал скитальцем, призраком, затерянным в лабиринтах обезумевшего города.

Жизнь превратилась в бесконечную ночь, где звезды – это лишь осколки разбитых надежд. Каждый день был битвой, а каждый вздох – напоминанием о пережитом кошмаре. Я цеплялся за соломинку памяти, пытаясь сохранить хоть искру человечности в этом остывающем мире.

-- И что же было дальше? Где вы находили приют, чем зарабатывали на жизнь?

Сирота: Приют? Приютом для меня стала сама жизнь, суровая и безжалостная мать, которая не знала пощады. Я перебивался случайными заработками, словно нищий, собирающий крохи с барского стола. Удача улыбалась мне редко, чаще приходилось глотать горькие пилюли унижения и отчаяния. Но даже в самые темные времена, я не терял веры в то, что когда-нибудь рассвет все же прорвется сквозь мрак, и я смогу увидеть свет в конце этого бесконечного туннеля. Туннеля где однажды стал зарождатся блеклый свет надежды, которым   стал обычный телефон.